Текст книги "Капля воды - крупица золота"
Автор книги: Берды Кербабаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
Глава сорок пятая
ЖИЗНЬ – СЛОЖНАЯ ШТУКА
абалы, явившийся к Новченко по его вызову, застал начальника строительства злым и озабоченным. Сунув Бабалы руку и показав ему на стул, Новченко уткнулся в бумаги. От них оторвал его телефонный звонок – Сергей Герасимович схватился за трубку:
– Слушаю. Да, это я. Кто же еще, аллах, что ли? Так. Понял, Ну и что? Какого черта ты морочишь мне голову своими пустяками? Мало ли что Ханин сказал. Плевать мне на твоего Ханина. У меня квартальный отчет – ясно это тебе?! Решайте всё на месте, свои-то головы есть на плечах? Все. Все, говорю!
Он нажал кнопку на столе и, когда вошла секретарша, спросил:
– Материалы к отчету перепечатаны?
– Нет еще. Машинистки не успевают. А одна заболела.
– Нашла время болеть!
– Болезни, Сергей Герасимович, не спрашивают, когда им прийти.
– Пусть все занимаются только отчетом.
Секретарша направилась было к двери, но тут зазвенел телефон, Новченко снял и положил трубку, крикнул:
– Постойте! Я же, кажется, попросил отключить этот аппарат.
– Надо розетку менять…
– Поменяли бы!
– Мне, Сергей Герасимович, подчиняются только курьеры. Дайте указание завхозу.
– Попросите его ко мне.
Бабалы подивился терпению секретарши. Нелегко ей с таким начальником… А она молодец, держится с достоинством, умеет дать Новченко мягкий отпор.
Пришедший завхоз вел себя иначе: подобострастно и запуганно. Когда Новченко велел ему найти мастера, который мог бы отключить телефон, завхоз часточасто закивал головой:
– Понял. Исполню. Сергей Герасимович, я вам и аппарат заменю. Он стоит тут уж и не помню, с каких пор. А я вам такой добуду – пальчики оближете.
– Я телефонами пока не питаюсь. Ступай, делай, что тебе сказано.
Некоторое время Новченко хмуро молчал, потом с недоумением посмотрел на Бабалы:
– Хм… А ты зачем здесь? На участке дел мало?
Бабалы засмеялся:
– Вы же сами меня вызвали, Сергей Герасимович!
– Я? Зачем бы это ты мне понадобился?
– Вам лучше знать.
– Черт, с этими отчетами все на свете позабудешь. Пропади они пропадом!
– Может, вам что-нибудь нужно от меня как раз в связи с отчетом?
– Все сведения вроде получены. И за Рахметский участок я могу не беспокоиться. Молодцы у тебя ребята. И Мухаммед, и Аннам, и Нуры, и Саша, и даже твой Зотов.
Бабалы в который уж раз поразился способности Новченко – помнить по именам чуть не всех строителей Большого канала. Многих рабочих он узнавал в лицо и был даже осведомлен насчет их семейных дел.
– Хм… Зачем же я тебя все-таки вызывал?
– Пропесочить за что-нибудь? – предположил Бабалы.
– Ч-черт, меня самого в обкоме вчера так пропесочили, аж в ушах гудит.
– Вот почему вы не в настроении… Можно полюбопытствовать – за что вы пострадали?
– Ни за что! Ей-богу, ни за что. Интеллигентишкам вроде Ханина, видишь ли, не нравятся мои манеры. Им хочется дипломата из меня сделать. Чтоб я, значит, был тише воды, ниже травы, ни на кого не повышал голоса. Ну, и жалуются, ябедничают – в обком, в Цека. Черт, – скоро и чертыхнуться будет нельзя.
– А вы ведь действительно часто хватаете через край.
– И ты туда же? По-твоему, я должен потрафлять лодырям, миндальничать с пустомелями и пройдохами, лебезить перед безрукими дураками? Нет, братец, я привык резать правду-матку в глаза!
– Это можно делать без крика, брани и оскорблений.
– Учи, учи меня, старого дурака. Нет уж, Бабалы, поздно меня перевоспитывать. Изящная словесность – не про меня. Да если я и наору на кого – так ведь для пользы дела! К честному брань не липнет, а нерадивого, глядишь, подстегнет. Матюгнешься – и у самого на душе полегчает. Никто еще в больницу не слег от моего крика. Тебе вот от меня тоже доставалось – а с тебя все как с гуся вода.
– Ну, не скажите… Один умный человек сообщил мне недавно, что нервные клетки не восстанавливаются.
– Вот-вот, мне еще не хватает трястись над вашими нервными клетками. Мои бы кто пощадил!
Разговор в обкоме, видимо, все-таки пронял Новченко, и теперь он ворчливо оправдывался перед Бабалы.
После паузы Новченко сказал:
– Слушай, Бабалы, вот что я хотел спросить… Почему, когда вышла газета с этой паскудной статьей, ты мне даже не позвонил, а помчался к Алексею Геннадиевичу? – Бабалы уловил в его голосе обиду и ревность. – Нашел защитника!
– Откуда вы знаете, что я у него был?
– А у меня широкая агентурная сеть! – Новченко расхохотался.
– Тогда вы должны были бы также знать, что я ездил в Ашхабад проведать отца Аджап. Вы же сами посоветовали мне не оставлять ее одну. А уж попутно заглянул в министерство – чтобы поставить все точки над «и».
– Мог бы все-таки меня поставить в известность о шагах, которые ты собрался предпринять. Я что тебе – не друг, не союзник?
– С временем у меня было туго! К тому же мы ведь с вами оказались в положении конфликтующих сторон… И я имел основания опасаться, что вы опять на меня накричите.
– Ну, накричал бы. Тебе не привыкать. А над статьей все равно нам вместе надо было покумекать. Ты-то, надеюсь, сразу понял, что это работа Меллека Веллека?
– Трудно было не понять – все шито белыми нитками.
– Мы вроде одинаково к нему относимся и оба у него – как кость в горле. Ты же бросился искать поддержки у человека, который покрывает этого подлеца!..
– Покрывает? Ну, не совсем так. Вернее, совсем не так, я в этом убедился.
– Вижу, наш краснобай заговорил тебе зубы. На-Шли общий язык, а?
– Алексей Геннадиевич, при всех своих слабостях, человек неплохой. Честный и умный.
– Был бы честным и умным, не держал бы при себе таких, как Меллек!
– Положа руку на сердце – ваш завхоз, например, не произвел на меня впечатление ангела. А вы не спешите от него избавиться. Может, потому, что он охотно позволяет обращаться с собой, как с циновкой, о которую вытирают ноги?
Глаза у Новченко начали набрякать яростью, но он сдержался, только сердито хмыкнул:
– Это ты демонстрируешь – как можно вежливо резать правду-матку?
– Я ничего не демонстрирую. Говорю то, что думаю. А вы этого не любите, Сергей Герасимович?
Новченко заставил себя хохотнуть:
– Поддел, поддел старика!.. Да, брат, тебе палец в рот не клади. Ладно, выгоню я к чертовой матери этого завхоза Самому надоел. Лебезит, лебезит, дьявол…
– Зря такие типы не лебезят. Честное слово, мурруки гышшиевы из таких вот и вырастают.
– Ну, у этого жулика песенка спета. Ты, кстати, на суде не присутствовал?
– Я же был в это время в Ашхабада
– Но слышал, как Меллеку хвост прищемили? Дай бог, чтоб из свидетеля он стал обвиняемым. К тому вроде идет…
Бабалы потер ладонью щеку:
– Прав был Алексей Геннадиевич: он сам вырыл себе яму. И это-то и обидно – что сам. А мы что делали?
– Мы-то с ним не лобызались. А вот твой Алексей Геннадиевич…
– Оставьте вы его в покое. Я вот что хочу сказать… Конечно, как веревочке ни виться, а концу быть. На том или другом, а Меллек сорвался бы. Инородное тело здоровый организм из себя выталкивает. Плохо то, что мы до суда не сумели его разоблачить. И придется исключать его из партии уже после того, как он сядет на скамью подсудимых. Он ведь, наверно, и сейчас, пытаясь вывернуться, козыряет и своим положением, и своим партбилетом. И кто-то его боится. А кто-то и поддерживает.
– Ты думаешь, ему это поможет?
– Сейчас? Вряд ли. Дело получило слишком широкую огласку, и ему уже не выкрутиться. Но мы-то все слишком мало этому способствовали… Сколько времени он оставался безнаказанным! И как нагло, с каким апломбом себя вел! Вот что меня удручает…
Новченко нравился искренний тон Бабалы, независимость, с какой он держался, – ему вообще нравился этот инженер, толковый, энергичный, прямой, с творческой жилкой.
– Ладно, Бабалы, черт с ним, с этим Меллеком. Ведь благодаря кому-то он все-таки попался, верно? Да и мы были не так уж пассивны. Добились же того, что Муррук Гышшиев очутился в крепких силках, и на этот раз ему не удалось выйти сухим из воды. Тут и твоя заслуга немалая, так что не занимайся самобичеванием.
Ему все-таки не давала покоя одна мысль, и он напрямик спросил Бабалы:
– Ты мне вот что скажи. Обо мне был у тебя разговор с Алексеем Геннадиевичем?
– Был.
– Так… Значит, вы все общим фронтом на меня двинули? То мы с тобой воевали с министерством, теперь ты и министерство – против меня.
Бабалы улыбнулся.
– Да мы за вас, за вас, Сергей Герасимович! Но… интересы дела – превыше всего.
– А на меня тебе плевать? Ты вспомни: кто тебя поддержал, когда ты решил поднять заработки ремонтников?
– Вы.
– А проект спрямления канала – кто отстаивал и перед ЦК, и перед министерством?
– Тоже вы.
– Вот!.. А ты уж в мелочи не мог мне уступить…
– Сергей Герасимович! – Бабалы приложил к груди обе ладони. – Да я для вас на все готов, честное слово! Но… не в ущерб делу.
– Считаешь, значит, что с дамбой – ты прав?
– Не только я так считаю. Вы же, Сергей Герасимович, обращались даже в ЦК, хотели «сверху» на меня нажать – и что из этого вышло? Или там все поголовно консерваторы и перестраховщики? Вы жалуетесь: мол, все на вас навалились. А ведь это вы задумали войной на меня пойти, а не я на вас.
– Ловок же ты, как я погляжу! – с восхищением произнес Новченко. – Голыми руками тебя не возьмёшь.
– И криком, угрозами – тоже. Мне ведь терять нечего. За должность свою я не держусь…
– Будто я держусь! Да провались все к чертовой матери! Для меня самое важное – чтобы канал поскорее был построен.
– И для меня тоже. Так что нам с вами делить нечего.
– Крепкий ты орешек, Бабалы.
– Сколько вы мне сегодня комплиментов наговорили!
– Ладно. Мир?
– Мир – на вечные времена, Сергей Герасимович!
– Хм… Ты уверен, что мы больше не поцапаемся?
– А в какой же семье без ссор обходится? Только вы знайте, Сергей Герасимович, я высоко ценю ваш авторитет и считаю вас своим учителем. Да и вся Туркмения вас любит. – Бабалы помолчал, со скрытым лукавым значением добавил: – Несмотря ни на что…
– Черт ты ехидный!
– Опять же – спасибо на добром слове.
Новченко к концу разговора совсем подобрел, забыв, видно, и о недавнем разносе в обкоме, и об отчете.
– А знаешь, Бабалы, я, наверно, вызвал тебя затем, чтобы потолковать вот так, по душам. А то все дела, дела…
Бабалы-то полагал, что и сейчас они говорили о делах. Но этот разговор помог им лучше узнать друг друга, разобраться кое в чем.
И когда Бабалы возвращался в Рахмет, он продолжал думать об этой беседе с Новченко.
Нет, он не льстил начальнику строительства, утверждая, что его ценят в республике. Это действительно была крупная фигура. Да и многими человеческими качествами он привлекал Бабалы.
Почему-то Бабалы припомнился и разговор с Алексеем Геннадиевичем,
И тот, и другой в эти последние встречи предстали перед Бабалы как бы в новом свете, и постепенно развеивалась некоторая предубежденность, которую он питал против обоих. Недаром говорится: век живи, век
Жизнь сложная штука. И люди не ангелы. И судить о них надо не по их грехам, а по тому главному, что определяет их отношение к жизни, к работе, к людям. Вот в Меллеке Веллеке главное – что он мёрзавец.
И Муррук Гышшиев, прежде всего, жулик.
А то, что Новченко порой бывает и грубым, и упрямым, а Алексей Геннадиевич проявляет нерешительность, мягкотёлость, догматизм, – не мешает им в главном стоять на верных позициях, стремиться к святым целям…
Люди – не ангелы.
Хотя…
И тут Бабалы поймал себя на том, что ему все же ужасно хотелось бы, чтобы характеры его руководителей, его друзей, близких были без сучка, без задоринки. И сам бы он хотел быть таким, чтобы не к чему было в нём придраться. Ведь все то, что Сергею Герасимовичу прощают как «слабость», на общем-то деле сказывается отнюдь не положительным образом! Он может упереться на своем и на какое-то время задержать правильное решение вопроса. Попадись ему под горячую руку, так он не посмотрит, прав ты или неправ, налетит, как ураган, осыплет площадной бранью, оскорбит, – и вместо того чтобы двигать вперед работу, ты будешь держаться за сердце – вон как когда-то Зотов… И мягкотелость Алексея Геннадиевича далеко не безобидна. Длительное «процветание» Меллека Веллека в какой-то мере и на его совести. А преклонение перед проектными догмами, заставлявшее замминистра, вольно или невольно, ставить формалистические рогатки перед каждым новшеством? Его не такие уж редкие колебания между «за» и «против»? Разве все это не шло во вред делу?
Нет, это уже не «слабости». Слабости, подумал Бабалы, это То, от Чего страдает сам человек. Ну, к примеру, рассеянность. Хотя, в общем-то, последствия чьей-то рассеянности и на других могут отразиться. Или, положим, человек поесть любит. Бог с ним, пусть обжирается на здоровье. Хм… На здоровье… Обжорство-то Как раз может сократить его жизнь – а если это хороший человек, нужный окружающим? Недаром ведь некоторые шутят, что, мол, твоя жизнь, твое здоровье – это народное достояние.
И все-таки это простительные слабости. А вот если какие-то человеческие качества работника, пусть даже преданного своему делу, так или иначе служат помехой движению общества вперед, – то прощать их нельзя, с ними надо бороться – в себе и в других. Пусть натура у человека будет сложной, но цельной!
Бабалы, летевший в Рахмет на старом дребезжащем биплане, с опаской посмотрел на отсек экипажа с путаницей рычагов и приборов. Даже у этой рухляди – замысловатый механизм управления. И если выйдет из строя какая-либо важная деталь – каюк и самолету, и пассажирам. Поздно тогда будет говорить о том, что в целом-то машина была хорошая, надежная.
Бабалы усмехнулся этой своей мысли и стал смотреть в иллюминатор вниз, на бескрайнюю серо-желтую пустыню, где вершилось сейчас рукотворное чудо. Скоро люди преобразят ее лик. Она действительно станет цветущим садом. Тем более в душах человеческих, в преддверии прекрасного будущего, не должно оставаться ни колючек, ни солончаков, ни трещин!..
Люди не ангелы. Но им должно быть – людьми…
Глава сорок шестая
ПОСЛЕ РАБОТЫ
последнее время дела на участке Рахмет шли на редкость хорошо. Спрямление трассы увенчалось полным успехом. Когда для проверки русло канала, проложенного через низину, наполнили водой, то дамба выдержала ее напор. Песок, правда, сперва стал впитывать влагу, но уже спустя несколько дней затвердел и не пропускал почти ни капли. Русло казалось забетонированным. А ведь низина с ее рыхлым сыпучим грунтом считалась местом наиболее опасным. Бабалы мог вздохнуть с облегчением.
Сидя в своем кабинете, он в перерыве между делами включил радио. Диктор местного радиоузла читал очерк о передовиках Рахметского участка, и Бабалы с удовольствием прислушивался к знакомым фамилиям: среди лучших была названа бригада экскаваторщиков Мухаммеда Сарыева, скреперисты Нуры и Володя Гончаров, бульдозеристы из бригады Камила Ахмедова, в их числе и Иван Филиппович. Ну, этот-то работать умел, непонятно только было – взялся ли он за ум или гонится за заработком. Надо бы попросить Мурадова, чтобы он последил за Иваном Филипповичем. Бабалы верил – в настоящем труженике всегда можно пробудить рабочую совесть. Конечно, возиться с таким, как Иван Филиппович, нелегко. Легче – отмахнуться. Но это было противно жизненным правилам Бабалы.
Диктор перешел к объявлениям. Передавал он их не по-казенному, а с непринужденным озорством:
– Дорогие товарищи! Сегодня в нашем кинотеатре демонстрируется новая кинокомедия. Кому хочется и повеселиться и получить добрый урок – спешите в кино! Не пожалеете! Любителей танцев мы приглашаем в зимний клуб, чудо рахметской архитектуры. Он только что построен, вы сможете осмотреть его и отдохнуть, встряхнуться, поплавать в озере удовольствия.
Бабалы вздохнул. Захлестнутый срочными делами, постоянной текучкой, расчисткой пути, по которому он шел, от всяческой грязи, он совсем забыл об отдыхе. Бабалы не мог бы даже сказать, когда последний раз был в кино, театр для него вообще сделался отвлеченным понятием. Рахмет чаще стали посещать театральные труппы, концертные бригады, артисты из Москвы, Ленинграда, Ташкента, Баку, но Бабалы не находил времени, чтобы попасть на их выступления. Одичал, вконец одичал…
А сегодня вечер у него вроде свободный. Аджап – в Ашхабаде, она пока осталась с отцом. Может, сходить в кино или на танцы – посмотреть, как развлекаются строители?
И когда в контору заглянул Эсен Мурадов, Бабалы обрадованно воскликнул:
– Вовремя пришел! Как говорится, вспомнишь, о волке – волк тут как тут.
– Это я, значит, волк?
– Ты – чабан, пасешь людские души. Слушай, сидел я и думал, а на досуг мы имеем право?
– А что, досуг на участке плохо организован? У те-тебя есть замечания?
– Да нет, я о нашем досуге – вот о моем, твоем. Ты в кино, в театрах часто бываешь? Книг за последнее время много прочел?
– Политическую литературу почитываю.
– Нет, я о художественной,
– Побойся бога, Бабалы, – когда? Вздохнуть ведь и то не улучишь минутки.
– Вот-вот. Варвары мы с тобой. Мхом скоро покроемся. Сырое мясо есть будем.
– У тебя имеются конкретные предложения?
– Не махнуть ли нам вечером в клуб? Мы его строили – а ни разу еще туда не наведались.
– Потанцевать захотелось?
– А что? Я человек холостой, свободный.
– Я тебе дам свободный. Обсудим вот твой моральный облик…
– Нет, кроме шуток. Мы в последние дни много забот с себя свалили. На душе посветлело. Русло канала нашего летит вперед, как стрела. Можем мы позволить себе малость развеяться?
– Мда… Заманчиво.
– Давай так договоримся – сразу после работы ты заходишь ко мне домой. Патьма такой плов умеет готовить – всем пловам плов! Подзаправимся – и в клуб. Не след нам отрываться от масс, товарищ начальник политотдела!
– Ладно. Считай, что уговорил.
В этот день, видимо, не только у Бабалы было приподнятое настроение.
Подходя к своему дому, он увидел возле него запыленный «газик». Из машины вылезли Нуры, Володя и Галя. Одеты все были нарядно, словно собрались на праздник.
Едва они успели поздороваться с Бабалы, как Нуры принялся ворчать:
– Сколько можно торчать в проклятой пустыне! У нас уж от пыли глаза ничего не видят, уши заложило. Души, мозги – и те в пыли.
– Понимаю, Нуры, это предисловие, – кивнул Бабалы. – Переходи к цели приезда.
– Мы проголосовали и решили скатать в город. Развлечься и просветиться.
– В город? Куда же, Нуры, в Ашхабад или в Мары?
– А разве Рахмет – не город, не крупный культурный центр?
– Гляди не заблудись в этом городе.
– Если и заблужусь, так вместе с какой-нибудь красавицей вроде Гали.
– Осторожней, Нуры, как бы Эсен Мурадов не приписал тебе моральное разложение.
– А что мне делать, если ты так и не привез мою благоверную?
– Прости, Нуры, я в Ашхабаде совсем закрутился,
– Прощу, если в этом доме ублажат мой бедный, ссохшийся желудок.
– Ты, значит, без приглашения пожаловал ко мне в гости?
– Ха, дождешься от тебя приглашения! Скорее хвост верблюда дорастет до земли. – Нуры набрал в легкие воздух и закричал – Патьма!.. Эй, Патьма-эдже!
– Зачем тебе Патьма, Нуры?
– А от кого мне еще ждать участия и помощи? От тебя? Тогда мне не доведется не то что полакомиться чем-нибудь вкусным, но и пустую кость поглодать.
Бабалы хотелось еще поразмяться в Шутливом поединке с Нуры, но в это время из дома вышла Патьма, радушно и ласково сказала:
– Здравствуй, Нуры-джан. Мой руки, плов ждет тебя.
Нуры бросился к ней, обнял, раскружил так, что с одной ноги у нее слетела туфля, а из рук выпала шумовка.
– Ай, молодец, Патьма-эдже! Ай, угодила!
Та возопила с притворным гневом:
– Отпусти, безбожник! Задушишь! Кому говорю, отпусти!
Нуры бережно поставил ее на землю, заботливо одернул на ней фартук, улыбнулся льстиво:
– Пусть вечно стоит этот мир и вечно пребудет в нем Патьма-эдже!
Он подобрал и подал ей туфлю и шумовку.
Бабалы пригласил всех в дом. Там на столе уже дымилось огромное блюдо с пловом. Бабалы втянул носом его густой аромат и блаженно прикрыл глаза.
Вскоре подошел и Эсен Мурадов.
Из уважения к Гале Бабалы и Эсен ели плов, как и она, ложками, а Нуры скатывал из риса плотные шарики и забрасывал их в рот, словно мячи. Володя, во всем следовавший примеру своего старшего друга, тоже тянулся за пловом руками.
Во время трапезы Нуры молчал – уже одно это походило на чудо. Но стоило ему утолить аппетит, выпить крепкого зеленого чая, от которого на лице выступил пот, как язык его заработал, будто колоколец, привязанный к шее бегущего верблюда.
Нуры балаболил и по дороге к клубу.
Клуб строители отгрохали роскошный – таким мог бы гордиться и большой город.
Зал, где уже в разгаре были танцы, гудел, как улей, но шум перекрывали ритмично-плавные звуки музыки. В основном здесь собралась молодежь – со всех концов Рахметского участка. Оживленные лица. Модная одежда. Трудно было представить, что еще недавно у всех, как говорил Нуры, были забиты пылью и глаза и уши. Среди танцующих Бабалы приметил и ребят из Николаева – они, видно, успели уже пообжиться в пустыне. На обветренной коже лежал крепкий загар.
Бабалы и Нуры были в зале самыми «старыми» и оттого чувствовали себя неловко. Володя и Галя сразу же пошли танцевать, исчез куда-то и Эсен, а Нуры, никогда, казалось, никого и ничего не стеснявшийся, спрятался за спину Бабалы и оттуда шептал:
– Иди, начальник, потанцуй.
– А ты, Нуры-хан?
– Ай, начальник, ты видел когда-нибудь, как телята танцуют? Боюсь, у меня не лучше получится. Коленки-то уже сейчас подгибаются…
К Бабалы подошла румяная толстушка с улыбкой во все лицо:
– Товарищ Артыков, разрешите пригласить вас на танец.
Бабалы узнал ее: когда он выступал перед молодежью из Николаева, девушка еще спрашивала, может ли приехать на стройку ее мать.
Он смешался:
– Сестренка, я танцую, как медведь. Еще ноги тебе отдавлю.
– Ничего, я вытерплю! – засмеялась девушка. – Я теперь закаленная.
Нуры подтолкнул Бабалы:
– Иди, иди, начальник. Невежливо это – заставлять такую пери уговаривать тебя.
Бабалы и толстушка смешались с танцующими.
Нуры с завистью смотрел на всех из-за колонны. Музыка волнами плыла в просторном зале, девушки и их партнеры, казалось, парили, как птицы, ноги их еле касались пола, гибкие стройные тела кружились, покачивались, извивались, словно были без костей. Почему-то Нуры вспомнилась собственная довоенная юность. Он жил в ауле, подобных клубов и в глаза не видел, и самым большим наслаждением для него было – поваляться под солнышком на песке, одолеть в схватке своего сверстника или, когда мучала жажда, выдуть пиалу чистой, прохладной воды. Вот и все удовольствия тех лет…
К нему, в танце, приблизился Бабалы с веселой толстушкой, он услышал их разговор:
– Я же предупреждал, сестренка, что не умею танцевать.
– Все бы так не умели!
Когда музыка замолкла и в танцах наступил перерыв, Бабалы усадил девушку на место, поцеловал ей руку, и оба смутились.
Нуры встретил его притворно-сердитым ворчаньем:
– Правду говорят: один аллах безгрешен. А у тебя, начальник, совсем совести нет. Танцуешь с незнакомыми пери, руки им целуешь. Вай, вай, узнала бы об этом Аджап-джан!..
Бабалы возмутился:
– Ах ты, провокатор! Сам же меня подталкивал!
– А ты и обрадовался! Вот доложу обо всем Аджап-джан.
– Нуры, должен же я общаться с народом?
– Почему же ты выбрал представительницу – в юбке? Со мной общайся. Я тоже народ. Нет, скажу, все скажу Аджап! И от себя кое-что добавлю.
– Язык у тебя без привязи. – Бабалы посмотрел на часы. – Ого, времени-то сколько! Пора по домам.
– Я подожду Галю и Володю.
– Как знаешь. А я пошел. Завтра дел – невпроворот.
На улице стояла темень, небо затянули сплошные тучи, закрыв и луну, и звезды.
Бабалы шел и думал об Аджап. Он почему-то чувствовал себя виноватым перед ней: она в Ашхабаде, у постели отца, ей не до развлечений, а он ишь распрыгался, как молодой козел! И все же хорошо, что он побывал в клубе. От одного вида веселящейся, отдыхающей молодежи, его орлов-строителей, на душу снизошла отрада…
