Текст книги "Капля воды - крупица золота"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Глава тридцать девятая
МЕЖДУ ДВУХ СВАТИЙ

бригаде Мухаммеда царила праздничная атмосфера.

Полным ходом шла подготовка к «историческому событию» – свадьбе Аннама и Марины.

На берегу русла Большого канала ребята поставили несколько столбов и прицепили к ним лампочки, яркие, как прожектора. Выкопали они и ямы для очагов. Из Рахмета в бригаду были доставлены казаны.

Спешно свежевали баранов.

На праздник приехали бахши, и еще с утра зазвучали звонкие струны их дутаров.

Погода, как по заказу, выдалась мягкая не жаркая и не холодная, в самый раз.

И все было бы хорошо, если бы в самый разгар предсвадебных хлопот не возникла размолвка, – нет, не между молодоженами, которые вообще не знали, где они: на земле или на небе, – а между умудренными жизнью, пожилыми женщинами – матерью жениха и матерью невесты.

Тучка на их отношения начала набегать еще загодя.

Надежда Глебовна привезла для дочери свадебное платье и подвенечную фату.

А Бостан давно приготовила для будущей невестки туркменский свадебный наряд.

Накануне свадьбы сватьи поспорили – как одеть Марину по столь торжественному случаю. Бостан-эдже заявила, что хочет видеть невесту одетой согласно туркменским обычаям. Надежда Глебовна добродушно улыбнулась: Марина ведь русская и пусть уж следует русской традиции.

Тогда ссора не зашла еще далеко. Обеих женщин захватили предсвадебные хлопоты. Бостан, так та ни минуты не сидела на месте, бралась то за одно, то за другое.

Воспользовавшись ее занятостью, Надежда Глебовна, в день свадьбы запершись с Мариной в вагончике, помогла ей одеться к вечеру. И залюбовалась дочерью… В белом шелковом платье, в белой воздушной фате, в белых туфлях на высоких каблуках Марина походила на ангела, спустившегося с небес.

Вся сияя от счастья, Надежда Глебовна сказала:

– Поздравляю тебя, дочка. Живи с мужем в мире и радости!

Она была уверена, что все придут в восторг, увидев Марину, и Бостан-эдже – тоже. Марина в наряде невесты была чудо как хороша!

Но Бостан, зайдя в вагончик, в ужасе раскрыла глаза, ахнула и в бессилии опустилась на пол:

– Вай, несчастная я! Прогоните его! Прогоните!

Марина и Надежда Глебовна в недоумении переглянулись. Девушка хотела было поднять Бостан-эдже с пола, но та оттолкнула ее, закричала истошным голосом:

– Прочь! Прочь, нечистая сила!

Тогда Надежда Глебовна взяла ее за руку, помогла встать. Бостан тряслась как в лихорадке:

– Аллах великий, пусть оно сгинет с моих глаз!

И она замахала на Марину руками.

Ни Марина, ни ее мать не понимали, чего так испугалась Бостан. На их счастье, в вагончик заглянул Мухаммед:

– Что стряслось, Бостан-эдже?

– Привидение! Прогони привидение! – показывая на Марину, взмолилась Бостан.

– Какое же это привидение? Это Марал-джан.

– Нет, это нечистая сила, принявшая ее облик. Вай, сам аллах прислал злого духа, чтобы расстроить свадьбу! Я ведь говорила, я говорила!..

Бостан от страха впала в полуобморочное состояние, бормотала что-то бессвязно, руки у нее дрожали. Мухаммед подал ей воды и, пока она пила ее судорожными глотками, объяснил Надежде Глебовне и Марине, в чем дело. Надежда Глебовна пожала плечами:

– Бог знает какая дикость! Уведите ее отсюда, Мухаммед.

Велев дочери переодеться, она тоже вышла на улицу. Мухаммед, видно, успел успокоить Бостан. Та сидела на топчане, тяжело дыша, уставившись в землю мутным взором.

Надежда Глебовна положила ей руку на плечо:

– Бостан-эдже, ну чего вы испугались? Что за привидение вам померещилось? Это Марина была, Марина. Я одела ее к свадьбе, как положено в России.

Мухаммед перевел эти слова Бостан. Из вагончика вышла Марина, одетая, как обычно. Бостан поднесла пальцы к губам:

– Вай, так это ты была, Марал-джан?

– Кто же еще, Бостан-эдже?

Бостан торопливо поплевала себе за ворот:

– Вай, зачем же ты саван на себя напялила? В саван не невест, а мертвецов обряжают, чтобы проводить их на тот свет. О, я несчастная! Опозорила меня моя невестка!

Надежда Глебовна, поджав губы, стараясь держать себя в руках, сказала:

– Бостан-эдже, если вам не по душе русский свадебный наряд – можете одеть Марину по-своему. Я не возражаю.

Бостан, совсем уже опомнившись, попросила Мухаммеда принести ей чаю. Чай привел ее в обычное расположение духа. Взяв Марину за руку, она увела ее в вагончик.

Надежда Глебовна крикнула вслед Марине:

– Дочка, ты не пререкайся с Бостан-эдже. Уступи ей, делай все так, как она хочет.

На Марину напала паника, когда Бостан-эдже разложила перед ней все накопленное к свадьбе богатство. Но, памятуя напутствие матери, понукаемая свекровью, она безропотно принялась одеваться.

Ей пришлось надеть новое платье из кетени, с нашитыми на груди серебряными монетами – их было около сотни. Расшитые узорами балаки, – Бостан-эдже предложила ей на выбор несколько штук. Марина было попятилась от них, тогда Бостан чуть не силой заставила ее влезть в балаки.

И платье, и балаки, – все было сшито руками самой Бостан-эдже.

Далее последовал халат, тяжелый, как воинские Доспехи, от множества дорогих украшений Бостан подпоясала Марину толстым кушаком с рисунком из черных цветов и водрузила ей на голову, несмотря на сопротивление девушки, громоздкий, в полметра вышиной, борык*. Он тоже казался пудовым – от всяких металлических безделушек, серебряных, позолоченных. К тому же к борыку был прикреплен объемистый кынгач из кетени, его бахрома доставала чуть ли не до самого пола.

Но и это было еще не все. Бостан повесила ей на шею цепочку с гурсакчой, нагрудным кулоном, сжала запястья широкими браслетами, а поверх борыка накинула зеленый бархатный халат – пуренджек. На ноги Марине она натянула шерстяные носки, обула ее в кожаные туфли на высоком каблуке. И, в довершение всего, перебросив через плечо девушки один конец кынгача, соорудила из него яшмак*, «платок молчания», прикрывающий рот.

Марина чувствовала себя так, будто ее туго спеленали да еще навьючили неимоверную тяжесть, под которой она даже согнулась.

А Бостан-эдже, отступив от невестки на несколько шагов, оглядела ее с удовлетворением и восхищенно цокнула языком:

– Вай, не сглазить бы, тьфу, тьфу, тьфу! Ну, не девушка – а долька луны!

В своем ярком роскошном наряде Марина, по мнению Бостан, походила на фазана в весеннюю пору, поражающего своей красотой.

А Марина была ни жива ни мертва. Она не могла и головы повернуть из-за борыка, туфли, как тиски, сдавливали ей ноги. Бледное лицо выражало смятение и испуг.

– Не бойся, Марал-джан, – подбодрила ее Бостан-эдже. – Ну-ка, пройдись немного.

Марине казалось, будто ее стреножили, как коня, она опасалась упасть, и оттого походка у нее была скованная, неловкая.

Но у Бостан-эдже невестка вызвала новый прилив восхищения:

– Вай, Марал-джан, ты ступаешь, словно пава!

Ей не терпелось показать Марину другим; взяв девушку за руку, она вывела ее из вагончика.

Надежда Глебовна, увидев дочь, в ужасе всплеснула руками:

– Боже! Что это за кукла?

Оказавшийся здесь Саша выпучил на Марину глаза, закрыл рот ладонью, чтоб не прыснуть со смеха, и бросился разыскивать Аннама.

Мухаммед же, чуя грозу, переводил тревожный взгляд с Бостан-эдже на Надежду Глебовну.

Бостан нахмурилась:

– Вай, Надия, ты недовольна? Да погляди на Марал-джан, это же настоящая Айпери*!

Мухаммед перевел Надежде Глебовне слова Бостан, та только усмехнулась:

– Какая там лунная пери! Страшилище какое-то! Мухаммед, спроси, зачем она Марине рот повязала, ведь дочка слова не может сказать! К чему эта башня на голове? И столько металла – да она вся в цепях, словно каторжница!

Бостан побагровела от возмущения:

– Вай, сватья, что ты говоришь! Марал-джан одета, как по обычаю положено. Нельзя молодой без яшмака, это грех великий! А борык, пуренджек – только красят Марал-джан. Ты приглядись получше. Глянь на ее туфли, они сделаны лучшим башмачником в ауле. А халаты, какие халаты?..

Во взгляде Надежды Глебовны мелькнула тоска, обращаясь к дочери, она произнесла, чуть устало, но властно:

– Дочка, иди, сними с себя этот шутовской наряд. Мне не хотелось бы обижать Бостан-эдже, какой с нее спрос, но переоденься поскорей. В этой одежде ты как наложница…

Но Марина, знавшая нрав Бостан-эдже, не торопилась уйти. Та, видно, догадалась, что Надежда Глебовна отсылает дочь переодеться, и закипела, как танка на огне. Уперев в бока кулаки, она подступила к сватье:

– Тебе что, Надия, не нравятся наши порядки, не по душе обычаи моего народа?

Надежда Глебовна пожала плечами:

– Порядки у нас во всей стране одни. И моя дочь, и твой сын свободные люди, они росли в новую эпоху, и не нужно сковывать их обычаями, которые успели покрыться ржавчиной. Я согласна: пусть будет и не по-моему и не по-твоему. Пусть Марина оденется к свадьбе как сама пожелает или как они с Аннамом решат.

Но Бостан уже разошлась:

– Они еще птенцы желторотые, и я не позволю им нарушать обычай! Не то – не бывать свадьбе!

– Ну, это уж не от нас зависит. Женимся не мы – а Марина с Аннамом.

– Аннам мой сын, он не пойдет против матери! Вай, не ждала я от этой свадьбы ничего хорошего, так оно и вышло. Твоя Марал-джан – несчастье на мою голову! Не хотела ведь я, чтоб сын женился на ней, не хотела! И ты не с добром приехала! Кто тебя сюда звал? Разве я сватала твою дочь за Аннама? Уезжай, уезжай обратно, Надия, и Марал-джан забери – не надо мне такой невестки. Я женю сына на туркменке, а вам обеим нечего тут делать, вы другого племени, других обычаев! Я возблагодарю аллаха, когда ветер занесет песком ваши следы!

Заметив, что у матери тоже готово лопнуть терпение, и боясь, как бы она в сердцах не наговорила Бостан-эдже лишнего, Марина кинулась к Надежде Глебовне:

– Мамочка, да не ссорьтесь вы! Бостан-эдже добрая, остынет, и все будет хорошо.

– Дочка, я, по-моему, держу себя в рамках. Но нас прогоняют отсюда! Что ж, я и правда уеду. А вы уж разбирайтесь тут сами.

Она тяжело опустилась на один из стульев, стоявших возле вагончика.

Марина подошла к Бостан:

– Бостан-эдже, я уважаю вас, но судьбу свою я согласилась доверить Аннаму – а не вам. Вот он придет, тогда все и обговорим.

Сняв туфли, она босиком направилась к вагончику – переодеваться.

Бостан, вцепившись себе в волосы, заголосила:

– Вай, я несчастная! Эта негодница тоже не хочет меня слушать! Аллах великий, отведи от меня беду, не дай свершиться худшему!

Мухаммед пока ни во что не вмешивался, довольствуясь ролью переводчика. Он поджидал Аннама, догадавшись, что Саша помчался именно за ним. На всякий случай у него готов был план: если Аннаму не удастся утихомирить мать, то он до вечера припрячет где-нибудь парня и припугнет Бостан-эдже, сказав, что её сын решил уехать от греха подальше и сюда больше не возвращаться.

Но Аннам сам проявил и смекалку, и выдержку.

Прибежав к вагоннику, увидев разъяренную мать и расстроенную Надежду Глебовну, он разыграл недоумение:

– Мама, что тут стряслось? Что с вами, Надия-эдже?

– Вай, сынок, закатилось мое счастье! – готовно запричитала Бостан. – Никто со мной не считается, никому я не нужна! Отправь меня, глупую, в аул, и делайте без меня, что хотите, а я буду одна мыкать свое горе!

Надежда Глебовна сидела, опустив голову, сжав ладонями виски.

Мухаммед отвел Аннама в сторонку, коротко рассказал ему, что тут произошло. Аннам, кивнув, громко подозвал Сашу, который пришел вместе с ним:

– Саша! Возьми-ка грузовик и подъезжай к нам.

Тот сделал вид, будто ничего не понимает:

– Что случилось, Аннам? Зачем тебе машина?

– Да мать собирается в аул уезжать. И то дело, а то у меня голова трещит от ее крика. Если уж она сама так хочет, отвезем ее в аул.

– Ладно, Аннам. Я мигом!

Саша побежал за грузовиком.

Аннам подошел к матери:

– Ты не передумала, мама?

Та, всхлипывая, пробормотала, уже тише и жалостней:

– Лишняя я тут, сынок, не уеду, так меня в землю затопчут. Справляйте свою свадьбу, принимайте позор на свои головы, а я в аул, в аул, уж дотяну как-нибудь до конца дней, не сын, так Артык-ага позаботится обо мне на старости лет…

Надежде Глебовне стало жаль Бостан-эдже, она хотела было что-то сказать Аннаму, но в это время подъехал грузовик, из кабины выпрыгнул на землю Саша:

– Машина готова, Аннам.

– Идем в вагончик, соберем мамины вещи. – Аннам повернулся к матери: – Ты пока садись в кабину, мы сами управимся.

Бостан в растерянности уставилась на сына:

– Погоди-ка… Что ты сказал?

– Садись в машину, а мы погрузим вещи. Надо торопиться, мы до захода солнца должны вернуться назад.

– Сынок… Я, может, завтра поеду?

– Нет, мама, сегодня, сейчас. Не то ты нам свадьбу испортишь.

Бостан, видно, не на шутку перепугалась, приняв все всерьез. Она побледнела, голос у нее дрожал:

– Сынок, ты что же, не хочешь, чтобы я была на твоей свадьбе?

– Ты ведь сама этого не хочешь! Устроила скандал, обидела Надию-эдже, с Мариной обращалась, как с рабыней…

– Сынок, я старая, темная, глупая. Может, что и не так сказала. Я прощения у них попрошу.

– Нет, мама, ты уж не иди на попятную. Поезжай в аул, без тебя тут будет спокойней. Да и самой меньше переживать придется. Не увидишь моего позора. А я, ладно уж, как-нибудь этот позор перенесу. Лишь бы Марина со мной была.

– Да не желаю я никуда ехать! – вдруг рассердилась Бостан. – Виданное ли дело, сын женится, а мать в аул спроваживают!

Мухаммед и Саша зашли за грузовик, чтобы там насмеяться досыта. Даже Надежда Глебовна не могла удержаться от улыбки.

Аннам стоял на своем:

– Ты сама пожелала уехать, мама. Хватит, намучился я с тобой!

К ним вышла Марина, уже переодетая; Бостан протянула к ней руки:

– Доченька, Марал-джан, образумь ты его, одна надежда на тебя! Он грозится в аул меня увезти!

Марина посмотрела на Аннама, тот незаметно подмигнул ей.

Подойдя к Бостан, Марина обняла ее за плечи:

– Не волнуйтесь, Бостан-эдже, никуда я вас не отпущу. Аннам-джан! Не стыдно тебе – родную мать обижать? С ней поссоришься – со мной поссоришься.

Она мешала русские слова с туркменскими, но Бостан понимала ее, согласно кивала.

Аннам проговорил назидательно и строго, больше обращаясь к матери, чем к Марине:

– Вот ты, Марал-джан, встала на ее защиту. А ведь мама с тобой не слишком церемонилась. Решила покомандовать тобой, будто на дворе у нас прошлый век.

– Марал-джан, что он меня учит? Разве я сама не знаю, в каком веке живу? Ну, попутали меня проклятые пережитки. Не казнить же меня за это. – Бостан поклонилась Марине и Аннаму: – Простите меня, дети мои. – Она отвесила поклон и Надежде Глебовне: – И ты, сватья, прости, не держи на меня сердце, не равняй себя со мной – ты умная, учёная, а я и грамоты толком не знаю.

Мир между сватьями был восстановлен.

Бостан-эдже с этой минуты стала походить на нитку, натертую воском, что ни делалось потом – со всем соглашалась, все принимала безропотно.

Свадьба удалась на славу.

Долго-долго звучали над пустыней музыка, песни, веселый смех.

Глава сороковая
СЕГОДНЯ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО БУДЕТ ЗАВТРА

джап пока жила в доме у Бабалы, хотя каждый день напоминала, что было бы лучше, если бы он нашел для неё комнату. Вопрос, как говорится, оставался пока открытым.

Однажды в дом ворвался взволнованный Нуры. Позабыв даже поздороваться с Аджап, крикнул:

– Бабалы! Несчастье!

– Какое несчастье? С кем?

– Володя…

– Что с ним? Опять сорвался? Натворил что-нибудь?

– Помирает он, начальник!

– Ты что? Как помирает?

– Схватило его. Резь какая-то внутри. Он прямо побелел от боли. Мы с Галей в поликлинику его отвезли.

Бабалы повернулся к Аджап:

– Слышала? Что это может быть?

Аджап пожала плечами:

– Не знаю. На расстоянии трудно определить.

Нуры, казалось, только сейчас увидел ее:

– Ой, извините. Здравствуйте, Аджап-эдже. – Он хлопнул себя пальцами по губам: – Вай, что я говорю! Какая же вы тетушка? – И растерянно заморгал глазами: – Как же мне вас теперь называть-то? Сестренка Аджап? Или гельнедже *?

– Ты даже в такие минуты не можешь без болтовни! – раздраженно одернул его Бабалы.

– Да, да, товарищ доктор. Володя, может, последние вздохи отсчитывает! Надо спасать его.

– Пошли в поликлинику, Аджап. Посмотри, что с ним.

У Володи оказался гнойный аппендицит. Необходима была срочная операция. В поликлинике специалиста-хирурга не было. Больных обычно отправляли на операции в Мары. Но Аджап сомневалась, сможет ли Володя продержаться, даже если полетит в Мары самолетом. Он был в очень тяжелом состоянии.

Аджап, проходя практику в ашхабадских больницах, не раз и ассистировала хирургам, и сама оперировала. Коллеги говорили, что у нее легкая рука. Но она считала, что ее опыта пока недостаточно – даже для того, чтобы вырезать аппендикс.

Она сидела в маленьком своем кабинете, наморщив лоб, уставившись в одну точку перед собой. Бабалы и Нуры смотрели на нее выжидательно. Галя плакала:

– Доктор, милая, надо же что-нибудь делать!

– Я и думаю – что можно предпринять.

Бабалы твердо произнес:

– Что тут думать, Аджап? Везти его в Мары – нельзя. Обойтись без операции тоже, по твоим словам, невозможно. Значит, остается одно: оперировать.

– Оперировать придется мне…

– Я, как начальник участка, могу взять всю ответственность на себя.

– Наивно, Бабалы.

– Но ведь Володя может умереть…

– Что ты меня уговариваешь, Бабалы? Я и сама прекрасно все понимаю. Но ведь я не хирург… Есть ли у Володи здесь родственники?

Галя проговорила сквозь слезы:

– Я… я его невеста.

– Вы согласны, чтобы я оперировала? Учтите – возможен и… самый нежелательный исход. Аппендицит – гнойный.

– Я на все согласна…

Слезы ручьями лились по лицу Гали. Нуры положил руку ей на плечо:

– Не можешь сдержаться – тогда лучше уходи. Тут тебе нечего делать, побудь пока на улице.

Выпроводив Галю из кабинета, он сказал Аджап:

– Доктор, считай, что я самый близкий родственник Володи. Мы с ним – братья. Не теряй даром времени. Надо резать – режь.

– Бабалы, Нуры, – марш на улицу.

Уже в дверях Нуры сказал:

– Видал, начальник, каков характер у доктора? Ой, нелегко тебе придется…

Бабалы, больно сжав ему локоть, силой выволок Нуры из кабинета.

Во дворе они сели на скамейку. Галя, опустив голову, прохаживалась поодаль. Но небу скользили тучи; воздух был свежий и влажный.

– Я сейчас не за Володю боюсь, – сказал Нуры, стараясь отвлечь Бабалы от мрачных мыслей, – а за другого своего друга.

– За кого же это?

– Его зовут – Бабалы.

– Со мной, по-моему, ничего пока не случилось.

– Случилось, начальник. Ты в ежовых рукавицах. Теперь доктор будет отмерять, сколько слов ты можешь произнести.

– Нуры, сейчас не время шутить. Думай о Володе.

– А что о нем думать? С ним все будет в порядке. Я верю в золотые руки доктора.

– Вот видишь: золотые. А ты: ежовые рукавицы!..

– Так тебя, начальник, и надо в них держать. Да, ты мою-то жену когда доставишь?

– Скоро, скоро, Нуры, – как попаду в Ашхабад.

Нуры вскочил со скамьи, подошел к дверям, прислушался. Вернувшись к Бабалы, сказал:

– Тихо – как в могиле. Будто все немыми сделались.

– Так во время операции и положено. Я как-то видел, врачи жестами друг с другом объясняются.

К ним подошла Галя:

– Нуры, что там?

– А ничего. Доктор, видимо, уже колдует над твоим Володей.

Галя прикусила губу, глаза ее опять наполнились слезами.

Наступило тяжелое молчание.

Через некоторое время дверь распахнулась, и показалась Аджап. Три пары глаз устремились на нее.

Аджап шагнула к скамейке, сказала усталым спокойным голосом:

– Операция прошла благополучно. Больной вне опасности.

После напряженной паузы Нуры закричал «Ура!» и, схватив Галю, закружил ее вокруг себя.

– Нуры! – укоризненно проговорила Аджап. – Ты все-таки в больничном дворе, а не на свадебном тое. – И ласково обратилась к Гале: – Вытри слезы, Галя-джан. Все хорошо. Если и дальше так будет, то дня через три-четыре Володя выйдет отсюда.

– Можно, я хоть взгляну на него?

– Сейчас нельзя, ему необходим покой.

Галя все-таки отказалась пойти домой. Нуры остался с ней. Бабалы подождал, пока Аджап отдаст необходимые распоряжения, и вскоре оба они были дома.

Там их ждала телеграмма, адресованная Аджап: «Отец серьезно болен, срочно выезжай, мама». Оба чувствовали себя так, будто среди ясного дня разразилась гроза. Нужно было звонить Новченко, чтобы он выделил специальный самолет.

На свадьбе Аннама и Марины начальник строительства и начальник участка держались друг с другом вполне миролюбиво, но Бабалы не мог забыть об их недавнем столкновении и взялся за трубку скрепя сердце. Ему повезло: Новченко оказался на месте, с Бабалы разговаривал дружелюбно и сочувственно, сказал, что в Рахмете сейчас находится самолет, который должен возвратиться в Мары, но он, Новченко, передает его в полное распоряжение Бабалы. Он даже посоветовал Бабалы лететь в Ашхабад вместе с Аджап: ей ведь может понадобиться его поддержка.

И опять Бабалы подумал: а неплохой все-таки мужик Сергей Герасимович, несмотря на вздорный нрав.

Аджап, на которой лица не было, торопливо собиралась в дорогу.

Бабалы тоже принялся укладывать свой чемодан.

– А ты куда? – удивленно спросила Аджап.

– С тобой. В Ашхабад.

– У тебя, по-моему, здесь дел хватает.

– Мне не хочется отпускать тебя одну. Новченко разрешил мне лететь.

– Не пори горячку, Бабалы. Еще неизвестно – что у отца. Если совсем плохо… я дам тебе знать.

Проводив Аджап, Бабалы вернулся домой, прилег на диван. Ну и денек выдался. Болезнь Володи. Болезнь Моммы Мергена. Прямо мор какой-то напал на близких ему людей… Как бы вместо собственной свадьбы не пришлось очутиться на чужих поминках. Мудро заметил Махтумкули*: «Те, кто радовался с утра, после полудня приуныли».

С трудом Бабалы добился, чтобы его соединили с правлением колхоза «Абадан», и попросил позвать к телефону Артыка.

Тот, видно, был где-то неподалеку, уже спустя минут пять Бабалы услышал веселый отцовский голос:

– Как дела, сынок, как здоровье? Мы ждем тебя и Аджап! К свадьбе все уже готово.

– Отец свадьбу придется отложить.

– Что там еще стряслось?

– Моммы-ага заболел, я только что отправил Аджап самолётом в Ашхабад.

– Вай, вот уж вправду, беда таится между бровью и глазом. Ведь еще вчера Моммы был здоров как бык. Плохо, сынок, плохо. Что ж, сообщу всем, что свадьба переносится, и поеду к Моммы.

– Смотри сам, отец.

Их разъединили, а Бабалы всё держал в руках трубку.

Да, никогда не знаешь, что ждет тебя завтра.

Но надеяться все-таки надо на лучшее.