Текст книги "Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев"

Автор книги: Бенедикт Сарнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– Прямо уж глубинный, – насмешливо сказал Тугодум. – В конце концов, мало ли кто на кого похож? В жизни всякое бывает.

– В жизни действительно бывает всякое. Но в литературе такие совпадения всегда несут в себе определенный смысл. За этим сходством Чичикова с Наполеоном стоит определенная авторская мысль. Если угодно – целая философия... Кстати, сходство того или иного своего героя с Наполеоном отмечал не только Гоголь. Вот, например, про главного героя одной из самых знаменитых повестей Пушкина кто-то из персонажей этой повести говорит: "У него профиль Наполеона..." Мысль одного из главных героев "Войны и мира", как стрелка компаса к северу, постоянно обращается к Наполеону. Сперва этот образ притягивает его, потом отталкивает, но отделаться от постоянно преследующих его мыслей об этом великом человеке он не в состоянии... Герой одного из самых знаменитых романов Достоевского идет на кровавое преступление, отравленный преследующими его мыслями о Наполеоне. Он прямо признается в этом девушке, которая его любит: "Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил... Не деньги мне были нужны. Мне надо было узнать тогда, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу? Осмелюсь или не осмелюсь? Тварь я дрожащая, или право имею?"

– Это вы про Раскольникова, – сказал Тугодум. – Это как раз понятно. А вы объясните мне все-таки про Чичикова. Он-то чем похож на Наполеона? И почему вы сказали, что Чичикова нельзя принять в действительные члены Всемирного Сообщества Плутов, а только в почетные?

– Потому что Чичиков – не совсем обыкновенный плут. И его сходство с Наполеоном как раз это и подтверждает Кропоткин, сказавший о Чичикове, что он только принимает различные формы, сообразно условиям места и времени, а по существу принадлежит всем странам и всем временам, был прав только отчасти. На самом деле Чичиков – сын своего времени, своей эпохи. Так же, впрочем, как Джингль и Остап Бендер.

– Но ведь вы же сами сказали, что Остап Бендер – ученик и чуть ли даже не прямой потомок Чичикова, – напомнил мне Тугодум.

– Да, это так, – согласился я – Но с еще большим основанием его можно назвать прямым потомком Джингля. Если угодно, его литературным внуком. Во всяком случае, такая точка зрения однажды была высказана.

– Кем это?

– О, это разговор долгий. Но если тебе интересно...

– Конечно, интересно!

– Ну что ж, я готов. Боюсь только, что разговорами нам с тобой тут не отделаться. Придется провести еще одно небольшое расследование.

ЕЩЕ ОДНО РАССЛЕДОВАНИЕ,

в ходе которого

ОСТАП БЕНДЕР

ЗНАКОМИТСЯ СО СВОИМ ДЕДУШКОЙ

– Что это за книжка у вас? – спросил Тугодум. – Интересная?

– Очень, – ответил я.

– А как называется?

– Называется она так: "Литература – Реальность – Литература". А написал ее академик Лихачев.

– А-а, – протянул Тугодум.

– Ты, кажется, разочарован? – спросил я.

Тугодум промолчал, но по выражению его лица я понял, что угадал.

– Что же именно тебя разочаровало? Название? Или имя автора?

– Да нет, – смутился Тугодум – Я... Просто я сперва подумал, что эта книжка и мне тоже интересна будет. Не только вам.

– По правде говоря, и я на это надеялся, – улыбнулся я.

– Ну вот... А оказалось, что книга специальная. Научная. Мне, значит, она не по зубам. Вот я и...

– Огорчился?

– Ну да.

– И зря, – сказал я. – Книжка хотя и специальная, действительно научная, но из этого еще вовсе не следует, что она так-таки уж совсем не для тебя. Вот, например, как раз сейчас, перед тем как ты вошел, я читал статью Дмитрия Сергеевича Лихачева на ту самую тему, которую мы с тобой в прошлый раз затронули. Она называется – "Литературный дед Остапа Бендера".

На лице Тугодума отразилось изумление.

– Ты, кажется, удивлен?

– Еще бы!

– А что, собственно, тебя так поразило?

– Академик и вдруг про Остапа Бендера пишет, – пожал плечами Тугодум. Вот уж не думал, что академики такими делами занимаются.

– Ты, вероятно, предполагал, что академик должен заниматься чем-то очень специальным и, следовательно, скучным? – спросил я. – Ведь так? Признайся!

– Не обязательно скучным, – смутился Тугодум. – Но уж во всяком случае, не Остапом Бендером.

– Я, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал я. – Тебя смущает несколько сомнительный род занятий Остапа, да и вся его малопочтенная фигура. Верно? Однако разве более почтенная личность Павел Иванович Чичиков? Или Жиль Блаз, герой романа Лесажа? В плутовстве, как мы с тобой уже выяснили, они не уступят великому комбинатору. Однако о каждом из них написаны целые тома солиднейших научных исследований. Академик Лихачев, правда, специалист по древней русской литературе.

– Вот видите! – обрадовался Тугодум.

– И тем не менее я не вижу ничего удивительного в том, что он написал небольшое исследование об Остапе Бендере. Собственно, даже не об Остапе Бендере, а о его литературных предках. В особенности об одном из них: о том, которого он не без основания именует дедом Остапа.

– А-а, я помню, – сказал Тугодум. – Вы мне про это уже говорили. Так это, значит, он высказал такую идею, что литературным предком Остапа Бендера был Джингль?

– Он самый.

– Смотрите-ка! А я долго об этом думал и пришел к выводу, что, в сущности, ничего между ними нет общего. Я имею в виду Джингля и Остапа. Но просто ничегошеньки! Разве только, что оба они слегка как бы это сказать...

– Жуликоваты?

– Вот-вот... Но почему именно Джингль? А не, скажем, Джефф Питерс? Или тот же Чичиков? Или этот ну, кого вы только что назвали... Жиль Блаз? Да любой из членов действительных или почетных – этого самого Всемирного Сообщества Плутов.

– Стало быть, ты с академиком не согласен?

Тугодум почесал в затылке.

– Прямо даже и не знаю, что ответить, – признался он. – Сказать, что не согласен, так вы меня нахалом назовете. Кто, мол, ты такой, чтобы с академиком спорить. Нет, не могу сказать, что не согласен. Боюсь. Но и что согласен с ним, тоже сказать не могу. Врать не буду.

– Ишь ты, какой осторожный стал, – усмехнулся я. – Раньше-то, бывало, все сплеча рубил. Ну ладно, не хочешь спорить с академиком, не надо. Однако, поскольку у тебя есть сомнения в правильности его гипотезы, я предлагаю тебе проверить ее на практике.

– Это как же? – спросил Тугодум.

– Очень просто. Сведем их обоих вместе: предполагаемого деда с предполагаемым внуком. То бишь Джингля с Остапом Бендером. И поглядим, имеются ли у них черты, так сказать, фамильного сходства.

– А как мы это сделаем?

– Все тем же, старым нашим, испытанным способом. С помощью воображения...

Я включил свое воображение, и тотчас же Остап Бендер явился передо мною и Тугодумом во всем своем великолепии. Он то ли не заметил нас, то ли нарочно хотел проскочить мимо, оставаясь незамеченным. Но я не дал ему улизнуть, крикнув ему вслед:

– Остап Ибрагимович! Куда же вы?

– Да, это я – обернулся он. – Кто меня узнал?.. А, это вы! И ваш верный оруженосец, конечно, тоже с вами?

– Да, я тоже здесь. Здравствуйте, – приветствовал его Тугодум.

– Здравствуй, приятель! – облегченно вздохнул Остап. – При виде знакомых лиц сразу отлегло от сердца, – пояснил он. – Не люблю, знаете ли, когда меня неожиданно окликают, да еще по имени-отчеству. Предпочитаю хранить инкогнито.

– Ну, нас-то вы можете не стесняться, – сказал Тугодум. – Мы про вас знаем все.

– Все не все, но, во всяком случае, довольно много, – уточнил я. Знаем даже нечто такое, чего, быть может, вы и сами про себя не знаете.

– Не смешите меня, как говаривала, бывало, моя приятельница, незабвенная Эллочка Щукина, – улыбнулся своей ослепительной улыбкой Остап. Что можете вы знать про меня такого, чего не знал бы я сам?

– Дело в том, – объяснил я, – что мы с моим юным другом решили заняться расследованием вашей родословной.

– Расследованием? – нахмурился Остап – Это вам, право, не к лицу. Расследованиями пусть занимается Уголовный розыск. А поскольку я, как вам известно, свято чту Уголовный кодекс, Угрозыску заниматься моей особой тоже ни к чему.

– Да нет, – успокоил его Тугодум. – Мы совсем про другое. Просто мы случайно узнали, кто был ваш дедушка.

– Мой дедушка? – изумился Остап.

– Именно так, – подтвердил я. – И если вы не возражаете, мы могли бы даже вас с ним познакомить.

– Знаете что? – сказал Остап. – Плюньте вы на это дело, дорогой товарищ.

– Как плюнуть? – обиделся Тугодум.

– Слюной, – пояснил Остап. – Как плевали до эпохи исторического материализма. Ничего у вас из этого не выйдет.

– Почему вы так думаете? – спросил я.

– Вам, как людям своим, я могу открыть эту маленькую семейную тайну. У меня не было деда. Если говорить откровенно, у меня не было даже отца. Знаю, знаю, вы сейчас спросите: а как же ваш знаменитый папа, турецко-подданный, о котором вы прожужжали нам все уши. Увы, увы. И папы тоже не было. Вам, как людям своим, могу признаться: я его выдумал. Вы знаете, чем я отличаюсь от пустого портсигара? Не знаете? Сейчас объясню. Пустой портсигар – без па-пи-рос. Верно? А я и без папи рос, и без мами рос. Так-то, братцы. Я круглый сирота.

– И папа, и мама, надо полагать, все-таки были, – улыбнулся я. – Вы, вероятно, хотели сказать, что сами не знаете, кто были ваши родители?

– Вот именно, – кивнул Остап. – Не знаю и не думаю, чтобы кто-нибудь другой мог узнать что-нибудь достоверное про моих папу и маму. А уж тем более про моих дедушку и бабушку.

– Вы не совсем правильно нас поняли, Остап Ибрагимович, – сказал я. Речь идет о вашем дедушке гм... по другой линии.

– Ах, вот оно что! – усмехнулся Остап. – Вы, очевидно, намекаете на то, что в минуту жизни трудную я некоторое время вынужден был выдавать себя за сына лейтенанта Шмидта? Уж не с папой ли легендарного героя вы хотите меня познакомить? Он разве жив? Это действительно было бы конгениально! Одна беда, по самому скромному подсчету таких внуков, как я, у почтенного старца оказалось бы по меньшей мере несколько сотен.

– Нет-нет, – живо возразил я. – Речь идет совсем не об этом. Мы хотим познакомить вас с вашим, если можно так выразиться, литературным дедом. Дело в том, что вашим происхождением заинтересовался один крупный ученый.

– Академик! – вставил Тугодум.

– Ай-яй-яй! – огорчился Остап. – Вот незадача!

– Вы, кажется, обеспокоены? – спросил я.

– Естественно! – ответил великий комбинатор – Не люблю привлекать внимание к своей скромной персоне. Ни к чему мне это, ей-Богу! Сегодня мной заинтересовалась Академия наук, а завтра, глядишь, заинтересуется милиция.

– Не бойтесь, Остап Ибрагимович, – поспешил я его успокоить. – С этой стороны вам ничто не грозит. Ученый, о котором я говорю, выдвинул предположение, что вы появились на свет не вполне... гм... самостоятельно.

– Само собой, – не стал возражать Остап. – Я этого никогда не отрицал. Посильную помощь в этом деле мне оказали мои друзья Илья Арнольдович Ильф и Евгений Петрович Петров.

– Есть основания предполагать, – осторожно начал я, – что и они тоже действовали не вполне самостоятельно. А именно: создавая вас, они, в свою очередь, вдохновлялись другим литературным персонажем...

– Понимаю! – сообразил Остап. – И он-то, стало быть, и есть мой дедушка?

– Совершенно верно.

– Может быть, вы откроете мне его имя?

– Разумеется! Его зовут...

Но прежде чем я успел выговорить имя Джингля, обладатель этого громкого имени, словно бы соткавшийся вдруг из воздуха, подмигнул мне и приложил палец к губам.

– О нет, сэр! – заговорил он в свойственной ему отрывистой, лаконичной манере. – Никаких имен! Инкогнито! Полнейшее инкогнито! У меня славное, доброе имя, но широкой публике оно не должно быть известно. Джентльмен из Лондона. Знатный путешественник. Вот и все. На первый раз этого вполне достаточно.

– Как видите, Остап Ибрагимович, – повернулся я к Остапу, предположение, что мистер Джингль... Надеюсь, мне нет нужды представлять его вам... Как видите, предположение, что этот господин состоит с вами в кровном родстве, вовсе не лишено оснований. Как и вы, он не любит громкой огласки. Как и вы, предпочитает хранить инкогнито.

– Ну, этого, пожалуй, еще недостаточно, чтобы я признал его своим дедом, – возразил Остап.

– И я тоже, сэр, – запротестовал и Джингль. – Первого встречного проходимца признать внуком! Слуга покорный, сэр! Как бы не так! К тому же я холост. Никогда не имел детей. Тем более внуков. Не расположен. Весьма.

– Погодите, друзья мои, – поднял я ладони, утихомиривая петушившихся родственников. – Не торопитесь. Как говорится, еще не вечер. Для начала хоть приглядитесь друг к другу. Ваша внешность...

Остап надменно и даже слегка презрительно оглядел Джингля.

– Уж не хотите ли вы сказать, – усмехнулся он, – что своей внешностью я напоминаю этого тщедушного субъекта?

– Остап Ибрагимович! – предостерегающе поднял я руку. – Не оскорбляйте мистера Джингля. Не забывайте, что он ваш...

– Да, да, да, я это уже слышал, – прервал меня Остап. – Он мой дедушка. Однако он на вид ничуть не старше меня. Если это и впрямь мой дед, для своих лет он удивительно хорошо сохранился.

– Литературные герои не старятся, – объяснил я. – Они навсегда остаются в том возрасте, в каком впервые предстали перед читателем. Мистеру Джинглю, как и вам, ровно тридцать три года. Что же касается вашего внешнего сходства с ним...

– Да, да, я хотел бы послушать, – иронически поклонился нам Остап. – В чем именно вы углядели это мифическое сходство?

– Разумеется, не в чертах лица, – признался я. – И не в телосложении. Ваш всемирно известный медальный профиль...

– Вот именно! – самодовольно усмехнулся Остап.

– Ваша фигура атлета, ваша мощная шея, – продолжал я умасливать великого комбинатора, – все это и в самом деле не слишком напоминает облик мистера Джингля, который, по правде говоря, и в самом деле весьма хрупкого телосложения.

Тут настал черед обидеться Джинглю.

– На внешность не жалуюсь, – горделиво вскинулся он. – Изящен. Строен. Красив. Тысячи побед. Француженки. Испанки. Итальянки. Не говоря о соотечественницах. Прелестные создания. Волосы. Черные как смоль. Глаза. Стройные фигуры. Красавицы. Все от меня без ума.

– Вы, стало быть, довольны своей внешностью, мистер Джингль? – уточнил я.

– Весьма, – подтвердил он.

– Ну вот, Остап Ибрагимович, – повернулся я к Остапу. – Вот еще одна черта, роднящая вас с вашим литературным дедом. Впрочем, мы условились, пока не касаться ваших душевных качеств, а сосредоточить свое внимание лишь на вашей внешности. Начнем с костюма. Взгляните на его костюм!

Остап внимательно оглядел непрезентабельный костюм Джингля.

–Да-а, – пренебрежительно протянул он. – Костюмчик этот знавал, я думаю, лучшие дни. Грязный, выцветший, весь какой-то обтерханный. Впрочем, даже если бы он был только что с иголочки, он все равно сидел бы на этом франте весьма дурно, ибо, согласитесь, что сшит он был на паренька куда более низкорослого, и даже еще более щуплого. Глядите, да ведь он вот-вот лопнет у него на спине!

– Верно, – удовлетворенно кивнул я. – Но ведь совершенно то же самое можно сказать и про ваш костюм. Ваш узкий, в талию, зеленый пиджак заметьте, Остап Ибрагимович, зеленый, точь-в-точь как и фрак мистера Джингля – тоже трещит на ваших могучих плечах.

Остап не стал спорить против очевидности.

– Ну что ж, – легко согласился он. – Я, пожалуй, готов признать, что зеленый фрак мистера Джингля – дедушка моего зеленого пиджака. Но от этого еще довольно далеко до того, чтобы я признал самого мистера Джингля моим предком по прямой линии.

– В самом деле, – поддержал его Тугодум. – Подумаешь, велика важность: у этого зеленый костюм и у того то же. Просто совпадение, вот и все!

– Одно совпадение, конечно, еще ни о чем не говорит, согласился я. – Но что-то уж больно много тут таких совпадений. Взгляни, – обратился я к Тугодуму. – На мистере Джингле – зеленый фрак, желтые ботинки, голубой жилет. И на Остапе Ибрагимовиче тоже: зеленый костюм, лаковые штиблеты апельсинового цвета и голубой гарусный жилет.

– Пардон! – вмешался Остап. – Жилет я только что приобрел у своего компаньона, предводителя команчей. Еще вчера этого жилета на мне не было.

– Однако сейчас, – сказал я, – он красуется на вашей великолепной фигуре и своим ярко-голубым цветом лишь еще больше оттеняет ваше несомненное фамильное сходство с мистером Джинглем. Впрочем, я готов допустить, что жилет и штиблеты – это тоже всего лишь случайное совпадение. Пойдем дальше... Мистер Джингль! Вы ведь едете из самого Лондона, не так ли? Где же ваш чемодан?

– Что? – вздрогнул Джингль. – Чемодан?.. Со мною вот пакет в оберточной бумаге, и только. Остальной багаж идет водой. Ящики заколоченные. Величиной с дом. Тяжелые. Чертовски тяжелые.

– А ваш багаж, Остап Ибрагимович? – обернулся я к Остапу. – Без сомнения, он тоже движется отдельно от вас, надо полагать, малой скоростью?

– О нет! – легко парировал Остап. – На этот раз я путешествую налегке. Мне необходимо нынче же вечером быть в Москве. Спешу на заседание Малого Совнарокома.

– Понимаю, понимаю, – улыбнулся я. – А чем вы объясните такую интересную подробность вашего туалета: у вас шея несколько раз обернута старым шерстяным шарфом. И у мистера Джингля... взгляните!.. у него тоже фрак застегнут до самого подбородка, а шея обернута каким-то ветхим галстуком. Что бы это могло значить?

– Только то, – быстро нашелся Остап, – что мистер Джингль, как и я, большой модник. Вероятно, в его времена обертывать шею на этот манер тоже считалось большим шиком. Не правда ли, старина? – обратился он к Джинглю.

Джингль тут же находчиво подыграл ему:

– Совершенно верно, сэр! Всегда был щеголем. Люблю хорошо одеться. Большой оригинал!

– А может быть, дело объясняется проще? – подмигнул я Джинглю. – Может быть, ваш галстук, так же как шарф гражданина Бендера, предназначен исключительно для того, чтобы скрыть отсутствие рубашки? Кстати, Остап Ибрагимович, – обернулся я к Остапу, – под вашими великолепными апельсиновыми штиблетами я совсем не вижу носков. Это что, тоже веление моды?

Что-что, а признавать поражение Остап умел.

– Ну что ж, – согласился он. – Не скрою. Вы меня прижали. В данный исторический момент я действительно на мели. Но мы с моим компаньоном, предводителем команчей, затеваем миллионное дело, и скоро я буду богат, как крез. А пока... Пока у меня имеется одна недурная дебютная идея.

– Какая? – поинтересовался я.

– Выгодная женитьба, – сказал Остап. – На худой конец я даже мог бы сделаться многоженцем и спокойно переезжать из города в город, таская за собой новый чемодан с захваченными у дежурной жены ценными вещами.

При этих словах Джингль оживился.

– Блестящая мысль! – воскликнул он. – Недавно поступил таким же образом. Пожилая леди. От меня без ума. Красивый молодой человек. Любовь с первого взгляда. Сто фунтов отступного. Я свободен как ветер. Можно опять начинать сначала.

– Сто фунтов это огромные деньги, – завистливо вздохнул Остап. – Мне, к сожалению, не так повезло. У последней своей жены, мадам Грицацуевой, я позаимствовал всего лишь золотую брошь со стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек и чайное ситечко. Что и говорить, улов небогатый. Но зато я тоже свободен как ветер. И тоже могу начать все сначала. Послушай, дедушка! А что, если мне бросить своего предводителя команчей на произвол судьбы – пусть сам возится со своими сомнительными бриллиантами. А мы с тобой откроем акционерное общество по обольщению пожилых невест. Будем работать на пару. Ты, я вижу, парень не промах. Похоже, что мы с тобою и впрямь родственники!

– Так вы, значит, все-таки признаете его своим дедом? – спросил Тугодум.

– Пожалуй, – согласился Остап. – Но при условии, что вы признаете, что главными своими достижениями я все таки обязан не ему, а...

– Разумеется, мы это признаем, – прервал его я. – Всем лучшим, что в вас есть, вы прежде всего, конечно, обязаны своим создателям – Илье Ильфу и Евгению Петрову.

– Это уж само собой, – недовольно поморщился Остап. – Но я, по правде говоря, имел в виду не их, а...

– Кого же! – не выдержал Тугодум.

– Себя, друг мой. Исключительно самого себя.

– Но ведь не станете же вы отрицать, – разгорячился Тугодум, – что это именно они, Ильф и Петров, сделали вас таким, какой вы есть!

– Они-то они! – усмехнулся Остап. – Но если бы вы знали, чего мне это стоило! Я действовал то хитростью, то напором. Я пускал в ход все свое обаяние, добиваясь от них...

– Чего! – снова не выдержал Тугодум. – Чего вы от них добивались! Остап улыбнулся:

– Того, чего добивался друг моего детства Коля Остен-Сакен от подруги моего же детства Инги Зайонц. Он добивался любви. И я добивался любви. И наконец, добился. Илья Арнольдович и Евгений Петрович полюбили меня. Хоть и не сразу, но полюбили. И пошли мне навстречу. Вот и выходит, что всем блеском своего нестерпимого обаяния я обязан не предку моему, мистеру Джинглю, и не создателям своим – господам Ильфу и Петрову, а исключительно самому себе. Как принято говорить в таких случаях, я сам кузнец своего счастья! Вы, кажется, хотите оспорить этот несомненный факт? – обратился он ко мне.

– Нет-нет, что вы! Даже и не думаю, – поспешно уверил его я.

– То-то! – самодовольно ухмыльнулся Остап. – Адье, господа! Оревуар! Спешу на заседание Малого Совнаркома!

– Надо же! – сказал Тугодум, когда мы с ним остались одни. – Его послушать, так выйдет, что это вовсе не Ильф с Петровым, а он сам написал и "Двенадцать стульев", и "Золотой теленок"... А вы тоже хороши! – укорил он меня. Сделали вид, что во всем с ним согласны...

– Что значит сделал вид? Я действительно во многом с ним согласен. Кое-что он, конечно, слегка преувеличил...

– Ха-ха! "Кое-что", "слегка", – передразнил меня Тугодум. – Да вы что! Шутите, что ли?

– И не думаю. Можешь мне поверить: роль Остапа Бендера в создании этих двух знаменитых романов была действительно велика. Впрочем, если ты не веришь мне, так, может быть, поверишь одному из создателей "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка"...

Я снял с полки пятый том собрания сочинений И. Ильфа и Е. Петрова, раскрыл его на заранее заложенной странице и протянул Тугодуму:

– На-ка вот! Прочти!

ЕВГЕНИЙ ПЕТРОВ. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ ИЛЬФЕ

Остап Бендер был задуман как второстепенная фигура, почти что эпизодическое лицо. Для него у нас была приготовлена фраза, которую мы слышали от одного нашего знакомого бильярдиста: "Ключ от квартиры, где деньги лежат". Но Бендер стал постепенно выпирать из приготовленных для него рамок. Скоро мы уже не могли с ним сладить. К концу романа мы обращались с ним, как с живым человеком, и часто сердились на него за нахальство, с которым он пролезал почти в каждую главу.

– Ну? И что вы этим хотите сказать? – недоверчиво спросил Тугодум, дочитав до конца этот, отмеченный мною отрывок из воспоминаний Евгения Петрова.

– Прежде всего, – начал я, – что Остап Бендер был задуман авторами как второстепенная фигура, а стал фигурой центральной. Едва ли даже не главной. И все это исключительно благодаря своей настойчивости, своему бешеному напору. Или, если угодно, своему нахальству, как выразился Евгений Петрович Петров.

– Но ведь это же он не всерьез! Это просто шутка! – возмутился Тугодум.

– Как тебе сказать. В каждой шутке, как известно, есть доля правды. А здесь, уж поверь мне, эта доля очень велика... Итак, мы остановились на том, что благодаря своему нахальству Остап Бендер из второстепенных персонажей романа, каким он был задуман, вышел в главные. Но это еще не все. С большой долей уверенности мы можем утверждать, что задуман он был сперва как фигура не слишком привлекательная.

– То есть как герой отрицательный? – перевел это на понятный ему язык Тугодум.

– Ну, если хочешь, можно сказать и так, – поморщился я. – Хотя, по правде говоря, я не люблю этого деления литературных героев на отрицательных и положительных.

– А почему?

– Это долгий разговор, – ответил я, – и мы к нему обязательно вернемся. А сейчас не будем отвлекаться от нашего друга Остапа. Итак, задуман он был как персонаж, пользуясь твоей терминологией, сугубо отрицательный.

– А вышел, по-вашему, положительный? – насмешливо осведомился Тугодум.

– Отбросим эти примитивные понятия: "положительный", "отрицательный". Важно другое, – сказал я. – Вот небольшой отрывок, из которого ясно видно, как представляли себе авторы "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка" роль и место Остапа Бендера в тогдашней советской действительности. Прочти эти несколько строк!

Сняв с полки книгу, я быстро нашел нужное место и протянул ее Тугодуму.

ИЗ РОМАНА ИЛЬИ ИЛЬФА И ЕВГЕНИЯ ПЕТРОВА

"ЗОЛОТОЙ ТЕЛЕНОК"

К Гряжскому шоссе "Антилопа" подошла под все усиливающийся рокот невидимых пока автомобилей. Едва успели свернуть с проклятой магистрали и в наступившей тишине убрать машину за пригорок, как раздались взрывы и пальба моторов и в столбах света показалась головная машина. Жулики притаились в траве у самой дороги и, внезапно потеряв обычную наглость, молча смотрели на проходящую колонну.

Полотнища ослепительного света плескались на дороге. Машины мягко скрипели, пробегая мимо поверженных антилоповцев. Прах летел из-под колес. Протяжно завывали клаксоны. Ветер метался во все стороны. В минуту все исчезло, и только долго колебался и прыгал в темноте рубиновый фонарик последней машины.

Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями.

Искателям приключений остался только бензиновый хвост. И долго еще сидели они в траве, чихая и отряхиваясь.

– Ну как? – спросил я, когда Тугодум дочитал этот отрывок до конца. Соответствует эта картина твоему представлению о личности Остапа Бендера? О его месте в жизни?

– Я не понимаю, про что вы спрашиваете, – признался Тугодум.

– А ты вдумайся в смысл этой зарисовки. Мелкие жулики робко прячутся в канаве, а настоящая жизнь, радостно трубя, мчится мимо них, обдавая их запахом бензина и дорожной грязью. Это ведь картина символическая! Так вот: как, по-твоему, соответствует она реальной расстановке сил в романах Ильфа и Петрова?

– Пожалуй, что нет. Не соответствует, – после минутного раздумья ответил Тугодум.

– Вот и мне кажется, что не соответствует, – сказал я. – В этом эпизоде, который мы с тобою сейчас вспомнили, Остап предстает перед нами как предводитель компании мелких жуликов, путающихся на дороге и мешающих движению светлой и прекрасной, полноценной, настоящей жизни, которой якобы живет весь советский народ. Но если бы это было действительно так, мы, читатели, должны были бы желать, чтобы все жульнические планы Остапа провалились. Чтобы он, как сказано об этом в финале второго романа, и в самом деле "переквалифицировался в управдомы", то есть нашел свое место в этой "настоящей" жизни. Однако нам почему-то смертельно этого не хочется. И такой исход, надо думать, тебя бы сильно разочаровал, ведь верно же?

– Еще бы! – сказал Тугодум.

– А почему? Подумай!

– Ну... – замялся Тугодум. – Я думаю, потому что управдом – это как-то мелко для такого человека.

– Ну, не в управдомы, а... ну, я не знаю... допустим, если бы он стал инженером вроде того молодого человека, за которого выходит замуж Зося Синицкая...

– "Фемиди-Немезиди"? – засмеялся Тугодум.

– Вот-вот! Тогда бы Зося вышла не за него, а за Остапа, и они образовали бы дружную, образцовую советскую семью, и были бы счастливы, и вместе строили бы новую, прекрасную жизнь...

– И она покупала бы ему носки с двойной пяткой, – насмешливо сказал Тугодум.

– А что в этом плохого? – спросил я.

– Не знаю. Скучно как-то, – сказал Тугодум. – Разве Остап для такой жизни годится?

– Вот! – обрадовался я. – Вот сейчас ты, как говорится, золотое слово молвил. В том-то вся и штука, что Остап для такой жизни не годится. И не потому, что он хуже тех, кто готов ею довольствоваться...

– А потому, что лучше?

– Да нет! Просто потому, что он – другой. Обрати внимание. Содержанием обоих романов Ильфа и Петрова стала погоня за деньгами. И в первом, и во втором романе Остап Бендер предстает перед нами как человек, для которого эта погоня – главная цель его существования. Может даже создаться впечатление, что весь смысл своей жизни он видит только в обладании "золотым тельцом". Это вроде бы даже подтверждается шутливой эпитафией, которую помнишь? – он сам себе сочиняет...

– "Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка", вспомнил и процитировал Тугодум.

– Вот-вот!.. Но на самом деле эта ироническая эпитафия неверна. На самом деле Остап – не стяжатель. Он художник. Главное для него – не деньги, не результат этой бешеной погони, а сам ее процесс. Не сам клад нужен ему, а именно вот этот бешеный азарт добывания клада, вся эта увлекательная, хитроумная игра, с ее с ходу импровизируемыми поворотами, вдохновенными озарениями и экспромтами... На самом деле стяжатель не Остап, а – Корейко. Он, может быть, для того и выведен в романе, чтобы читатель резче ощутил, как разительно не похожи они – серый, тусклый стяжатель и ослепительный, фонтанирующий искрометными идеями великий комбинатор.

– Ну, положим, – засомневался Тугодум. – Гонится то он все-таки за миллионом.

– Да, гонится. Но сравни его с Александром ибн Ивановичем. Тот наслаждается самим фактом обладания своими миллионами. А Остапу, когда цель достигнута, когда миллион уже у него в руках, это обладание вожделенным богатством не приносит счастья. Потому что оно не насыщает его душу. Не зря – помнишь? – он даже порывается в какой-то момент отослать этот свой миллион Председателю Государственного банка.

– Но ведь не отослал же! Тут же спохватился и кинулся назад за своим чемоданчиком.

– Верно, – согласился я. – Но в тусклой душе Александра Ивановича Корейко такой порыв не мог бы даже и возникнуть!

– Я понимаю, – задумался Тугодум. – Вы хотите сказать, что Остап по своей природе не жулик. Что жуликом он стал случайно, потому что не нашел своего настоящего места в жизни.

– Ты совершенно правильно меня понял, – сказал я.

– Хорошо. Допустим, вы правы! Остап не стяжатель, не приобретатель, как Чичиков. Но кто же он тогда? "Великий комбинатор" – это ведь не профессия?

– Вот это интересный вопрос! Ответить на него не так то просто, поэтому я начну издалека. Был в России такой замечательный писатель – Василий Васильевич Розанов. Человек он был, мягко говоря, весьма консервативных взглядов. Так называемых революционных демократов Чернышевского, Добролюбова и прочих – терпеть не мог. Сочинения их считал величайшим злом для России. Сравнивал этих писателей с гнойной мухой, сидящей на спине быка, везущего тяжелый воз. И вот этот самый Розанов написал однажды про ненавистного ему Чернышевского такое: