Текст книги "Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама"

Автор книги: Барбара Такман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Когда новый председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Лаймен К. Лемницер заявил, что в случае вторжения Китая и Северного Вьетнама их можно будет остановить с помощью ядерного оружия, Кеннеди был поражен столь самонадеянным взглядом на проблему. Он решил признать нейтралитет Лаоса и возвращение во власть Суванна Фумы и направил в Женеву опытного дипломата Аверелла Гарримана, поручив ему заключить соглашение. Это решение было вполне достижимо, поскольку оно устраивало как Советы, так и Соединенные Штаты, а также потому, что лаосцы предпочитали, чтобы их оставили в покое, и совсем не хотели воевать. Нейтральный статус страны снимал необходимость интервенции, но также имел отрицательную сторону: Патет Лао оставалась при своих интересах, что заставляло соседние страны СЕАТО усомниться в намерении Америки бороться с коммунизмом в Азии. Эти сомнения были высказаны открыто и произвели большое впечатление на очередного инспектора, прибывшего в регион, – на вице-президента Линдона Джонсона.

В мае 1961 года Джонсон посетил Тайвань, Южный Вьетнам и другие страны, входившие в СЕАТО, чтобы заверить их в том, что Америка будет оказывать им поддержку. Интерес вице-президента к этому региону и его опыт в международных делах были минимальными. Когда ему – как сенатору и лидеру большинства – пришлось уделить внимание этим вопросам, он выразил свое отношение к ним, скорректировав традиционные догмы «холодной войны». Хотя международные дела не вызывали у него большого беспокойства (главной заботой Джонсона было успешное продвижение по служебной лестнице), догмы «холодной войны» оказывали решающее влияние на его представления и на действия. В своих публичных выступлениях он ориентировался на самые неразвитые в интеллектуальном отношении слои населения. Так, например, в Сайгоне он заявил, что Дьем – это «азиатский Уинстон Черчилль». В докладе президенту он не позволил себе подобных глупостей, но показал себя решительным сторонником интервенции. Он был готов к тому, что Соединенные Штаты взвалят на свои плечи бремя ответственности за Азию. «Главное из того, что азиаты могут сделать для защиты свободы Юго-Восточной Азии, – писал он, – это оказать доверие США. Никакой альтернативы лидерству Соединенных Штатов в Юго-Восточной Азии не существует. Лидерство в отдельных странах… покоится на осведомленности о силе, воле и разуме Соединенных Штатов и на вере в них». Хотя эти слова говорят о полном незнании того, на чем в действительности покоится лидерство в Азии, они идеально выражают ощущение всесильности, с которым Соединенные Штаты вышли из Второй мировой войны. Мы сокрушили военные машины Германии и Японии, пересекли для этого океаны, восстановили Европу, контролировали Японию; мы стали Полом Баньяном, который, широко расставив ноги, уверенно стоял на обоих полушариях планеты.

«Я предлагаю, – многозначительно продолжал Джонсон, – быстро двигаться вперед, предпринимая важные шаги, направленные на то, чтобы помочь этим странам защитить себя… Я не стану лишний раз подчеркивать, что чрезвычайно важно довести эту миссию до конца с помощью иных средств, действий и усилий» (по всей вероятности, военных). С реализмом, который он не всегда сохранял, Джонсон убеждал, что решение «должно быть принято с полным осознанием того, что это будет связано с весьма серьезными и постоянными издержками в отношении средств, усилий и престижа Соединенных Штатов», и что «на каком-то этапе мы можем снова столкнуться с необходимостью делать дальнейший выбор, будь то решение направить в регион главные силы США или выйти из игры и покинуть регион в том случае, если все наши усилия окажутся безуспешными».

Он предупреждал, что «нельзя не признать того глубокого воздействия, которое оказали недавние события в Лаосе… и которые во всей Юго-Восточной Азии стали причиной сомнений и озабоченности в отношении намерений Соединенных Штатов». Не имея никакого представления о восточной традиции, согласно которой суть выступления скрывают за многочисленными и ничего не значащими формальными высказываниями (а иногда она вообще отсутствует), Джонсон принимал за чистую монету все, что ему говорили, и сам убеждал в «первостепенном значении» своей миссии, «моментально приносящей плоды». Он говорил, что с «настоящими врагами» (голодом, невежеством, нищетой и болезнями) надо бороться посредством «творческого использования американских научных и технических возможностей», и приходил к заключению, что «в Юго-Восточной Азии битву с коммунизмом надо вести, обладая силой и решимостью добиться успеха, иначе Соединенным Штатам неминуемо придется сдать противнику Тихий океан (здесь он легко сбрасывал со счетов 6000 миль океана вместе с Окинавой, Гуамом, Мидуэем и Гавайями)… и отодвинуть наши оборонительные линии к Сан-Франциско».

Это был полный набор типично американских идей. Упрощенный взгляд Джонсона на проблему, состоявший в том, что надо либо победить коммунизм, либо отдать ему весь Тихоокеанский бассейн, по всей вероятности, не оказал никакого влияния на президента, не питавшего симпатий к своему вице, который отвечал ему взаимностью. Но из-за сомнений в твердости Америки, которые оказали такое воздействие на Джонсона, встал вопрос о доверии к власти. И этот вопрос становился все более и более актуальным до тех пор, пока не стало казаться, что мы боремся только за то, чтобы нам доверяли.

Вопрос о доверии впервые возник во время Берлинского кризиса, случившегося летом того же года, когда после резкой, изобилующей угрозами встречи с Хрущевым в Вене Кеннеди обратился к Джеймсу Рестону со следующими словами: «Теперь перед нами стоит проблема, как сделать нашу державу заслуживающей доверия, и Вьетнам, похоже, будет тем местом, где нам предстоит это сделать». Но Вьетнам так и не стал подобным местом, поскольку само американское правительство никогда полностью не верило тому, что оно делает. Отличие от Берлина было самым незначительным. «Мы не можем позволить и не позволим коммунистам изгнать нас из Берлина ни с помощью длительной блокады, ни с помощью военной силы», – сказал Кеннеди в июле; по воспоминаниям помощников, сам он был готов пойти на риск, связанный с войной, причем даже атомной. Вопреки всем торжественным заверениям о столь же твердой решимости, Вьетнам так и не стал для американской политики чем-то подобным Берлину, хотя в то же самое время ни одно американское правительство никогда не испытывало желания предоставить эту страну самой себе. Начиная с Кеннеди, этот «геополитический разрыв сознания» сводил на нет все благие намерения.

Еще одним уроком Берлинского кризиса был следующий «существенный момент», по словам заместителя министра обороны Пола Нитце: «Для Запада важность защиты Берлина была намного выше, чем для Советского Союза важность захвата Берлина». Из этого наблюдения, возможно, следует, что для Северного Вьетнама важность взятия под контроль всей страны, за что он так долго боролся, была намного выше, чем для Соединенных Штатов важность срыва этих планов. Вьетнамцы сражались за собственную землю и были полны решимости стать наконец ее правителями. Так или иначе, но Ханой проявлял несгибаемую решимость в достижении поставленной цели, а поскольку эта решимость была вправду несгибаемой, ей, по всей вероятности, просто суждено было восторжествовать. Ни сам Нитце, ни кто-либо другой не увидели тут аналогии.

В Южном Вьетнаме «почти каждую неделю ситуация ухудшалась», напоминая Чунцин, писал в августе 1961 года в Белый дом корреспондент Теодор Уайт. «Теперь партизаны контролируют почти всю южную дельту, и это так же верно, как и то, что я не мог найти ни одного американца, который хотя бы на день вывез бы меня на машине из Сайгона без сопровождения военных». Это описание вполне соответствовало «мрачной оценке» генерала Лайонела Макгарра, который ныне возглавлял группу военных советников и считал, что Дьем контролирует всего 40 % Южного Вьетнама и что повстанцы своими действиями сковали 85 % его вооруженных сил.

Далее в письме Уайта сообщалось, что налицо «политический кризис чудовищного масштаба», и о его собственном замешательстве, вызванном предположением, что пока «молодежь 20–25 лет танцует и развлекается в ночных клубах Сайгона», всего в двадцати милях от них «коммунисты, похоже, вполне способны найти людей, готовых умереть за идею». Именно это вопиющее противоречие начинало вызывать беспокойство у наблюдателей. Короче говоря, Уайта интересовал ответ на вопрос: «Если мы решились на интервенцию, то есть ли у нас необходимые для достижения успеха специалисты, надлежащие инструменты и четко поставленные задачи?» И основным был именно вопрос о наличии «четко поставленных задач».

Терзаясь сомнениями, Кеннеди отправил во Вьетнам первую и самую, пожалуй, знаменитую из тех бесчисленных миссий с участием чиновников высшего уровня, целью которых являлось выяснение обстановки во Вьетнаме. Позднее министру обороны Макнамаре приходилось посещать Вьетнам не реже пяти раз в год, а менее высокопоставленные чиновники постоянно летали из Вашингтона в Сайгон и обратно. Имея в своем распоряжении посольство, группу военных советников, разведку и организации по оказанию помощи на месте, которые докладывали о ситуации, неутолимое стремление Вашингтона посылать во Вьетнам все новые миссии служило доказательством неопределенности в правительстве США.

Формально необходимость миссии октября 1961 года, с участием генерала Максвелла Тейлора и Уолта Ростоу, была вызвана просьбой Дьема о заключении двустороннего договора об обороне и о возможном введении американских боевых подразделений, против которого он до того момента решительно возражал. Участившиеся нападения сил Вьетконга и опасения, что коммунисты проникнут в страну через границу с Лаосом, заставили Дьема изрядно встревожиться. Хотя отношение Кеннеди к Вьетнаму было двойственным, он, пытаясь обрести доверие этой страны, стал высказываться в пользу наращивания усилий и в большей степени хотел получить подтверждение обоснованности своих намерений, нежели объективную информацию, о чем свидетельствует выбор тех, кого он посылал во Вьетнам. Так, Тейлор явно был выбран для того, чтобы провести военную рекогносцировку. Статный и обходительный, с пронзительным взглядом голубых глаз, он вызывал восхищение, будучи не только военачальником, но и дипломатом, который владел несколькими языками, мог цитировать Полибия и Фукидида, а также написал книгу «Неожиданный триумф». Во время Второй мировой войны он командовал 101-й воздушно-десантной дивизией, служил суперинтендантом военной академии Вест-Пойнт, стал преемником Риджуэя в Корее, а в последние годы пребывания Даллеса на посту директора ЦРУ являлся председателем Объединенного комитета начальников штабов. Не питая симпатий к доктрине «массированного возмездия», он вышел в отставку в 1959 году и стал президентом Линкольновского центра сценических искусств в Нью-Йорке. Эта утонченная личность не могла не привлечь внимание Кеннеди, но, несмотря на репутацию генерала-интеллектуала, а не «медной фуражки», его идеи и рекомендации были весьма традиционными.

Его спутник по поездке в регион Уолт Ростоу (получивший свое имя в честь поэта Уитмена) искренне верил в способности Америки руководить прогрессом слаборазвитых стран. Еще до того, как термин «ястреб» вошел в обиход, Ростоу уже был таковым в своем стремлении остановить коммунизм и предложил план, осуществление которого требовало ввода во Вьетнам американских боевых подразделений численностью 25 тысяч человек. Как специалист по выбору целей во время войны в Европе, он явно отдавал предпочтение нанесению воздушных ударов, хотя проведенные после войны исследования для выяснения степени эффективности бомбардировок стратегической авиации показали, что результативность этих налетов сомнительна. Ростоу мыслил позитивно, был этаким жизнерадостным оптимистом, который, по словам одного из его коллег, вполне мог посоветовать президенту изучить возможные последствия ядерного удара по Манхэттену, поскольку таким образом был бы выполнен первый этап реконструкции города, причем без затрат со стороны министерства финансов. Когда из-за того, что в студенческие годы он придерживался левых взглядов, его благонадежность часто подвергали сомнению, Кеннеди возмущался: «Почему они всегда выставляют Уолта каким-то придурком? Он, черт возьми, самый ярый сторонник „холодной войны“ из всех, кто у меня есть». То, что Ростоу нашел бы основания для вторжения во Вьетнам, не подлежало никакому сомнению.

Этот визит в Южный Вьетнам, в сопровождении чиновников Госдепартамента, министерства обороны, комитета начальников штабов и ЦРУ, продолжался неделю, с 18 по 25 октября. После этого Тейлор и Ростоу отправились на Филиппины, чтобы составить отчет. Этот документ наряду с телеграммами Тейлора под грифом «лично для президента», а также приложениями и дополнениями отдельных членов миссии и стал первым составленным в логической последовательности заключением по Вьетнаму. В нем, так или иначе, было сказано обо всем, приводились все «за» и «против», сочетались пессимистические и оптимистические оценки и в целом, со многими оговорками, утверждалось, что программа «по спасению Южного Вьетнама» будет реализована только через введение в страну американских вооруженных сил, что должно убедить обе стороны в серьезности намерений США. В этом документе рекомендовалось немедленно развернуть войска численностью 8000 человек, «чтобы остановить тенденцию к ухудшению» положения правящего режима, и предпринять «массированные совместные усилия, направленные против агрессии Вьетконга». Этот документ отличался весьма точным предвидением последствий: престиж Америки, который был поставлен на карту, должен подвергнуться еще большему риску; если конечная цель состоит в том, чтобы ликвидировать мятеж на Юге, «нет никаких ограничений нашему возможному участию (быть может, за исключением нападения на его источник в Ханое!)». Здесь, как в самом заявлении, так и в пояснении к нему, была сформулирована будущая военная проблема.

Этот отчет содержал в себе и другие основополагающие формулировки, хотя они и не привлекли к себе такого внимания. Не рассмотрев ни физические особенности местности противника, ни особенности его промышленной базы, Тейлор докладывал, что Северный Вьетнам «чрезвычайно уязвим в случае обычных бомбардировок». Вообще, надо сказать, редкость, когда военная оценка оказывается настолько надуманной.

Относительно роли Ханоя как агрессора, нарушающего «международную границу», в докладе использовалась весьма изобретательная риторика, которая рассматривала вьетнамский конфликт на всем его протяжении. В Женевской декларации особо отмечалось, что эта разделительная линия является «временной» и ее нельзя понимать «как установление политической или территориальной границы». Эйзенхауэр открыто признавал, что это именно временная граница, и не более того. Однако в качестве «жизненно важного» национального интереса «международная граница» являлась одним из изобретений политиков, используемых для того, чтобы оправдать интервенцию или даже убедить себя в том, что для нее есть повод. Ростоу уже прибегал к этой риторике во время своего выступления в Форт-Брэгге. Раск воспользовался ею через три месяца после Тейлора, во время публичного выступления, и пошел дальше других, говоря о «внешней агрессии» через «международные границы». Благодаря неоднократному употреблению этой риторики преобразование разделительной линии в международную границу стало нормой.

Называя предпринимаемые Южным Вьетнамом военные меры «разочаровывающими» и делая общепринятое признание относительно того, что «только вьетнамцы могут одержать победу над Вьетконгом», Тейлор заявил о своей убежденности в том, что американцы, «друзья и партнеры, могут показать им, как можно выполнить эту работу». Таким образом, в основе всего лежали элементарные заблуждения.

Схема военной интервенции, которая вытекала из вышесказанного, была спланирована специальным советником президента. И никто не возразил против нее, как это в прошлом неоднократно делал Риджуэй. В своих записках принимавшие участие в миссии сотрудники Госдепартамента называли ситуацию «ухудшающейся» по причине все больших успехов Вьетконга и указывали на то, что коммунисты начинают с самого нижнего социального слоя в деревнях. Именно там «битва и будет либо выиграна, либо проиграна». Тот факт, что иностранные войска способны оказать помощь, но не могут победить в этой битве, должен был исключить «любое полномасштабное участие Соединенных Штатов, направленное на то, чтобы ликвидировать угрозу, исходящую от Вьетконга». Тем не менее автор этого отчета Стерлинг Котрелл, председатель межведомственной комиссии по Вьетнаму, полностью поддержал недальновидную позицию Тайлора – Ростоу. Вместо того чтобы признать непреложные факты и сделать верные умозаключения, чиновник второго уровня обычно предпочитает разделять мнение вышестоящего.

Госсекретарь Раск, несмотря на свое всепоглощающее стремление остановить коммунизм, счел неразумным слишком уж рисковать американским престижем ради страны, которую он называл «отстающей лошадью». Его беспокоил этот недостаток Вьетнама, и когда представился случай, и ему пришлось давать показания на закрытом заседании Сенатского комитета по международным отношениям, он, размышляя вслух, последовательно доказывал, что Соединенные Штаты связали себя со слабыми союзниками, представляющими старый режим, и указывал на необходимость определить, при каких обстоятельствах «можно и нужно вкладываться в какой-либо режим, когда в глубине души вы понимаете, что он не является жизнеспособным». Творцам американской внешней политики никогда ранее не задавали столь важного вопроса; впрочем, он и в противном случае наверняка остался бы без ответа.

Реакция министерства обороны и прежде всего самого министра Макнамары на отчет Тейлора была сумбурной. Благодаря воспитанию и образу мысли, Макнамара безоговорочно верил, что, обладая необходимыми материальными ресурсами и снаряжением, а также владея результатами правильно проведенного статистического анализа соответствующих факторов, можно выполнить любую работу. В ответ он и Объединенный комитет начальников штабов высказали весьма существенную мысль, заявив, что военная интервенция требует взятия на себя четких обязательств в отношении поставленной задачи; в данном случае этой задачей было предотвратить падение Южного Вьетнама под ударами коммунистов. По их оценкам, необходимые силы, с учетом возможной реакции со стороны Советского Союза и Китая, вероятно, не должны превышать шести дивизий, или 205 тысяч человек, присутствие которых будет подкреплено предупреждением Ханою: дальнейшая поддержка вьетконговского мятежа в Южном Вьетнаме «приведет к нанесению ударов возмездия, направленных против Северного Вьетнама».

Кеннеди относился с настороженностью к идее военного решения проблемы и, возможно, устно попросил внести поправки в предложенный вариант. Услужливый Макнамара подготовил дополнительные соображения и, совместно с Раском, направил президенту вторую докладную записку, в которой предлагалось временно отложить развертывание боевых подразделений, но уточнялось, что следует быть готовыми к этому в любой момент. Предостерегая президента, оба министра, несмотря на несхожесть взглядов, утверждали, что без серьезных усилий со стороны Южного Вьетнама «вооруженные силы Соединенных Штатов не смогут выполнить свою миссию, находясь в окружении безразличного или враждебного населения». С другой стороны, падение Южного Вьетнама «подорвет уверенность других стран в решимости американцев выполнять свои обязательства» и «будет способствовать внутренним разногласиям». Эта программа, в которой было всего понемногу, но отсутствовали прямые «да» и «нет», вполне соответствовала нерешительности Кеннеди. Сомневаясь в эффективности «войны белого человека», Кеннеди, которого Тейлор предупреждал о неизбежности постоянной отправки подкреплений во Вьетнам, не хотел, чтобы на его администрацию взвалили заботы, связанные с выходом из затруднительной и бесперспективной ситуации, сложившейся в далекой стране. И все же альтернатива, в виде отказа от влияния в этой стране, считалась худшим вариантом. Она была чревата потерей веры в американский оборонительный щит за рубежом, а дома – обвинениями в слабости и пассивности в отношении коммунизма.

Подверженный метаниям, Кеннеди инстинктивно проявлял осмотрительность. Вначале он согласился с идеей отсрочки развертывания войск, аккуратно избегая прямого отказа, который мог привести в ярость правых. Он сообщил Дьему, что направит дополнительное количество советников и инженерно-технических подразделений, в надежде, что это «оживит и дополнит» усилия вьетнамцев, которые «не сможет заменить никакая дополнительная помощь». Что касается боевых подразделений, от их развертывания временно отказались. В своем уже традиционном упоминании о необходимости политических и административных реформ президент попросил Дьема «предъявить конкретные доказательства» наличия прогресса и напомнил, что выполнение обязанностей советников более приемлемо для «белых иностранных военнослужащих, чем… выполнение заданий, включающих в себя розыск вьетконговцев, смешавшихся с вьетнамским населением». Это было правдой, но в то же самое время это была лицемерная уловка, поскольку именно этим и должны были заниматься силы особого назначения в ходе борьбы с повстанцами. Используя довольно расплывчатые, но вполне понятные формулировки, Кеннеди сам себя загнал в угол, убеждая Дьема, что «мы готовы помочь республике Вьетнам защитить свой народ и сохранить независимость». В сущности, он поставил задачу, но никаких действий не предпринимал.

Реакция Дьема была негативной; по словам американского посла, он, «похоже, стремится узнать, готовы ли Соединенные Штаты отказаться от Вьетнама, как, по его мнению, мы отказались от Лаоса». Каким-то образом требовалось сохранить доверие и остановить ухудшение политической ситуации. И вот, без какого-либо внятного решения ил и плана действий, началась переброска американских войск во Вьетнам. Группы американских военных инструкторов нуждались в подразделениях огневой поддержки, воздушной разведке требовалось сопровождение истребителей и наличие вертолетных групп, для ведения борьбы с повстанцами необходимо было наличие 600 «зеленых беретов», которым полагалось обучать вьетнамцев в ходе операций против Вьетконга. Не отставали и поставки военной техники и оборудования: ударные корабли и патрульные катера, бронемашины, самолеты с укороченным взлетом и транспортные самолеты, грузовики, радиолокационные установки, куонсетские ангары, мобильные аэродромы. Применяемая для поддержки боевых операций южновьетнамской армии, вся эта техника требовала американского личного состава, который волей-неволей втягивался в активные боевые действия. Когда группы сил особого назначения, наводимые подразделениями южновьетнамской армии на партизанские отряды, встречали огневое сопротивление, они тоже открывали огонь. Когда по боевым вертолетам стреляли с земли, они палили в ответ.

Для ведения более активных действий требовалось нечто большее, чем командование подготовкой личного состава. В феврале 1962 года на смену группе военных советников пришла полноценная структура военного управления под названием Командование по оказанию военной помощи Вьетнаму (КОВПВ). Его возглавил трехзвездочный генерал Пол Д. Харкинс, который прежде занимал должность начальника штаба армии Максвелла Тейлора в Корее. Если необходимо определить точную дату начала американской войны во Вьетнаме, то для этого вполне подходит день учреждения КОВПВ, потому что эта дата хорошо известна.

К середине 1962 года американские силы во Вьетнаме насчитывали 8000 человек, к концу того же года их число превышало 11 000, а еще через десять месяцев 17 000 человек. Американские военные служили по соседству с подразделениями южновьетнамской армии, присутствуя на каждом ее структурном уровне – от батальона до дивизии и Генштаба. Они планировали операции и сопровождали вьетнамские подразделения на поле боя, находясь бок о бок с ними от шести до восьми недель. Они перебрасывали по воздуху людей и снаряжение, строили в джунглях взлетно-посадочные полосы, доставляли на вертолетах команды по спасению и оказанию медицинской помощи, обучали вьетнамских пилотов, координировали огонь артиллерии и воздушную поддержку, применяли химические средства (дефолианты) для уничтожения с воздуха растительности к северу от Сайгона. Они тоже несли потери: 14 человек были убиты или ранены в 1961 году, 109 в 1962-м, 489 – в 1963-м.

Это была война президента, война, которую не санкционировал Конгресс и о которой, вопреки всем отговоркам и отрицаниям Кеннеди, фактически ничего не сообщалось. И все же она не осталась незамеченной. Национальный комитет Республиканской партии обвинил президента в том, что он «не был в достаточной степени откровенен с американским народом» в отношении вьетнамского конфликта, и задал вопрос: не пора ли «отказаться от отговорок» насчет «советников». В ответ явно уязвленный этими обвинениями Кеннеди во время пресс-конференции, состоявшейся в феврале 1962 года, заявил: «Мы не посылали туда боевые подразделения в общепринятом смысле этого слова. Мы увеличили численность нашего обучающего персонала и усилили наше материально-техническое снабжение…» И в этом «он был откровенен, как только мог», постоянно ссылаясь на столь безотказный аргумент как «потребности нашей безопасности в этом районе». Но это не убеждало. «Сейчас Соединенные Штаты втянуты в необъявленную войну, которая ведется в Южном Вьетнаме, – в тот же день написал Джеймс Рестон. – Об этом хорошо известно русским, китайским коммунистам и всем заинтересованным сторонам, за исключением американского народа».

В течение некоторого времени американские вливания способствовали более успешным действиям вьетнамских союзников. Стали лучше проводиться боевые операции. Инициатором программы «Стратегическая деревня» – проекта, который получил самую широкую огласку и наибольшую поддержку, – был брат Дьема, Нгу. Эта одобренная американцами программа заставила Вьетконг отступить во многих сельских районах, хотя и не способствовала тому, чтобы правительство Дьема проявляло больше внимания к жизни сельского населения. Разработанная с целью изолировать партизан от населения и лишить их возможности получать продовольствие и привлекать в свои ряды местных жителей, эта программа вводила такие меры, как принудительное переселение крестьян из собственных домов в укрепленные «агровили», рассчитанные на проживание приблизительно трехсот семей. Часто переселенцам не разрешали взять с собой почти ничего, кроме одежды, а их бывшие деревни сжигали, чтобы лишить вьетконговцев крова. Помимо того, что эта программа оставляла без внимания привязанность крестьянина к земле предков и его нежелание покидать эту землю, она в принудительном порядке привлекала крестьян к строительству «агровилей». Будучи тщательно продуманной мерой, в которую вложили немалые средства и с которой связывали определенные надежды, программа «стратегических сел», с одной стороны, порождала отчуждение крестьян, а с другой, – все-таки обеспечивала безопасность.

Действуя под опекой американцев, южновьетнамская армия ставила перед собой все новые и новые задачи. Уровень дезертирства в отрядах Вьетконга повышался, и Северу пришлось покинуть многие свои базы. Доверие к власти восстанавливалось. Тысяча девятьсот шестьдесят второй год оказался для Сайгона удачным, и никто тогда не подозревал, что это последний удачный год. Оптимизм американцев рос, как на дрожжах. Представители армии и посольства делали самоуверенные заявления. Говорили, что война «выходит на финишную прямую». Соотношение потерь сил Вьетконга и южновьетнамской армии оценивалось как пять к трем. Генерал Харкинс был настроен оптимистически. В июле, во время инспекционной поездки, министр обороны Макнамара сделал весьма характерное заявление: «Все количественные показатели, которыми мы располагаем, показывают, что мы выигрываем эту войну». На обратном пути министр остановился в Гонолулу, где на военной конференции в штабе главнокомандующего вооруженными силами в зоне Тихого океана предложил начать планирование поэтапного прекращения военного участия США в конфликте, которое должно полностью завершиться к 1965 году.

Между тем на нижнем уровне, у полковников, сержантов и военных журналистов, все чаще возникали сомнения. Самым убедительным скептиком был Дж. К. Гэлбрейт. В ноябре 1961 года, когда Тейлор представил свой доклад, Гэлбрейт направлялся в Индию в качестве посла. Кеннеди попросил его сделать остановку в Сайгоне, чтобы получить от него еще одну оценку ситуации в стране. У Гэлбрейта сложилось впечатление, что президент желает негативной оценки, и он услужливо предоставил ему таковую. Ситуация «определенно была мерзопакостной». Батальоны Дьема укомплектованы «равнодушными симулянтами». Начальники дислоцированных в провинциях подразделений наряду с командованием войсками занимаются подкупом местных властей и политиков. Такая деятельность, как сбор сведений об операциях повстанцев, просто «не ведется». Политическая реальность представляла собой «полный застой», поскольку Дьем испытывал больше потребности в том, чтобы обезопасить себя от государственного переворота, чем в том, чтобы защитить страну от Вьетконга. Эффективность американской помощи обусловлена неэффективностью и непопулярностью правительства. Когда Дьем ехал на машине по Сайгону, его передвижение, напоминавшее выезды японского императора, «требовало осмотра каждой расположенной по маршруту прачечной и закрытия всех окон, дабы чернь из них не высовывалась, очистки от прохожих всех улиц и огромного эскорта мотоциклистов, необходимого, чтобы защитить премьера от возможного покушения». Попытки договориться о проведении реформ и увязывание с последними помощи бесполезны, потому что Дьем «не будет проводить реальные реформы ни в сфере административного управления, ни в области политического устройства. И все потому, что он просто не может их провести. Ожидать этого значит проявлять политическую наивность. Он понимает, что не может выпустить из рук бразды правления, поскольку тогда его попросту свергнут».