Текст книги "Капля воды - крупица золота"
Автор книги: Берды Кербабаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
Глава сорок первая
КТО МУТИТ ВОДУ?
троительство Большого канала привлекало к себе внимание не только республики – всей страны. На участки часто наведывались корреспонденты – и центральных, и местных газет. Газетчики причиняли Бабалы немало беспокойства. Они непременно требовали машины, чтобы побывать на объектах (а машин всегда не хватало), и отнимали уйму времени своими вопросами – все-то им расскажи, объясни, разжуй. К тому же попадались среди них и верхогляды, выступавшие в основном с материалами восторженными и поверхностными, и «сочинители», которые приписывали строителям то, чего они не говорили и чего еще не сделали, и просто болтуны, с апломбом писавшие на любые темы.
Бабалы начал свое утро с просмотра газет.
На душе у него было пасмурно: он не знал, как долетела Аджап, в каком состоянии застала отца. За окнами с шакальим воем метался ветер. В кабинете было темно из-за хмурой погоды, он казался тесным, потолок, стены словно давили, наваливались на Бабалы.
Прочитав строительную многотиражку, Бабалы взялся за одну из ашхабадских газет. На второй полосе в глаза ему бросилось название довольно пространной статьи: «Самодур на руководящем посту». Хлестко, подумал Бабалы. И с первых же строчек понял, что речь в статье шла о его участке, о Рахмете. В начальных абзацах автор статьи расточал похвалы по адресу начальника участка: он, мол, хорошо организовал строительные работы, сумел навести на участке порядок, укрепил трудовую дисциплину. Запев этот был явно для отвода глаз, он как бы утверждал объективность автора. А дальше шло дежурное «к сожалению»: мол, полному проявлению деловых качеств начальника участка мешают его неоправданная самоуверенность, самодурство, которым – опять-таки, «к сожалению» – никто пока не дал должного отпора.
Дальше в статье весьма вольно трактовался перевод слесарей-ремонтников на новую систему оплаты и звучали знакомые обвинения: дескать, Бабалы Артыков распоряжается государственными средствами, как своими собственными, и манипулирует статьями расходов, словно пешками на шахматной доске. Газетчик намекал, что Артыкову, видимо, потворствует в этом начальник строительства Новченко, принявший на себя роль добровольного адвоката. Опираясь на поддержку Новченко, спекулируя именем своего отца, героя гражданской войны Артыка Бабалы, начальник Рахметского участка совсем распоясался и дошел до того, что выставил с участка министерскую комиссию, приехавшую с проверкой. С министерством, которому он подчинен, Артыков вообще не считается, за спиной и через голову непосредственных руководителей проводит рискованные эксперименты на участке. Статья завершалась ханжеским призывом – помочь Артыкову исправить серьезные ошибки и промахи.
Бабалы отшвырнул от себя газету. Больше всего возмутили его ссылки на отца. Мысленно обращаясь к автору статьи, он недобро подумал: «А ты трусоват – если прибегаешь к нечестным приемам. Решил со мной сразиться – так по мне и бей, зачем же отца в это впутывать?»
Под статьей не было подписи, значит, следовало считать ее редакционной. Но подобный ядовитый выпад редакция могла опубликовать только под чьим-то давлением. И Бабалы нисколько не сомневался насчет того, кто спровоцировал газету на это выступление: конечно, Меллек Веллек! Не случайно же в статье так тенденциозна подавалась история с комиссией – ведь ее возглавлял Меллек, и, судя по всему, о мнении других, членов комиссии газета не была осведомлена.
Бабалы сжал кулаки. Опять ты мутишь воду, Меллек-Веллек! Подлец!..
Но, видимо, постоянные его нападки на Бабалы, на Новченко кому-то выгодны, иначе ему давно дали бы по рукам.
Может, за ним стоит Алексей Геннадиевич? Сам он человек мягкий, бесхребетный, он не отваживается вступить в открытую схватку со своими противниками и не в силах справиться с ними – так почему ему не радоваться, когда на них нападают другие, пусть даже из-за угла? Нет, Меллек не орудие в его руках, си сам по себе. Алексей Геннадиевич порой вынужден даже мягко его осаживать. Но почему бы не предположить, что такие, как Меллек, устраивают замминистра? А, ладно, сейчас надо думать о другом. Бабалы нанесен удар – и не персонально Меллеком, а более или менее влиятельной газетой. Газета же порой подобна кочерге, ворошащей угли в костре и помогающей ему если не разгореться, то, во всяком случае, сильно надымить.
Так или иначе, а на критику положено реагировать. Или принимать ее и делать соответствующие выводы, или – защищаться. Самому Бабалы заниматься этим вроде неудобно: он – объект критики, лицо заинтересованное. Не проверять же ему и не оценивать собственные действия. На участке существует политотдел, представляющий партию. Это – совесть участка. Бабалы позвонил начальнику политотдела, Эсену Мурадову, и попросил его зайти. Спустя несколько минут в кабинете Бабалы появился молодой мужчина среднего роста, со светлой кожей и чуть косящими глазами.
Эсен прибыл на стройку недавно, и потому Бабалы в первую очередь поинтересовался, как он устроился с жильем.
– Получил комнату – а что еще надо холостому человеку?
– С делами уже знакомишься?
– Осваиваюсь понемногу. Все-таки работа политотдела до меня была уже отлажена, не надо организовывать все заново – ее необходимо лишь оживить. Ну, а народ на участке подобрался, в общем, неплохой. С ним большие дела можно делать.
– Желаю тебе успеха. Если моя помощь понадобится – не стесняйся, требуй, тормоши. А пока я от тебя жду помощи. Не столько даже помощи, сколько совета. – Бабалы протянул Мурадову газету: – Почитай-ка там одну статью.
Эсен отвел его руку с газетой:
– Читал уже.
– Успел?
– А как же. Прессу читать – первейшая обязанность партийного работника.
– И как твое мнение? Или тебе трудно пока во всем разобраться?
– Бабалы-ага, я ведь тут осмотрелся уже. И с тобой мы о многом толковали. Мое мнение: статья клеветническая. Кто-то, не знаю еще, с какими целями, хочет попортить тебе кровь.
– Ну, не мне судить: клевета это или нет. Все-таки – газета…
– Ив редакциях, бывает, люди ошибаются. Или их в заблуждение вводят. Не мне тебя убеждать, что факты в статье подтасованы, передернуты. А к выводу она подталкивает вполне определенному: и тебя, и Новченко надо снимать с ваших постов. Заметь: и тебя, и Новченко. Статья и в него целит, это видно невооруженным глазом.
– Кому-то мы, значит, неугодны?
– Или мешаете.
Бабалы откинулся на спинку кресла, стукнул ладонью по столу:
– Ладно, товарищ Мурадов. Я в тебе сразу распознал единомышленника – значит, ничего не должен от тебя скрывать. Поделиться с тобой моими подозрениями?
– А как же, Бабалы-ага? Я ведь здесь человек новый. Не все еще ухватил.
– Ты слышал что-нибудь о Меллеке Веллеке, члене министерской коллегии?
– Наслышан. Я еще в Ашхабаде имел честь с ним познакомиться. Он пытался настроить меня против руководства стройки.
– Если кто имеет зуб на меня и Сергея Герасимовича – так это прежде всего Меллек Веллек. И побуждения его мне, в общем, ясны.
– Вы ему чем-нибудь насолили?
– Он знает, что и я, и Сергей Герасимович не слишком-то его жалуем. Поскольку давно сумели раскусить. Но дело не только в этом. Это человек, по-моему, честолюбивый, рвущийся к власти, любящий, чтобы ему оказывали различные почести и услуги. Так мне кажется… Таких обычно окружают всякие темные личности. Один из его, так сказать, клевретов затесался ко мне на участок – отпетый жулик, некий Муррук Гышшиев.
Эсен кивнул:
– Я в курсе.
– Не пытается ли Меллек Веллек его выручить – компрометируя меня и Сергея Герасймовича.
– Н-ну… Я думаю, все сложнее. Если бы он только тебя старался опорочить… Но почему он и на Новченко замахивается? Вот вопрос… Да, а ты уверен, что статья инспирирована именно Меллеком?
– Там даже его выражения попадаются.
– Что ж, иные предпочитают стрелять из-за укрытия.
– Я не понимаю, Эсен, как газета пошла у него на поводу?
– Я же говорил: и в газетах люди работают. Может, Меллек Веллек на короткой ноге с кем-либо, имеющим влияние на редактора. Интриги – а мы имеем дело с явной интригой – плетутся обычно хитро и многосложно.
– Что же ты думаешь все-таки предпринять в связи с этой статьей? Ведь от нее так просто не отмахнешься. Газету читают десятки тысяч людей.
– Попробуем правильно ориентировать эти десятки тысяч. Развеять туман, напущенный газетой. Отмести клевету. Ну, а какие конкретные шаги для этого потребуются – надо подумать.
– Тебе, видимо, придется все-таки создать комиссию для проверки фактов, приведенных в статье, ну, и моей работы…
– Сие, Бабалы, в функции политотдела не входит. Пускай министерство этим занимается, а наше дело – всеми силами способствовать тому, чтобы любая комиссия получила верную информацию о положении на участке. Наше дело – биться за правду. – Мурадов задумался. – Понимаешь, Бабалы. У меня пока не большой опыт работы. Но я могу отличить человека честного от себялюбца, карьериста, интригана. И меня удивляет: почему мы не всегда способны осадить тех, кто стоит на пути у людей, преданных партии, родине? Ведь от этих камней на дороге – вред общему нашему делу. А сколько горячих сердец изнашивается из-за них раньше времени! Ну, почему вот ты должен переживать, волноваться, трепать нервы из-за этого Меллека Веллека? Нервные клетки, говорят, не восстанавливаются. А Меллек Веллек, я уверен, чувствует себя сейчас удовлетворенным и руки потирает от удовольствия, что удалось поставить тебе подножку, Я не хочу обобщать, может, такая расбтановка сил – нетипична, но от этого, ей-богу, не легче. Чепуха какая-то: тому, кто хочет, чтобы канал был построен как можно скорее, приходится отбиваться от клеветников, которым на канал, собственно, наплевать, поскольку они преследуют какие-то свои, корыстные цели…
– В том-то и дело, Эсен, что нам дороги интересы строительства, и удар, нанесенный по кому-либо из нас, воспринимается нами, как ущерб делу, которому мы служим. Оттого-то так и волнуешься… – Бабалы постучал пальцами по столу. – Ладно. Сидеть сложа руки я все-таки не намерен. Позвоню-ка в министерство – как ты на это смотришь?
– Зачем? Что мы, на месте не отобьёмся?
– Надо выяснить: дадут они мне спокойно работать или и в дальнейшем будут вставлять палки в колеса?
– По телефону ты это не выяснишь.
– Я и хочу, чтобы мне разрешили приехать в Ашхабад. Там и разберусь во всем.
– Стоит ли поднимать шум из-за такой мухи, пусть даже назойливой, как Меллек Веллек?
– Руководитель участка должен шагать широко. А у меня путы на ногах. Лучше уж разом разрубить все узлы.
– А ты не боишься уподобиться дайханину, который, рассердившись на блоху, сжег все одеяло?
– Блоху я стряхнул бы в огонь, и дело с концом. Все обстоит куда серьезней.
Бабалы соединили с Алексеем Геннадиевичем. После того как они обменялись приветствиями, Бабалы сказал:
– Алексей Геннадиевич, мне необходимо срочно выехать в Ашхабад. У меня родственник в очень тяжелом состоянии. Да, возможно, и при смерти. К вам тоже зайду. Да, да, обязательно зайду. Статью? Читал. А я и не волнуюсь. Работаю ведь не в безвоздушном пространстве, если я прав – то мне есть на кого опереться. Ну, об этом не мне судить. Не поддержит меня никто, так я сам подниму руки: значит, виноват кругом. Спасибо. Спасибо, Алексей Геннадиевич. Так я выезжаю. Да, да, до скорой встречи.
Когда он повесил трубку, Мурадов спросил:
– Болезнь родственника – это предлог?
– Да нет, с отцом Аджап плохо; Так или иначе, мне следовало бы быть в Ашхабаде.
– А что замминистра сказал, если не секрет?
– От тебя у меня нет секретов, Эсен. Он посоветовал не волноваться. Пообещал, что сам примет все необходимые меры.
– Почему же при нем вольготно таким, как Меллек Веллек?
– А Алексей Геннадиевич его боится. Да и не он один. Ты вот удивлялся: почему всякие меллеки веллеки порой на коне? В чем их сила? Да как раз в том, что они пользуются таким орудием, как клевета, интрига, хитрость, – а мы ведь не можем ответить им тем же! Мы вообще подчас предпочитаем не связываться с ними, не пачкать рук. Меллек Веллек многим ясен. Но его побаиваются: от честной схватки он может устраниться, зато потом, подкараулив удобный момент, ударит тебя из-за угла отравленным кинжалом.
– Сгущаешь краски, Бабалы. Хотя в общем я тебя понимаю. Открытое сердце в какой-то мере и беззащитно против клеветы и коварства. Так что ты все-таки поосторожней там, в Ашхабаде.
– Не смогу, Эсен, допекло! Уж старика моего и то не пощадили. Он-то ни в чем не повинен, а теперь тоже должен волноваться, тревожиться.
– Все же держись там спокойней! Чтоб не получилось по поговорке: хотел поправить бровь – глаз вышиб.
– Я просто поставлю вопрос, так сказать, ребром: или я – или Меллек Веллек.
– Делай, как знаешь, не переборщи только. А я пока съезжу в Мары, в обком. Косвенно статья ведь и против обкома направлена – ты всегда пользовался его поддержкой. Подумаем все вместе, что делать и как быть. Можешь быть уверен, ни тебя, ни Сергея
Герасимовича в обиду не дадим. Вы ведь канал прокладываете, а не Меллек Веллек.
– Канал строят рабочие.
– Вот мы и не позволим, чтобы они лишились преданных своему делу руководителей. Успеха тебе, Бабалы! Считай, тылы у тебя защищены надежно.
Эсен и Бабалы – боевые соратники, единомышленники – крепко пожали друг другу руки.
Глава сорок вторая
КРУГИ ПО ВОДЕ
клубе колхоза «Абадан» закончилась лекция, но народ не расходился. Колхозники расселись на просторном айване*– кто на стульях, кто на полу. Образовалось несколько групп, и в каждой велись свои разговоры. Иным не сиделось на месте, они переходили от группы к группе, прислушивались, вставляли реплики. Беседовали люди неторопливо, наслаждаясь возможностью потолковать о всякой всячине, – ведь обычно вот так, все вместе, они встречались лишь во время работы. На айване стоял неясный гул – как будто гудели пчелы, попавшие в пустую тыкву.
Внезапно один из мужчин, молодой, с маленькими усиками, вскочил на скамейку и, размахивая газетой, которую он держал в руке, крикнул:
– Товарищи! Минутку внимания!
Колхозник в приплюснутой папахе замахал на него руками:
– Ты что, тоже лекцию хочешь прочесть? Ступай, ступай отсюда подобру-поздорову.
– Лекциями да докладами мы сыты по горло, – поддержал его сосед, – дай нам отдохнуть по-человечески!
Мужчина с маленькими усиками, однако, не унимался:
– Вы ведь не знаете, что я хочу сказать! Вот в этой газете, – он потряс ею в воздухе, – помещена статья, которая наверняка всех вас заинтересует!
С мест послышались голоса:
– Газеты много чего печатают!
– Тут не читальня, газету можно проглядеть и вечером, перед сном!
– Что это за статья? Прочитай, прочитай, братец.
– Верно! Пусть почитает! Тише!
Дождавшись тишины, мужчина с маленькими усиками сказал:
– Статья называется: «Самодур на руководящем посту». А говорится в ней о сыне нашего Артыка-ага.
Тут уж все загалдели:
– Читай! Читай! Что там пишут про Бабалы Артыка?
Молодой мужчина начал читать. Его не перебивали, слушали с напряженным вниманием, а когда он закончил, снова поднялся шум;
– Вай, это навет на Бабалы Артыка! Что мы, не знаем его?
– И Артыка-ага зря приплели.
– Подписи-то там нет? Вот то-то!
– Ай-яй, старик-то как расстроится!
Артыка не было среди собравшихся, он уже выехал в Ашхабад. Воспользовавшись его отсутствием, колхозник в приплюснутой папахе, у которого, видно, были с Артыком свои счеты, сказал:
– А разве это неправда, что Бабалы опирается на своего отца? Артык-ага во всем его поддерживает.
Ему возразили:
– Ну, и что с того? Разве это грех – добрые дела поддерживать? Наш Бабалы всегда был молодчина, Артык правильно его воспитал!
– Бывает, попав в город, человек забывает о материнском молоке.
– Ты что на город нападаешь? Откуда культура к нам идет? Из города. Там многие наши земляки большими людьми стали.
– Так, по-твоему, газета врет?
– Не газета, а тот, кто статью писал! Откуда ты знаешь, что у него на уме было?
– А ты откуда знаешь, какой теперь Бабалы Артык? Должность у него большая – может, коленки-то и не выдержали, подогнулись. По пословице, даже Хыдыра * золото может совратить. А Бабалы вон над какими деньгами хозяин!
Споры вспыхивали то в одном, то в другом конце айвана.
Тархан, который все это время сидел в задумчивости, не вмешиваясь в разговор, не выдержав, поднялся, заговорил негромким голосом:
– Товарищи колхозники, мы все хорошо знаем и Артыка-ага, и его сына, Бабалы Артыка. Мы всегда гордились ими. Мы гордились тем, что из земляка нашего вырос такой крупный инженер-ирригатор, как Бабалы, который сейчас прокладывает путь водам Амударьи, – скоро они придут и к нам, дорогие товарищи, и велика наша благодарность строителям Большого канала! Если раньше люди верили в существование рая, стремились попасть в него, мечтали о нем, то нынче самая заветная наша мечта – о воде. Она для нас блаженней рая. Мне, честное слово, канал по ночам снится. И все, кто там трудится не покладая рук, песок ворочает, – это братья наши.
– Верно, Тархан! Золотые слова!
– Эй, братец, про канал мы и без тебя знаем, ты про Бабалы скажи!
– Я к этому и веду свою речь. Бабалы земляк наш. Он, как и его отец, – одно целое с нашим аулом. Мы делим с ними их авторитет, их честь, они делят с нами нашу честь и авторитет. Разве не так, товарищи? Поднявший руку на Бабалы Артыка – поднял ее и на нас. Марающий его имя – марает и наше достоинство! Ладно, положим даже, что Бабалы Артык в чем-то ошибся, ведь в таком большом деле, как строительство канала, без ошибок, без риска не обойтись. Так надо было все тщательно проверить, поправить Бабалы, помочь ему – а не позорить на всю республику! В статье ведь не критика – а брань. Кто-то, видно, шибко сердит на нашего Бабалы. Только со злости можно осыпать человека, пекущегося о благе народном, такими оскорблениями. А я вот верю в Бабалы и оттого тоже чувствую себя оскорбленным. Да и у каждого из вас, наверно, сердце защемило от такой хулы.
Все согласно закивали головами. После небольшой паузы Тархан продолжал:
– А еще – боюсь я за Артыка-ага. Он у нас горячий, писанину эту наверняка примет близко к сердцу. Расстроится – это уж точно. А может и дров наломать. У меня к вам просьба, товарищи, – при встрече со стариком постарайтесь его успокоить. Передайте ему, о чем мы вот тут говорили. Скажите: мы с ним, мы с Бабалы Артыком. На Бабалы статья тоже, конечно, подействует, но он молод, да и работа у него такая, что ко всяким бурям он, видно, уже привык. Я уверен, он только выше рукава засучит. И строительство будет продолжаться еще более ускоренными темпами. Как говорится, собака лает, а караван идет вперед!
Тархан достал из кармана пачку писем:
– Мы, конечно, все сделаем, чтобы защитить Бабалы Артыка. Надо, так и в газету обратимся. Но помочь ему и стройке можно и по-другому. Вот тут у меня письма от наших земляков, строящих канал. Ну, трудятся они там не за страх, а за совесть. Но рабочих рук все-таки не хватает. И если, товарищи, кто из вас захочет поехать добровольцем на стройку – правление не будет возражать. Пусть даже это ценный для колхоза работник – мы тут поднатужимся, погнем спины и за себя, и за него. Сейчас важней стройки ничего нет. И как ни больно мне будет с иными расстаться, я сам, своей рукой внесу их в список добровольцев. Мы устроим им достойные проводы. И, естественно, будем продолжать числить за колхозом. Есть желающие, товарищи?
В нескольких местах поднялись руки.
– Так. Хорошо. Приходите записываться в правление.
Высокий джигит с пустым рукавом, засунутым в карман пиджака, вскинул правую руку:
– Председатель! А такие калеки, как я, могут пригодиться на строительстве?
Тархан улыбнулся:
– А, дорогой повар! Ну, поварам, да еще бывшим фронтовикам, на стройке особый почёт. Профессия у тебя нужнейшая и благороднейшая. Будешь прибавлять сил строителям.
– Жена-то, наверно, одного меня не отпустит.
– Я сегодня добрый – забирай и ее с собой. И детишек тоже – там ведь есть школа. Я убежден, товарищи, нто наши герои-труженики, воины мирного фронта, на строительстве Большого канала не уронят честь и доброе имя колхоза «Абадан»!
Так, словно круги на воде от брошенного камня, достигающие берега, дошло черное слово, запущенное, как стрела, в Бабалы, до колхозников «Абадана», его земляков и друзей.
И они дали статье свою оценку, по-своему ответили на нее.
Глава сорок третья
СЫН И ОТЕЦ
рилетев в Ашхабад, Бабалы оказался в положении человека, который стоит посередине узкого мостика, не зная, идти ему вперед или повернуть назад.
Он должен был как можно скорее навестить больного Моммы Мергена, ведь ради этого ему и разрешили поездку в Ашхабад. Но рискованно было откладывать и деловое свидание с Алексеем Геннадиевичем. Его не так-то легко было застать на месте, свободным от совещаний и заседаний.
Раскинув мозгами, Бабалы решил все-таки в первую очередь побывать в министерстве; как знать, может, Алексей Геннадиевич сейчас у себя? Надо ковать железо, пока горячо.
К его удивлению, в приемной замминистра не было ни души – видимо, потому, что сам Алексей Геннадиевич отсутствовал целый день и только что вернулся.
Он завел Бабалы в свой кабинет, усадил его, поинтересовался:
– Как ваш больной, Бабалы Артыкович?
Бабалы пришлось признаться, что к Моммы он еще не заходил, а направился прямо в министерство.
Алексею Геннадиевичу нетрудно было догадаться, что привело к нему Бабалы, но он предпочел подождать, пока тот сам не заговорит о злополучной газетной статье, и завел речь о другом:
– Вы там что-то не поделили с Новченко?
– Он что, жаловался на меня?
– Не в его привычках жаловаться – он умеет только требовать.
– Что же он потребовал? Освободить меня от работы?
– Вряд ли он захотел бы расстаться с вами… Вы ведь обычно вместе ведете атаки на основной проект. Но теперь Новченко покушался уже на ваши расчеты. Его не устраивает ширина дамбы, которую вы возводите в низине, он и поднял шум, добиваясь сокращения проектной ширины чуть не вдвое. Однако не нашел поддержки ни у нас, ни в Совете Министров. Так что можете работать спокойно.
Бабалы усмехнулся;
– Не дают, Алексей Геннадиевич! Не дают мне спокойно работать! И не Сергей Герасимович, а некоторые ашхабадские товарищи:
– Вы – о статье? Я же сказал, вам по телефону: мы не дадим, вас в обиду. Министр поручил мне разобраться во всем и письмо с нашим мнением о статье направить не в газету, а в ЦК партии. Газете отвечать нет смысла – из-за недопустимого тона статьи.
– А о ее содержании вы составили мнение?
– Бабалы Артыкович, мы можем по-деловому спорить по каким-то вопросам, порой – не соглашаться, но ведь делаем-то мы одно дело. Сергей Герасимович считает меня этаким «стражем основного проекта», я знаю. И вы, наверно, подчас готовы приписать мне кое-какие грехи – ведь тоже, поди, как и Новченко, обвиняете в буквоедстве, излишней осторожности, мягкотелости? Возможно, я и правда в чем-то бываю неправ. Но и вы с Новченко не застрахованы от ошибок. Всем вместе нам надо избавляться от них, то есть, вскрыв, проанализировав, исправлять.
Бабалы пока не понимала куда клонит замминистра, зачем понадобилась ему столь пространная тирада, и слушал Алексея Геннадиевича молча, не перебивая. А тот, пристально посмотрев на собеседника, резюмировал:
– Так вот, Бабалы Артыкович, в статье как раз нет анализа ошибок – и уже поэтому она заставляет усомниться в честности и искренности побуждений ее автора. На вас просто, как говорится, всех собак вешают. Зачем бы это делать тому, кто радеет об интересах строительства? Вот нам обоим – и мне не меньше, чем вам, поверьте! – дороги эти интересы. Так даже не соглашаясь друг с другом, мы все-таки будем стараться понять друг друга. С чего бы это мне злиться на вас, а вам на меня? А в статье прорывается именно злость, мстительность какая-то, желание свести личные счеты. Вот вам мое мнение. И, несмотря на свою бесхребетность, – это было произнесено не только с иронией, но и с обидой, – я готов отстаивать его где угодно и перед кем угодно.
– И встретите противодействие некоторых членов коллегии.
– Нетрудно понять, на кого вы намекаете.
– А вам самим не кажется, что рукой автора статьи водил Меллек Веллек?
– Вполне допускаю это.
– Но он ведь в одной упряжке с вами, Алексей Геннадиевич!
К Замминистра сокрушенно вздохнул:
– Бабалы Артыкович, вы говорите так, будто это лично, я ввел его в коллегию министерства. Уверяю вас, если бы я даже разделял позицию автора статьи – то все равно бы ют нее отрекся, чтобы только не быть в одной компании с Меллеком Веллеком.
– Вы хозяин большого поля. И если даже не по вашей вине на нем вырос сорняк – вы обязаны его удалить во имя доброго урожая.
– А если у сорняка крепкие корни? Если он ядовит и об него можно обжечься?
– А на что топоры, лопаты? Алексей Геннадиевич, ваш авторитет, ваш голос многое значит. Я ведь к вам не из-за статьи пришел – я не чувствую за собой вины, которую на меня взваливают, и верю, что справедливость восторжествует. Но если не дать по рукам Меллеку – он еще камень сбросит на дорогу и до тех пор не уймется, пока не утопит в грязи и меня, и Сергея Герасимовича. Ну, за Новченко я не боюсь – даже для Меллека Веллека это орешек крепкий. А мне трудно работать в обстановке интриг, нападений из-за угла.
– Вы хотите, чтобы я, говоря вашими словами, применил топор и лопату и с корнем вырвал сорняк?
То есть убрал Меллека Веллека из коллегии, из министерства? Но это не в моих силах.
– Тогда устройте нам, так сказать, очную ставку на коллегии – и мы вместе дадим ему бой. Последний и решительный.
– А если он не захочет принять этот бой, станет отрицать свою причастность к статье? Министерство ведь не вправе проверять работу газеты, залезать в редакционную кухню. У нас нет возможности проследить, к кому тянется ниточка от этой статьи.
– Значит, вы не видите выхода и не хотите его искать? Тогда я прошу освободить меня от должности начальника Рахметского участка. Какой толк строительству от человека, который, вместо того чтобы заниматься своим прямым делом, будет очищаться от клеветы и отбивать наскоки всяких меллеков веллеков? Я понимаю, Алексей Геннадиевич, жизнь есть борьба. Но нельзя же тратить на нее все время, отведенное для работы!
Замминистра поднялся, обойдя стол, приблизился к Бабалы, положил ему руку на плечо:
– Бабалы Артыкович, не я вас назначил на этот пост – не мне вас и отзывать. По-человечески я вас понимаю. И повторяю еще раз: работайте спокойно, мы не дадим вас в обиду. Не считайте, что в министерстве у вас одни противники; большинство, в том числе к министр, и ваш покорный слуга, уважают и ценят вас как энергичного, мыслящего, честного руководителя. Мы ведем с вами деловые, подчеркиваю, деловые дискуссии – и в то же время вполне на вас полагаемся. Так что потерпите немного, что-нибудь будет предпринято и по отношению к Меллеку Веллеку. Честно говоря, я лично жду, когда он сам себе выроет яму.
К этому должна привести логика развития событий – ведь вы отлично знаете, что для нашего общества цели, побуждения, линия поведения таких, как Меллек Веллек, неорганичны, чужды.
На все это Бабалы нечего было возразить, оставалось только проститься с Алексеем Геннадиевичем и поспешить к Моммы Мергену.
Он шел пешком, и у него было время обдумать разговор с замминистра. Разговор этот не только успокоил Бабалы, но и заставил его по-новому взглянуть на Алексея Геннадиевича. Да, он и осторожен сверх меры, и боязлив. Он не решается в открытую схлестнуться с Меллеком Веллеком. И в конце беседы он по сути пытался оправдать свою пассивность: стоит, мол, подождать, пока Меллек сам не угодит в яму, которую копает другим. Это, конечно, не позиция. Но главное – Алексей Геннадиевич честен. И в нужную минуту способен подняться над самим собой. Он вон и о Новченко говорил доброжелательно, хотя явно его недолюбливает. Почему он настроен против начальника строительства? Потому что тот не дает ему жить спокойно? Пожалуй… Но и это спокойствие, судя по всему, Алексей Геннадиевич готов принести в жертву правде, справедливости. Общий ход его рассуждений понравился Бабалы. Нет, он может опереться и на замминистра, и на Новченко, и на начальника политотдела, и на Зотова – хотя каждый не без греха. Но в главном – все они союзники. Цель у них одна…
И в сознании Бабалы фигура Меллека Веллека, массивная, грозная, начала вдруг уменьшаться в своих размерах, сморщиваться, как проткнутый воздушный шарик. А когда он представил себе весь свой участок, всю стройку, всех друзей, соратников, единомышленников – шарик и вовсе лопнул…
Подходя к дому Моммы Мергена, он уже тревожился только об одном: как-то примет его будущая родня? Он ведь нагрянет без предупреждения, как снег на голову. Да и удобно ли вообще вломиться к ним без предварительной церемонии знакомства, предписанной обычаями? А, к черту эти обычаи. Долг совести велит ему проведать больного. Да и родители Аджап, судя по всему, что он о них знает, не из тех, кто слепо держится за традиционный церемониал.
– Смелее, Бабалы!
На землю уже спускались сумерки, во дворе, где густо теснились деревья, было темно. Ветви, отдавшие людям свои плоды, свешивались как-то умиротворенно и устало. Хотя стояло безветрие, с них – по одному, по два – слетали пожелтевшие листья. От редких цветов исходил слабый сладковатый запах. Осень вступала в свою позднюю пору.
Аджап словно почувствовала появление Бабалы – не успел он ступить на порог, как девушка вышла из дверей ему навстречу. Она даже не удивилась, увидев Бабалы, а, смущаясь, обняла его:
– Ты явился нежданно – как пророк Хыдыр.
– Я беспокоился и за тебя, и за Моммы-ага.
– А я сегодня чуть было не послала тебе телеграмму – чтобы ты приехал.
Во взгляде Бабалы мелькнула тревога:
– Моммы-ага хуже?
– Нет, лучше. Он поправляется. Просто захотелось, чтобы ты был рядом.
– Есть, видно, более надежный вид связи, чем телеграф, – от сердца к сердцу. Ты не отправила телеграмму, а я ее все-таки получил. Любовь не знает расстояний, Аджап.
– Не сглазить бы, не сглазить бы, Бабалы!
– И не боится сглаза! Как говорил Махтумкули, «и светильнику не загореться, если не зажжет его любовь».
Аджап рассмеялась:
– Что-то ты сегодня разливаешься, как соловей. Смотри – не угоди в силок.
– В силки попадают только воробьи. Соловей стремится к розе?
– Ты и впрямь в лирическом ударе. Но довольно шептаться, пошли к нашим. У нас, кстати, твой отец…
– Он говорил мне, что хочет проведать Моммы-ага. Скор же старик на подъем! Меня опередил!
– Ну, что стоишь как вкопанный! Артыка-ага боишься?
