Текст книги "Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама"

Автор книги: Барбара Такман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

То, что американская политика тем не менее была направлена на поддержку действий французов, объяснялось тем, что был сделан выбор в пользу удовлетворения более насущной необходимости. Госсекретарю Джорджу Маршаллу было известно о существовании «устаревших и весьма опасных колониальных взглядов и методов применительно к этому региону». Но «с другой стороны… – утверждал он, – мы не заинтересованы в том, чтобы увидеть, как колониальное управление будет вытеснено с помощью прокремлевской философии, а также созданных и контролируемых Кремлем политических организаций». В этом состояла основная проблема. Французы забрасывали Вашингтон «свидетельствами» о контактах Хо Ши Мина с Москвой, а заместитель госсекретаря Дин Ачесон ничуть не сомневался в их достоверности. «Не забывайте, что в прошлом Хо являлся агентом международного коммунизма, и нет свидетельств, что он от этого отрекся», – телеграфировал Ачесон шефу отдела Юго-Восточной Азии Эбботу Лоу Моффату, который в декабре 1946 года отправился в Ханой.

Моффат, который был горячим сторонником освобождения Азии, сообщил, что в ходе разговора Хо Ши Мин отрекся от того, что его целью является построение коммунизма. Он сказал, что если бы ему удалось добиться независимости, этого было бы достаточно, чтобы посчитать, что жизнь прожита не зря. «Возможно, – добавил он, криво улыбнувшись, – лет через пятьдесят Соединенные Штаты будут коммунистической страной, тогда и Вьетнам тоже может стать коммунистическим». Моффат сделал вывод, что группа, которая взяла на себя ответственность за будущее Вьетнама, «на данном этапе ставит на первое место национально-освободительную борьбу», что создание эффективного национального государства должно предшествовать созданию коммунистического государства, которое «во временном отношении должно быть вторичной задачей». Был ли он введен в заблуждение? История не может дать ответ на этот вопрос, поскольку нет никакой уверенности в том, что когда Хо Ши Мин пытался получить поддержку американцев, коммунистический вектор развития Демократической республики Вьетнам (ДРВ) уже был таким необратимым, каким он стал в ходе дальнейший событий.

Меры принуждения, использованные французами, чтобы снова обрести свою колониальную империю, объясняются тем, что после унижений, испытанных во время Второй мировой войны, у них возникло ощущение, что на карту поставлено будущее их страны как великой державы. Впрочем, они осознавали необходимость осуществления каких-то перемен, хотя бы для проформы. В 1946 году, в периоды временных перемирий с Вьетминем, они пытались выработать основу договора, в котором присутствовали обещания предоставить к неопределенному сроку некую неопределенную форму самоуправления. Все это было сформулировано так, не никоим образом не затронуть французский суверенитет. По мнению Дальневосточного отдела Государственного департамента, это были «уступки только на бумаге». Когда из этого ничего не вышло, военные действия возобновились, и к концу 1946 года уже шла полным ходом Первая, или Французская Индокитайская, война. Больше не осталось иллюзий. Если французы возобновят применение репрессивных мер и политики грубой силы, докладывал американский консул в Сайгоне, то «в обозримом будущем нельзя будет ожидать никакого урегулирования ситуации, вместо этого последует период партизанской войны». Командующий французскими вооруженными силами, которому было поручено осуществить повторное завоевание страны, сам видел или чувствовал, каково истинное положение дел. Сделав первый анализ ситуации, генерал Леклерк сказал своему политическому советнику следующее: «Чтобы это реализовать, потребуется 500 тысяч человек, но даже тогда это не получится выполнить». В одном предложении он предсказал будущее, и когда спустя два десятилетия боевые действия в этой стране будут вести 500 тысяч американских солдат, его оценка по-прежнему будет вполне обоснованной.

Была ли американская политика уже в 1945–1946 годах недальновидной? Даже если рассматривать этот вопрос с точки зрения воспоминаний о том времени, ответ должен быть утвердительным, поскольку большинство американцев, занимавшихся внешней политикой, понимали, что колониальная эпоха подошла к концу и что ее возрождение – совершенно бессмысленная затея. Не важно, насколько вескими были аргументы в пользу политики пособничества действиям Франции, недальновидность состояла в привязке собственного политического курса к процессу, осуществление которого, как указывало подавляющее большинство сведений, являлось делом безнадежным. Политики убеждали себя в том, что не втягивают Соединенные Штаты в этот процесс. Они успокаивали себя обещаниями французов о будущей автономии и свято верили, что Франции попросту не хватит сил, чтобы восстановить свою колониальную империю; в конце концов ей придется пойти на уступки вьетнамцам. И Трумэн, и Ачесон убеждали американское общество в том, что в основе позиции США «лежит предположение, согласно которому обоснованность притязаний французов на получение поддержки со стороны населения Индокитая подтвердят будущие события». Поэтому нет ничего преступного в том, чтобы немедленно оказать помощь Франции ради укрепления ее присутствия в Европе. Впрочем, это была проигрышная позиция.

Но имелась и альтернатива: добиться для Америки столь желанного первенства среди западных государств, а также, встав на сторону движений за независимость и даже оказывая им прямую поддержку, подтвердить, что у азиатских народов есть все основания для доброго отношения к США. И если некоторым, особенно в Дальневосточном отделе Госдепартамента, это казалось вполне очевидным, то те, для кого идея самоуправления азиатских народов не являлась основой политики и была малозначимой по сравнению с безопасностью Европы, не считали эти доводы такими уж убедительными. Что касается Индокитая, применительно к нему выбор такой альтернативы потребовал бы гибкости ума, то есть качества, которое никогда не входило в число достоинств представителей государственной власти, а также готовности идти на риск и оказать поддержку коммунистам в эпоху, когда коммунизм еще рассматривался как единый и нерушимый блок. В то время от него откололся только Тито, и возможность появления нового отступника даже не рассматривалась. Более того, это вызвало бы разногласия среди союзников. Вместо этого выбор был сделан в пользу содействия достижению совершенно нереальной цели, и после того, как приняли и стали осуществлять соответствующий политический курс, все последующие действия были только попыткой его оправдать.

От начала и до самого конца американская политика во Вьетнаме постоянно вызывала тревожные подозрения, связанные с недальновидностью наших действий. Иногда это проявлялось в изменении политических директив. В 1947 году Французский отдел составил для госсекретаря Джорджа Маршалла проект краткого изложения американской позиции. В этом документе, предназначенном для наших дипломатов в Париже, Сайгоне и Ханое, указание принимать желаемое за действительное сочеталось с неопределенностью прочих инструкций. В нем движения за независимость народов Юго-Восточной Азии, которые, как было указано, составляют четверть населения всей планеты, рассматривались как «важный фактор мировой стабильности». Считалось, что лучшей гарантией того, что национально-освободительная борьба не примет антизападную направленность и не поддастся коммунистическому влиянию, является долговременное объединение с бывшими колониальными державами. С одной стороны, признавалось, что такое объединение «должно быть добровольным», а с другой стороны, утверждалось, что война в Индокитае могла бы разрушить добровольное сотрудничество и «навсегда настроить против нас вьетнамцев». Далее говорилось, что Соединенные Штаты хотят быть полезными, но не желают ни вмешиваться, ни предлагать собственное решение проблемы, хотя они «несомненно обеспокоены» развитием ситуации в Индокитае. Весьма сомнительно, что этот документ открыл сотрудникам дипломатической службы за границей что-либо новое.

2. САМОВНУШЕНИЕ: 1946–1954 гг.

Находившаяся на начальном этапе «холодная война» развернулась в полную силу после того, как в марте 1946 года Черчилль выступил в Фултоне, штат Миссури, со своей речью о «железном занавесе». В ней он утверждал, что «никто не знает, каковы пределы, если таковые вообще есть, стремления Советского Союза и Коммунистического интернационала к экспансии и обращению других в свою веру».

Ситуация на самом деле была тревожной. Идея Рузвельта о дальнейшем партнерстве союзников по войне с целью поддержания мирового порядка перестала существовать, когда перед самой смертью, в свой последний день в Вашингтоне, он признал, что Сталин «нарушил каждое из тех обещаний, которые он взял на себя в Ялте». К 1946 году под советским контролем находились Польша, Восточная Германия, Румыния, Венгрия, Болгария, Албания и, в большей или меньшей степени, Югославия. Оказалось, что еще большую угрозу представляют собой коммунистические партии Франции и Италии. Находившийся в посольстве США в Москве Джордж Кеннан сформулировал политику «рассчитанных на длительную перспективу, терпеливых, но твердых и неослабевающих усилий по сдерживанию экспансионистских устремлений России». В 1947 году госсекретарь Маршалл призвал Америку развивать «чувство ответственности за мировой порядок и безопасность» и понимание того, сколь «огромное значение» имеют в этом смысле как действия, так и бездействие Соединенных Штатов. В ответ Москва заявила, что коммунистические партии всего мира едины в своем стремлении оказывать сопротивление американскому империализму. Была провозглашена доктрина Трумэна, возлагающая на Америку обязательство поддерживать свободные народы в их сопротивлении порабощению «вооруженными меньшинствами» или внешнему давлению.

Кроме того, был принят план Маршалла по оказанию экономической помощи с целью восстановления ослабевших стран Европы. Серьезные и оказавшиеся успешными усилия были направлены на предотвращение захвата власти коммунистами в Греции и Турции.

В феврале 1948 года Советская Россия поглотила Чехословакию. Соединенные Штаты снова ввели в действие закон о призыве на военную службу. В апреле того же года Россия организовала блокаду Берлина. В ответ Америка рискнула установить воздушный мост, который функционировал на протяжении целого года, до тех пор пока блокада не была снята. В 1949 году был создан НАТО (Североатлантический союз), целью которого обозначили осуществление совместной обороны в случае нападения на любую страну, входившую в этот союз.

Событием, которое нарушило баланс сил, стала победа коммунистов в Китае в октябре 1949 года. Это было такое же потрясение, как нападение на Перл-Харбор. Всю Америку охватила истерия, связанная с «потерей» Китая, а истеричные выразители интересов китайского лобби в Конгрессе, а также деловых кругов стали самыми яркими звездами на политическом небосводе. Это потрясение вселяло еще большее беспокойство, поскольку в сентябре, всего за несколько недель до этих событий, Россия успешно провела испытания атомной бомбы. В самом начале 1950 года сенатор Джозеф Маккарти заявил, что у него есть список из 205 членов коммунистической партии, которые работают в Госдепартаменте. И вот, на протяжении следующих четырех лет американцы выступали скорее в поддержку выдвинутых против своих сограждан обвинений в том, что те являются проникшими в американское общество шпионами коммунистов. В июне 1950 года Северная Корея, которая была сателлитом Советов, вторглась в Южную Корею, являвшуюся сателлитом Соединенных Штатов, и президент Трумэн распорядился дать военный ответ, действуя с разрешения ООН. В эти ужасные годы состоялся суд над супругами Розенбергами, которые в 1951 году были признаны виновными в государственной измене. И после того, как президент Эйзенхауэр отказался смягчить приговор, который грозил оставить сиротами двоих детей, супругов казнили.

Все это были элементы «холодной войны», которые определили ход дальнейших событий в Индокитае. Основная идея состояла в том, что любое движение, на которое навесили ярлык коммунистического, представляет собой заговор с целью завоевания мирового господства под эгидой Советского Союза. Победа Мао в Китае казалась ужасным подтверждением данной идеи, а последовавшее за ней нападение на Южную Корею привело к тому, что в американской политике в отношении Азии наступил период паники. Теперь Совету национальной безопасности стало «ясно», что «Юго-Восточная Азия является целью скоординированного и направляемого Кремлем наступления». Индокитай рассматривался как центральное направление этого наступления, отчасти потому, что там уже шла война с участием европейских войск, противостоявших местным вооруженным силам, которыми руководили коммунисты. Он был объявлен «ключевым регионом», который, если сдать его коммунистам, потянет за собой Бирму и Таиланд. Сначала считалось, что наступление коммунистов инициировано Советской Россией. Но после того как китайские войска вступили в сражение за Корею, Китай стали рассматривать как главную движущую силу, а Вьетнам – как его следующую цель. Хо Ши Мин и Вьетминь предстали в еще более отталкивающем образе агентов международного коммунистического заговора, а значит, врагов Соединенных Штатов. Когда десантные силы китайских коммунистов захватили расположенный в Тонкинском заливе остров Хайнань, который до тех пор удерживал Чан Кайши, уровень тревоги возрос еще больше. В ответ 8 мая 1950 года президент Трумэн объявил о первой прямой передаче средств в сумме 10 миллионов долларов на военную помощь Франции и присоединившимся к ней странам Индокитая.

Присоединившиеся страны, то есть Лаос, Камбоджа и Вьетнам, были созданы за год до этого Францией, по условиям Елисейского соглашения, которое признало «независимость» Вьетнама и снова назначило Бао Дая главой этого государства. Вслед за этим, в феврале 1950 года, Советский Союз и Китай спешно признали Демократическую республику Вьетнам со столицей в Ханое. В том же месяце последовало аналогичное признание Соединенными Штатами правительства Бао Дая. Фактически, никакой передачи административных или властных полномочий в руки вьетнамцев Елисейское соглашение не предусматривало, и французы, как и прежде, держали вьетнамскую армию под своим контролем. Режим Бао Дая, чиновники которого больше преуспели в получении взяток, чем в управлении государством, был некомпетентным и коррумпированным. Тем не менее американцы пытались убедить себя в том, что Бао Дай является вполне действенной альтернативой Хо Ши Мину и что, поддержав его, они могут поддержать Францию, гаранта «правильного» правительства, причем сделать это, не опозорив себя пособничеством колониализму. Однако выбор Бао Дая в качестве желательной альтернативы оказался непродуманным решением, даже несмотря на всеобщее признание этой титулованной особы. «Сегодняшние политические условия, – говорил он своему политическому советнику, доктору Фан Кван Дану, – не позволяют убедить народ и армию в том, что у них есть нечто такое, за что стоит бороться». Если бы Бао Дай увеличил численность своей армии, в чем настоятельно убеждали американцы, та стала бы представлять опасность для него самого, потому что тогда мог бы случиться массовый переход военнослужащих на сторону Вьетминя. Будучи истинным националистом, доктор Дан отличался большей эмоциональностью. Он говорил, что вьетнамская армия, командные должности в которой занимали французы, и у которой фактически не было собственных военачальников, не имела «ни идеологии, ни задач, ни энтузиазма, ни боевого духа, ни поддержки со стороны населения».

Американское правительство было осведомлено о таком состоянии дел. Представитель Американской технической и экономической миссии во Вьетнаме Роберт Блум докладывал о том, что правительство Бао Дая «не является многообещающим в смысле развития конкуренции или завоевания доверия со стороны местного населения» и что подобная ситуация «говорит об отсутствии сколько-нибудь серьезных перспектив улучшения». А это в обстоятельствах, когда никакой решительной военной победы французы, по всей вероятности, одержать не могли, приводило к мрачному заключению: «перспектива выполнения поставленных перед американцами задач весьма далека». В 1952 году, после полутора лет неудовлетворенности и разочарований, Блум вернулся на родину.

Вашингтонские ведомства неустанно убеждали друг друга в том, что «развитие подлинного национализма» в Индокитае необходимо для его же защиты, и неоднократно пытались оказать давление на Францию и на апатичного Бао Дая с целью заставить действовать более активно в данном направлении. Но они же продолжали закрывать глаза на выводы, которые напрашивались из имевшихся в их распоряжении сведений. Однако, невзирая на отсутствие поддержки режима Бао Дая населением, угроза надвигавшейся коммунистической экспансии требовала оказать помощь Франции в борьбе против Вьетминя. Сразу же после вторжения в Корею Трумэн объявил о первой отправке во Вьетнам американского личного состава. Получивший название «Группы советников по оказанию военной помощи» (ГСОВП), этот контингент в самом начале корейской кампании состоял всего из 35 человек, но впоследствии увеличился приблизительно до двухсот. Предполагалось, что он будет передавать американский опыт (в котором французы не нуждались и который они постоянно и с негодованием отвергали) и наблюдать за использованием американского оборудования, первая партия которого в июле была доставлена в Сайгон по воздуху. По настоянию французов боевая техника была передана непосредственно самим французам, а не присоединившимся к ним странам. Это вполне откровенно продемонстрировало всем, какой фикцией является независимость.

Вступив, таким образом, на тропу войны, американские политики ощутили необходимость декларировать американские интересы, которые оправдали бы этот шаг. Хлынул поток политических заявлений, в которых государственные деятели рассуждали о жизненно важном значении Юго-Восточной Азии. Ее объявляли регионом, «жизненно важным для будущего всего свободного мира», регионом, стратегическое местоположение и богатые природные ресурсы которого должны оставаться доступными для стран свободного мира и не попасть в распоряжение международного коммунизма. Коммунистические правители Кремля, говорил президент Трумэн в своем радиообращении к американскому народу, вовлечены в «чудовищный заговор с целью искоренить свободу во всем мире». Если они добьются успеха, Соединенные Штаты окажутся в числе «их главных жертв». Он называл такое положение «недвусмысленной опасностью настоящего времени» и поднял «мюнхенский аргумент», призванный стать главным доводом: если бы тогда, чтобы пресечь агрессию диктаторов, страны свободного мира действовали сообща и своевременно, Вторую мировую войну можно было бы предотвратить.

Возможно, это и вправду был хороший урок, но из него сделали неправильные выводы. Агрессивные действия 30-х годов в Маньчжурии, Северном Китае, Эфиопии, Рейнской области, Испании и Судетах были открытыми вооруженными вторжениями, с использованием самолетов, артиллерии и оккупационных войск; намеченная на 1950 год агрессия против Индокитая являлась результатом нагнетания паники специалистами. В своей вполне откровенной оценке Совет национальной безопасности (СНБ) в феврале 1950 года назвал угрозу Индокитаю лишь частью «предполагаемых» планов коммунистов по «захвату Юго-Восточной Азии». Тем не менее группа специалистов Госдепартамента, занимавшаяся расследованием того, как в 1948 году коммунистам удалось проникнуть в Юго-Восточную Азию, не обнаружила никаких следов деятельности Кремля в Индокитае. «Если и существует направляемый Москвой заговор в отношении Юго-Восточной Азии, – утверждали они, – то Индокитай пока не является его частью».

Тем не менее неоспоримой являлась русская угроза, вполне реальная, как и тот факт, что коммунистическая система враждебна американской демократии и американским интересам и что советский коммунизм отличается экспансионизмом, направленным на поглощение соседних стран и прочих уязвимых государств. То, что он вступил в агрессивный союз с коммунистическим Китаем, представлялось вполне естественным, но вскоре оказалось, что это ошибочное преувеличение. Для американских политиков правильный и отвечающий национальным интересам курс, несомненно, состоял в том, чтобы пытаться сдерживать эту недружелюбную систему и мешать ей, где только возможно. Однако вывод, что через Индокитай коммунистическая система угрожала американской безопасности, представлял собой экстраполяцию, которая вела к безрассудным действиям.

Безопасность Америки оказалась под вопросом, когда Китай вступил в Корейскую войну, то есть когда совершилось то, что, по словам президента Трумэна, поставило Соединенные Штаты в ситуацию, при которой «коммунистическая агрессия» стала представлять для них «серьезную опасность». Не вызывает сомнений, что пересечение генералом Макартуром 38-й параллели и вторжение на удерживаемую коммунистами территорию (что спровоцировало вступление китайцев в эту войну), с точки зрения китайцев, представляло для безопасности Китая серьезную опасность. Но в параноидальном угаре войны точка зрения оппонента редко принимается во внимание. С того момента, когда китайцы оказались втянутыми в фактические боевые действия против американцев, в Вашингтоне стало доминировать убеждение, что китайский коммунизм наступает и что вскоре он перейдет южную границу Китая и вторгнется в Индокитай.

Униженная и оскорбленная постоянными обвинениями в «потере» Китая и в том, что речью Ачесона о «периметре безопасности» она только способствовала нападению на Корею (поскольку Корея оказалась за пределами этого периметра), администрация Трумэна решила показать, что активно противостоит коммунистическому заговору. Предпосылкой стало существование угрозы для всех стран Юго-Восточной Азии. В своем специальном послании Конгрессу об оказании странам Юго-Восточной Азии военной и экономической помощи на сумму 930 миллионов долларов президент Трумэн заявил, что советские правители уже низвели Китай до роли сателлита и готовят такую же судьбу Корее, Индокитаю, Бирме и Филиппинам, тем самым угрожая «поглотить человеческие ресурсы и жизненно важные полезные ископаемые Востока и использовать их для осуществления советского плана завоевания мира». Это «лишило бы свободные страны части самого необходимого для них сырья» и превратило бы миллионы миролюбивых жителей Востока в «марионеток Кремля». Впоследствии обычно учтивый Ачесон неоднократно пользовался подобной риторикой. Доказательство существования коммунистического заговора он усмотрел в признании Россией и Китаем правительства Хо Ши Мина, которое должно «избавить нас от каких бы то ни было иллюзий» в отношении национализма Хо Ши Мина и показать «его истинное лицо – смертельного врага национальной независимости Индокитая».

К этому хору добавил свой голос и помощник госсекретаря по делам Дальнего Востока Дин Раск, которому было суждено стать самым решительным, самым убежденным, самым искренним и самым непоколебимым политиком, дольше всех прочих принимавшим политические решения по Вьетнаму. Он решил взглянуть под другим углом на борьбу Вьетнама за независимость, которая была причиной двойственности принимаемых американскими политиками решений. Проблемой является не французский колониализм, убеждал он членов сенатского комитета по иностранным делам, а то, будет ли народ Вьетнама «силой втянут в орбиту нового колониализма Советской коммунистической империи». Вьетминь представляет собой «инструмент Политбюро», а значит, и «часть международной войны».

Этими аргументами американское правительство убеждало себя в том, что для Америки жизненно важно держать Индокитай вне сферы коммунистического влияния и что поэтому победа французов в Индокитае, независимо от того, останется он колонией или нет, является «важной для безопасности свободного мира». (Вопрос о том, за что же сражается Франция, если на самом деле Вьетнам должен стать «независимым», не обсуждался.) Разъяснение широкой публике прозвучало в редакционной статье «Нью-Йорк таймс», заявлявшей, что «теперь всем американцам должно быть ясно, что Франция удерживает передовые позиции, которые имеют огромное значение для всего свободного мира». Поскольку никакого повода для отправки американских войск не имелось, Соединенные Штаты проявили решимость «спасти для Запада индокитайскую чашу с рисом, сохранить за ним выгоды стратегического местоположения и престиж, который мог бы пошатнуться во всей Юго-Восточной Азии и на всем пространстве вплоть до Туниса и Марокко». В то время Совет национальной безопасности предполагал, что ход событий в перспективе затронет даже Японию, если последняя лишится поставок каучука, олова и нефти из Малайи и Индонезии, а также риса из Бирмы и Таиланда.

Процесс самовнушения подошел к своему логическому завершению: если защита Индокитая от перехода под контроль коммунистов действительно входит в сферу жизненно важных интересов Америки, то разве мы не должны принять самое активное участие в его обороне? Мысль о вооруженной интервенции, при наличии опасений, что она может привести к военному ответу со стороны Китая (как это случилось в Корее), не слишком воодушевляла высшее руководство американских вооруженных сил. «Никакой наземной войны в Азии», – таким было старое, проверенное временем убеждение, которое господствовало в армии. Было немало тех, кто предостерегал от этого шага. Еще в 1950 году, во время китайской интервенции в Корее, в служебной записке Госдепартамента, составленной заместителем директора Управления по взаимопомощи в сфере обороны Джоном Оули, говорилось о целесообразности повторного рассмотрения того, на каком этапе развития событий мы намерены войти в Индокитай. Дело было не только в том, что США могли потерпеть неудачу, попусту растратив ресурсы, но и в том, что они двигались бы в направлении той черты, переступив которую уже бы «не дополняли, а заменяли французов» и, став для них козлами отпущения, втянулись бы в прямую интервенцию. «Такие ситуации отличаются стремительным и непредсказуемым развитием», – заключал Оули. Подобно многим другим пророческим меморандумам, его рекомендация не возымела бы действия, даже достигни она высших эшелонов власти, но эта служебная записка тихо лежала в папках, пока сама история подтверждала каждое написанное в ней слово.

Прежде чем сложить с себя полномочия, администрация Трумэна утвердила составленный Советом национальной безопасности политический документ, который рекомендовал, в случае прямой китайской интервенции в Индокитай, военно-морским и военно-воздушным силам Соединенных Штатов предпринять действия по оказанию поддержки французам, направленные против целей на основной территории Китая. Но в этом документе не содержалось никакого упоминания о сухопутных силах.

После того как на выборах 1952 года победу одержали республиканцы во главе с генералом Эйзенхауэром, к власти пришла администрация, выдвинутая правыми радикальными антикоммунистами и китайским лобби. Мнения представителей этого лобби охарактеризовал новый заместитель госсекретаря Уолтер Робертсон, являвшийся горячим сторонником Чан Кайши. Ознакомившись с докладом ЦРУ о состоянии сталелитейного производства в Красном Китае, он с негодованием заметил, что все эти цифры, должно быть, ошибочны, потому что «ни один столь неблагоприятный для экономики режим, каким является режим китайских коммунистов, никогда не смог бы выплавить пять миллионов тонн стали». Во главе правых радикалов стоял сенатор Уильям Ноуленд из Калифорнии, который был лидером большинства в Сенате. Он обвинял демократов в том, что они «поставили Азию под угрозу советского завоевания». Он регулярно выступал с нападками на Красный Китай и поклялся, что привлечет к ответственности администрацию, если Китайская Народная Республика Мао будет принята в ООН. Давление крайних правых на администрацию стало постоянным фактором. Это «большой зверь, которого следует опасаться», спустя почти пятнадцать лет признал Линдон Джонсон, хотя сам он испытывал гораздо меньшее давление с их стороны.

Республиканцы также привели к власти деспотичного эксперта в сфере международной политики, Джона Фостера Даллеса, человека, который по своему характеру и по воспитанию являлся сторонником агрессивных, наступательных действий. Если Трумэн и Ачесон использовали, даже сверх всякой нормы, риторику «холодной войны», то, по крайней мере, частично их выступления были ответом на обвинения в принадлежности к «партии измены», как называл демократов Маккарти, и реакцией на небывалое общенациональное безумие, вызванное «потерей» Китая. Новый госсекретарь Даллес являлся радикальным сторонником концепции «холодной войны», что было вполне естественно. Ярый ее приверженец с инстинктами задиры и нарочитой агрессивностью, он считал, что именно так следует вести международные дела. Его вкладом стало балансирование на грани войны, политикой было контрнаступление, а не сдерживание, а движущей его поступками силой являлось «страстное желание контролировать события».

В 1949 году, после падения гоминьдановского Китая, Даллес, тогда еще сенатор, заявил, что «наш тихоокеанский фронт» теперь «полностью открыт для окружения со стороны Востока… Сегодня положение стало критическим». Под окружением он понимал наступление китайских коммунистов на Тайвань, а оттуда на Филиппины, и возможность, как только появятся благоприятные условия, выйти за пределы основной территории материкового Китая, чтобы «двигаться и продолжать движение». Когда войска Маккартура в Корее были отброшены китайцами, Даллес сделал вывод, что враг становится все более грозным. Разгул бандитизма на Филиппинах, война Хо Ши Мина в Индокитае, коммунистическое восстание в Малайе, коммунистическая революция в Китае и нападение на Корею – «все это части единой модели насилия, планируемой и разрабатываемой на протяжении 35 лет и наконец достигшей завершающей стадии вооруженной борьбы и беспорядков» на пространстве Азии.

Смешивание нескольких стран Восточной Азии, проделанное так, словно они не обладали ни национальным своеобразием, ни собственной историей, ни какими бы то ни было отличиями, ни собственными обычаями, было признаком мышления человека, который либо отличался неосведомленностью и недостаточной глубиной суждений, либо сознательно вводил других в заблуждение и, провозгласив «принцип домино», позволил ему стать догмой. Поскольку все восточные народы казались западному обывателю похожими друг на друга, считалось, что и действовать они будут одинаково, то есть согласованно, как падающие костяшки домино.