Текст книги "Капля воды - крупица золота"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Дверь открылась, в кабинет вошел милиционер.

Кивком поздоровавшись с Хезретом, он шагнул к Мурруку:

– Вот ордер на арест, гражданин Гышшиев. Прошу следовать за мной,

Муррук хотел что-то сказать – из горла его только хрип вырвался.

Он напоминал сейчас хищную птицу с выщипанными перьями.

Глава двадцать вторая
РАДОСТИ И ЗАБОТЫ

обро пожаловать, молодые друзья!

Так начал Бабалы свою речь, обращенную к собравшимся в летнем клубе молодым специалистам.

Их было пятьдесят человек, они представляли разные города, разные народы.

Каждому пришлось оставить родной дом, близких, друзей, любимых… Однако на чуть утомленных лицах светились улыбки. Все хорошо знали, куда и зачем едут. Высокая цель окрыляла их сердца: превратить пустыню в цветущий сад. И потому не особенно пугало, что на первых порах их ждут трудности с жильем, неустроенный быт и что предстоят постоянные встречи с нещадно палящим солнцем, с ветрами, вздымающими тучи пыли, сбивающими человека с ног…

Никто не обещал им райских условий, и сами они понимали, что приехали сюда не на праздник, а на работу.

Бабалы все-таки посчитал нужным еще раз напомнить им об особенностях здешних мест, о специфике работы на строительстве Большого канала.

– Не сомневаюсь, что вы готовы на любые подвиги. Вижу по вашим лицам – вы уже рветесь творить чудеса в пустыне. Мы, люди старшего поколения, гордимся нашей молодежью, знающей, упрямой и отважной. Мы верим в вас, дорогие друзья!.. И верим в грядущие чудеса. Пока же вы должны ясно представлять себе, с какими трудностями предстоит вам столкнуться. Пожалуй, главная из них – это незнакомые, непривычные для вас климат и природа. Пустыня есть пустыня, тут уж ничего не поделаешь. Нам, старожилам, и то порой нелегко терпеть ее нрав… Ну, летом – зной. Это еще ничего, загорите под нашим солнышком… Хуже, что тут некуда спастись от пыли. Бывает, так она припорошит людей, что они еле узнают друг друга. Конечно, если у парня и. девушки любовь, так они не потеряются в самой непроглядной пыли. Ведь их сердца будут гореть, как маяки…

Переждав поднявшийся в зале смех, Бабалы продолжал:

– В жару, в пыль вода обретает цену золота. У нас даже говорят, что капля воды – это капля крови. Впрочем, вы подгадали к удачной поре: скоро осень, а осень здесь мягкая. Бархатный сезон… Зимой вот приготовьтесь немного померзнуть. Ну, этим-то многих из вас, верно, не удивишь. Еще предупреждаю и каюсь заранее: с дорогами у нас худо, а значит, и со своевременным подвозом необходимых продуктов, вплоть до хлеба. В то же время твердо обещаю: руководство участка приложит все силы, чтобы вы ни в чем не нуждались и чувствовали себя, как дома. На руках у вас назначения, из них ясно, кто на каком месте будет работать. Политические, воспитательные функции возложены у нас на политотдел. Не утомил я еще вас?

– Нет, нет!..

– Вон, я вижу, девушка в красной кофте скептически улыбается: мы, мол, уже взрослые, а нас азбуке учат. Смеетесь – значит, я прав? Но ведь это мой долг – честно и откровенно рассказать о том, что ждет вас на стройке. А вон у того джигита на лице явное нетерпение: когда же, мол, этот горе-оратор закончит свою речь и отпустит нас. Что ж, если вам все ясно – заканчиваю. Может, у кого вопросы ко мне имеются? Не стесняйтесь – в меру своих сил и возможностей я постараюсь удовлетворить ваше законное любопытство.

Все на некоторое время притихли. Но тут же поднялся парень с родинкой на носу. Почесав свой «меченый» нос пальцем, он сказал:

– Тут, значит, такое дело…

– Смелей, смелей! – подбодрил его Бабалы.

– Если кто захочет вызвать сюда… ну, друга. Работа для него тут найдется?

– Работы на стройке невпроворот. Мы примем твоего друга с большой радостью.

– А если у него нет специальности?

– Поможем получить ее. Да нам нужны и просто охочие до работы руки.

– А если я ее… его вызову, сможет он поселиться поблизости?

Бабалы засмеялся:

– Сможет, сможет!.. Вижу, братец, ты в родных местах не друга, сердце свое оставил.

У парня от смущения запылали не только щеки, но и нос.

– Да нет… Я так, вообще…

– А вообще – не надо стыдиться любви, братец. Это великое чудо, сливающее два сердца в одно. Грешно – разлучать любимых. Вызывай своего «друга», братец. И пускай зазвенят пиалы на одном из наших первых свадебных тоев!

Бабалы произнес эту тираду приподнято, проникновенно и чуть грустно: он вспомнил в это время об Ад-' жап. Молодежи его слова понравились, послышались одобрительные аплодисменты.

Не успел парень с родинкой на носу сесть на место, как вскочил другой – высокий, с очень светлой кожей, Голубыми глазами и длинными волосами, зачесанными назад.

– Товарищ Артыков! У меня вот похожее дело…

– Попробуем и его решить. Слушаю тебя, братец.

– Мы попали в разные бригады… А мы вместе ехали, у нас все вместе: еда, вещи… Как бы нам… поближе друг к другу…

Парень волновался, лицо его пошло красными пятнами. Бабалы успокаивающе улыбнулся:

– С кем же это у тебя «все вместе»?

– Вон сидит… Тамара….

Хорошенькая девушка, сидевшая в первых рядах, в смущении опустила голову. Словно не заметив этого, Бабалы спросил:

– Кто здесь Тамара, признавайтесь!

Голубоглазый повернулся к девушке:

– Встань, Тамара!.. Чего прятаться, дело-то серьезное. Потом, может, сложней будет его решить.

Девушка встала, не поднимая глаз.

– Друзья мои, – сказал Бабалы, – как я вижу, мы поспешили с вашим распределением. Жизнь вносит в путевки свои коррективы. Что ж, работайте вместе. Надеюсь, вы нам скажете, когда будет свадьба, и пригласите на нее, а?

Молодежь загудела, возбужденно, довольно. А к Бабалы уже обращалась, конфузясь, круглолицая толстушка:

– Мне тоже можно вызвать?..

– Ба, еще одна свадьба? Вызывай, сестренка, вызывай!

– Да нет, я хочу, чтоб мама моя приехала…

– Еще лучше!.. И не беспокойся, дело и для нее отыщется. В крайнем случае, обеды будет готовить, есть уже у нас на участке такие заботливые мамы. – Бабалы обвел глазами собравшихся и заключил: —Вопросов вроде больше не предвидится? Ладно. Еще раз от души повторяю: добро пожаловать, молодые мои друзья! Желаю вам решительных побед в решающих схватках с пустыней]

Молодежь стала с шумом расходиться.

По дороге к конторе Бабалы то и дело задерживали строители, он на ходу старался разрешить вопросы, с которыми к нему обращались, сразу ухватывая цепким, опытным взглядом, кто перед ним: честный труженик или хитроватый «работничек».

В конторе его поджидал Хезрет Атаев. Бабалы прошел вместе с ним в свой кабинет, усадил его, сел сам, спросил:

– Как дела, Хезрет? Сумкой своей не собираешься больше кидаться?

Прораб виновато улыбнулся:

– Бабалы, кто старое вспомянет…

– Ладно, забыл, забыл! Что там с нашим незаменимым Мурруком Гышшиевым?

– Идет следствие.

– Если идет – значит, к чему-нибудь придет. Рабочие из Гульбедева все выздоровели?

– Уже в бригаду вернулись. Должен тебе сказать, со снабжением стало куда лучше.

– Муррук-хан все ссылался на объективные трудности… Но одни их выдумывают, а другие – преодолевают? Как Нуры и Володя? Они ведь вместе работают?

Хезрет замялся:

– Тут такая история… Работали они здорово, мы их даже премировать хотели…

– Они что – повздорили?

– Понимаешь – Володя сорвался. Прогулял сутки. Теперь волосы на себе рвет, да поздно. Нуры, тот успокаивает парня, как может. Даже попросил меня – ничего не говорить тебе об этом случае. Но больно уж сам Володя переживает: я, говорит, подвел начальника, как после этого на глаза ему покажусь? Боюсь, как бы он со стыда-то не бросился бежать куда глаза глядят.

– Ты, Хезрет, последи за ним. Сам знаешь: такие тяжкие раны, какая у него была, быстро не заживают. Сорвется еще раз, да и покатится вниз… А мне кажется, он еще может стать человеком. Настоящим рабочим!

– Да я бы его не променял и на сотню «работничков», как ты их называешь.

– Это не я – Мухаммед. Приоритет за ним. Так не выпускай Володю из вида, договорились? Премии, думаю, не стоит его лишать. Он на доверие откликается больше, чем на наказание. Нуры, смотрю, это понял…

– Твой Нуры вообще молодчина. За что ни возьмется, дело кипит у него в руках. Когда на скрепер-то сел, а считается одним из лучших наших механизаторов!

– Я знал, что за него не придется краснеть.

– Только в последнее время он все ворчит: дескать, если бы меня и командировали в Ашхабад, я все равно не мог бы поехать, так командируйте сюда мою жену. Не пойму, всерьез он это или, как всегда, шутит.

– Разберемся. Нуры я во всем готов пойти навстречу. Как и всем истинным патриотам стройки!

Простившись с Хезретом, Бабалы принялся за письма. Первым ему попалось послание от отца. Артык, конечно, и не подумал извиниться за долгое молчание – просто излагал все, что произошло с ним после отъезда из Рахмета. Перед Ашхабадом он заглянул домой да и застрял там. На совхозные отары, находящиеся на отгонных пастбищах, напала какая-то болезнь. Артык, естественно, поспешил туда, недаром же Айна часто говаривала, что за овец своих он и жизнь готов положить. В письме он подробно сообщал, что случилось с овцами, какие меры он принял. В общем, Бабалы понял, что отцу было не до Ашхабада. Да и мать, как писал Артык, отговаривала его от этой поездки, поскольку, после долгих размышлений, пришла к выводу, что незачем кланяться в ножки незнакомой горожанке, когда в ауле невест полно. Сам Артык, впрочем, придерживался другого мнения и от затеи своей пока не откат зался, решив следовать совету моллы, который говорил: выслушай женщину – и поступи наоборот. Но сперва ему надо съездить в Турткуль, приобрести там баранов – производителей ценной породы, дающей сур*. Пока же насчет Аджап и ее назначения им придется похлопотать самим, но так, чтоб все было по закону и по совести. Под конец Артык передавал от матери и от земляков «тысячу приветов».

Письмо было в духе отца: без особых эмоций, но с добросовестной информацией.

Бабалы стало ясно, почему у Аджап все осталось по-прежнему, но утешения эта ясность не принесла. Аджап, наверно, уже на пути в Карамет-Нияз… Свадьба откладывается на неопределенное время.

Правда, когда он последний раз виделся с Новченко, то все-таки, набравшись решимости, попросил его помочь с переводом Аджап в Рахмет. Пришлось, конечно, признаться, что это его невеста, и терпеливо выслушать соленые шуточки Сергея Герасимовича. Но вряд ли тому в столь короткое время удалось что-либо предпринять, а может, он и забыл, в деловой суматохе, о просьбе Бабалы.

Мысли его прервало появление секретаря, доложившего, что какой-то молодой человек настаивает на приеме.

– Я же сказал, что никого сегодня не принимаю.

– Это, кажется, новый врач…

– Вот как! – Бабалы был несколько ошеломлен таким совпадением. – Тогда пусть войдет.

Спустя минуту перед ним предстал худощавый парень в аккуратном сером костюме, с аккуратно повязанным галстуком и аккуратной прической.

Смерив его не слишком-то приязненным взглядом, Бабалы сухо сказал:

– Слушаю вас.

– Моя фамилия Дурдыев. Я направлен к вам после института врачом. В вашу поликлинику.

– Я знаю, что должен был прибыть новый врач.

– Вот… я прибыл. Только неувязка получилась. В райздрав пришла телеграмма: наш министр приказывает перевести меня в Карамет-Нияз…

– Хм… А к нам кого же? Мы ведь тоже посылали заявку на врача.

– А сюда – Аджап Мергенову, мою сокурсницу, которая получила назначение в Карамет-Нияз.

Бабалы чувствовал себя неловко.

– Вас что же, не устраивает этот перевод?

– Товарищ Артыков, мы ведь люди, а не карты, которые можно тасовать и так, и эдак. И не ашички * – чтобы играть нами.

– Мда… Что же вы от меня хотите?

– Чтобы вы, как начальник участка, опротестовали приказ министра. Я думаю, и Мергенова со мной согласится.

– Возможно, возможно…

Бабалы потер ладонью щеку. Знал бы ты, дорогой, как обстоит дело в. действительности! Аджап только обрадуется этому приказу: ради того, чтобы она работала в Рахмете, и заварилась вся эта каша. Так, Новченко, значит, похлопотал за нее перед министром… А он, Бабалы, еще сомневался в Сергее Герасимовиче. Нет, на него, можно положиться! Все, выходит, устраивается по желанию Бабалы, надо бы радоваться, а у него почему-то скверно на душе…

Как-то жалеюще глядя на посетителя, он медленно проговорил:

– Знаете пословицу, товарищ Дурдыев: ручка на казане приделывается там, где захочет мастер. Министру виднее: кому где работать. Не нам с ним спорить.

– Верно, виднее. Потому все мы без разговора отправились туда, куда нас назначили. Мне повезло: я родом из этих мест. И уж раз меня направили именно к вам, то, естественно, у меня нет особого желания тут же перебираться в Карамет-Нияз неизвестно по какой причине.

– Ну, у министра, возможно, имелись причины дать новое указание.

– Ума не приложу, почему он это мог сделать.

– Скажем, у Мергеновой в Рахмете – родня.

– Тогда бы она сказала об этом при распределении.

Бабалы начинало раздражать упрямство этого парня. Ну, что бы ему сразу согласиться поехать в Карамет-Нияз. Не все ли равно, в конце концов, где лечить людей? Гм, но ведь ему и Аджап не все равно… Может, и у Дурдыев а имеются основания держаться за Рахмет. Тем более что он и был сюда назначен. Нехорошо получается… Как писал отец, «не по совести»…

Бабалы продолжал уговаривать парня уже через силу, внутренне морщась брезгливо от своего ханжеского тона:

– Поймите, товарищ Дурдыев, для нас самих удобней иметь врача-мужчину, а не женщину. Сами знаете, как капризен прекрасный пол. Вы ведь, как солдат, сразу вскочите на ноги, если даже вас поднимут среди ночи. И поспешите туда, где в вас нуждаются. А женщину ночью и не решишься разбудить… Так что я с удовольствием попросил бы министра оставить вас в Рахмете. Только боюсь: не послушает он меня.

Про себя Бабалы усмехнулся: ты больше и не вправе его ни о чем просить, он и так уже пошел тебе навстречу. Поэтому тебе и приходится сейчас ломать комедию перед этим парнем. Парень, правда, особой симпатии не вызывает… Ну, что, правда, уперся, как ишак – свет клином для него на Рахмете сошелся!

Дурдыев пожал плечами:

– Прямо не знаю, что делать…

Выражение лица у него стало нерешительное, и Бабалы вдруг испугался, что парень вот-вот согласится с ним. Он знал, что если спровадит молодого врача в Карамет-Нияз, то сам потом будет казнить себя за это.

После недолгого раздумья Дурдыев, посветлев лицом, что сразу придало ему обаяние, решительно произнес:

– Ладно, поеду в Карамет-Нияз. Не такая уж это даль, правда, товарищ Артыков? А врачи всюду нужны, да и болезни везде одинаковые. Главное – чтоб работа была по душе. Как туда добраться, товарищ Артыков?

Он, казалось, уговаривал сам себя. Бабалы прикусил губу, но теперь ему ничего не оставалось, как ответить;

– В этом я постараюсь вам помочь. Завтра же могу дать самолет: он доставит вас на место и заберет оттуда Мергенову.

Дурдыев покраснел:

– Стыдно признаться, но я не люблю летать. Мутит меня в самолете…

– Тогда вас подбросят на машине до Кызылджа-баба, а оттуда до Карамет-Нияза ходят автобусы.

– Спасибо, товарищ Артыков.

Бабалы даже поежился: этот парень еще благодарит его! Пожелав молодому врачу успехов в работе, Бабалы торопливо простился с ним.

После тягостного разговора с Дурдыевым на душе у Бабалы остался неприятный осадок. Он готов был избить себя…

Но так или иначе, а дело сделано. И надо думать о том, как ускорить приезд Аджап.

Бабалы решил прибегнуть к помощи рации, которая имелась и у него в конторе. Не прошло и нескольких минут, как его связали с Карамет-Ниязом. Ему, посчастливилось, он застал на месте Евгения Власовича. Расспросив Попова о здоровье, о делах, Бабалы как бы между прочим упомянул о приказе министра здравоохранения и попросил позаботиться о том, чтобы завтра же Мергенова отправилась в Рахмет самолетом.

Неожиданно для Бабалы Попов в шутливо-категорическом тоне заявил, что хотя он тоже знаком с приказом министра, но, однако, не собирается отпускать Мергенову и готов воевать за нее; она уже начала работать в Карамет-Ниязе и успела проявить себя самым наилучшИм образом, а такими специалистами, молодыми и перспективными, не бросаются.

Бабалы хотел было возразить, что, мол, как знать, возможно, и Дурдыев тоже хороший врач с большим будущим, но вовремя спохватился: ведь Попов мог спросить, почему же тогда Бабалы расстается с ним с легкой душой.

Пришлось Бабалы признаться, что Мергенова – его невеста. Попов весело удивился: вот как, а сама она ничего об этом не говорила и сразу впряглась в работу. Кстати, женихов хватает и в Карамет-Ниязе.

Не приняв шутки, Бабалы сердито спросил, нельзя ли разыскать Мергенову, он хочет сам поговорить с ней. Оказалось, она улетела к больному в Ничку…

Бабалы сухо попрощался с Поповым.

Он решил, что сам полетит в Карамет-Нияз за Аджап, завтра же утром, тем более что там были у него и дела, требовавшие срочной «увязки» и «утряски».

И когда он принял это решение, «завтра» стало вдруг неотвратимо от него удаляться, ему уже казалось, что до завтрашнего утра – целая вечность!

Он так задумался, что не сразу услышал прерывистую телефонную трель.

Звонок был из Ашхабада. Бабалы сообщили, что завтра утром, к десяти часам утра, он должен прибыть на заседание коллегии министерства – с отчетом о ходе строительства Большого канала на участке Рахмет.

Он повесил трубку, и «завтра» придвинулась к нему вплотную…

Глава двадцать третья
АДЖАП В КАРАМЕТ-НИЯЗЕ

щё недавно запыленный «газик» ковылял по пустыне – и вот он уже въехал на выровненную грейдерами, укатанную мостовую главной улицы Карамет-Нияза.

Поселок еще не был обозначен ни на одной карте, но уже жил бурной трудовой жизнью.

На улицах царило оживленное движение, спешили по своим делам озабоченные люди в схожей рабочей одежде, по которой трудно было отличить экскаваторщика от инженера.

В поселке было уже много добротных домов под шиферными крышами, по обеим сторонам улиц тянулись молодые деревья с тонкими, как журавлиные ноги, стволами и нежной листвой: листва эта казалась украшением на широкой груди пустыни.

– От северной окраины поселка, поблескивая под солнцем, уходило вдаль озеро…

«Газик» остановился возле одного из новых домов, из него вышла стройная высокая девушка в темных очках, одетая в голубой комбинезон и легкие парусиновые сапоги. Волосы у нее были повязаны красной косынкой, через плечо висела санитарная сумка.

Девушку, видно, ждали, ее сразу окружили люди, высыпавшие из дома. Первым подошел к ней главный инженер, Евгений Власович Попов, с тревогой спросил:

– Как больной, Аджап Моммыевна?

Аджап устало вздохнула:

– Положение у него очень тяжелое. Двустороннее воспаление легких. К тому же высокое давление. – Но, думаю, жизнь его вне опасности.

– Что от нас требуется?

– Больного надо срочно вывезти в Чарджоускую больницу. Я думала отправить его на самолете, который вы за мной обещали прислать. Но самолета так и не дождалась. Как видите, пришлось добираться сюда на машине.

– Вы уж извините, Аджап Моммыевна, самолет был занят. Но я срочно пошлю его в Ничку, за больным.

Все, немного успокоившись, стали расходиться. Попова позвали к телефону, он торопливо проговорил, обращаясь к Аджап:

– Я попросил бы вас заглянуть ко мне через часок, надо обговорить одно дело…

Кивнув, Аджап поспешила в поликлинику, находившуюся неподалеку.-

Знакомые Аджап с трудом узнали бы ее в молодом, одетом по-рабочему враче, уверенно шагающем по улице новорожденного поселка в толпе строителей Большого канала. Еще недавно главной ее заботой было – успешно сдать госэкзамены. И вот она уже спасает чужие жизни, возвращает людям здоровье… Сознание силы своей и ответственности сказывалось и на походке, и на осанке Аджап, и на выражении ее лица, придавая облику девушки какую-то решимость, беззаветность, серьезность…

В поликлинике она осмотрела рабочих, дожидавшихся приема, прописала лекарства, некоторых «посадила» на бюллетень, сказала медсестре, какие кому сделать уколы и перевязки.

Покончив с неотложными делами, Аджап решила немного отдохнуть. Она чувствовала себя очень усталой – ведь чуть ли не всю ночь провела в дороге. Закрывшись в кабинете, она сняла халат, стянула с головы косынку, подошла к зеркалу. Губы ее невольно сложились в улыбку – из зеркала смотрела на нее не прежняя Аджап, с чуть легкомысленным, лукавым взглядом, свежей, холеной кожей, румянцем во всю щеку, – а «товарищ доктор», у которого лицо уже загорело и обветрилось, а нежные губы потрескались, запеклись… Аджап, однако, не огорчил этот вид, наоборот, она почувствовала некоторую гордость за себя…

Вот бы увидел ее сейчас Бабалы!

Ей вдруг почудилось, что он идет ей навстречу из таинственной глубины зеркала. Ворот рубашки распахнут, и видны почерневшие от солнца шея и грудь; волосы и лицо покрыты пылью, а глаза смотрят выжидающе, требовательно. Ей даже послышался оклик: «Аджап-джан!», и она вздрогнула, а видение тут же исчезло, и в зеркале осталась одна Аджап, с лицом озабоченным, утомленным, чуть опечаленным…

Между ней и Бабалы лежала пустыня. Двести километров песков, двести километров, казавшиеся бесконечными…

Как ей хотелось сейчас быть рядом с ним! Сев за стол, она достала из сумочки и поставила перед собой фотографию Бабалы. Долго глядела на нее…

Аджап успела не просто соскучиться – она истосковалась по любимому. И тревожилась: как-то он там, один, в своем Рахмете? Тоже, наверно, беспокоится о ней и мучается из-за затянувшейся разлуки. В его чувствах Аджап не сомневалась: он никогда не скрывал их от нее. Ей вспоминались встречи с Бабалы – и первая, когда они смущенно мямлили что-то, боясь поднять глаза друг на друга, и другие, с «подкалываньями» и обидами, – обычно Аджап поддразнивала Бабалы, и та, предпоследняя, когда она оставила Бабалы в Ленинском сквере, обидев в который уж раз… Она ораву же пожалела об этом – а теперь готова была ругать себя не только за этот вечер, но за все свои «фокусы», которые ее забавляли, а Бабалы причиняли боль. Зачем она с ним так? Ведь он же по-настоящему ее любил, да и она знала, что только с ним будет счастливой.

После отъезда Бабалы она рассказала о нем родителям. И они, еще не видя суженого своей дочки, в которой души не чаяли, приняли его в свое сердце и часто потом заводили речь и о нем, и о его отце Арты-ке, которого хорошо знали, и о предстоящей свадьбе.

Вместе с дочерью они страстно мечтали о том, чтобы после окончания института ее послали в Рахмет.

А она попала в Карамет-Нияз.

И с первых же дней Аджап увлекла ее работа. Бытовая неустроенность, пыль, долгие утомительные дороги – ничуть не испугали Аджап. Чувство ответственности, самостоятельности поднимало ее в собственных глазах. Она уже оказала помощь не одному больному, несколько раз чужая беда заставляла ее забираться в глубь пустыни. Она возвращалась оттуда, вот как сегодня, усталая – и довольная. Она радовалась, что выполняет свой долг перед людьми, и старалась делать это как можно добросовестней. За работой она порой забывала о Бабалы…

Сейчас же, когда она осталась наедине с собой, сердце у нее щемило – от любви и тоски.

Оторвав взгляд от фотографии, Аджап посмотрела на часы. Пора уже было идти к Попову. Она спрятала карточку в сумочку, причесала волосы и отправилась в контору Карамет-Ниязского участка.

Евгений Власович принял ее радушно, еще раз поблагодарил за помощь больному в Ничке, долго расспрашивал, как обживается она на новом месте, не нуждается ли в чем, нет ли каких нехваток в поликлинике…

Добродушно улыбаясь, пошутил:

– Наверно, после Ашхабада вы себя чувствуете так, будто угодили из рая – в ад?

– Вот уж нет, Евгений Власович! – торопливо возразила Аджап. – Я ведь внутренне подготовилась к любым трудностям и неудобствам.

– Все-таки Ашхабад – это Ашхабад…

– Жить там, конечно, легче и удобней. Зато здесь работать интересней!

Попов взглянул на нее с любопытством, и Аджап горячо продолжала:

– Понимаете, люди здесь какие-то особенные. Для них дело, которое они делают, – прекрасное и великое, потому и работают все самоотверженно, даже подвижнически. И я тоже ощущаю себя сопричастной этому великому делу.

– Не романтизируете ли вы нашу стройку, Аджап Моммыевна?.. Люди-то у нас встречаются всякие. В этом особенность и беда любого большого строительства.

– Я знаю, – кивнула Аджап. – Даже пословица говорит: в горах встретишь волка, в народе – вора. Я сама убедилась: попадаются среди строителей и проходимцы, которым ничего не дорого. Но сама стройка отметает их, как ветер – полову, она как бы подбирает людей по росту себе… Ведь у строителя Большого канала должен быть особый характер, верно?.. И когда видишь настоящих строителей, то и самой, хочется быть вровень с ними.

– Честное слово, Аджап Моммыевна, не примите это за лесть – но я слушаю вас просто с удовольствием.

Про себя Евгений Власович подумал чуть лукаво: ай, Бабалы Артыкович, знал, кого выбрать себе в подруги!.. До чего ж они подходят друг к другу, он и эта молодая, увлекающаяся докторша!

Пригладив пальцами свои густые брови, чтобы скрыть улыбку, которая готова была выступить на его лице, Попов добавил:

– Мне нравятся ваши горячность и искренность. Разрешите, Аджап Моммыевна, и мне быть откровенным с вами?

– Конечно, Евгений Власович!..

– М-м… Дело, видите ли, в том, что человека порой устраивает сама работа – и не устраивает место работы. И бывает, что строители обращаются к нам с просьбами: перевести их с одного участка на другой, где у них – друзья, родные… Ну, либо какие другие интересы. Мы обычно эти просьбы удовлетворяем: стройка-то одна, и, как известно, от перемены мест слагаемых общая сумма не меняется. Так вот, Аджап Моммыевна, если и у вас имеются свои «интересы», ну, там, в Ничке, или в Мары, или еще где-либо, то как бы вы ни подходили нам – мы вас можем отпустить. Конечно, при условии, что другое место будет в пределах строительства.

Аджап сразу догадалась, что тут не обошлось без вмешательства Бабалы. Мысль об этом была ей приятна. И она чуть было не выпалила: «Переведите меня в Рахмет!», но тут же вспомнила, что ведь в Рахмете есть уже новый врач, направленный туда министерством.

После некоторого раздумья Аджап сказала:

– Если честно, Евгений Власович, то я, когда нас распределяли, просилась в Рахмет. Но поскольку просьбу мою сочли, видимо, неосновательной и направили в Карамет-Нияз, то здесь я и должна работать. Ведь стройка-то, как вы сказали, одна, и заниматься своим делом здесь, я думаю, не менее интересно, чем в каком-либо другом месте.

– Вы это искренне, Аджап Моммыевна?

– А зачем мне играть с вами в прятки? Да, по некоторым причинам мне хотелось бы в Рахмет. Но мой долг работать там, куда меня послали. В Рахмет направлен другой врач, Аннакули Дурдыев, Умница, золотые руки. Ему бы везде были рады. Но он родом из тех мест… Пусть он и остается в Рахмете, Так будет справедливей.

– Вы сказали, что и у вас есть причины добиваться перевода в Рахмет…

– Добиваться я ничего не хочу!..

– Извините за неверную формулировку… Эти ваши причины, должно быть, тоже достаточно веские?

– Это неважно.

– Принципиальный вы товарищ Аджап Моммыевна. – Аджап не поняла, в осуждение это было сказано или с одобрением, а Попов, взяв со стола какую-то телеграмму, пробежал ее глазами и снова обратился к Аджап: – Значит, не желаете переводиться в Рахмет?

– Во всяком случае, не собираюсь поднимать вопрос о переводе.

– Мда. А вот другие его подняли, вопрос этот… Прошу ознакомиться с приказом вашего министра. – Попов протянул Аджап телеграмму. – Вы переводитесь на работу в Рахмет, а Дурдыев к нам, в Карамет-Нияз.

Аджап прочла телеграмму, на лице ее отразилось недоумение:

– Я ни о чем не просила министра!

– Кто-то сделал это за вас. – Попов улыбнулся: – Не догадываетесь, кто?

Лицо Аджап залилось краской: она-то хорошо знала, чьих рук это дело.

Притворившись, будто он не заметил ее смущения, Попов спокойно сказал:

– Вчера, по рации, со мной соединился Бабалы Артыкович. Вы его знаете?

– 3-знаю…

– Вот он тоже сказал, что знаком с вами. И требовал, во имя исполнения министерского приказа, срочно отправить вас в Рахмет. У меня на участке, говорит; почти одни мужчины, нам нужна женщина-врач, чтобы облагораживать грубые мужские души – ну, и, конечно, исцелять больных.

– Он действительно так сказал?

– Ну… не совсем так. Но, в общем, он убедил меня – хотя я ему и заявил, что мы вовсе не хотим расставаться с таким доктором, как вы. Бабалы Артыкович, видно, сильно рассердился на меня… И напрасно. Я решил пойти ему навстречу. Собирайтесь, Аджап Моммыевна, самолет ждет вас. Ваш коллега, товарищ Дурдыев, согласился работать в Карамет-Ниязе и вот-вот должен прибыть к нам. За вами хотел прилететь сам Бабалы Артыкович, но его неожиданно вызвали в Ашхабад, каяться во всех совершенных и несовершенных грехах перед коллегией министерства. Но в Рахмете есть кому встретить и принять вас. Поверьте, я очень сожалею, что приходится прощаться с вами, но что поделаешь!

Аджап рассмеялась:

– Вы не могли сказать мне все это сразу?

– Только начав разговор – тут же и лишить себя вашего общества? Какой же мужчина пошел бы на это? Вы не смейтесь, мне действительно было приятно поговорить с вами. Я рад, что лучше узнал вас. Что ж, дорогой доктор, собирайтесь в дорогу. Говорю вам не «прощайте», а «до свидания»: мир тесен, стройка тем более, думаю, не раз еще доведется нам встретиться. Передавайте самый мой сердечный привет вашему энергичному знакомому – Бабалы Артыковичу. Будьте счастливы, Аджап Моммыевна.

Попов многозначительно посмотрел на Аджап, и она опять покраснела…

Когда Аджап, собрав свои вещи, села в машину, предоставленную ей Евгением Власовичем, то всю короткую дорогу до аэродрома не отрывалась от окна: прощалась с молодыми деревцами, с домами-новоселами, с жителями новорожденного поселка – карамет-ниязскими строителями. И почему-то ей было немного грустно…