Текст книги "Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама"

Автор книги: Барбара Такман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)

Однако еще более важным, чем материальные последствия, стало падение авторитета государственной власти и доверия к ней. Законы, принятые Конгрессом в послевоенные годы, часто бывали направлены на ограничение президентской власти в различных сферах ее применения. Это делалось из предположения, что без таких ограничений президент будет действовать неадекватно или незаконно. Общество также стало более недоверчивым, и многие люди заняли позицию, которую в двух словах выразил сотрудник Белого дома Гордон Стракан, когда в ответ на вопрос комиссии Эрвина, какой совет он дал бы тем молодым людям, что желают попасть на государственную службу, ответил: «Держаться от нее подальше». У многих вера в добропорядочность нашей страны сменилась скептическим отношением. Кто после Вьетнама осмелился бы вполне искренне сказать, что Америка есть «последняя надежда человечества?» Если свести к одному слову, то Америка лишилась во Вьетнаме своей добродетели.

Безумие, которое привело к подобному результату, начинается с постоянной чрезмерной реакции, породившей такие измышления, как оказавшаяся в опасности «национальная безопасность», «жизненные интересы» и «взятые на себя обязательства». Все эти иллюзии очень быстро начали жить собственной жизнью, околдовывая своих изобретателей. В этом процессе главной движущей силой был Даллес, который, сокрушив до основания достигнутый в Женеве компромисс и утвердив Америку в роли гаранта безопасности одной стороны и непреклонного оппонента другой, стал инициатором всего, что за этим последовало. Чрезмерное рвение Даллеса, сделавшее его Савонаролой внешней политики, завораживало и тех, кто с ним работал, и его преемников, которые механически повторяли заклинания о «национальной безопасности» и «жизненных интересах». Они делали это не столько в силу убеждений, сколько для того, чтобы на словах признавать эти реалии «холодной войны» или чтобы использовать их в качестве средств запугивания с целью выбить из Конгресса ассигнования. Даже в 1975 году президент Форд заявил Конгрессу, что нежелание голосовать за оказание помощи Южному Вьетнаму подорвет «доверие» к Америке как к надежному союзнику, каковое «необходимо для нашей национальной безопасности». Спустя два месяца Киссинджер тоже вернулся к этой теме, заявив на пресс-конференции, что если позволить Южному Вьетнаму обанкротиться, он в течение определенного периода будет представлять «фундаментальную угрозу безопасности Соединенных Штатов».

Примером чрезмерной реакции являются и фокусы, связанные с призрачной угрозой реализации «принципа домино», все эти бредовые картины дымящихся развалин, сдачи Тихоокеанского региона и отступления на рубежи Сан-Франциско, россказни о таких «малых драконах», как неуловимый «Центральный совет Южного Вьетнама», и наконец паранойя, которая привела Белый дом к Уотергейту. В более серьезном отношении чрезмерная реакция ознаменовалась колоссальным растрачиванием американской мощи и ресурсов для достижения цели, которая по чудовищному недомыслию была включена в сферу национальных интересов. При рассмотрении данного вопроса имело место поразительное отсутствие здравомыслия. Еще в 1971 году генерал Риджуэй писал, что «не надо обладать большой проницательностью, чтобы понять… у Соединенных Штатов там нет никаких подлинно жизненных интересов… и обязательство при необходимости принять крайние меры было грубым просчетом».

Второй глупостью оказалась иллюзия всесилия, которая имела много общего с папской иллюзией неуязвимости; третья глупость состояла в тупоголовости и «когнитивном диссонансе»; четвертая в тактике «манипулирования рычагами», которая стала заменять здравомыслие.

Поддавшись иллюзии всесилия, американские политики считали само собой разумеющимся, что при достижении поставленной цели, особенно в Азии, всегда можно сделать так, чтобы преобладающую роль играли твердые намерения и энтузиазм американцев. Основанием для этого предположения был энергичный характер создавшей себя нации, а также оставшееся со времен Второй мировой войны ощущение сверхкомпетентности и необычайной мощи. Если это и было «державным высокомерием», как выразился сенатор Фулбрайт, то явно не тем самым роковым высокомерием и чрезмерным расширением границ, погубившим Афины и Наполеона, а в XX столетии – Германию и Японию. Американцы не смогли понять, что у других народов существуют проблемы и конфликты, которые нельзя разрешить с помощью применения американской силы или американских методов – или даже с помощью американской благосклонности. «Строительство наций» оказалось самой дерзкой из всех иллюзий. Люди, заселившие Североамериканский континент, построили государство, протянувшееся от Плимутского камня и Вэлли-Фордж до крайнего Запада, но собственный успех не научил их тому, что и в других местах только сами жители могут запустить этот процесс.

Недомыслие и ставшая привычной фраза «не сбивайте меня с толку этими фактами» являются распространенной повсюду глупостью, но никто и нигде не проявил ее так явно, как это сделали высшие эшелоны Вашингтона по отношению к Вьетнаму. Их крупнейшим просчетом оказалась недооценка заинтересованности Северного Вьетнама в достижении поставленной цели. Мотивация противника стала тем элементом, который был упущен в американских расчетах, и поэтому Вашингтон мог не придавать значения всем свидетельствам усиления националистических настроений и страстного желания добиться независимости, каковое, как еще в 1945 году объявил Ханой, «больше ничто не сможет сдержать». Вашингтон не принял во внимание предостережение генерала Леклерка, утверждавшего, что завоевание этой страны обойдется в полмиллиона жертв, и «даже тогда его нельзя будет осуществить». США пренебрегли демонстрацией стремительного натиска и мощи, с помощью которых в сражении при Дьен Бьен Фу была одержана победа над французской армией, оснащенной современным вооружением, а впоследствии упрямо игнорировали все прочие свидетельства.

Ответственные лица объясняют отказ Америки принимать в расчет непреклонную волю и способности противника незнанием вьетнамской истории, традиций и особенностей национального характера. По словам одного высокопоставленного чиновника, у них «в распоряжении не было соответствующих экспертов». Но о длительном сопротивлении вьетнамцев иностранному владычеству можно узнать из любой книги по истории Индокитая. Тактичное наведение справок у представителей французской колониальной администрации, которые значительную часть своей жизни провели во Вьетнаме, восполнило бы недостаток опыта американцев. Даже поверхностное знакомство с этим регионом, когда оттуда стали поступать первые отчеты, позволяло получать заслуживающую доверия информацию. Не отсутствие знаний, а отказ верить свидетельствам и, что еще важнее, отказ придавать политическое значение какой-то там «четырехразрядной» азиатской стране и признавать, что у нее есть своя неизменная цель, оказались определяющими факторами, почти как в случае с отношением британцев к американским колониям. Ирония истории неумолима.

Подобная недооценка была сопоставима с переоценкой Южного Вьетнама, потому что именно он получал выгоды от предоставления американской помощи, и потому что вашингтонское словоблудие ставило знак равенства между любой некоммунистической группировкой и «свободными» нациями. Так создавалась иллюзия, что люди, входящие в эту группировку, готовы сражаться за «свободу» с решимостью и энергией, которые должна вселять в них перспектива стать свободными. Это непреложный фактор нашей политики. Негармонирующие с ним свидетельства приходилось отвергать, поскольку в противном случае стало бы ясно, что вся политика построена на песке. Когда подобные расхождения меняли сложившееся отношение к противнику или сателлиту, старое, предвзятое отношение по закону глупости только усиливалось.

Одним из последних проявлений недомыслия было отсутствие размышлений о природе того, что мы делаем, об эффективности в отношении достижения поставленной цели, о соотношении возможного выигрыша с потерями и ущербом как для нашего союзника, так и для самих Соединенных Штатов. Отсутствие здравомыслия у руководства является еще одним повсеместным явлением, и в этой связи встает вопрос, нет ли в политической и бюрократической структуре современных государств такого механизма, который подавляет работу мысли, заменяя ее «манипулированием рычагами» не придавая значения рациональным ожиданиям. Похоже, эта перспектива в настоящий момент становится явью.

Самая долгая война в истории США подошла к концу. Из двухсотлетнего далека до нас едва доносятся слова графа Чатема, кратко сформулировавшего, как нация изменяет самой себе: «С помощью искусного жульничества, благодаря собственной доверчивости, посредством ложных надежд, ложной гордости и обещанных выгод самой романтической и невероятной природы». Современная трактовка этого явления была высказана конгрессменом из Мичигана Дональдом Риглом. В разговоре с одной супружеской парой из своего избирательного округа, которая потеряла во Вьетнаме сына, он вдруг со всей ясностью понял, что не может найти слов в оправдание гибели этого парня. «Я никак не мог им сказать, что случившееся проделано в их интересах – или в интересах нации или в чьих-то еще интересах».

ЭПИЛОГ
«ФОНАРЬ НА КОРМЕ»

Если общеизвестной истиной стал тот факт, что постоянно попадать в затруднительные положения неразумно, тогда отказ рассматривать причины подобного явления представляется важнейшим признаком недомыслия. Стоики считали, что рассудок является тем «светочем мысли», который указывает направление всему, что происходит на земле. Поэтому император или правитель государства считался «слугой Божественного Разума, назначенным поддерживать порядок на земле». Эта теория была весьма удобна, но потом, как, впрочем, и сейчас, «Божественный Разум» часто стали вытеснять иррациональные человеческие слабости: тщеславие, страх, честолюбие, стремление спасти репутацию, иллюзии, самообольщение, предубеждения. Хотя в основе человеческого мышления лежат логические построения (от предпосылок до заключений), это не защищает человека от его слабостей и страстей.

Именно рациональное мышление заставило троянцев заподозрить хитрость, когда они проснулись и обнаружили, что греческая армия исчезла, оставив под стенами их города только странное, гигантского размера чудище. Рациональное мышление должно было заставить их, по крайней мере, проверить этого коня на наличие спрятавшихся в нем врагов, что настойчиво советовали сделать старец Капис, Лаокоон и Кассандра. Такой вариант был вполне осуществим, но его сбросили со счетов, что привело к самоуничтожению.

В случае с папами причина, возможно, менее очевидна. Они оказались настолько подвержены безумной алчности, стремлению все присваивать и беспредельному самодовольству, что были практически не в состоянии дать разумный ответ на запросы своих выборщиков. Это потребовало бы от них причастности культуре, у которой иные ценности. Можно предположить, что простой инстинкт самосохранения помог бы заметить рост неудовлетворенности, которая, подобно паводковой воде, уже плескалась у ног, но их взгляд на папство был вполне светским, и они были слишком заняты междоусобными войнами, потреблением благ и игрой на публику, чтобы такой нематериальный фактор, как недовольство, мог их встревожить. Причиной недомыслия папства было не столько иррациональное мышление, сколько полная отстраненность от стоявшей перед ним задачи.

Последующие меры, принятые как в отношении американских колоний, так и в отношении Вьетнама, были настолько безыскусно и предвзято обоснованы, настолько противоречили здравому смыслу, логическим умозаключениям и обоснованным рекомендациям, что как проявления недомыслия они говорят сами за себя.

В действиях правительства недостаточное здравомыслие является серьезным фактором, который оказывает воздействие на все, что находится в пределах его досягаемости: на граждан, на общество, на цивилизацию. Эта проблема вызывала глубокую озабоченность у греков, которые были основоположниками западной научной мысли. В своих поздних пьесах Еврипид признавал, что загадку безнравственности и недомыслия больше нельзя объяснять внешними причинами, укусом богини зла Аты (словно она какой-то паук) или иным вмешательством богов. Людям приходилось противостоять этому как части своего бытия. Медея Еврипида понимает, что страсть владеет ею сильнее, чем та цель, которая перед ней стоит. Спустя почти пятьдесят лет Платон отчаянно желал, чтобы человек схватил и уже никогда не отпускал «священную золотую нить благоразумия», но в конце концов и ему пришлось признать, что такие же, как он сам, люди неотделимы от чувственной жизни и пляшут, словно марионетки, когда их дергают за нити желаний и страхов. Платон утверждал, что когда желание человека противоречит суждениям разума, он находится в состоянии душевного недуга. «А когда душа противится знанию, или мнению, или рассудку, поскольку это ее естественное право, я называю это недомыслием».

В отношении государственного управления Платон полагал, что мудрый правитель более всего будет заботиться о том, что он более всего любит, то есть о том, что более всего отвечает его собственным интересам, которые должны совпадать с насущными интересами государства. Поскольку Платон не был убежден в том, что власть всегда действует так, как ей надлежит действовать, он, в качестве подготовительной процедуры, советовал наблюдать за будущими хранителями государства в период их возмужания и подвергать испытаниям. Это должно было стать гарантией того, что они будут вести себя в соответствии с принятыми нормами.

С пришествием христианства личная ответственность отодвинулась на второй план, снова уступив место внешним и сверхъестественным силам, находившимся в распоряжении Бога и дьявола. Очередная блестящая, но кратковременная эпоха правления разума началась в XVIII столетии, поскольку с тех пор как Фрейд воскресил в нашей памяти Еврипида и идею управления властью тьмы, скрытые силы нашей души, не являясь субъектами разума, уже не подчиняются ни добрым намерениям, ни рациональной воле.

Главной среди сил, оказывающих воздействие на политическое недомыслие, является жажда власти, которую Тацит называл «самой ужасной из всех страстей». Поскольку ее можно утолить только обладанием властью над другими, государство является ее любимой областью применения. Бизнес дает определенную власть только самым успешным представителям высших эшелонов делового мира, но не наделяет их владениями и титулами, красными ковровыми дорожками и эскортами мотоциклистов, то есть атрибутами государственной власти. Другие сферы человеческой деятельности, такие как спорт, наука, богословие, право, медицина, а также различные виды творческой деятельности и театральное искусство дают различные виды духовного удовлетворения, за исключением возможности обладать властью. Они могут быть привлекательными для честолюбцев, а знаменитостям предлагают поклонение толпы, лимузины и призы, но все это лишь внешние атрибуты власти, а не ее суть. Государственная власть остается высшей сферой распространения недомыслия, потому что именно оттуда люди пытаются подчинить других – для того, чтобы самим ей не подчиняться.

Томас Джефферсон, которому, в отличие от большинства людей, неоднократно приходилось занимать самые высокие посты, крайне мрачно высказывался на сей счет. «Всякий раз, когда человек бросает алчущие взгляды на какую-либо должность, – писал он своему другу, – его поведение начинает становиться мерзким». Возможно, что его современник, живший на другом берегу Атлантики Адам Смит, занимал еще более критическую позицию. «И таким образом, на получение должности… уходит добрая половина человеческой жизни; и это является причиной всех волнений и столкновений, всех грабежей и несправедливостей, которые алчность и честолюбие привнесли в этот мир». Оба великих деятеля прошлого говорили о низких моральных качествах, а не о компетенции. Когда моральные качества одних государственных деятелей выносятся на обсуждение, другие государственные деятели не дают им высокой оценки. В 30-е годы XX столетия, когда шли поиски кандидатуры на должность председателя Сенатской комиссии по расследованиям деятельности военной промышленности, один из лидеров сторонников мира обратился за советом к сенатору Джорджу Норрису. Исключив самого себя как слишком старого, Норрис, составив список коллег, стал вычеркивать их одного за другим, как слишком ленивых, слишком глупых, слишком тесно связанных с армией, морально неустойчивых или слишком загруженных работой, обладающих слишком слабым здоровьем, или имевших конфликт интересов, или относящихся к числу тех, кого скоро должны переизбирать. В конце концов оказалось, что он исключил всех, кроме сенатора Джеральда Найя, единственного из 96 человек, который, по его мнению, обладал компетенцией, независимостью и прочими качествами, необходимыми для решения этой задачи. Во многом сходное мнение высказал генерал Эйзенхауэр в ходе дискуссии о необходимости найти лидеров, вдохновленных идеей создания Соединенных Штатов Европы, единственного, как виделось, способа сохранения безопасности Европы. Он не считал это возможным потому, что «все слишком осторожны, слишком напуганы, слишком ленивы и слишком амбициозны (в личном плане)». Странно и весьма примечательно, что такой недостаток, как лень, присутствует в обоих списках.

Еще более значительным мотивом для проявления недомыслия является чрезмерная власть. После того как у Платона сформировалось удивительное представление о государстве как о республике, которой правят философы-цари, у него стали возникать сомнения, и он пришел к заключению, что только законы могут служить гарантией от злоупотреблений. Он считал, что давать слишком много власти так же опасно, как поднимать слишком много парусов, но в окружающей его действительности от умеренности не осталось и следа. Чрезмерная власть приводит, с одной стороны, к нарушениям порядка, а с другой стороны – к проявлениям несправедливости. Ни одна человеческая душа не в состоянии противиться искушению обладать неограниченной властью, и нет «никого, кто при таких обстоятельствах не оказался бы во власти собственного недомыслия, этого худшего из недугов». Его царство будет разрушено изнутри, и «он лишится всей своей власти». Именно таким был удар судьбы, который лишил папство эпохи Возрождения половины, если не всей власти. То же самое случилось и с Людовиком XIV, правда, только после его смерти, а если мы, чтобы подтвердить это правило, обратимся к истории американского президентства, то и с Линдоном Джонсоном, которому приписывали фразу «мои военно-воздушные силы» и который считал, что положение дает ему право лгать и вводить в заблуждение. Но самый наглядный пример – это, разумеется, Ричард Никсон.

Интеллектуальный застой или стагнация (отказ правителей и политиков реализовывать идеи, благодаря которым они пришли к власти) является благодатной почвой для безумия. Трагическим примером является роковая судьба Монтесумы. Лидеры системы государственного управления такого уровня, как Генри Киссинджер, не выходят за рамки тех убеждений, с которыми они пришли к власти. Эти убеждения являются «тем интеллектуальным капиталом, который они будут потреблять, пока находятся на своем посту». Такая способность, как извлечение знаний из опыта, почти никогда не используется на практике. Почему американским опытом оказания поддержки непопулярной в Китае партии не воспользовались во Вьетнаме? А опыт, полученный во Вьетнаме, нельзя было применить к Ирану? И почему никто из высокопоставленных деятелей не сделал правильных выводов и не уберег сегодняшнее правительство Соединенных Штатов от того скудоумия, которое оно выказало в Сальвадоре? «Если бы люди умели учиться на историческом опыте, какие уроки могла бы нам преподать история! – воскликнул незабвенный Сэмюел Колридж. – Но этому мешают наши страсти и партийная ограниченность нашего кругозора, а свет, который дает нам опыт, напоминает свет фонаря на корме, озаряющего лишь волны позади нас». Это прекрасный образ, но такое послание вводит в заблуждение, потому что свет, озаряющий волны за кормой, должен позволить вынести суждение о природе волн впереди по курсу.

На первой стадии интеллектуального застоя устанавливаются принципы и границы, которые нельзя нарушать при решении той или иной проблемы. На второй стадии, когда появляются разногласия и нет возможности для нормальной деятельности, первоначальные принципы ужесточаются. Это период, когда в случае своевременного проявления благоразумия есть возможность переоценки, пересмотра взятого курса и его изменения, но подобные случаи – такая же редкость, как рубины на помойке. Ужесточение принципов ведет к увеличению вклада и возникновению потребности защищать собственные персоны. Число ошибочных политических решений умножается, но от них никогда не отказываются. Чем больше вклад и чем больше личное участие, тем более неприемлемым является выход из игры. На третьей стадии череда неудач настолько увеличивает размеры ущерба, что это приводит к падению Трои, падению папства, потере трансатлантических колоний и классическому унижению во Вьетнаме.

Упорство, с которым совершаются ошибки, является серьезной проблемой. Исполнители государственной власти продолжают идти по неверной дороге, словно покорившись Мерлину, волшебством направляющему их шаги. В старинной литературе такие волшебники, как Мерлин, существуют, чтобы объяснять различные человеческие заблуждения и отклонения, но есть и свобода выбора, если, конечно, мы не признаем в бессознательном Фрейда нового Мерлина. Как написал один историк, который был поклонником Джона Ф. Кеннеди, правитель будет оправдывать свое дурное или неверное решение тем, что «у него не было выбора». Но дело не в том, насколько мало могут отличаться друг от друга два возможных варианта, ведь всегда есть свобода выбора, с помощью которой можно внести изменения или полностью отказаться от непродуктивного курса, если, разумеется, лицо, принимающее политические решения, обладает достаточным мужеством, чтобы пойти на это, следуя своим нравственным принципам. Ведь он не является, как описано у Гомера, созданием, судьба которого уже предопределена прихотью богов. Однако признать ошибку, выйти из игры, изменить курс – все это самые невыносимые для государственной власти альтернативы.

Почти никогда не идет речь о том, чтобы глава государства признал ошибку. Своими злоключениями в период вьетнамской войны американцы обязаны тому обстоятельству, что у них были президенты, не обладавшие уверенностью в себе, необходимой для того, чтобы решиться на такой благородный поступок, как вывод из страны всех войск. Вновь обратимся к Берку: «Великодушие в политике не является редкостью, но высочайшая мудрость, великая империя и мелкие умы плохо сочетаются друг с другом». Настоящим испытанием становится необходимость признать ошибку, когда упорство, с каким она совершается, уже нанесло ущерб тому, кто ее совершает. Государь, утверждает Макиавелли, всегда должен быть тем, кто великолепно умеет задавать вопросы и терпеливо выслушивать правду о том, о чем он уже спрашивал, и ему следует гневаться, если он видит, что кто-то не решается сказать ему правду. Именно в тех, кто умеет задавать вопросы, так нуждается государственная власть.

Отказ делать выводы из негативных признаков, часто называемый на страницах этой книги «тупоголовостью» и весьма широко в ней проиллюстрированный, был выявлен в самой пессимистической работе нашего времени – романе Джорджа Оруэлла «1984». Это то, что Оруэлл называл «краймстопом». «Краймстоп – это способность заблаговременно, словно благодаря инстинкту, подавлять любую, едва зародившуюся опасную мысль. Это понятие включает в себя власть, которая не проводит аналогий, не приемлет логические ошибки, неправильно понимает простейшие аргументы… и воспринимает со скукой и отвращением любой ход мыслей, который может увести в еретическом направлении. Короче говоря, краймстоп есть глупость, которая защищает».

Вопрос в том, может ли страна, и если может, то каким образом, оградить себя от этой защитной глупости в такой сфере, как выработка политики, что, в свою очередь, поднимает вопрос, возможно ли обучать государственному управлению. Проект Платона, включавший в себя воспитание и образование, так и не был опробован. Не слишком впечатляющими оказались и результаты весьма примечательной попытки, предпринятой представителями другой культуры. Суть этой попытки состояла в том, чтобы подготовить китайских мандаринов к выполнению административных функций. Этим мандаринам проходилось годами учиться и проходить через процедуру отсеивания в ходе серии сложных экзаменов, но даже успешное прохождение курса обучения не гарантировало, что они будут неподкупны и компетентны. В конечном счете их уделом становились упадок и неэффективность.

Рассмотрим еще один проект, который реализовали представители чуждой нам культуры. Турецкие янычары были получившей широкую известность военной структурой, входившей в состав более крупной организации (Капи куллари), т. е. института рабства, с помощью которого заполнялись все гражданские должности, от дворцового повара до великого визиря. Эта структура формировалась из христианских детей, которых отбирали у родителей, а потом воспитывали и обучали выполнению официальных функций турки. Возможно, это была самая совершенная система образования, но с юридической точки зрения они оставались обращенными в ислам рабами султана, которым запрещалось иметь семьи и владеть собственностью. Считалось, что, не испытывая воздействия отвлекающих факторов, они смогут полностью посвятить себя государству и его монарху, от которого они всецело зависели как в отношении оплаты, так и в отношении всего, что необходимо для жизни. Таким образом, султан получил организацию, состоявшую не только из первоклассных администраторов, но и из активных сторонников его абсолютизма. Хотя эта система давала превосходные результаты, она не спасла Оттоманскую империю от медленного вырождения. Впрочем, и сама система не сумела себя спасти. Со временем эта военная организация стала получать все больше власти, нарушила запрет на вступление в брак и стала допускать передачу прав по наследству, сохранив за собой статус постоянного господствующего клана, а в конце концов бросила вызов самому монарху. Была предпринята попытка захватить власть в ходе открытого мятежа. Мятеж жестоко подавили, а вместе с ними были уничтожены и остатки института рабства. Сам же великий султан впал в старческий маразм.

В Европе XVII столетия, после опустошительной Тридцатилетней войны, Пруссия, которая тогда еще была Бранденбургом, решила создать сильное государство с помощью дисциплинированной армии и подготовленной государственной службы. Чтобы компенсировать господствующее положение дворян в армии, кандидаты на должности государственной службы отбирались из числа людей незнатного происхождения, которые должны были пройти курс обучения, включавший в себя политическую теорию, законоведение и философию права, экономику, историю, пенологию и законоположения. Только сдав разнообразные экзамены и выдержав испытательный срок, они получали окончательное назначение, сведения о сроке пребывания в должности и возможностях дальнейшего продвижения по службе. Высший уровень государственной службы имел особый статус и был закрыт для представителей среднего и нижнего уровней.

Прусская система оказалась настолько эффективной, что это государство сумело уцелеть и после военного поражения, нанесенного ему Наполеоном в 1807 году, и после революций 1848 года. Но к тому времени оно, подобно институту китайских мандаринов, стало терять былую гибкость, и многие из его самых прогрессивных граждан эмигрировали в Америку. Впрочем, прусская энергия нашла успешное применение в 1871 году, когда германские государства объединялись в империю, главенствующую роль в которой играла Пруссия. Но сам успех этого объединения нес в себе зачатки будущей гибели, потому что он стал благодатной почвой для высокомерия и жажды власти, которым в период с 1914 по 1918 год суждено было разрушить государство.

Политическое потрясение заставило англичан обратить внимание на серьезную проблему. Ни потеря Америки, ни бурные волны Великой французской революции не смогли расшатать систему государственного управления, но в середине XIX столетия, когда шум недовольства низов становился все громче, революции, прокатившиеся по континенту, в 1848 году возымели свое действие. Вместо того чтобы впасть в панику и прибегнуть к реакционным действиям, а этого вполне можно было ожидать, власти, с достойной похвалы предприимчивостью, распорядились начать расследование деятельности собственного правительства, которое тогда фактически было частной лавочкой имущих классов. В результате появился доклад о необходимости создания постоянно действующей государственной гражданской службы, в основе деятельности которой будут лежать подготовка и специальные навыки сотрудников, а ее назначение будет состоять в том, чтобы постоянно обеспечивать и поддерживать принятие дальновидных решений, как в отношении текущих вопросов, так и в отношении политических страстей. После сильного сопротивления эта система была принята в 1870 году. Она породила выдающихся государственных служащих, но также Берджесса, Маклина, Филби и Бланта. История последних ста лет существования британской системы государственного управления говорит о том, что судьбу страны определяют факторы иные, нежели качество гражданской государственной службы.

В Соединенных Штатах гражданская государственная служба была учреждена главным образом для того, чтобы препятствовать раздаче должностей и постов победившей на выборах партией и лоббированию конгрессменами местных интересов, а не в попытке создать идеальную систему. К 1937 году, обнаружив, что эта система не отвечает требованиям, настоятельно рекомендовали разработать «настоящую карьерную службу… для работы в которой потребовались бы представители самых высоких слоев общества, компетентные, превосходно подготовленные, лояльные, достигшие благодаря большому опыту высокого уровня квалификации в своих сферах деятельности и уверенные в преемственности». Несмотря на то что было приложено немало усилий и достигнут некоторый прогресс, эта цель все еще не достигнута, но даже будь она достигнута, это не оказало бы воздействия на выборных лиц и на тех, кто назначен на высокие должности, то есть на высший эшелон государственной власти.