Текст книги "Капля воды - крупица золота"
Автор книги: Берды Кербабаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)
Глава двадцатая
БОСТАН В РАЗДУМЬЕ
а участок, где работала бригада Мухаммеда, обрушилась пыльная буря.
Она налетела с такой силой, окутав все густой тьмой, что казалось – наступил конец света.
Трудно было разобрать: день сейчас или ночь, с земли вздымается проклятая пыль или мутными потоками низвергается с неба. Пыль скрыла солнце, заполнила собой все пространство от неба до земли, от горизонта до горизонта.
Бостан-эдже, собрав посуду, несла ее в вагончик, ветер толкал ее в спину, она бормотала по привычке: «Уймись, небо, минуй нас, беда!.. Ох, прогневили мы, видно, бога!» Она казалась самой себе маленькой, слабой, беспомощной перед грозной, могучей стихией. И хоть понимала, что не унять ей бури мольбами и уговорами, но все продолжала просить: «Минуй нас, беда!»
А бригада – работала.
Как ни ярилась буря, она не в силах была помешать экскаваторам грызть пустыню.
Правда, экскаваторщики ничего не видели перед собой, не видели, куда опускается ковш, где и как высыпается захваченный им грунт. Они лишь чувствовали, угадывали движение стрелы и ковша и действовали, полагаясь на интуицию и на свои руки, привыкшие к точности и определенному порядку совершаемых операций.
Пожалуй, тяжелее всех приходилось Аннаму. Он еще не свыкся с экскаватором и не выработал в себе той механичности, при которой можно работать даже с закрытыми глазами. Мухаммед учил его, что механизатор должен отдаваться своему делу всем существом, в управлении такой сложной машиной, как экскаватор, принимает участие все: ноги, руки, глаза, мозг… Глаза сейчас были вроде и ни к чему: как Аннам ни напрягал зрение, он не мог различить ни ковша, ни котлована, из которого выбирался грунт, ни насыпи, к которой следовало его нести… Но зато он прилагал все усилия, чтобы команды его рук, ног, мозга были четкими и точными, и экскаватор подчинялся ему.
Разошедшаяся буря проникала в кабину. Песчинки били по лицу, как мелкая дробь. Но Аннам словно и не замечал их, захваченный азартом борьбы с пустыней, азартом работы.
Саша, отгребавший от экскаватора песок, нанесенный бурей, стараясь подбодрить товарища, крикнул:
– Как дела, Аннам?!
Ответ Аннама, голос которого заглушал сильный ветер, долетел словно из глубокого колодца:
– Держусь!.. Только из-за пыли не видно ни черта.
Слова эти услышал Мухаммед, подошедший к Саше. Засмеявшись, он громко воскликнул:
– Ай, Аннам, ты хочешь сказать: упасть-то, мол, я не упал, да вот не найду никак, где миска валяется.
– Я уж нападался, бригадир!.. От этих падений спина у меня стальной сделалась!
– Слезай-ка, братец, отдохни малость. Я тебя подменю.
– Я пока не устал, бригадир!
– А не устал, так пойди помоги Бостан-эдже,
– У нее есть помощница,
– Есть, говоришь? – Мухаммед подмигнул Саше. – Ты, кстати, когда ее видел-то?
– Кого?
– Марину, кого же еще.
– Ну, утром.
– Утром?! – присвистнул Мухаммед. – Так с тех пор ее поминай как звали! Она уже трясется на вагонной полке.
Аннам остановил экскаватор и спустился на землю. Из-под толстого слоя пыли на Мухаммеда смотрели горячие, испуганные глаза:
– Ты хочешь сказать… она уехала?
– Ну да. Собрала вещички и укатила домой. Да что с тобой, Аннам?.. Чего ты на меня так уставился?
Аннам, ничего не ответив, как-то устало махнул рукой и, шагнув к песчаному холмику, уселся на нём.
Неожиданно начал накрапывать редкий дождик. Мухаммед, усмешливо переглянувшись с Сашей, полез в кабину экскаватора и запустил мотор. А Аннам, упершись неподвижным взглядом в землю, погрузился в невеселые раздумья С чего же это вдруг Марина уехала? Еще вчера вечером она говорила ему: «Мой дом теперь здесь, Аннам. Привыкла я к ребятам, к тетушке Бостан… Как я вас могла бы оставить?» Вай, женщина и лису может научить хитрости!.. Нельзя верить ее словам, они тают в воздухе без следа!.. А может, произошло что-нибудь серьезное? Мухаммед ее обидел?! Или мать, опасаясь, что Аннам женится на русской, наговорила ей бог весть что? Или дома у нее что случилось, и ее оповестили об этом телеграммой?
Пока Аннам ломал голову над причинами поспешного отъезда Марины, кто-то, подойдя сзади, закрыл ему глаза крепкими, сильными ладонями.
Не меняя позы, Аннам сердито сказал:
– Отстань, Саша! Не до шуток мне.
Ладони чуть дрогнули. «Саша», однако, не спешил их убрать. Аннам, вскипая, повторил:
– Слышишь, отстань!..
Он схватил шутника за руки и порывисто поднялся с места.
– Марина!.. Это ты?
– А кому ж еще быть? Ты-то почему сидел такой унылый, как казанская сирота?
– Так ты… не уехала?
Марина пожала плечами:
– Я и не думала никуда уезжать.
До Аннама донесся веселый хохот Мухаммеда. Догадавшись, что его разыграли, парень погрозил ему кулаком:
– Ух, Мухаммед-ага!.. Нашел время забавляться!
Дождь припустил пуще. Он словно схватился в могучем единоборстве с пылью, все еще носившейся в воздухе, навалился на нее, прижимая к земле.
Марина и Аннам, вмиг вымокшие, обнявшись, помчались к вагончику.
Увидев их, Бостан-эдже всплеснула руками:
– Бай, детки, промокли-то как!.. Ну-ка, переоденьтесь быстренько!
Они разошлись по своим углам и стали переодеваться, слушая воркотню Бостан-эдже, вышедшей из вагончика:
– Верно молвится: после ветра – дождь. Ох, аллах всемогущий, дивны дела твои!.. Еще час назад нельзя было глаза открыть из-за пыли, и вот за время, когда и пиалу чая не успеешь выпить, аллах перемешал все в природе, потоп на нас наслал. А теперь, глядите, он несет нам тишину и покой: вон и солнышко показалось! Да храни нас, великий, под своей защитой!..
Когда вышли из вагончика Аннам и Марина, дождь совсем перестал, солнце сияло вовсю, затопив своим светом раздвинувшиеся просторы. Пыли словно и не было. Легкий парок поднимался над влажной землей…
Аннам и Марина присели на топчан, стоявший возле вагончика и заменявший скамейку.
Откуда-то появились два жаворонка, они то опускались на землю, то снова взлетали и рассыпали по очереди, словно соревнуясь друг с другом, звонкие, ликующие трели.
Аннаму чудилось, будто птицы подзадоривают его: «Время – в ваших руках, счастье – в ваших руках!»
Неподалеку, в неведомых хлопотах, с неведомой целью, сновала взад-вперед ящерица, сливаясь своей окраской с землей. А у самых ног Аннама навозный жук, пятясь, катил огромный, слепленный им шар, к которому сбоку незаметно пристроился другой жук.
Аннам засмеялся:
– Видала? И у жуков, оказывается, есть свои тунеядцы и честные труженики.
– А может, они – посменно?
– Вроде нас?
– Ага. Мухаммед вон работает, а ты на солнышке греешься.
– Что же мне остается делать, если ты меня не отпускаешь?
– Я?.. – Марина сделала большие глаза.
– А кто же без веревки привязал меня к этому топчану?
Марина махнула на него рукой:
– Бессовестный!..
Спохватившись, Аннам поспешил увести разговор от Опасной темы:
– Марина, а кто твоя мать? Кем она работает?
– Моя? – Марина улыбнулась: – Моя мама – прокурор
– Вай! – Аннам с испуганным видом отодвинулся от Марины. – Тогда надо держаться от тебя подальше.
– Почему, Аннам?
– Увидит нас вместе – еще привлечет к ответственности…
Глаза у Марины искрились смехом:
– У, она у меня грозная!.. Знаешь, как папа ее боится? Бывало, потянется к рюмке, а она трах кулаком по столу: без моего разрешения – ни капли! Он тут же и замрет, как статуя…
– Мне тебя тоже надо бояться?
– Почему, Аннам?
– Пословица молвит, что сын наследует нрав отца. А к тебе, наверно, перешел характер матери.
– Н-не знаю… Но если ты чем рассердишь меня…
– То ты тоже стукнешь кулаком по столу?
– Ты понятливый, Аннам!
– Но учти – я ведь туркмен.
– А разве кто велит тебе сделаться русским?
– Может, я смотрю на женщину глазами своих предков-кочевников?
– Тогда, значит, ты отстал от жизни. А я, Аннам, живу в сегодняшнем дне! Ой, когда-то ты добредешь до меня из своего «вчера»!..
В это время Бостан-эдже, готовившая за вагончиком обед, громко позвала:
– Марал-джан!..
Марина и Аннам одновременно вскочили с топчана. Девушка поспешила к Бостан-эдже, а Аннам зашагал к экскаватору.
Бостан раскатывала тесто для лапши. Оно получалось тонким, как бумага, но не рвалось. Марина залюбовалась ловкими движениями опытных рук Бостан-эдже.
Нарубив тесто ножом, Бостан уложила тонкие длинные дольки на кендирик:
– Садись, дочка. Помоги мне.
На Марине было короткое крепдешиновое платье. В нем она не могла сидеть на кошме, поджав под себя ноги. А когда села бочком, у нее открылись колени. Девушка попыталась натянуть на них платье, но только она отпускала подол, как он опять задирался.
Вид голых коленок Марины смущал и раздражал Бостан-эдже, и в то же время ей смешно было следить за бесплодными усилиями девушки, старавшейся прикрыть их.
Не вытерпев, она сказала:
– Марал-джан, кейгим *, ты бы уж носила, вот как я, балаки*.
Марина согласно кивнула:
– Бостан-эдже, я буду носить длинное туркменское платье.
Бостан наморщила лоб, силясь понять, что же ей сказала девушка, но тут в казане забулькало, она поспешно бросилась к нему, убавила огонь в очаге и вернулась на свое мест
Занимаясь стряпней, она краешком глаза поглядывала на Марину. Нет, что там ни говори, а эта русская – красавица. Большие серые глаза под светлыми, вразлет, бровями. Полные свежие губы, словно созданные для улыбки. Лоб, щеки успели посмуглеть от солнца и ветра, а шея белая, сдобная…
Обрядить бы ее в туркменскую одежду, лоб – украсить блестящими кружками, на грудь нацепить большую курсакчу* с подвесками, на тонкие пальцы надеть перстни с красивыми камнями, – ни один джигит не сможет тогда глаз от нее отвести!..
Голые коленки, открытая грудь, – это, конечно, не дело. Неприлично такой достойной девушке похваляться своей наготой. Хотя что она напала на бедняжку: у каждого народа свои обычаи, свой покрой одежды… Как бы ни было, а Марал-джан славная девушка. Не какая-нибудь там вертушка с ветром в голове. Умная, скромная, вежливая. Как только родители отпустили ее одну в чужой край, в пустыню? Совсем ведь молоденькая… Правда, она говорила, что попала сюда после техникума по распределению. Ну, если бы очень захотела, так осталась бы дома… Видать, просто она послушная, примерная и понимает, что такое долг… Вот бы послал бог Аннаму такую жену – из туркменок…
Ей хотелось поговорить с Мариной, она сказала по-туркменски:
– Марал-джан, буря-то какая пронеслась недавно, прямо страх божий!
Девушка непонимающе пожала плечами.
Тогда Бостан принялась выть, изображая ветер, и замахала в воздухе руками.
Марина обрадованно закивала:
– Понимаю, Бостан-эдже, понимаю. Вы – о буре?
«Буре» – по-туркменски «блоха». Бостан с досадой вздохнула:
– Я ей про бурю, она мне про каких-то блох!.. – И снова стала жестами показывать, как разбойничал здесь ветер. – Пыль, дочка, много пыли. И ветер, уу-уу, уу-уу!..
Марина, смеясь, повторила:
– Уу-уу, уу-уу!..
– Ай, умница!.. Поняла. Это аллах послал нам бурю, Марал-джан, – Она воздела руки к небу: – Там – аллах!
Марина отрицательно покачала головой:
– Нет, Бостан-эдже!
– Вай, ну что мне с ними делать? – огорчилась Бостан. – Все на один лад, не верят во всемогущество божье…
Ткнув себя пальцем в грудь, она сказала по-русски:
– Бостан – хорошо?
– Хорошо, Бостан-эдже, хорошо!
– Аннам – хорошо?…
– Хорошо!…
– Марал – хорошо?
– Плохо!
Бостан в недоумении подняла брови:
– Вай, что ты говоришь, дочка!.. Пусть злой дух унесет твои слова. Скажи: хорошо.
Марина с трудом произнесла по-туркменски:
– Нет, плохо. Марал… не знает… туркменского… языка.
– Это ничего, дочка, – утешила ее Бостан. – Дай срок, научишься
От экскаватора донесся чей-то протяжный крик – звали Марину. Когда девушка поднялась, собираясь уйти, Бостан сказала:
– Передай им – ужин готов.
Эти слова Марина знала. Кивнув, она побежала к экскаватору.
Оставшись одна, Бостан-эдже огляделась. Солнце уже опускалось к горизонту, и, словно провожая его, вокруг теснились легкие облака, окрашенные в разные цвета: алый, желтый, синеватый… Переливами красок они напоминали радугу. Прощальные солнечные лучи играли на кендирике…
Бостан-эдже, чуть печально наблюдавшей за заходом солнца, вспомнился родной аул. Колхозники, наверно, уже возвращаются с полей, торопливо ставят на огонь казаны, кипятят чай, пекут хлеб… Она словно наяву видела, как медленно тянутся по дороге коровы, слышала нетерпеливое мычанье телят, привязанных во дворах к колышкам. Всюду, как всегда перед закатом, беспокойно мечутся куры.
И только во дворе Бостан – тихо, и не пылает огонь в очаге, а к дверям дома, на которых висит замок, намело, наверно, пылищи…
Бостан тяжело вздохнула, представив себе это запустение.
В то же время она не очень жалела, что уехала из аула. Ей и здесь, под боком у сына, среди веселых неунывающих ребят, жилось совсем неплохо.
Вот если бы там, у них в доме, была молодая хозяйка, – Бостан так легко не покинула бы аул. Сидела бы сейчас в своей комнате, покачивала люльку с внучком…
Ох, до внука-то еще далеко!..
Аннаму бы жениться, как только он вернулся из армии. Куда там!.. Он и не глядел на аульных девушек. А когда Бостан намекала ему на женитьбу, сердито отмахивался: куда ты торопишься, мама?!
А ведь в ауле так много невест!.. И если бы она, Бостан, посватала одну из них за сына, ей бы не отказали. Только как бы Аннам к этому отнесся. Нынешние-то дети не считаются с волей родителей.
А уж пора, пора ему привести в дом невестку.
Ах, жаль, Марал-джан не туркменка, – лучшей невестки Бостан и не надо!
И тут же Бостан оборвала себя: вай, она же еще и в бога не верит! Правда, и Аннам не верит, так тем более жена ему нужна богобоязненная, чтоб во всем слушалась мужа, а не сбивала его с толку. Нет, нет, пусть Марал-джан всем удалась, и красотой, и умом, и трудолюбием, да не пара она Аннаму. Позволить им соединить свои судьбы, – значит, против аллаха пойти!
Разноголосый, оживленный шум отвлек Бостан-эдже от ее мыслей, – экскаваторщики шли ужинать.
Глава двадцать первая
ВИНОВНИК НАЙДЕН
дна из ремонтных мастерских участка Рахмет расположилась в самых песках. Пусто, голо тут было – только высилось большое дощатое строение, где производился капитальный ремонт, да жались к нему тесный склад для запасных частей и несколько приземистых палаток, в которых жили ремонтники.
Железо, разбросанное тут и там, накалялось под солнцем. Время от времени над песками, над чахлой растительностью, вздымая пыль, проносился ветерок.
И снова – тишь, зной….
Возле бульдозера, почти уже отремонтированного, сидели двое рабочих. Один, с седой головой, в очках, пристроился на ящике, другой, молодой парень, дочерна загорелый, с желтой лохматой шевелюрой, – на железной горячей бочке. Первый возился с какой-то деталью, шаркал по ней напильником, то и дело поднося близко к очкам, внимательно разглядывая. Второй читал местную многотиражку – «На стройке».
Внезапно он нахмурился, в сердцах швырнул газету на песок, стукнул кулаком по бочке:
– Вот гады!..
Мужчина в очках уставился на него с удивлением:
– Что это с тобой?
– А ты почитай, что пресса пишет.
Подняв с земли газету, он протянул ее собеседнику.
Тот не спеша положил рядом с собой деталь, взял газету, развернув, уткнулся в нее носом. Потом поднял на парня вопросительный взгляд:
– Где это тут, про гадов-то?
– Ох, Мулли-ага! – ворчливо проговорил парень. – Спрашивается, зачем тебе четыре глаза, если ты и ими ничего не видишь?
– Мне эти стекла нужны для того, – глядя на парня поверх очков, объяснил Мулли-ага, – чтоб защитить зрение от таких, как ты, – любителей пускать пыль в глаза.
– Ну, выдал!.. – парень добродушно засмеялся и, перегнувшись к Мулли-ага, ткнул пальцем в статью, которая заставила его возмутиться. – Вот, читай.
Мулли-ага стал медленно читать вслух:
– «Бесспорно, в строительстве Большого канала важную роль играют хозяйственники, ведающие торговлей, снабжением, службой быта…» – Он оторвался от газеты. – Что верно, то верно. Не понимаю, чего ты ругался.
– Да ты до конца дочитай!
Мулли снова приблизил газету к очкам, он читал чуть не по слогам, катил каждое слово, как тяжелый жернов:
– «Обеспечивая строителей всем необходимым, хозяйственники умножают их силы. Лучшие из них заслуживают самых добрых слов. Однако встречаются среди них и нерадивые работники, для которых собственный покой, собственные блага дороже интересов и нужд стройки и строителей. Они заставляют наших героев, покоряющих пустыню, в тщетном ожидании смотреть на дорогу. Недавно по вине таких горе-работников осталась на долгое время без воды бригада бульдозеристов и скреперистов, работающая в Гульбедене, на одном из самых трудных участков. Кончилось тем, что рабочие выпили воду из радиаторов машин…»
Мулли-ага, словно не веря своим глазам, еще раз прочитал эти строчки и повернулся к парню:
– Вай, что говоришь, они сделали?
Тот засмеялся:
– Слушай, кто читал газету: ты или я?
– Ах, да… Так им, беднягам, пришлось пить воду из радиаторов? – Глаза Мулли-ага вспыхнули за очками. – Я бы клеймо на лбу выжег тому, кто довел их до этого!
За его спиной раздался насмешливый, развязный голос:
– Кому это ты клеймо хочешь выжечь, Мулли-ага?
Мулли-ага обернулся и увидел Муррука Гышшиева – человека как раз из племени хозяйственников, о которых писалось в газете.
Муррук только что подъехал на своем «газике», незаметно подошел к беседующим и услышал последние слова Мулли-ага.
Тот, еще не остыв, сердито сказал:
– Коли ты виноват, с удовольствием выжег бы тебе, и не одно, а два!
– В чем виноват, Мулли-ага? Будь добр, растолкуй, пожалуйста, а то ведь я не знаю, о чем вы тут говорили.
Шарящий взгляд Муррука упал на газету, которую держал в руках Мулли-ага, и крючковатый его нос словно заострился еще больше.
А Мулли-ага, недобро щурясь, спросил:
– Как ты думаешь, товарищ хозяйственник, что нужней всего рабочему, который жарится в пустыне на медленном огне?
Муррук все не мог оторвать взгляда от газеты. Спохватившись, он сделал вид, что задумался:
– Ну, мало ли что… Папиросы нужны. Писем все ждут, как манны небесной…
– Папиросы, письма! – возмущенно повторил Мулли-ага. – А про воду забыл? Еще хозяйственник называется! На, почитай-ка, – и он кинул Мурруку газету.
Тот уже чуть не наизусть выучил злосчастную статью, потому только пробежал глазами по первым попавшимся строчкам и, возвращая газету Мулли-ага, осуждающе покачал головой:
– Вай-вай, действительно – новое безобразие. Виновников, думаю, по головке не погладят. – Он испытующе, стараясь скрыть внутреннюю тревогу, посмотрел на Мулли-ага, спросил как можно беспечней: – Ты не знаешь, кто этот грязный осел, оставивший рабочих без воды?
– Да уж, верно, из ваших, из хозяйственников.
Муррук вздохнул:
– Все-то на нас валят! А ведь мы работаем, как лошади, не жалея ни сил, ни времени. То надо достать, это – привезти вовремя. Порой на сто частей разрываешься! Знаешь, дорогой, во скольких местах мне за день побывать надо?.. Не знаешь? То-то.
– Не о тебе ведь вроде шла речь, уважаемый, – глазах Мулли-ага мелькнуло подозрение.
– Так ведь я тоже хозяйственник.
– Знаем, ты тут птица важная… А ведь не без греха, а, Муррук-хан?
Мулли-ага припомнилось, как сам он остался в пустыне без воды. Он тогда вместе с напарником отправился в пустыню ремонтировать бульдозер, работавший километрах в сорока от Рахмета. Сам Муррук Гышшиев клятвенно обещал, что вскорости же им доставят и воду, и продукты. Но шло время, а ни воды, ни продуктов не было. Солнце пекло все сильнее, вокруг ни кустика, ни намека на тень. Ремонтники совсем выбились из сил. От голода, от жажды их пошатывало, языки горели во рту, пересохшие губы склеивались. За каплю воды они жизнь готовы были отдать. Но воду все не привозили, и почти без сознания рабочие опустились возле бульдозера, от которого уже начала падать тень. Муррук с долгожданной водой появился лишь к концу дня: судя по всему, он просто забыл о ремонтниках, занявшись другими делами. Сознавая свою вину и пытаясь ее загладить, он суетился вокруг рабочих, сам потчевал их водой… Опытный Мулли-ага знал, как опасно, истомившись жаждой, пить взахлеб, – и все-таки пил, пил и никак не мог остановиться. Когда он снова почувствовал в себе силу, то поднялся на ноги, схватил Муррука за шиворот и влепил ему крепкую оплеуху: «Спасибо тебе, Муррук-хан. Век будем помнить твою доброту…» Тот, потирая щеку, с ненавистью взглянул на рабочего. Мулли-ага опасался, что Муррук нажалуется на него – нет, все обошлось…
Усмехнувшись этому воспоминанию, Мулли-ага добавил:
– Может, это твой лоб по клейму-то скучает?
Муррук передернулся, но выдавил на своем лице кривую улыбку:
– Все шутишь, Мулли-ага? А я, честное слово, на: всю жизнь запомнил урок, который ты мне преподал; Думаешь, я тогда на тебя обиделся – да ей-богу, я тебе только благодарен. После этого, клянусь, из-за меня никто больше не пострадал!
– Что это ты божишься да клянешься через каждое слово?
Муррук только раскрыл рот, чтобы ответить, как рядом с ними затормозил «газик» начальника участка, и шофер, высунув голову, крикнул:
– Муррук Гышшиевич! Вас ждет старший прораб Хезрет Атаев.
– Зачем я ему понадобился?
– Не знаю. Послал за вами, велел разыскать.
– Куда мне ехать?
– В Рахмет. В контору. Атаев там.
– А… Бабалы Артыкович?
– Он уехал, оставил в своем кабинете Атаева. Поторапливайтесь, Муррук Гышшиевич!
– Поезжай. Я следом.
Догадливо щурясь, Мулли-ага попросил:
– Муррук-хан, передай от меня Хезрету большой привет; скажи: если я нужен, то с удовольствием с ним повидаюсь.
Муррук как-то затравленно покосился на него и заторопился к своей машине.
Он понимал, что едет не на праздник и не за премией или благодарностью. На душе скребли черные кошки. Да, это по его вине пострадали рабочие в Гульбедене. Совсем упустил он их из виду, надо было срочно провернуть одно дельце, вот и замешкался… Не нарочно же оставил он их без воды!.. Может, еще и удастся выкрутиться. Не из таких трясин выбирался целым и невредимым… Некоторые видные лица в министерстве кое-чем ему обязаны, не дадут в обиду, – долг, как говорится, платежом красен.
Утешало то, что Бабалы нет на месте. Его Муррук боялся, как огня, и уже жалел, что угодил хозяйственником к нему на участок. Сей принципиальный товарищ ни с кем не считается, с ним трудно сработаться. И сговориться… Атаев, тот подобрей и попроще, мужик вроде бесхитростный, так что можно, попытаться обвести его вокруг пальца. Правда, он из тех, кто готов жизнь положить за своих работяг, если обидишь их, так горой за них встанет, и уж тогда не жди от него жалости. Да и Бабалы не навсегда ведь укатил, в любую минуту может вернуться. Вай, какой тяжелый участок!..
В кабинет начальника участка, где ждал его Хезрет, Муррук вошел, подобострастно кланяясь и приложив к сердцу обе ладони. Хезрет, приветливо поздоровавшись с ним, показал на стул и, когда Муррук сел, повел разговор издалека – справился о здоровье, о делах, даже посочувствовал ему: он-то, мол, понимает, какой воз тянут хозяйственники, какие трудности приходится им одолевать..
Муррук, который рад был ухватиться за любую протянутую ему соломинку, готовно закивал: да, доля у хозяйственников незавидная, как что, так они виноваты, вместо того чтоб поддержать их – на них всех собак вешают. А ведь это на них стройка держится!..
Подвинувшись поближе к Хезрету, он доверительно заговорил:
– Хезрет-ага, ведь сюда, на стройку, едут только истинные патриоты, верно? Не поверишь – мне ведь предлагали высокий пост в министерстве. Но чувство долга, совесть позвали меня на строительство Большого канала. Чтобы достойно служить народу, надо быть на переднем крае борьбы за коммунизм!
Хезрет поморщился, но Муррук, увлеченный своей речью, не заметил этого и продолжал с тем же пафосом желая возвысить себя в глазах собеседника:
– Мы все тут патриоты, Хезрет-ага!.. И прорабы, и механизаторы, и хозяйственники. Нам бы надо друг к другу – со всей душой… А меня вон Бабалы Артыкович не всегда понимает, косится на меня… Сидит в нем, видно, этакая предубежденность против хозяйственников… Ты-то, я надеюсь, не считаешь нас всех, навалом, хватами да хапугами?
Хезрет только руками развел:
– Муррук-хан!.. Зачем же так обобщать? Ваша работа не менее нужна и почетна, чем всякая другая. И ведь нелегкая а? Помехи-то, поди, на каждом шагу?.
– Чего-чего, а помех хватает, – с готовностью согласился Муррук. – Бездорожье – раз. Несвоевременная доставка запчастей, продуктов, всего самого необходимого – два. Безответственность шоферов – три. Понимаешь, одним поручишь что – так напутают, а другие налево норовят завернуть…
– Ладно, Муррук-хан, больше можешь не перечислять. Я ведь представляю, какие у вас трудности. А когда на пути у тебя такие вот ухабы да рытвины, можно ведь и самому споткнуться, а?
Хезрет внимательно посмотрел на Муррука. Тот выдержал его взгляд, оскорбленно вскинул голову:
– Хезрет-ага, ты что, подозреваешь меня в чем-то? Ей-богу, у меня и времени-то нет, чтоб спотыкаться. Ты верно сказал: я тяну огромнейший воз. И клянусь тебе – я бы лучше дал отрубить себе обе ноги, чем взялся за дело, которое мне не по плечу. А если бы я увидел, что не справляюсь с ним, то клянусь – согласился бы, чтобы меня закопали в землю вниз головой!
Хезрет все не сводил с него пристального взгляда:
– А тебе известно, что произошло в Гульбедене из-за беспечности хозяйственников?
Муррук опустил глаза, царапая по столу грязным ногтем, сказал осевшим голосом:
– Да, слышал я об этом. И готов со стыда сквозь землю провалиться Позор, позор!.. – Он снова поднял голову: – Но я лично ни в чем не виноват! Признаюсь: обеспечивать Гульбеден водой и продуктами – моя прямая обязанность. Оттого так тяжко у меня на душе…
Но я отдал соответствующие распоряжения. Цистерну с водой должны были прицепить к трактору. Да тракторист, видно, не довез ее… Черт его знает, куда он с ней подевался! Может, бросил в пустыне, а сам отправился за саксаулом – для дома или на продажу. Я же говорил тебе: безответственный народ!
– Значит, тракторист виноват… Не помнишь, как его фамилия?
– Хезрет-ага, я вечно в такой запарке, что просто не в силах упомнить, кому он поручил. Ей-богу, порой так замотаешься, что и собственное-то имя забудешь. Мне думается, этот мерзавец, почувствовав опасность, успел сбежать.
– В общем, ищи ветра в поле, это ты хочешь сказать? А у нас вот другие сведения…
У Муррука вытянулось, напряглось лицо:
– Какие же, позволь узнать?
– Пожалуйста. Мне скрывать от тебя нечего. Говорят, воду-то в бригаду должны были везти на машине, а она, вместо того чтобы следовать в Гульбеден, почему-то отправилась на байрам-алийский базар…
Муррук вздрогнул. У него действительно была одна встреча на этом базаре, и, чтобы вовремя туда поспеть, он воспользовался единственной оказавшейся в его распоряжении машиной – как раз предназначавшейся для поездки в Гульбеден.
Но кто его мог выдать? Шофер – верный человек…
Чтоб выгадать время, Муррук переспросил:
– Говоришь, на байрам-алийский базар?
– Точно. И прогулку туда совершил один хозяйственник по фамилии… Гышшиев!
Муррук вскочил с места:
– Ложь! Во-первых, я никуда не ездил. Во-вторых, клянусь, я распорядился, чтобы воду отвезли на тракторе.
– Есть свидетели?
– А мне ты не веришь? Хезрет-ага, тебе разве не ясно, что меня оклеветали?
– М-м, предположим… А тебе не известна, Муррук-хан, такая фамилия: Лукьянов.
У Муррука упало сердце: так и есть, шофер, «верный человек», оказался предателем! Вай, прямо не на кого положиться…
Он, однако, сделал непонимающее лицо:
– Лукьянов? Что-то не припоминаю. Кто это такой?
– Это шофер той машины, на которой ты ездил на байрам-алийский базар! Ты должен его знать: ведь вы сидели в одной кабине.
– Ложь, Хезрет-ага, наглая ложь! – Муррук взволнованно заходил по кабинету. – Да, вроде есть среди наших шоферов какой-то Лукьянов. Но в тот день я с ним никуда не ездил!
– И никуда не возил дыни, которыми загрузил машину в Рахмете?
– Какие еще дыни, Хезрет-ага?
– И не заезжал в дом тридцать девять по Гражданской улице, не сбросил там два ящика товаров?
Муррук схватился руками за голову:
– Прямо сон какой-то, дурной сон! Вот не знал, что человека наяву могут мучать кошмары! Тебя ли я вижу, Хезрет-ага? Ты ли мне все это говоришь? Или действительно я сплю и мне снятся всякие небылицы?
Хезрет, устало вздохнув, сказал:
– Вот что, Муррук-хан, хватит простачка-то разыгрывать. – Взяв со стола скрепленную пачку бумаг, он протянул ее Мурруку: – Почитай, это милицейский протокол, и под ним подпись Лукьянова. Он тут все начистоту выложил. Совесть парня заела.
Муррук оттолкнул от себя бумаги, даже не заглянув в них:
– Может, этот Лукьянов и виноват в чем, но не понимаю, зачем он меня припутал. Оговор, типичный оговор!..
– А с Курраевым и Карелиным ты не знаком?
– То есть почему же не знаком? – Муррук остановился перед Хезретом, лицо у него было бледное, а глаза злые, и крючковатый нос торчал хищно и воинственно. – Это. мои работники.
– Хоть от этого-то не отказываешься… Так вот, оба они подтверждают Показания Лукьянова. Да еще кое-что. добавили к ним…
– Это склочники, они давно под меня копают.
– Тебе, значит, мало трех свидетелей?
– Мне плевать, если бы даже в свидетели пошли все жители Рахмета! Повторяю: все, что я тут слышал, ложь, клевета, злобные наветы!
Хезрет, снова вздохнув, сказал, ни к кому не обращаясь:
– Говорил я Бабалы-ага: не гожусь я в следователи…
Упершись обеими ладонями в стол, приблизив свое лицо к лицу Хезрета, Муррук злобно прошипел:
– Так это он поручил тебе утопить честного работника? Ишь выискался хан: хочет – казнит, хочет – милует.
– О своей честности, уважаемый, ты можешь подробно рассказать в милиции. – Хезрет поднял телефонную трубку, попросил соединить его с начальником милиции. – Товарищ Кулиев?.. Это Атаев. Пришлите ко мне кого-нибудь. Да, он у меня.
Муррук понял: Бабалы, Хезрет и начальник милиции заранее обо всем договорились.
Он больше уже не оправдывался, не лебезил, не уговаривал, а перешел к угрозам:
– Вы еще ответите за все, и ты, и твой Бабалы. Следователи доморощенные!.. Найдется и на вас управа. Головы у вас, видно, от власти закружились.
– Следователи мы плохие, это верно, – спокойно сказал Хезрет. – Но кое-какой материал нам все-таки удалось собрать. – Он кивнул на лежащие перед ним бумаги: – Вот тут говорится о последних твоих художествах. Ты ведь не будешь отрицать, что удрал из Ашхабадской геофизической экспедиции, забыв отчитаться? Там за тобой тоже числятся темные делишки.
– В министерстве известно, почему я вынужден был оставить эту работу.
– А теперь пусть в милиции разберутся, я все материалы туда передам. Боюсь, Муррук-хан, на этот раз тебе не уйти от расплаты. Ты положил пятно на великую стройку, этого тебе никто не простит. – Порывшись в бумагах, он достал еще одну. – Вот, можешь ознакомиться – это приказ начальника строительства. Ты освобожден от должности, и дело твое будет передано в суд. А уж мы, строители, проследим, чтобы ты получил по заслугам. Чтоб никакому крылу не удалось тебя прикрыть!..
