Текст книги "Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама"

Автор книги: Барбара Такман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Сын пресвитерианского священника, Даллес, среди родственников которого были миссионеры, сам искренне верил в Бога. От родственников он унаследовал такие качества, как религиозный пыл и ханжество, которые отнюдь не мешали ему вести себя в профессиональной деятельности порой подлым образом. Он по-своему воспринимал Чан Кайши и Ли Сын Мана, считал их «двумя джентльменами, которые являются современными воплощениями основателей церкви. Это христиане, которые пострадали за веру». На самом деле принятая ими вера принесла обоим не страдания, а власть.

В 1952 году Даллес опубликовал в журнале «Лайф» статью под названием «Политика бесстрашия», в которой выразил убеждение, что в отношении стран, где господствуют коммунисты, Америка должна продемонстрировать: «она хочет и ожидает того, что произойдет их освобождение». Под «освобождением» понималось низвержение коммунистических режимов. Поскольку в том году Даллес был главным разработчиком внешнеполитического курса республиканцев, он отверг политику сдерживания, назвав ее «негативной, бесполезной и безнравственной». Переходя на какой-то малопонятный жаргон, он призывал к «освободительному воздействию… в странах оказавшегося в неволе мира», что должно было привести к такому напряжению, которое сделало бы «правителей бессильными продолжать чудовищный курс и ознаменовало бы начало конца». Если эта риторика не была обычной для предвыборного периода пустой болтовней, то она весьма хорошо характеризовала человека, которому предстояло стать не просто госсекретарем, а фигурой, в течение следующих семи лет определявшей внешнеполитический курс США. Во время своего пребывания в должности Даллес стал самым высокопоставленным пресс-атташе, освещавшим американскую интервенцию во Вьетнаме.

Смерть Сталина в марте 1953 года оказалась событием, которое открыло дорогу к проведению Женевской конференции 1954 года и международному урегулированию войны в Индокитае. Напряженность, вызванная противостоянием в Европе, ослабла, когда новый русский премьер Георгий Маленков использовал свою речь на официальных похоронах, чтобы озвучить необходимость «мирного сосуществования». Затем министр иностранных дел Молотов выступил с инициативой проведения конференции великих держав. К большому неудовольствии Даллеса, президент Эйзенхауэр выступил с ответной речью, в которой приветствовал признаки разрядки и выразил желание американцев, состоявшее в том, что как только будет заключено «честное перемирие» в Корее, наступит «подлинный и повсеместный мир» во всей Азии и во всем мире. Газеты «Правда» и «Известия» сделали ему комплимент, напечатав эту речь в полном изложении. Даллес пытался вставить одно условие, которое поставило бы согласие Америки на заключение перемирия в зависимость от недвусмысленного обещания Кремля положить конец антифранцузскому восстанию Вьетминя. Даллес сделал вполне естественное для себя предположение, что у Москвы есть весьма влиятельные связи в Ханое. В данном случае, его предложение не прошло, но суждение Даллеса о том, что Советский Союз является главным виновником мирового заговора, так и не было опровергнуто.

Состоявшееся в июле 1953 года заключение перемирия в Корее вызвало новые опасения, связанные с тем, что теперь Китай мог использовать свои вооруженные силы, чтобы способствовать победе коммунистов во Вьетнаме. Вьетминю удалось наладить пути снабжения из Китая, откуда он получал топливо и боеприпасы, причем объемы этих поставок возросли с ничтожных десяти тонн до более чем пятисот тонн в месяц. Теперь в правительстве активно обсуждалась возможность американской военной интервенции. Являясь той структурой, которая должна нести бремя ведения наземной войны, и пребывая в мрачном состоянии духа после ограниченных боевых действий в Корее, армия не хотела снова сражаться в условиях, когда ее возможности ограничены. Отдел планирования генерального штаба поставил этот вопрос на первое место, когда ему поручили сделать «повторный анализ важности Индокитая и Юго-Восточной Азии, дав оценку того, сколько может стоить их спасение». Та же проблема вызывала опасения у лорда Баррингтона, который доказывал, что если Британия будет вести войны в своих колониях, то «затраты на такое противоборство превысят выигрыш, ожидаемый в случае успеха». В отношении Вьетнама, как и в отношении британских колоний, ответ на важнейший вопрос об относительной стоимости войны так и не был получен.

И если в ходе этой дискуссии некоторые руководители ВМФ и ВВС настаивали на принятии решения в пользу боевых действий, то вице-адмирал Дэвис, который являлся советником министра обороны по иностранным делам, убеждал, что от участия в Индокитайской войне «следует уклоняться в силу совокупности всех издержек»; но если требования национальной политики не оставят иной альтернативы, «Соединенные Штаты не вправе обманывать себя, считая, что у них есть возможность частичного участия с применением лишь подразделений ВМФ и ВВС». Чтобы добиться хоть какого-то преимущества в воздухе, напоминал он, необходимы наземные базы, а базы потребуют наличия обслуживающего персонала, для защиты которого понадобятся боевые подразделения сухопутных сил. «Надо понимать, что нет дешевого способа вести войну, раз уж она началась».

«Частичное участие» было (и не без оснований) причиной главных возражений. В своих советах президенту руководители Пентагона подвергали критике «статичную» оборону Индокитая и высказывали убеждение, что войну следует переносить на территорию агрессора, «в данном случае – коммунистического Китая». По мнению Пентагона, именно Китай являлся врагом США в Азии, а вьетнамцы – всего-навсего его марионетки. Кроме того, начальники штабов высказали предостережение, которое оправдалось в последующие годы. «Едва все будет зависеть только от вооруженных сил Соединенных Штатов и от их престижа, выход из войны станет невозможен без достижения победы».

Вашингтон знал, какие факторы могут сделать победу труднодостижимой. Эти факторы должны были учитывать, если, конечно, допустить, что главы министерств и президенты пользовались сведениями, которые по их поручению добывали агенты государственных служб. В одном из докладов ЦРУ речь шла о «ксенофобии» местного населения, и там говорилось, что «даже если Соединенные Штаты разобьют основные силы Вьетминя, партизанские действия могут продолжаться в течение неопределенного периода времени», препятствуя установлению контроля над регионом со стороны антикоммунистических сил. При таких обстоятельствах Соединенным Штатам, «наверное, пришлось бы сохранять свое военное присутствие в Индокитае в течение последующих лет».

В ходе дебатов, которые продолжались в различных министерствах и ведомствах (Госдепартаменте, министерстве обороны, Совете национальной безопасности и в разведывательных службах), не было найдено никакого решения, поскольку всех сбивало с толку чрезмерное количество вопросов из серии «а что, если?». Что, если китайцы введут свои войска? Что, если французы попросят активного участия со стороны Соединенных Штатов? Или наоборот, попросят уйти, поскольку значительная часть французского общественного мнения требует оставить Индокитай коммунистам? Тщательно изучалось каждое непредвиденное обстоятельство. Межведомственная рабочая группа направляла в администрацию подробные отчеты. И снова возникли иллюзии. Было признано, что французы могут победить, только если они добьются подлинной политической и военной поддержки со стороны вьетнамского народа. Но это было невозможно при нежелании французов передать реальную власть вьетнамцам, а также при отсутствии эффективного некоммунистического руководства, а еще потому, что военные усилия французов ослабевали, а действия американских ВМФ и ВВС сами по себе не могли переломить ход событий в пользу Франции. Президент Эйзенхауэр пришел к заключению, что вооруженная интервенция США должна проводиться только при наличии трех обязательных условий: совместно с союзниками, с одобрения Конгресса и при «ускорении» процесса предоставления французами независимости присоединившимся странам.

Между тем чем более неотвратимой казалась перспектива ухода французов, тем интенсивнее становилась американская помощь. В 1953 году хлынул поток бомбардировщиков, транспортных самолетов, военных судов, танков, грузовиков, автоматического оружия, стрелкового оружия и боеприпасов, артиллерийских снарядов, радиостанций, оборудования для госпиталей и военно-инженерных частей, и наряду со всем этим продолжалось оказание финансовой поддержки. За предыдущие три года 350 кораблей (или более двух кораблей в неделю) доставили французам военные грузы. Однако, согласно оценке Национального разведывательного совета, сделанной в июне 1953 года, военные усилия французов в течение следующих двенадцати месяцев, «по всей вероятности, будут ослабевать», а если ситуация станет развиваться в том направлении, в котором она развивается сейчас, впоследствии это может привести к ее «стремительному ухудшению». То есть «апатия населения» будет продолжаться, и Вьетминь «сохранит за собой военную инициативу». Неважно, какая бы ни была принята рекомендация – отказаться от этого, в сущности, безнадежного плана или же продолжать его поддерживать и увеличить помощь, – мнение разведывательного совета должно было привести хотя бы к трезвой переоценке ситуации. Но этого не случилось из-за опасений относительно того, что сокращение помощи будет означать потерю Франции как страны, которая сотрудничает с Америкой в Европе.

«Французы нас шантажировали», – прямо высказался Ачесон. Оказание помощи в Индокитае было той ценой, которую назначила Франция за свое вступление в Европейское оборонительное сообщество (ЕОС). Американская политика в Европе была привязана к этой схеме интегрированной коалиции основных стран, коалиции, вызывавшей опасения у Франции, которая противилась вступлению в нее, поскольку среди ее членов была Германия, совсем недавно завоевавшая Францию. Если Соединенные Штаты хотели, чтобы Франция с ее двенадцатью дивизиями стала членом НАТО, они, в качестве оплаты, должны были сдерживать коммунистов, а значит, и поддерживать французскую колониальную империю в Азии. ЕОС обещало стать действенным инструментом, только если к нему присоединится Франция. Соединенные Штаты взяли на себя соответствующие обязательства и вынуждены были по ним платить.

Есть простое объяснение того, почему французы, имея превосходство в живой силе и получая от американцев материально-техническое снабжение, воевали так плохо. В колониальной армии, наряду с 80 тысячами французов, 48 тысячами выходцев из Северной Африки и 20 тысячами военнослужащих Иностранного легиона, находились более 200 тысяч жителей Индокитая, у которых не было никаких оснований сражаться за Францию. Американцы всегда разглагольствовали о свободе от коммунизма, тогда как свободой, которую хотело получить большинство вьетнамцев, была свобода от эксплуататоров, как французских, так и местных. Предположение, что все человечество разделяет представления демократического Запада о свободе, было американской иллюзией. «Свобода, которую мы лелеем и оберегаем в Европе, ничем не отличается от той свободы, которая подвергается опасности в Азии», – заявил президент Эйзенхауэр, вступая в должность. Он ошибался. Возможно, у человечества есть общие интересы, но потребности и устремления меняются в зависимости от обстоятельств.

Что касается отсутствия у присоединившихся стран воли сражаться, об этом было хорошо известно, и никто не питал никаких иллюзий. Вернувшись в 1954 году со службы в ГСОВП офицер высокого ранга, генерал-майор Томас Трапнелл докладывал о парадоксальной войне, в которой «у вьетнамцев как народа отсутствует воля к победе» и в которой «лидер мятежников более популярен, чем глава вьетнамского государства». Однако осознание данного печального факта не помешало этому офицеру рекомендовать более решительные методы ведения войны. Однажды на пресс-конференции Эйзенхауэру также пришлось признать «отсутствие энтузиазма, который нам хотелось бы видеть». В своих мемуарах, опубликованных в 1963 году (как раз перед тем, как его преемники втянули Америку в войну), он признал, что «большинство населения поддерживало противника», из-за чего французы не могли полагаться на свои части, сформированные из вьетнамцев. Американская помощь «не могла исправить этот недостаток».

К 1953 году общественное мнение во Франции устало от этой бесконечной войны за идеи, неприемлемые для многих французских граждан, которые относились к войне с отвращением. Все более убедительным становилось мнение, что Франция не может одновременно вести боевые действия в Индокитае и обеспечивать оборону Европы, при этом удовлетворяя потребности собственного населения. Хотя большинство расходов оплачивали Соединенные Штаты, французский народ, при содействии коммунистической пропаганды, чаще и чаще выступал с протестами и оказывал все более серьезное давление, требуя переговоров по урегулированию конфликта.

Теперь Даллес предпринимал отчаянные усилия, чтобы пугающая перспектива потери Индокитая и его перехода в коммунистический лагерь не стала реальностью. В самом начале 1954 года в Индокитай были направлены сорок бомбардировщиков В-26 с двумя сотнями техников ВВС США, переодетых в гражданское. Кроме того, Конгресс выделил 400 миллионов долларов в дополнение к тем 385 миллионам, которые уже были направлены на финансирование наступления, запланированного генералом Анри Наваррой и ставшего последней лихорадочной попыткой французских военных одержать верх. К моменту катастрофического разгрома французов, случившегося через несколько месяцев при Дьенбьенфу, американские вложения в Индокитай с 1946 года достигли 2 миллиардов долларов; кроме того, Соединенные Штаты оплачивали 80 % французских расходов на ведение войны, не считая оказания помощи присоединившимся странам, направленной на стабилизацию внутриполитической ситуации в этих странах и усиление их сопротивления Вьетминю. Однако, как бывает в большинстве подобных случаев, основная часть этой помощи перетекла в карманы чиновников. Как об этом и предупреждал в своей памятной записке Оули, Соединенные Штаты неотвратимо приближались к той черте, перейдя которую они должны были уже заменить, а не дополнять французов в том мероприятии, которое, нравится нам это или нет, оставалось колониальной войной.

Понимая, в чем ошибка, американские официальные лица в бесконечной переписке друг с другом и в назидательных советах французам продолжали настаивать, что предоставление независимости должно быть «ускорено» и что эта независимость должна быть подлинной. Вот здесь их недомыслие проявилось в полной мере. Как можно было убедить французов сражаться с большим энтузиазмом за то, чтобы удержать Вьетнам, и одновременно добиваться от них обещания предоставить Вьетнаму подлинную независимость? Почему вьетнамцы должны прикладывать усилия для того, чтобы остаться колониальным владением, если они не собирались им оставаться?

Это противоречие было вполне понятно французам, которые, независимо от того, были они за войну или против, хотели предоставить какую-то форму суверенитета, которая сохранила бы Индокитай внутри Французского союза, этого послевоенного заменителя империи. Французская гордость, французская слава, французские жертвы, не говоря уже о французской коммерции, требовали этого, и тем больше, чем сильнее Франция опасалась последствий: ведь если Индокитай сумеет выйти из-под контроля, это послужит примером Алжиру. Для американской политики, в основе которой лежала абсурдность ожиданий, были возможны и продолжение битвы, и отказ от оказания помощи французам, поскольку американцы рассматривали эту войну только как войну с коммунизмом, не исключавшую предоставления независимости. Они закрывали глаза на то, что хватка колониализма слабела и он явно не мог выйти победителем.

Введенные в ступор возможностью китайской интервенции, Даллес, председатель Объединенного комитета начальников штабов адмирал Артур Рэдфорд и прочие считали, что до тех пор пока китайцев удерживают от вторжения тонкие намеки на «массированное» (то есть ядерное) возмездие или на какую-то другую американскую акцию, направленную против материкового Китая, баланс в Индокитае будет складываться в пользу французов. Характерно, что при этом не учитывался ни Вьетминь, ни вьетнамский национализм, история которого насчитывала сотни лет. Этот просчет до самого конца будет оказывать негативное воздействие на политику Соединенных Штатов.

В то же самое время политики понимали, и об этом свидетельствуют их исполненные тревожных ощущений докладные, что в глазах азиатских стран США портят себе репутацию, поскольку являются партнером «белых» в развязанной ими войне. Кроме того, они понимали, что успех французов с помощью плана Наварры есть иллюзия и что, несмотря на оптимизм начальника группы военных советников генерала О’Дэниела (по прозвищу «Железный Майк»), увеличение американских поставок не может гарантировать победу генерала Наварры. Так или иначе, американская помощь оставалась безрезультатной. Еще они знали, что если поставки из Китая, интенсивность которых теперь достигла 1500 тонн в месяц, каким-то образом не прекратить, Ханой не сложит оружия. С горечью они ощущали растущее недовольство, причем как со стороны французского общественного мнения, так и со стороны Французского национального собрания, и понимали, что налицо пугающая возможность: война способна закончиться политическим кризисом. В этом случае Соединенным Штатам либо придется смириться с тем, что все их усилия потрачены впустую, либо самим продолжить эту не предвещающую ничего хорошего войну. Они понимали, что без американской поддержки присоединившиеся страны не смогут себя защитить. Если политики все это знали и понимали, то где искать разумное объяснение того, почему американцы продолжали вкладывать средства в нежизнеспособного «клиента» на другом конце света?

Вообразив, что Индокитай является главной целью скоординированной коммунистической агрессии, и повторяя в каждой политической рекомендации и в каждом публичном выступлении предположение, что защита Индокитая от коммунистов является жизненно важной для американской безопасности, Соединенные Штаты угодили в ловушку собственной пропаганды. Гиперболизированная риторика «холодной войны» пленила своих создателей. Администрация считала (или под руководством Даллеса убедила себя в этом), что остановить нашествие коммунистического спрута на Юго-Восточную Азию – настоятельная необходимость. Более того, «потеря» Индокитая после «потери» Китая вела к политической катастрофе. К этому мнению присоединились и либералы. Посетив в 1953 году пять стран Юго-Восточной Азии, судья Уильям О. Дуглас дал оценку, согласно которой «каждый фронт на самом деле является прямым следствием осуществления коммунистического заговора с целью расширения русской империи… Сегодня падение Вьетнама подвергло бы опасности всю Юго-Восточную Азию». В 1953 году из инспекционной поездки по региону вернулся сенатор Майк Мэнсфилд, который обычно выступал в роли стабилизирующего фактора американской внешней политики и, являясь влиятельным членом Комитета сената по иностранным делам, проявлял особый интерес к Азии еще с тех времен, когда занимал должность профессора истории Дальнего Востока. В докладе Сенату он утверждал, что «мир во всем мире висит на волоске» и зависит от того, насколько реальной является коммунистическая экспансия на Дальнем Востоке. «Таким образом, безопасность Соединенных Штатов зависит от положения дел в Индокитае ничуть не меньше, чем от положения дел в Корее». Согласно его мнению, мы в ходе этого конфликта предоставляли свою помощь, осознавая, что Индокитай имеет «огромное значение для некоммунистического мира и для нашей собственной национальной безопасности».

Источником всех этих преувеличений была политическая атмосфера в самих Соединенных Штатах, которые словно взбесились. Охота на ведьм эпохи маккартизма, Комитет по антиамериканской деятельности, осведомители, «черные списки», истеричные выступления оголтелых правых республиканцев и представителей китайского лобби, масса людей, карьера которых была загублена, – все это привело к тому, что страна содрогалась от приступов страха. И ответственные чиновники, и простые люди изо всех сил старались доказать свои антикоммунистическую надежность. Среди тех, кто испытывал особое беспокойство, был Даллес, который, по словам одного из его сторонников, жил в постоянном мрачном предчувствии того, что он может стать следующим объектом нападок Маккарти. Хотя и в меньшей степени, нечто подобное испытывал даже президент, о чем говорит молчаливое согласие Эйзенхауэра, позволившего Маккарти обрушиться с нападками на генерала Маршалла. Когда-то Маколей написал, что на свете нет ничего более смехотворного, чем британское общество в одном из своих периодических припадков борьбы за нравственность. К этому можно было бы добавить, что нет ничего более малодушного, чем американское общество в припадке антикоммунизма 1950-х годов.

Во время правления администрации Эйзенхауэра военная стратегия США подверглась пересмотру. Этот «новый взгляд» был связан с ядерным оружием, а стоявшая за ним концепция, выработанная группой стратегов и кабинетных военачальников, состояла в том, что в ходе противостояния коммунизму новое оружие становилось средством, которое превращало перспективу американского возмездия в более серьезную угрозу, а саму войну делало более жестокой, быстрой и дешевой, чем тогда, когда она требовала масштабных приготовлений в сфере обычных вооружений и «устаревших процедур». Эйзенхауэр был столь же глубоко озабочен перспективой дефицитного бюджета, как и его министр финансов, Джордж Хамфри; последний прямо сказал, что не оборона, а национальное бедствие будет результатом принятия такой «военной программы, которая, не принимая в расчет ни ресурсы, ни проблемы нашей экономики, возводит великолепные оборонительные линии и величественные зубчатые стены, защищая страну-банкрота». (Это было сказано тридцать лет тому назад.) «Новый взгляд» был в равной степени мотивирован как состоянием отечественной экономики, так и «холодной войной».

Намереваясь предостеречь Москву, Даллес предал эту стратегию широкой огласке в своей достопамятной речи о «массированном возмездии», с которой он выступил в январе 1954 года. Идея состояла в том, чтобы сделать понятной для любого «потенциального агрессора» неотвратимость и мощь американского ответного удара, но грохот риторического выстрела был заглушен волнением и смятением, которые вызвала эта речь. Половина населения земного шара посчитала ее блефом, а другая половина опасалась того, что это правда. И все происходило на фоне приближавшегося кризиса в Индокитае.

В ноябре 1953 года генерал Наварра направил французские войска численностью 12 тысяч человек на самый север страны, с целью захватить укрепленный район Дьенбьенфу, к западу от Ханоя. Его цель состояла в том, чтобы навязать противнику фронтальный бой, но позиция, окруженная возвышенностями, в районе, который в значительной степени находился под контролем Вьетминя, была выбрана необдуманно и не могла не привести к гибельным последствиям. Приблизительно в это же время на конференции министров иностранных дел в Берлине Молотов предложил расширить дискуссию, включив в нее обсуждение проблем Азии, и провести конференцию с участием пяти держав, в том числе Китайской Народной Республики.

Подгоняемые тревожными сообщениями из Дьенбьенфу и давлением со стороны французского общественного мнения, которое требовало закончить войну, французы, как за соломинку, ухватились за возможность переговоров. Предложение о проведении пятисторонней конференции привело Даллеса в ужас, поскольку он считал неприемлемым любое урегулирование конфликтов с коммунистами, и уж совсем немыслимым для него было садиться за стол переговоров с китайцами, ведь это могло быть истолковано как признание Китайской Народной Республики. Он считал, что с речи Молотова о мирном сосуществовании все предложения русских являются «фальшивой мирной кампанией» и уловкой, придуманной для того, чтобы заставить оппонентов забыть о бдительности. Всеми имевшимися в его распоряжении средствами ухищрения и запугивания он препятствовал проведению пятисторонней конференции и одновременно пытался сделать так, чтобы Франция по-прежнему была полностью заинтересована в этой войне и при этом не воспринимала с раздражением давление американцев, не желавших, чтобы Франция подвергала опасности ЕОС. Когда французское правительство, желая сохранить свой политический авторитет, стало склоняться к тому, чтобы включить Индокитай в повестку дня конференции, Даллес мог продолжать упорствовать только ценой политического скандала, а такого риска он не мог себе позволить. Ему пришлось отступить. Встреча пяти держав была назначена на конец апреля, а местом ее проведения была выбрана Женева.

Перспектива признания факта присутствия коммунистов во Вьетнаме и выхода Франции из войны привела в ужас тех, кто планировал американскую политику. Уже приобрели общие очертания планы осуществления американской военной интервенции в случае возникновения экстренной необходимости заменить французов, а весьма энергичный председатель Объединенного комитета начальников штабов, в качестве подготовки к Женевской конференции, составил политический доклад, содержавший невероятные домыслы. Командовавший в годы Второй мировой войны авианосцем, адмирал Рэдфорд был решительным сторонником концепции воздушной мощи и «нового взгляда», а в своих оценках политической ситуации явно тяготел к излишней драматизации. Приводя доводы в пользу американской интервенции, он утверждал, что если отдать Индокитай коммунистам, «неизбежно последует» завоевание всей Юго-Восточной Азии; в долгосрочной перспективе это чревато «самыми серьезными» угрозами «фундаментальным» интересам безопасности Соединенных Штатов на Дальнем Востоке, а впоследствии «даже стабильности и безопасности Европы». Вероятным результатом могла стать, по его мнению, «коммунизация Японии». Контроль над поставками риса, олова, каучука и нефти из Юго-Восточной Азии, а также над промышленными мощностями коммунистической Японии позволил бы Красному Китаю «построить монолитную военную структуру, еще более грозную, чем та, которой обладала Япония перед Второй мировой войной». Тогда Китай установил бы свое господство в западной части Тихого океана и на значительной части Азиатского материка и превратился бы в угрозу даже для Ближнего и Среднего Востока.

Призрачные угрозы, которые переполняли воображение адмирала Рэдфорда (и развеялись, так и не успев стать реальностью), ставят важный вопрос перед теми, кто исследует причины нашей недальновидности. Какого рода ощущения, выдумки или иллюзии оказывают воздействие на принятие политических решений? И какие дикие фантазии могут возобладать над разумными оценками реальности? Какая для этого нужна сила убеждения или степень сознательного преувеличения? Убеждает ли оппонентов веская аргументация или изобретательная риторика заставляет их выбирать тот или иной политический курс?

Не ясно, толи взгляды Рэдфорда сформировались под влиянием Даллеса, то ли наоборот, но в любом случае позиция обоих отражала их чрезмерную реакцию. Теперь Даллес направил всю энергию на обеспечение гарантий того, чтобы на Женевской конференции не было достигнуто никакого компромисса с Ханоем, чтобы со стороны французов не появилось никаких признаков расслабления, чтобы ужасная опасность, которую таила в себе эта встреча, стала понятна соотечественникам-американцам. На брифинги, посвященные американской политике в Индокитае, он собирал конгрессменов, газетчиков, бизнесменов и других авторитетных лиц. Даллес показывал им цветные схемы распространения коммунистического влияния – красные волны расходились от Индокитая в направлении Таиланда, Бирмы, Малайи и Индонезии. Его представители готовили списки стратегического сырья, которое будет приобретено Россией и Китаем и в котором будет отказано Западу, и выступали с надуманным предостережением, что если Америка не сумеет отстоять свои позиции, коммунистам достанется вся Азия, от Японии до Индии. По словам очевидца, Даллес внушал присутствующим, что если Соединенные Штаты не смогут удержать французов на передовой, им придется вовлекать в этот конфликт собственные вооруженные силы. Такой же точки зрения, независимо от Даллеса, придерживался вице-президент Никсон. В одной, предположительно неофициальной речи, которая, естественно, получила широкую огласку, он сказал, намекая на неизбежность объявления войны, «что если требуется избежать дальнейшей экспансии коммунистов в Азии и в Индокитае, мы должны взять на себя риск и немедленно отправить туда наших ребят. И я думаю, что президенту придется принять непопулярное политическое решение и сделать это».

На пресс-конференции, состоявшейся 7 апреля 1954 года, президент сделал заявление, которое внесло наиболее значительный вклад в кампанию по самовнушению. Он использовал словосочетание «эффект домино», чтобы показать, какие последствия будет иметь падение Индокитая под натиском коммунистов. К этому времени уже давно получила широкую огласку теория, согласно которой соседние страны Юго-Восточной Азии, подчиняясь некоему непреложному закону природы, одна за другой окажутся следующими жертвами экспансии. На пресс-конференции Эйзенхауэра теория получила название, которое столь же быстро вошло в анналы американской политики, как и термин «политика открытых дверей». Никто не сомневался в том, что эта теория соответствует реальности, хотя за рубежом она вызвала некоторый скептицизм, о чем свидетельствует в своих мемуарах Эйзенхауэр. «Нашей главной целью было убедить мир в том, что война в Юго-Восточной Азии была актом агрессии коммунистов, которые хотели подчинить весь регион». Американцев, «как и граждан трех присоединившихся государств, надо было убедить в истинном значении этой войны». Короче говоря, требовалось расширять сферу действия внушения, а люди со стороны должны были объяснить «истинное значение» войны народу, на земле которого она продолжалась уже семь лет. Потребность во всех этих объяснениях и оправданиях говорила о том, что с самого начала моральная сторона войны вызывала сомнения, которые с течением времени только усиливались.