Текст книги "Капля воды - крупица золота"
Автор книги: Берды Кербабаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
Глава двенадцатая
ПИСЬМО ПРОЧЕСТЬ НЕКОГДА…
абалы, хоть ему и помогал Иван Петрович, был занят с утра до вечера: дел и забот на участке хватало.
Участок, не так уж давно возникшим, походил на старый дырявый бурдюк. Не успевал Бабалы заштонать на скорую руку одну дыру, как появлялась другая.
Например, было четко определено: какая машина и какой груз должна перевозить. Стройка, казалось, кишела грузовиками и самосвалами. Но машины десятками выходили из строя или застревали в пути. Уж очень тяжелые были дороги. А многие шоферы – неопытны и не могли быстро устранить повреждения. И на тех участках, куда вовремя не подвозились запасные части к механизмам, горючее, тросы, работа останавливалась.
Подводили и энергопоезда. Часть экскаваторов работала на электричестве, и когда сильный ветер обрывал провода, а бывало, и столбы выворачивал, или по какой другой причине энергопоезд переставал давать ток экскаваторам – они разом замирали.
А любая потеря времени оборачивалась, в сознании Бабалы, «простоем» тех земель, которые должен был оживить Большой канал. Пословицу «время – деньги» он переиначил на свой лад: время – вода. Будущая вода для бескрайних плодородных просторов, будущие урожаи…
Поэтому Бабалы не щадил себя, порой ему некогда было даже пообедать.
Однажды, когда он сидел у себя в кабинете и просматривал бумаги, на глаза ему попалось письмо. Адрес на конверте был выведен знакомым почерком…
У Бабалы взволнованно забилось сердце. Но он никак не мог улучить минутки, чтобы вскрыть конверт: в кабинете все время толклись люди, ему приходилось внимательно выслушивать каждого, разрешать возникшие споры и конфликты, подбадривать, уговаривать, подписывать всяческие бумаги… В конце концов, отчаявшись прочитать письмо в спокойной обстановке, он сунул его в карман.
В этот момент на него наседал парень, нетвердо державшийся на ногах, он вопрошал плачущим голосом:
– Товарищ начальник, почему бухгалтер не выдает мне подъемные?
Это был тот «работяга», которого Бабалы в первый день своего приезда увидел с бутылкой в кармане. У него и сейчас из кармана грязных, рваных штанов торчало горлышко четвертинки. На стройке он был притчей во языцех, и Бабалы уже знал, что зовут его Володя Гончаров.
Если бы на месте Бабалы был Артык, то, наверно, он вытолкал бы этого пьянчугу в шею: вот, мол, тебе подъемные, тебе ведь деньги не на жизнь нужны – на водку! А Бабалы жалел этого парня, видел в нем не только опустившегося, пропившего и деньги, и одежду, и ум «алкаша», но и человека, работника. Только – больного, несчастного человека. Потому он мягко проговорил:
– Вот что, Володя, ты сейчас не в себе, ступай отдохни, проспись. После потолкуем обо всем.
– И мне дадут подъемные? Жрать же нечего, товарищ начальник!
– Дадут, дадут, я поговорю с бухгалтером. Он, наверное, просто не хочет, чтобы ты их пропил. Ведь пьешь ты безбожно, дорогой. Так и до ручки можно дойти. А ты ведь, как я слышал, парень неплохой, а? И руки у тебя золотые. Дорогую цену платишь ты за это пойло, – Бабалы поглядел на его оттопыренный карман.
Володя, расчувствовавшись, даже всхлипнул:
– Верно, товарищ начальник! Вся жизнь – под откос… – Глаза его загорелись пьяной решимостью: – А хочешь, я… Вот тебе честное большевистское!.. А, я ведь беспартийный… Ну, честное комсомольское!.. А, из комсомола-то меня исключили… Ну, простое честное слово! – Он все шарил рукой в кармане, пытаясь извлечь бутылку, и, наконец, достав, помахал ею перед Бабалы: – Больше я в рот не возьму эту отраву!
– Вот это похвально!
– Глаза б мои на нее не глядели!
Он тупо посмотрел на бутылку, перекривился весь и хотел было хлопнуть ее об пол, но Бабалы удержал его руку:
– Погоди, не дело это – бить бутылки у меня в кабинете. Отдай ее лучше мне. Я припрячу до поры до времени. Вот встанешь твердо на ноги, мы ее вместе разопьем.
Володя как-то обмяк; протягивая бутылку Бабалы, спросил дрогнувшим голосом:
– А я… еще не конченый человек?
– Это, дорогой, целиком от тебя зависит. Я лично еще надеюсь видеть тебя в числе лучших строителей!
– Спасибо, товарищ начальник… Вот честное слово… А, я это уже говорил.
– Потом, потом потолкуем. Иди отдохни.
Володя ушел, пошатываясь, а в кабинете появился Зотов. Он ухмылялся и иронически, и добродушно:
– Ну, как, задал он тут концерт?
– Различного рода концерты, дорогой Иван Петрович, на участке устраиваются частенько.
– Видно, надо избавляться от их устроителей…
– Вам ли это говорить, Иван Петрович!.. Вы ведь сами чуть не стали жертвой крутых действий. Путь, конечно, заманчивый: выставить с участка проштрафившегося – взять на его место другого. Но, во-первых, откуда взять? Во-вторых – а существуют ли в готовом виде идеальные работники? Не наша ли обязанность самим их растить? И в-третьих, не хватит ли нам мириться с этой вокзальной суетой, когда одни прибывают, другие ручкой нам машут прощально? Не пора ли кончать с текучестью кадров?
– Пора-то пора….
– Но как это сделать, да? Выход я вижу один: людей необходимо воспитывать. Пока, мы этого не умеем. Или не хотим, ленимся этим заниматься. Дело это, конечно, хлопотное, кропотливое. Но такие, как. Володя Гончаров, – на нашей с вами совести!
– Уж не хотите ли вы сказать, – обидчиво произнес Зотов, – что это я приучил его к водке?
– Нет, я себя и вас виню совсем не в этом…
Услышав нерешительный стук в дверь, Бабалы крикнул:
– Войдите!
Дверь медленно открылась, и в кабинет, конфузясь, шагнул… Володя Гончаров. Вид у него был виноватый, глаза опущены.
Иван Петрович крякнул:
– Легок на помине!
А Бабалы принялся терпеливо увещевать парня:
– Володя, мы же с тобой, кажется, договорились: ты отдохнешь немного, потом потолкуем.
Володя вздохнул:
– Душа горит, товарищ начальник!
– Не понимаю…
– Мочи нет больше терпеть. А денег – ни шиша.
– Да ему опохмелиться хочется, Бабалы Артыкович, – насмешливо пояснил Зотов.
– Верно, Володя?
– Верно.
– А честное слово?
– В последний раз, товарищ начальник!.. У нас говорят: резко бросать нельзя. Если я сей же момент не хлебну этой отравы, так мне одна дорога: на кладбище. В последний раз!..
Бабалы с горечью сказал:
– Ты, значит, пришел забрать свою бутылку?
– В последний раз!.. Помираю, товарищ начальник!
– Мда… – Бабалы потер ладонью щеку, подумал о чем-то, достал спрятанную четвертинку. – На, бери. Только учти: вместе с водкой ты проглотишь и свое честное слово. А им ведь дорожить надо…
У Володи дрожали руки, он только бессмысленно повторял:
– Ей-богу… в последний раз…
– Ладно. Попробую тебе все-таки поверить. Тоже – в последний раз. Но уговор: вали прямым ходом в общежитие, нигде не задерживайся. Выпей там свою водку – и спать! На работу сегодня можешь не выходить. Выспись как следует. После зайдешь ко мне, подговорим на трезвую голову.
Володя, сжимая трясущимися руками бутылку, попятился к двери, на лице его были написаны и стыд, и благодарность.
Как только он исчез, Зотов хлопнул себя ладонью по бедру:
– Ах, ханурик!.. И это его вы собираетесь воспитывать, Бабалы Артыкович? И по-прежнему считаете нас виноватыми, что он спился с круга?.. Нет уж, увольте. Гончаров не маленький. Сам во всем виноват.
– А также те, кто затянул его в этот омут, кто пьет вместе с ним. Наша же вина в том, что мы проглядели парня. Ведь он же совсем молодой. И не буянит – только пьет. Он не безнадежен, Иван Петрович. И сейчас особенно нуждается в опоре – я бы сказал, что он стоит на хрупком мостике, который вот-вот рухнет, и надо протянуть ему руку, чтобы помочь добраться до берега и встать на твердую почву.
– Захочет ли он еще принять руку помощи?
– А почему бы нет? Его ведь мучает собственная слабость, даже его клятвы – пока пустые, но искренние – о чем-то говорят. Он сознает, что забрел на кривую дорогу – просто не может еще ничего с собой поделать. Вот тут-то к месту наша поддержка. Не сомневаюсь, все вместе мы вылечим его от затянувшейся болезни, и он еще принесет стройке немало пользы.
– Дай-то бог…
– Я в этом уверен. Во всяком случае, так или иначе, но мы должны использовать все средства, чтобы вызволить человека из беды. Наш ведь человек-то. Такой же, как и мы с вами. Только – больной…
– Чем же на первых порах вы собираетесь его лечить?
– Попробую доверием и уважением. А там посмотрим. Да, Иван Петрович, вы ведь ко мне с каким-то делом?
– Надо бы съездить на семнадцатый участок.
– Что ж, поехали.
Когда Бабалы выходил из кабинета, у него было смутное ощущение, что он что-то забыл или о чем-то забыл. Он даже вернулся, пробежал взглядом по бумагам, лежащим на столе… Вроде все в порядке. А, этот Володя заморочил ему голову!
И только приехав на семнадцатый участок, Бабалы спохватился: ведь он так и не успел прочитать заветное письмо! Даже конверта не вскрыл – наверно, он лежит сейчас на его столе, под бумагами.
Ему почудилось, что он слышит укоризненный голос Аджап: «Ай, оглан, тебе, я гляжу, и не до меня совсем! Так заработался, что даже мое письмо тебя не заинтересовало. Обо мне уж и думать некогда, да?» – «Как это некогда? – мысленно возразил ей Бабалы. – Все время думаю! Разве я могу забыть о тебе хоть на минуту?» И тут же жестоко упрекнул себя: но ведь забыл же! Вот и письма с собой не захватил. Правда, Бабалы и тут, на участке, не смог бы его прочесть – закружился в водовороте срочных, сложных дел.
Возвратившись вечером в контору, он тут же бросился к своему столу, принялся рыться в бумагах – письма не было. Заглянул в ящики стола, в сейф, переворошил там все, – письмо словно испарилось. Сев за стол, Бабалы потер ладонью щеку. Чертовщина какая-то. Может, он отдал его секретарю вместе с другими бумагами, предназначенными для отправки в Мары и Ашхабад? Или ему всего лишь приснилось, что он получил письмо?
Теперь он понимал Ивана Петровича: на этой адской должности можно голову потерять!
Он все раздумывал, куда бы могло подеваться письмо, когда в дверь постучали.
– Войдите! – недовольно отозвался Бабалы.
В дверях показался все тот же Володя Гончаров. Бабалы проклял его про себя: вот привязался – как тень! Но, приглядевшись к парню, почувствовал радостное изумление: Володю словно подменили, перед Бабалы стоял не оборванный, стыдящийся самого себя, трясущийся, как в лихорадке, пьянчужка, а ладный, чуть застенчивый юноша, аккуратно причесанный, в приличном костюме.
– Вы велели мне зайти, товарищ начальник. Ну… когда просплюсь. Я уж так выспался!
Бабалы обругал себя в душе: совсем, что ли, память у него отшибло, ведь и правда сам же просил Володю заглянуть для серьезного разговора, и на тебе, чуть не прогнал его. Это он из-за письма так раздражен – но другие-то чем виноваты?
Как можно мягче он спросил:
– Ну, и как самочувствие?
– Получше.
– А четвертинку свою выпил?
Володя понурился, вздохнул:
– Выпил. Никак не мог удержаться. Вы уж простите меня, товарищ начальник.
– Бабалы Артыкович, – поправил его Бабалы.
– Простите, Бабалы Артыкович. Честное слово, я со стыда сквозь землю готов провалиться.
– Это хорошо – если тебе действительно стыдно.
– Как же не стыдно, товарищ… Бабалы Артыкович? Вы ко мне со всей душой. Ну, как отец прямо. А я дал слово не пить, да тут же его и нарушил. Во подонок-то!.. И вас все время от дела отвлекаю. Надоел уж, наверно…
– Нет, Володя. То, что ты ко мне приходишь, означает одно: ты понял, что тебе нужна помощь. И поверь, все охотно тебе помогут; я, например, ничего не пожалею, чтобы только ты встал в строй честных тружеников.
– Хватит ли у меня-то на это силенок? Со мной уж не раз так было: хочу по-хорошему – получается по-плохому. Тряпка я; Бабалы Артыкович.
– То, что ты в себе сомневаешься, – это естественно. И не так уж плохо. Болезнь свою ты запустил, лечиться – дело нелегкое. Но ведь, ты хочешь стать здоровым?
– Еще как хочу!
– Значит, все будет в порядке. Напряги всю силу воли. Призови на помощь все упорство, на какое ты способен. И добьешься победы – победы над самим собой, над своей болезнью.
– Я… я постараюсь.
– Вот и ладно. Помни, что двери моего кабинета всегда для тебя открыты. Понадоблюсь – заходи.
– Спасибо, Бабалы Артыкович.
Домой Бабалы шел уже в менее угнетенном настроении. Он сравнивал Володю «дневного» и Володю «вечернего»: небо и земля! Как меняется, хорошеет человек– находясь, как говорится, в здравом уме и трезвой памяти!..
Да, а вот у него память дырявая. Только теперь Бабалы припомнил, что по дороге на семнадцатый участок заезжал домой. Может, дома он и оставил письмо Аджап?
Очутившись в своей комнате, он предпринял самые тщательные розыски. Но они ничего не дали. Письмо и правда будто растаяло…
Бабалы устало опустился на стул, сжал– виски кулаками. Вот наваждение-то!.. Куда же оно запропастилось? Ведь где-то полеживает себе и, как живое, злорадно ухмыляется. Вещи любят подразнить человека, подшутить над ним, – Бабалы давно это замечал. То пиала вдруг выскользнет из рук, которые, казалось бы, крепко ее сжимали. То пропадет какая-нибудь нужная бумага – а потом окажется на самом видном месте. То в рукав пальто никак не попадешь… Или «газик» заупрямится, не желает заводиться – и все тут.
А, нечего сваливать на вещи собственную рассеянность, или неумелость! В том, что он не нашел времени, чтобы прочесть письмо Аджап, а потом юно куда-то подевалось, – он сам и виноват. Что же теперь делать? Ведь наверняка в нем содержалось что-то важное. Да и сама по себе важна каждая строчка, написанная рукой Аджап. Не ныне для Бабалы это нераспечатанное письмо – как закупоренный кувшин с молоком: попробуй догадаться, свежее оно или кислое.
Может, сообщить Аджап, что он потерял ее письмо – пусть продублирует его? Смешно… Или сделать вид, что он ничего не получал, и отбить Аджап телеграмму: мол, обеспокоен твоим молчанием. Нет, врать, лицедействовать – не в его правилах. Он просто напишет ей о своей жизни на стройке, о своих делах – и будет ждать ответа. Немедля же надо написать.
Бабалы полез во внутренний карман пиджака за ручкой, пальцы его ощутили что-то плотное. К изумлению своему и радости, он извлек из кармана письмо Аджап! И тут ему ясно припомнилось, как он днем в своем кабинете, поняв, что из-за наплыва посетителей ему не удастся прочесть письмо, сунул его в этот карман – чтобы не спеша прочесть на досуге.
Бабалы даже губу прикусил с досады: сколько времени потратил он на поиски письма, как переволновался, а оно покоилось у самого сердца.
Он тут же надорвал конверт, достал письмо, и глаза его забегали по строчкам так нетерпеливо, будто он искал между ними жемчуг. На душе у него посветлело. Он словно беседовал с Аджап, и каждую её фразу впитывал с наслаждением – как будто всасывал сладкий мозг из бедренной кости.
Конец письма, однако, заставил его встревожишься и насторожиться.
«Я сама достаточно огорчена одним обстоятельством, – писала Аджап, – и мне же хотелось бы теще и тебя огорчать, но как я могу скрыть от тебя правду? В институте уже состоялось распределение выпускников, и я получила направление на Большой канал, но, к сожалению, не к тебе на участок, а в Карамет-Нияз. В Рахмет же посылают одного парня из Мары. Сам понимаешь, неловко мне было говорить, что я хочу поехать к тебе. Да и не годится перебегать дорогу человеку, который попросился на работу в родные места. Желание, сам понимаешь, вполне законное. А я прямо не знаю, что делать».
Поначалу Бабалы понял только одно: что Аджап хотела бы к нему приехать. Радостная улыбка озарила его лицо, но тут же и исчезла. Хотела бы – но не приедет. Ее назначают врачом на другой участок. Что же действительно делать?
Аджап права: негоже ей «отбивать» место у джигита, родившегося в Мары. Но, может, она поговорит с ним, объяснит все, и он сам согласится поменяться с Аджап назначением? А Бабалы, со своей стороны, похлопочет за нее перед министерством, перед Новченко.
Хм… А что, собственно, должна Аджап объяснить своему коллеге? Да ведь и у него, у Бабалы, тоже могут спросить: а почему он стремится заполучить к себе на участок именно Аджап? Новченко уж непременно хохотнет грубовато: «Давай мы тебе лучше Дарью подкинем!» Пока он и Аджап не поженились, им трудно оправдать свои просьбы.
Что же делать?
Бабалы так ушел в свои мысли, что не сразу услышал, как кто-то требовательно и уверенно стучит в дверь. А услышав стук, обернулся и крикнул:
– Входите, открыто!
Было уже поздно, и в душе он подосадовал на неурочный визит. Но досаду сменила радость, когда он увидел в дверях своего отца, Артыка: тот стоял, строго хмурясь, чтобы не выдать истинных своих чувств, но руки его тянулись к сыну… Вскочив с места, Бабалы бросился к отцу, обнял его.
Когда с традиционными приветствиями и расспросами было покончено, Артык придирчивым взглядом обвел комнату. Обставлена она была скромно: кровать, диван, стол, несколько стульев, и оттого казалась еще более просторной, чем была на самом деле. Пол – голый, без ковров, в некоторых местах доски разошлись, и виднелись широкие темные щели. Вдоль одной из стен, на гвоздях, висело пальто Бабалы, полевая сумка, которую он всегда носил, кое-что из одежды.
Пока отец разглядывал неприхотливое его жилище, Бабалы незаметно взял со стола письмо и спрятал его. Показал на диван приглашающим жестом.
– Садись, отец. Будь как дома. Да, как ты меня нашел?
Тяжело опустившись на диван, Артык сказал:
– Свет не без добрых людей. Проводил меня один джигит. Он за дверью стоит, постеснялся войти. Позови его.
Бабалы вышел, сам ввел в комнату провожатого, молодого парня, поблагодарил его:
– Спасибо, братец.
– Бабалы Артыкович, может, еще чего надо?
– Если тебя не затруднит, братец, зайди к Грише, он, верно, еще в столовой. Попроси приготовить что-нибудь на ужин.
– Принести сюда?
– Гриша сам принесет. А ты иди отдыхай.
Когда парень ушел, Бабалы присел рядом с отцом, испытующе глянув на него, сказал:
– Ты прямо как снег на голову. Не предупредил о своем приезде ни письмом, ни телеграммой…
– Хотел сюрприз тебе сделать.
– Все-таки мог бы сообщить. Я бы тебя принял как следует.
– А я не в гости, сынок. Я по делу.
Бабалы насторожился:
– Какое же срочное дело привело тебя ко мне? Стряслось что-нибудь в ауле?
– Аул на месте, все живы-здоровы. А дело тебя касается, сынок.
– Я слушаю, отец.
Артык выпрямился на диване, приосанился, откашлявшись, торжественно произнес:
– Я приехал, сынок, чтобы пригласить тебя на свадьбу.
– На чью еще свадьбу?
– Я же сказал: дело тебя касается. На твою свадьбу, сынок.
– Я что-то не расслышал… На чью, говоришь?
– На твою, на твою! – Артык начал сердиться. – Приходится нам с матерью о тебе заботиться, раз сам не умеешь. Айна все уши мне прожужжала: Бабалы, мол, только обещает жениться, да, видать, до сих пор нет у него никого на примете. – Артык еще раз неодобрительно оглядел комнату. – Я тоже так думаю. Не подтолкнуть тебя, так век будешь в холостяках ходить. А у нас в ауле есть невеста – лучше не сыщешь.
Бабалы спросил с замкнутым лицом:
– Кто же это?
– Дочка Нурмурада, ты его знаешь. Не девушка – клад. В этом году десятилетку кончила. Ни красотой, ни умом аллах ее не обидел. Айна успела уже потолковать с ее матерью, та согласна. И говорит, значит, мне…
– Кто говорит: дочь Нурмурада или ее мать?
– Не перебивай отца! Айна говорит. Поезжай, мол, к Бабалы, привези его в аул, мы тут же свадьбу сыграем, не откладывая дела в долгий ящик.
– Спешка, отец, нужна знаешь когда?
– Вижу, вижу, сам-то ты не слишком торопишься. Ждешь, когда тебе сотня лет стукнет? Поверь, сынок, тогда невесту потрудней будет подобрать. И у нас с матерью терпение уже истощилось. Нам надоело ждать, когда наш сын соблаговолит обзавестись семьей. И ты еще спасибо нам должен сказать – что мы на себя приняли хлопоты о твоей судьбе.
В глазах Артыка мелькнула лукавинка, но Бабалы этого не заметил, потерев щеку ладонью, серьезно сказал:
– А ты не считаешь, отец, что прошли те времена, когда все за детей решали родители?
– Я полагаю, сынок, – в тон ему ответил Артык, – что пока не наступило и, слава богу, не наступит такое время, когда человек сможет обойтись без потомства. Иначе род человеческий вымрет. Ты, надеюсь, не желаешь этого?
Бабалы понял, что у него нет иного выхода, как открыться и отцу:
– Я ведь не против женитьбы… Я против женитьбы на дочке Нурмурада.
Артык сделал вид, что ужасно удивился:
– Вай, так, значит, у тебя есть невеста?
– Я говорил об этом маме. – Бабалы не подозревал, что Айна уже всем поделилась с Артыком, потому тот к нему и пожаловал. – И обещал уже в этом году привести в дом жену.
– Ты, видно, вышел у матери из доверия. Признайся, ведь придумал про невесту, а?
– Зачем же мне придумывать?
– А чтобы отделаться от наших приставаний. Нет, сынок, из пустых слов плова не сваришь. Так что собирайся, завтра – в путь, и днями же закатим свадьбу; на весь аул!
Губы Бабалы тронула по-детски наивная улыбка!
– Ты шутишь, отец.
– Какие там шутки! Речь идет о твоей судьбе, о нашем общем будущем! О продолжении нашего рода!
– Но, отец… Я, правда, люблю одну девушку и собираюсь на ней жениться.
– Не верю!
Бабалы достал письмо Аджап, решительным жестом протянул его отцу:
– Вот тебе вещественное доказательство. Читай.
Артык замахал руками:
– Нет, сынок, не в моих привычках – заглядывать в чужие письма. Ты мне только скажи, от кого оно.
– От моей невесты. Из Ашхабада.
– Так она ашхабадская? – Артык будто и знать об этом не знал. – Вай, сынок, а как же нам быть с дочкой Нурмурада? Она ведь ждет тебя – как земля воду.
Не уловив в голосе отца шутливых ноток, Бабалы возмутился:
– Я же говорил, спешка до добра не доводит. Сами заварили эту кашу, сами ее и расхлебывайте. Пусть мама возьмет ее к себе в помощницы.
– Вай, ты хочешь, чтобы на дочке Нурмурада женился твой отец? Надо подумать…
– Это уж твое дело. Насчет же моей женитьбы предлагаю считать вопрос исчерпанным.
Бабалы успели уже принести свежезаваренный зеленый чай, он разлил его по пиалам, кивком показал отцу на одну из них:
– Пей, отец.
Отхлебнув горячего чая, Артык задумчиво покачал головой:
– Ох, сынок, жизнь, любовь, семья – это вопросы, которые нельзя исчерпать. Пока мы живы – и они будут стоять на повестке дня. Так, значит, невеста твоя из Ашхабада. Как зовут ее отца?
– Моммы Мерген.
– Постой… Моммы Мерген, говоришь? – Артык припоминающе сощурил глаза: – Старый учитель?
– Да, он учительствует. Так ты знаешь его?
– Как же мне не знать Моммы Мергена? Он ведь из келеджерского племени амаша.
– Ну, в этом я не разбираюсь. Я лично – из племени ирригаторов, а Аджап – из племени медиков.
– Ее имя Аджап? И она доктор?
– В том-то и беда, что пока нет. Понимаешь, отец, она в этом году, уже скоро, заканчивает медицинский институт. И получает диплом врача. Я-то предполагал, что она приедет работать на мой участок. А ее направляют в Карамет-Нияз. Об этом она сообщила в письме, которое я тебе показывал.
– Ну, это можно уладить… Тебе-то нужен доктор?
– Нужен. И скоро мне его пришлют. Ведь институт-то кончает не одна Аджап.
– Так. Понял. А если мы, как в шахматах, переставим фигуры? В Министерстве здравоохранения у меня есть добрые знакомые.
– Неудобно, отец. Парень, которого направляют ко мне, из местных. Может, у него здесь есть невеста…
– Если есть и если любит его, так поедет за ним на край света. А Аджап должна быть тут, с тобой.
– Щекотливая ситуация, отец..
– Но не безвыходная! И я удивляюсь, как ты, большой начальник, превеликий грамотей, не можешь решить простого вопроса.
– У меня ведь нет твоего векового опыта, – поддел отца Бабалы.
– Вот и положись на меня. – Артык, видно, про себя уже все ушел решить. – Завтра же я отправлюсь в Ашхабад. Остановлюсь в доме Мергена. На правах будущего родственника.
– Отец, он-то, может, и не подозревает, что мы скоро породнимся. Я ни разу у них не был.
– Если Аджап – любящая, примерная дочь, то, я уверен, родители посвящены во все ее тайны. К тому же мы с Мергеном приятели. Наведайся он в наш аул – у кого бы поселился?
– Ну… у нас, конечно.
– Вот то-то же. Значит, я заявляюсь к Мергену, мы все с ним обговариваем и начинаем заниматься вашими делами. Раз сами вы такие беспомощные.
– Погостил бы у меня, отец.
– Я не так терпелив, как ты, сынок. Говорят, доброе намерение – это половина дела. Для других – уже половина. Для меня – только еще половина. И я должен довести его до конца!
Артык допил свой чай, вид у него был довольный.
– Я рад, что решил навестить тебя. Ты утолил давнюю мою надежду. Мать-то, чую, будет на седьмом небе от счастья. – Он лукаво прищурился: – Сынок, а ты и вправду подумал, будто я приехал, чтобы женить тебя?
– А… а разве не за этим?..
– Да Айна мне рассказала, что ты собираешься жениться. Ты подтвердил ее рассказ – принимаю это как премию за мое паломничество. А торопился я сюда с одной, надеюсь, приятной для тебя вестью: наши колхозники готовы оказать стройке любую помощь – и людьми, и деньгами, и ресурсами. Они поручили мне передать это строителям. Один твой земляк уже должен был тут появиться…
– Аннам? Да, он был у меня.
– Пожалуют вскорости и другие. А ты поторопись со строительством: колхозы ждут воду!
– Спасибо, отец, за добрую весть.
– А еще я приехал, чтобы пожелать тебе: не уставай, сынок!.. Пусть всем делам твоим сопутствует удача!
