Текст книги "Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев"

Автор книги: Бенедикт Сарнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

ИЗ ДРАМЫ Л. Н. ТОЛСТОГО "ЖИВОЙ ТРУП.

Федя. Я негодяй. Но есть вещи, которые я не могу спокойно делать. Не могу спокойно лгать.

Князь Абрезков. Я вас тоже не понимаю. Вы, способный, умный человек, с такой чуткостью к добру, как это вы можете увлекаться, можете забывать то, что сами от себя требуете? Как вы дошли до этого, как вы погубили свою жизнь?

Федя (пересиливает слезы волнения). Вот уже десять лет я живу своей беспутной жизнью. И в первый раз такой человек, как вы, пожалел меня. Спасибо вам. Как я дошел до своей гибели? Во-первых, вино. Вино ведь не то что вкусно. А что я ни делаю, я всегда чувствую, что не то, что надо, и мне стыдно. Я сейчас говорю с вами, и мне стыдно. А уж быть предводителем, сидеть в банке – так стыдно, так стыдно... И только, когда выпьешь, перестанет быть стыдно.

– Как видишь, – сказал я, когда Тугодум прочел это признание Феди Протасова, – Федя тоже не так прост. И в чем-то он даже похож на Льва Николаевича: так же, как тот, мучается фальшью, ложью той жизни, которая его окружает. Оттого и пьет... Пойми, я вовсе не утверждаю, что Федя Протасов двойник Льва Толстого. Но что-то от себя самого, от собственного душевного опыта Толстой в этого своего героя все-таки вложил... Ну, как? Понял теперь, почему Толстому понадобилось, чтобы вся эта история происходила в его пьесе не с обыкновенным пьянчужкой вроде Гимера, а с таким человеком, как Федя Протасов?

– Понял, – сказал Тугодум. – Потому что так ему было легче выразить через эту историю свою главную мысль. Верно?

– Не совсем. Правильнее было бы сказать, что он выяснял для себя эту свою главную мысль, доискивался, докапывался до нее, разворачивая в своем воображении историю Феди Протасова, вживаясь в его образ. Ты ведь слышал, наверно, такое выражение: "Искусство – это мышление в образах"?

– Ну да. Конечно, слышал.

– И как ты это понимаешь!

– Ну, ученый, например, выражает свои мысли понятиями. А художник, писатель, драматург – образами.

– В общем, верно, – согласился я. – Но такое определение не исключает, что писатель, – романист или драматург, – как бы воплощает в образы, иллюстрирует образами некую заранее известную ему мысль.

– А разве это не так?

– Нет конечно! В том-то вся и штука, что он мыслит образами, а не облекает готовую мысль в образную форму.

– Какая разница? – сказал Тугодум. – Что в лоб, что по лбу.

– Разница огромная, – сказал я. – Прочти-ка внимательно вот это письмо. Я думаю, оно многое тебе объяснит.

ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО Н. Н. СТРАХОВУ

26 апреля 1876 года

Если же бы я хотел сказать словами все то, что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, который я написал, сначала. Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя; а можно только посредственно – словами описывая образы, действия, положения.

Одно из очевиднейших доказательств этого для меня было само убийство Вронского, которое вам понравилось. Этого никогда со мной так ясно не бывало. Глава о том, как Вронский принял свою роль после свидания с мужем, была у меня давно написана. Я стал поправлять ее и совершенно для меня неожиданно, но несомненно, Вронский стал стреляться. Теперь же для дальнейшего оказывается, что это было органически необходимо.

– Про Вронского вы мне это уже читали, – сказал Тугодум.

– Верно. Но тогда я отметил только одну сторону дела: то, что самоубийство Вронского явилось для Толстого полной неожиданностью. А сейчас хочу обратить твое внимание на другое. Смотри: Толстой говорит, что лишь потом, много позже для него стало ясно, что самоубийство Вронского было, как он выразился, органически необходимо для дальнейшего. А в тот момент, когда он это самоубийство описывал, он сам этого еще и не предполагал... Вот и с "Живым трупом", я думаю, это было так же. Начиная претворять этот свой замысел в сюжет, Толстой еще и сам толком не знал, как он сложится – этот самый сюжет его пьесы.

– И вот это и есть мышление образами? – спросил Тугодум.

– Ну да, – сказал я. – Мыслить образами – это, собственно, и значит мыслить сюжетно.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ

ХУДОЖНИК МЫСЛИТ...

Вернемся к уже знакомой нам формуле: "Искусство – это мышление в образах". Это определение постоянно встречается в статьях Белинского. (Кстати, это именно он ввел в русскую литературу само понятие образа.)

"Философ, – писал Белинский, – говорит силлогизмами, поэт – образами".

Из этого определения как будто бы вытекает, что конечная цель у мыслителя (философа) и художника – одна: она состоит том, чтобы как можно лучше, убедительнее, доказательнее выразить некую идею. Разница – лишь в форме ее выражения.

Многие писатели и поэты именно так и представляли смысл своей художественной работы.

ИЗ СТАТЬИ В. В. МАЯКОВСКОГО

"ЭТУ КНИГУ ДОЛЖЕН ПРОЧЕСТЬ КАЖДЫЙ"

"Да здравствует социализм!" – под этим лозунгом строит новую жизнь политик.

"Да здравствует социализм!" – этим возвышенный, идет под дула красноармеец.

"Днесь небывалой сбывается былью социалистов великая ересь" – говорит поэт.

Если бы дело было в идее, в чувстве – всех троих пришлось бы назвать поэтами. Идея одна. Чувство одно.

Разница только в способе выражения.

Понятие "образ" является общим для всех – самых разных – видов искусства. Оно приложимо и к музыке, и к архитектуре. Но с наибольшей очевидностью, с наибольшей наглядностью образная природа искусства проявляется в живописи, в театре, в кино и, разумеется, в художественной литературе.

Именно литература являет нам великое множество примеров, показывающих, что художественный образ – это не просто отражение или воссоздание средствами искусства некой жизненной реальности, но прежде всего запечатленная, воплощенная в этом художественном отражении реальности авторская мысль.

Особенно ясно это видно на примере тех художественных образов, имена которых стали нарицательными. Взять, скажем, таких литературных героев, как Гамлет, Дон-Кихот, Тартюф, Плюшкин, Собакевич, Манилов, Обломов... Совершенно очевидно, что в каждом из них выражена некая идея, определенный взгляд художника на изображаемую им действительность, а в иных случаях даже приговор его этой действительности или некоторым свойствам человеческой натуры. Недаром от имен таких литературных героев образовались даже понятия, которыми мы постоянно пользуемся для оценки или определения тех или иных жизненных явлений: "Маниловщина", "Обломовщина", "Гамлетизм", "Донкихотство".

Однако из того, что художественный образ всегда выражает некую авторскую мысль, ни в коем случае не следует, что образ это – знак, иероглиф. Или, говоря проще, – иллюстрация, своего рода наглядное пособие, созданное и существующее исключительно для выражения той или иной – пусть даже важной и безусловно правильной мысли.

А дело, к сожалению, очень часто представлялось и изображалось (да и сейчас еще порой изображается) именно вот таким образом.

В 1934 году И. Ильф и Е. Петров сочинили и опубликовали юмористический рассказ "Разговоры за чайным столом". В сущности, это был даже не рассказ, а фельетон, в котором довольно зло высмеивались некоторые характерные черты преподавания разных предметов (географии, истории, литературы) в тогдашней советской школе.

ИЗ РАССКАЗА И. ИЛЬФА И Е. ПЕТРОВА

"РАЗГОВОРЫ ЗА ЧАЙНЫМ СТОЛОМ"

Разговор обычно начинал папа.

– Ну, что у вас нового в классе? – спрашивал он.

– Не в классе, а в группе, – отвечал сын. – Сколько раз я тебе говорил, папа, что класс – это реакционно-феодальное понятие.

– Хорошо, хорошо. Пусть группа. Что же учили в группе?

– Не учили, а прорабатывали. Пора бы, кажется, знать.

– Ладно, что же прорабатывали?

– Мы прорабатывали вопросы влияния лассальянства на зарождения реформизма.

– Вот как! Лассальянство?.. Ну, а по русскому языку что сейчас уч... то есть прорабатываете?.. Кто написал "Мертвые души"?.. Не знаешь? Гоголь написал. Гоголь.

– Вконец разложившийся и реакционно настроенный мелкий мистик... обрадованно забубнил мальчик.

– Два с минусом! – мстительно сказал папа. – Читать надо Гоголя, учить надо Гоголя, а прорабатывать будешь в Комакадемии лет через десять. Ну-с, расскажите мне, Ситников Николай, про Нью-Йорк.

– Тут наиболее резко, чем где бы то ни было, – запел Коля, выявляются капиталистические противоре...

– Это я сам знаю. Ты мне скажи, на берегу какого океана стоит Нью-Йорк?

Сын молчал.

– Сколько там населения?

– Не знаю.

– Где протекает река Ориноко?

– Не знаю.

– Кто была Екатерина Вторая?

– Продукт.

– Как продукт?

– Я сейчас вспомню. Мы прорабатывали... Ага! Продукт эпохи нарастающего влияния торгового капита...

– Ты скажи, кем она была? Должность какую занимала?

– Этого мы не прорабатывали.

– Ах, так! А каковы признаки делимости на три?

– Вы кушайте, – сказала сердобольная мама. – Вечно у них эти споры.

– Нет, пусть он мне скажет, что такое полуостров? – кипятился папа. Пусть скажет, что такое Куро-Сиво? Пусть скажет, что за продукт был Генрих Птицелов?

Это, конечно, был шарж. Карикатура. И как во всякой карикатуре здесь имело место некоторое преувеличение. Преподавание географии, а тем более таких наук, как физика, химия, алгебра, геометрия, тригонометрия, и в 30-е годы в советских школах велось не так уж плохо: стране нужны были грамотные инженеры и техники. А какой же инженер без знания физики и тригонометрии!

Хуже обстояло дело с историей.

А с литературой – совсем плохо.

Тут Ильф и Петров, пожалуй, даже и не сгустили краски. Тут у них никаким преувеличением даже и не пахло.

Гоголь и в самом деле числился тогда "реакционно настроенным мистиком". Толстой – выразителем настроений патриархального крестьянства И Онегин был "продукт". И Печорин – "продукт" И Обломов – "продукт".

ИЗ ВОСЬМОГО ТОМА "ЛИТЕРАТУРНОЙ ЭНЦИКЛОПЕДИИ",

ВЫШЕДШЕГО В СВЕТ В 1934 ГОДУ

ОБЛОМОВЩИНА – отображенное Гончаровым явление помещичьего строя эпохи распада крепостничества в России...

Термин "ОБЛОМОВЩИНА" введен Гончаровым в романе "Обломов", главный персонаж которого, давший имя роману, является порождением старого патриархально-поместного уклада... Социальные корни ОБЛОМОВЩИНЫ уходят в крепостное, технически отсталое, почти натуральное дворянское хозяйство. Обломовцы глухи были к политико-экономическим истинам о необходимости быстрого и живого обращения капиталов, об усиленной производительности и мене продуктов"... Хозяйство велось в условиях грубой эксплоатации крестьянина, средствами примитивной техники, в обстановке еще не растраченных природных богатств. Отсталая экономика обломовского хозяйства создавала почву для примитивных общественных и бытовых отношений, содержанием которых являлась крепостническая эксплоатация. Лень, развращавшая и дворовых, моральная и умственная косность – основные качества Обломова, выросшие на почве социально-экономической отсталости и классового паразитизма крепостничества.

С того времени, как был написан процитированный выше фельетон Ильфа и Петрова и эта статья из "Литературной энциклопедии" (а написаны они были в одном и том же, 1934 году), утекло много воды. Множество перемен произошло за минувшие с той поры годы в жизни нашей школы.

"Группы" стали опять называться "классами". Одно время ввели даже, как в старых русских гимназиях, раздельное обучение. Школьников и школьниц обрядили в форму, неотличимую от старой, дореволюционной, гимназической. Потом раздельное обучение и гимназическую форму отменили. Потом... Но не будем вспоминать все, что случилось в жизни нашей школы за прошедшие с той поры шесть десятков советских лет. Перенесемся сразу в нынешнее, наше время.

Передо мною книга, вышедшая в свет в 1994 году "100 сочинений для школьников и абитуриентов" Цель авторов этой книги состояла в том, чтобы предложить старшекласснику, оканчивающему школу или уже окончившему ее и поступающему в ВУЗ, самую новую, самую современнную, сегодняшнюю трактовку старых (так сказать, "вечных", не стареющих) школьных тем.

Посмотрим же, как изменилась за минувшие годы интерпретация образа ну хоть того же гончаровского Обломова:

ИЗ КНИГИ "100 СОЧИНЕНИЙ ДЛЯ ШКОЛЬНИКОВ

И АБИТУРИЕНТОВ"

Иван Александрович Гончаров написал смелый антикрепостнический роман "Обломов", в котором видел путь освобождения России от крепостнического рабства не в крестьянской революции, а в правительственных реформах. Ненависть к крепостничеству и убеждение в том, что литература должна быть проникнута "глубоким взглядом на жизнь", помогали писателю сказать суровую правду о российской действительности.

Царство крепостной России – вот истоки обломовской апатии, бездеятельности, страха перед жизнью. Привычка получать все даром, не прикладывая к этому труда, – основа всех поступков и образа действий Обломова. Да и не только его одного.

Теперь попробуем на минуту представить себе, от чего отказался Обломов и в каком направлении могла бы пойти его жизнь. Вообразим себе иной ход сюжета романа. Ведь многие современники Обломова, выросшие в тех же условиях, преодолевают их пагубное влияние и поднимаются до служения народу, Родине. Представим себе: Ольге Ильинской удается спасти Обломова. Любовь их соединяется в браке. Любовь и семейная жизнь преображают нашего героя. Он становится вдруг деятельным и энергичным. Понимая, что крепостной труд не принесет ему больших выгод, он освобождает своих крестьян. Обломов выписывает из-за границы новейшую сельхозтехнику, нанимает сезонных рабочих и начинает вести свое хозяйство по-новому, по-капиталистически. За короткий срок 0бломову удается разбогатеть. К тому же умная жена помогает ему в предпринимательской деятельности.

Представим себе другой вариант. Обломов "пробуждается" ото сна сам. Видит свое гнусное прозябание, бедность своих крестьян и "уходит в революцию". Быть может, он станет видным революционером. Его революционная организация поручит ему очень опасное задание, и он его успешно выполнит. 06 Обломове напишут в газетах, и имя его узнает вся Россия.

Но это все фантазии. Изменить роман Гончарова нельзя. Он написан очевидцем тех событий, он отражал то время, в котором жил. А это было время накануне отмены крепостного права в России. Время ожидания перемен. В России готовилась реформа, которая должна была круто изменить ход событий. А пока тысячи помещиков эксплуатировали крестьян, полагая, что крепостное право будет существовать вечно.

И в нынешней России все мы в ожидании перемен. Реформы должны привести страну к процветанию. Только деятельные и энергичные люди спасут Россию. А для этого надо учиться, трудиться, работать.

Нельзя сказать, чтобы новые веяния, принесенные в нашу жизнь грандиозными историческими переменами, случившимися за минувшие семьдесят лет, а особенно в последнее десятилетие, так-таки уж совсем не отразились на этой "новой" трактовке старого гончаровского романа.

В отличие от автора статьи из "Литературной энциклопедии" 1934 года, автор сегодняшнего "образцового" сочинения на эту тему весьма сочувственно относится к реформам Александра Второго. Похоже даже, что реформы представляются ему более разумным выходом из исторического тупика, в котором оказалась крепостническая Россия, нежели крестьянская революция. И воображаемый образ Обломова, вступившего на путь капиталистического предпринимательства, видится ему не менее, а может быть, даже и более привлекательным, чем столь же фантастический образ Обломова, который "уходит в революцию". Это все, конечно, результат тех новых веяний, той новой "реформистской" идеологии, которая (в отличие от революционной идеологии 30-х годов) господствует сейчас в нашем обществе.

Но при всем при том Обломов в изображении автора этого "образцового" сочинения – такой же "продукт", каким он был 60 лет назад в изображении автора тогдашней "Литературной энциклопедии". Причем, самое смешное, что он остается продуктом во всех трех своих ипостасях: в первой, реальной, в какой изобразил его Гончаров, и в двух других, воображаемых, каким он стал бы, избрав начертанные им для него автором этого сочинения иные пути. Разница лишь в том, что в первом случае он видится автору как "продукт помещичьего строя эпохи распада крепостничества", во втором – как "продукт развития новых, капиталистических отношений", а в третьем – как "продукт нарастающего революционного движения".

В некоторых отношениях книжка "100 сочинений для школьников и абитуриентов", из которой я выписал это сочинение про Обломова, прямо-таки разительно отличается от старых учебников, старых литературоведческих справочников и энциклопедий. Один только перечень тем поражает своей новизной. Рядом со старыми, традиционными, так сказать, "вечными" темами школьных сочинений тут присутствуют и такие, о которых еще совсем недавно нельзя было даже и помыслить. Тут и "Доктор Живаго" Бориса Пастернака, и "Мастер и Маргарита" Михаила Булгакова, и "Жизнь и творчество Александра Солженицына", и "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина" Владимира Войновича. Но в трактовке традиционных, "вечных" литературных тем и образов автор (или авторы) этих сочинений, как видите, недалеко ушли от того, что вдалбливали школьникам на уроках литературы более чем полвека тому назад.

Из этого, однако, совсем не следует, что в оценке и трактовке этих классических образов в нашем общественном сознании так-таки уж совсем ничего не переменилось. Переменилось, и еще как!

Вот, например, в статье, появившейся несколько лет назад в "Комсомольской правде", была предпринята попытка радикально пересмотреть традиционный взгляд на два классических образа классической русской литературы – Базарова и Обломова.

В первом разделе этой статьи, озаглавленном "Базаров нашего времени", рассказывалось о некоем Саше Пленкине, которым владела страсть к естественным наукам. Он ловил зверушек и пташек и интересовался, как у них внутри все устроено. Комнату его украшали чучела изученных им животных. Ничто не предвещало никаких трагедий. Но однажды к Саше зашел одноклассник и неосторожно посмеялся над его увлечением. Кажется, даже назвал все это "чушью собачьей". О том, что произошло дальше, автор статьи рассказывает так:

ИЗ СТАТЬИ И. ВИРАБОВА

"ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО БАЗАРОВ ЖИВ"

"Комсомольская правда", 25 июня 1991 года

Саша незаметно подобрал увесистый дрын, зашел сзади и опустил его на голову одноклассника. Покончив с процедурой забивания крупного млекопитающего, продолжил свои исследования. Перед ним лежал не изученный еще экземпляр. Таких в коллекции не было. А наука – на первом месте. Пленкин взял скальпель и, вскрыв приятеля, приступил к изучению внутренностей.

Заинтересовавшись этой жуткой историей, автор статьи отправился в колонию для несовершеннолетних, где отбывал свой срок юный естествоиспытатель. Но свидеться с Сашей Пленкиным ему не удалось: того тем временем уже переправили в другую колонию, "взрослую".

Можно было, конечно, разыскать его и там. Но автор этого делать не стал, потому что ему и так вдруг все стало ясно.

ИЗ СТАТЬИ И. ВИРАБОВА

"ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО БАЗАРОВ ЖИВ"

В который раз смотрю видеофильм, снятый местными комсомольцами. Пленкин глядит с экрана. Большие глаза посажены широко и смотрят цепко, скрывая явственно какую-то глубинную идею.

Дикая история.

Но что-то знакомое до жути в этом лице. Вот оно:

"Я лягушку распластываю, да посмотрю, что у нее там внутри делается, а так как мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что у нас внутри делается".

Конечно – Базаров. Жив, курилка. Странный такой виток истории: через сотню лет – Базаров... С чего бы ему появляться теперь? Может, действительно все смутные времена – и наше нынешнее – имеют много сходства. Или мы движемся по замкнутому кругу? Так или иначе, это открытие показалось мне достойным внимания.

Нетрудно догадаться, что "открытие", сделанное автором "Комсомольской правды", показалось ему достойным внимания, да и вообще осенило его, в сущности, только из-за одной – единственной – базаровской фразы: "Мы с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим".

Если фразу эту толковать, как самую суть жизненной философии Базарова, как его символ веры, – тогда можно, пожалуй, сделать и такой вывод. Если человек, в сущности, ничем не отличается от лягушки – его тоже не грех распотрошить как лягушку. В особенности, если это пойдет на пользу науке или послужит еще какому-нибудь прогрессивному делу.

Поделившись с читателем своим открытием по поводу Базарова, автор статьи на этом не остановился. Он далее развернул перед нами некую новую трактовку целого периода отечественной истории. Суть этой трактовки, вкратце, такова. В переломный момент истории, на великом распутье исторических дорог у русского интеллигента выбор был небольшой: Базаров или Обломов.

ИЗ СТАТЬИ И. ВИРАБОВА

"ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО БАЗАРОВ ЖИВ"

Для того чтобы строить новое здание, нужен был новый человек – с топором или скальпелем. Он и пришел. Базаровых были единицы, но они стали идолом... Дав пинка Обломову – тунеядцу и идеалисту, они сказали: "Сапоги выше Шекспира" (Писарев), "Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта" (Базаров), "Червяк дышит подобно млекопитающему", значит, все равны и нужны только одинаковые условия для всех" (Чернышевский). Борьбу за всеобщее счастье поручили Базарову, человеку, подчиняющему все одной идее.

Мысль автора ясна и проста. В переломный момент истории, на великом распутье исторических дорог у русского интеллигента выбор был небольшой: Базаров или Обломов. Русская интеллигенция – в этом и состоит ее роковая ошибка, – к стыду и несчастью своему, вслед за Писаревым, Чернышевским и Добролюбовым выбрала Базарова. А надо было ей выбрать – Обломова.!

ИЗ СТАТЬИ И. ВИРАБОВА

"ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО БАЗАРОВ ЖИВ"

За что мы судим его?

За то, что у марксистов, коммунистов, бомбометателей и прочих были другие представления о смысле жизни и счастье? И к этому смыслу должны были быть принуждены все поголовно? Да за что же, помилуйте? Чего не понял Добролюбов (и иже с ним), так это того, что роман ставит вопрос главный для чего мы живем? В чем смысл жизни? В борьбе? В победе над соперниками по соцсоревнованию? В укреплении рядов своей партии?..

Возьмите любую цивилизованную страну. Обломовых там всюду большинство. Обывателей. Нормальных людей. Не "лишних". Право обывателя жить, не вписываясь в официальную идеологию, жить неподнадзорно – обычное гражданское право...

Победа социализма, провозглашенная Сталиным и его верными коммунистическими последователями, и была победа над 06ломовым.

Я уделил так много места статье, появившейся двенадцать лет тому назад в "Комсомольской правде", потому что на ее примере особенно ясно видно, как мало, в сущности, изменился сам подход к пониманию и восприятию художественного образа.

В трактовке образа Базарова (или Обломова) автор "Комсомольской правды", казалось бы, ушел очень далеко от традиционного, школьного взгляда. Но на самом-то деле он – если вдуматься – ни на шаг от него не ушел. В трактовке его поменялись только знаки. Там, где раньше был плюс, у него минус. И – наоборот.

Был (условно говоря) положительный Базаров и отрицательный Обломов. А теперь Базаров стал отрицательным, а Обломов – положительным. Базаров объектом злобного разоблачения, а Обломов – чуть ли не идеальным героем, образцом для подражания. Вот, в сущности, и вся перемена.

Если мы хотим понять природу того или иного художественного образа, нам прежде всего надо отказаться от всяких попыток подогнать этот образ под какую-то одну мысль, под какое-то одно определенное суждение. Отказаться от любых этикеток, ярлыков, любых готовых определений вроде того, что Плюшкин это скупец, Тартюф – лицемер, а Обломов – лентяй.

– Но позвольте! – предвижу я возражение. – Ведь вы же сами говорили, что имена этих, как, впрочем, и многих других литературных героев стали нарицательными. Что, желая назвать человека скупердяем, скопидомом, хранящим в своем хозяйстве всякий ненужный хлам, мы часто говорим: "Да ведь это Плюшкин!", а про какого-нибудь лежебоку, не желающего завязывать шнурки на ботинках и предпочитающего любой нормальной обуви разношенные домашние шлепанцы: "Ну прямо настоящий Обломов!"

Да, это так. Но при этом и Плюшкин, и Обломов, и Хлестаков, и все прочие литературные герои, даже те, чьи имена стали нарицательными, – живые люди, характеры которых не укладываются ни в эти, ни в какие-либо другие жесткие определения.

Чтобы понять, как и почему это происходит, я предлагаю вам отправиться со мной в небольшое путешествие (разумеется, воображаемое).

Вместе со мной в это путешествие отправится уже знакомый вам мой постоянный (тоже воображаемый) спутник по прозвищу Тугодум.

РАССЛЕДОВАНИЕ,

в ходе которого

ХЛЕСТАКОВА РАЗОБЛАЧАЮТ КАК САМОЗВАНЦА

– Что это вы читаете? – нетерпеливо спросил Тугодум.

Я молча протянул ему письмо, полученное мною с утренней почтой. Тугодум развернул его и прочел:

Милостивый государь!

Честь имею просить Вас пожаловать на экстренное заседание Президиума Всемирного Сообщества Плутов.

В повестке дня:

Прием в почетные члены Сообщества героя комедии Н. В. Гоголя "Ревизор" г-на И. А. Хлестакова.

Ваше присутствие обязательно.

Президент Всемирного Сообщества Плутов

Панург.

Действительные члены:

Дон Паблос,

Ласарильо с Тормеса,

Жиль Блаз и Сантильяны,

Джек Уилтон.

Почетные члены:

Альфред Джингль,

Джеф Питерс,

Энди Таккер,

Остап Бендер.

– Что за чушь? – растерянно спросил Тугодум, дочитав это странное послание до конца.

– По-моему, там все сказано достаточно ясно, – ответил я. – А что, собственно, тебя смущает?

– Да это просто чушь какая-то! – повторил Тугодум. – Розыгрыш, наверное? – высказал он предположение. Но, поразмыслив, пришел к другому выводу. – Да нет, скорее это... Знаете что? Это, я думаю, какое-то жульничество.

– Ты решил, – улыбнулся я, – что если авторы этого послания плуты, так уж в каждом их поступке непременно кроется жульничество?

– Да нет, – отмахнулся Тугодум. – Вовсе не в том дело, что они плуты. Да и не верю я в эту дурацкую выдумку. Никакого Всемирного Сообщества Плутов, конечно, не существует. Но если это не глупый розыгрыш, то... Помните рассказ Конан Дойла "Союз рыжих"?

– Помню, конечно.

– Ну вот. И это, наверно, такое же жульничество. Помните, сам Шерлок Холмс тогда поверил, что этих рыжих там тьма-тьмущая. А их оказалось всего-навсего двое или трое.

– Рассказ Конан Дойла, о котором ты говоришь, я прекрасно помню, повторил я. – Но я, ей-Богу, не понимаю, почему тебе померещилось, что Всемирное Сообщество Плутов, от которого мы получили это приглашение, имеет что-то общее с пресловутым Союзом рыжих?

– Ну сами подумайте! – сказал Тугодум. – Да ведь во всей мировой литературе, я думаю, не найдется столько плутов, сколько здесь подписей. И хоть бы один из них был мне знаком!.. Вы, конечно, скажете, что я человек невежественный, но все-таки... Будь они люди известные, уж хоть кого-нибудь из этой компании я бы вспомнил.

– А ты, значит, так-таки никого и не вспомнил? – удивился я.

– В том-то и дело, что никого, – сказал Тугодум. – Какой-то Дон Паблос... Жиль Блаз... Джек Уилтон. Ни про одного из них я даже и не слыхал.

– А между тем, – улыбнулся я, – здесь перечислены далеко не все. На самом деле плутов в мировой литературе куда больше, чем подписей под этой бумажкой. Впрочем, друг мой, я уверен, что ты на себя клевещешь. Кое-кого из тех, кто подписал это приглашение, ты наверняка знаешь. Тугодум еще раз внимательно перечитал подписи под приглашением и не без удивления признался:

– Да, верно. Альфред Джингль... Это ведь из "Записок Пиквикского клуба". Конечно, я его знаю.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул я. – Один уже есть. Ну-ка, еще! Напряги еще немного свою память!

– Имя Панурга мне тоже как будто знакомо, – неуверенно сказал Тугодум.

– Еще бы! – поддержал его я. – Ведь быть того не может, чтобы такой образованный молодой человек, как ты, и вдруг не читал Рабле.

– Ну конечно! – обрадовался Тугодум. – Панург! Конечно, я его помню! Панург, друг Пантагрюэля! "Гаргантюа и Пантагрюэль" – это ведь когда-то была самая моя любимая книга!

– Ну вот, видишь. А ты говорил, что никого из них не знаешь. Пошевели-ка мозгами. Глядишь, может, еще кого-нибудь вспомнишь.

– Нет, – грустно покачал головой Тугодум. – Больше я никого из них не знаю.

– Ну, а вот Джефф Питерс и Энди Таккер? Неужели эти имена так-таки уж совсем ничего тебе не говорят? – спросил я.

– Постойте! – обрадованно воскликнул Тугодум. – Да ведь это же... Ну конечно, я их знаю! Это ведь те самые ловкие ребята, которых описал О. Генри.

– Совершенно верно, – подтвердил я. – Герои едва ли не самой очаровательной его книги – "Благородный жулик". Ну, а что касается Остапа Бендера...

– Да уж. Его-то я, конечно, знаю хорошо. "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" – это ведь тоже самые любимые мои книги... Смотрите-ка! В самом деле, оказалось, что многих из них я знаю. Просто меня сбили с толку все эти... Дон Паблос... Ласарильо... Жиль Блаз... Джек Уилтон... Про них я действительно никогда не слыхал. Но знаете, о чем я сейчас подумал?

– О чем?

– Прочел еще раз все подписи и вдруг заметил одну странную закономерность.

– Да? Какую же?

– Обратите внимание! Все, кого я вспомнил, принадлежат к числу почетных членов этого странного сообщества. А те, про кого я не слыхал, действительные члены.

– Молодец! – искренне похвалил я Тугодума. – Это ты очень точно отметил.

– Вы думаете, это не простая случайность? За этим действительно что-то кроется?.. Да, кстати... Объясните, пожалуйста, какая между ними разница? Кто из них важнее действительные члены или почетные?

– Да нет, – улыбнулся я. – Тут дело совсем не в том, кто из них важнее... Я чувствую, мне сейчас придется все-таки прочесть тебе небольшую лекцию, а то ты совсем запутаешься. Так вот, друг мой, да будет тебе известно: было время, когда плут был одним из самых популярных литературных героев. Чуть было не все знаменитые литературные герои той эпохи были плуты.

– Не может быть! – изумился Тугодум.

– Представь себе. У литературоведов есть даже такой специальный термин: "плутовской роман".

– Плутовской роман? – удивленно повторил Тугодум – А что это значит?

– Это роман, – объяснил я, – в центре которого похождения ловкого пройдохи, мошенника, авантюриста, большей частью выходца из низов общества. На протяжении целого столетия плутовской роман был, пожалуй, самым распространенным жанром в европейской литературе.