Текст книги "Дорога к тебе"
Автор книги: Барбара Делински
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
Рэйчел Китс не пропускала ни одного занятия, сосредоточенно слушала, вела записи. Джек пытался уверить себя, что ищет ее взглядом только по привычке. Правда, это не объясняло, почему он обращает внимание еще и на то, что она уходит перекусить в крошечное студенческое кафе, где сидит все время одна, или на то, что она ездит на старом красном «фольксвагене» с ярко раскрашенным – похоже, от руки – солнцезащитным экраном.
Рэйчел специализировалась по искусству и жила неподалеку от него. Судя по выражению ее лица, одиночество – в любом смысле этого слова – ее вполне удовлетворяло.
Рэйчел не только была не в его вкусе, но Джек даже встречался с другой девушкой. Высокая, длинноногая Селеста задавала мало вопросов, почти ничего не требовала и любила секс настолько, что он мог делать все, что хотел, – когда, конечно, хотел. Она мыла ему ванну, готовила; единственное, что Джеку не удавалось, – это заставить ее стирать его вещи. Вот почему Джек во вторник вечером оказался в прачечной-автомате, куда пришла и Рэйчел.
Ее светлые волосы были подвязаны бирюзовой лентой, которая неплохо контрастировала с пурпурной блузкой, а вот шорты и сандалии оказались белыми и такими же свежими, как и румянец смущения, появившийся на ее загорелых щеках, когда она увидела Джека.
Застыв на пороге, она, как показалось Джеку, не могла решить, уйти или остаться.
– Эй! – не желая, чтобы она уходила, сказал Джек. – Как дела?
– Прекрасно, – улыбнулась Рэйчел, но румянец остался. Закусив губу, она неловко опустила на пол переполненный мешок с бельем и окинула взглядом ряд стиральных машин. – А! Вот!
Она заметила две стоящие рядом машины с поднятыми крышками, снова улыбнулась Джеку и направилась к ним.
Сердце его стучало как бешеное – неизвестно почему. Она ведь только улыбнулась, и в этой улыбке не было даже намека на сексуальность. Она совершенно не в его вкусе. Тем не менее Джек слез с сушилки, на которой сидел, подошел к Рэйчел и прислонился к соседней машине.
– Значит, рококо и неоклассическое искусство?
Джек не хотел, чтобы она считала, будто он к ней клеится, тем более что он к ней вовсе и не клеился. Она совсем не в его вкусе. Наверное, поэтому она его и заинтриговала. Никакого риска – так, безобидная болтовня.
– Угу, – подтвердила она, перекладывая в стиральную машину грязное белье. Румянец на щеках все еще не проходил.
– А мое уже в сушилке, – с минуту посмотрев на нее, сообщил Джек.
Вероятно, это было глупо, но не мог же он сказать ей, что нельзя класть в одну машину красное и белое. Не мог он и спросить, что это – рубашки, лифчики или трусы. Он даже не мог смотреть на эти вещи, чтобы ее не смущать. Кроме того, он не мог отвести от нее взгляда. Ее глаза были карими, с золотистыми прожилками, они смотрели необычайно спокойно и внимательно.
– Ты помощник Обермейера, – сказала Рэйчел, заполняя вторую машину довольно пестрыми вещами. Ее нынешняя одежда по сравнению с этой была весьма консервативной. – Ты учишься на преподавателя?
– Нет. Я буду архитектором.
– Правда? – Она улыбнулась.
– Правда, – ответил Джек, улыбнувшись в ответ. Когда она вот так улыбается, то выглядит очень милой. Она осталась милой даже тогда, когда вдруг раскрыла рот и огляделась по сторонам – влево, вправо, вверх, вниз.
Вернувшись к своим пожиткам, Джек предложил ей свою пачку стирального порошка.
В награду она снова вспыхнула и чуть слышно пробормотала «спасибо». Когда обе машины начали работать, она спросила:
– И что же ты хочешь строить?
Обычно этот вопрос задавали Джеку его родители, причем в их голосе звучала насмешка. Но Рэйчел Китс это как будто действительно интересовало.
– Для начала дома, – сказал он. – Я вырос в двухэтажном городе, где стоят рядами маленькие коробки. Я проходил мимо них по дороге в школу, а на уроках постоянно чертил что-то более привлекательное. Эти наброски плохо повлияли на мои оценки по математике.
– Не могу себе этого представить. – Рэйчел бросила взгляд на лежавшую на сушилке раскрытую книгу. – Это о проектировании домов?
– Пока еще нет. Сейчас мы проходим арки. Ты знаешь, сколько существует разных видов арок? Есть плоские арки, круглые арки, треугольные арки, стрельчатые арки. Еще бывают вогнутые арки, сжатые арки, подковообразные арки.
Рэйчел засмеялась, и смех этот был таким же мягким, как взгляд ее глаз.
– Не думаю, что очень хотела бы узнать, как выглядят некоторые из них. – Немного помолчав, она робко добавила: – Я ведь тоже рисовала.
Ее робость понравилась Джеку – так он чувствовал себя в безопасности.
– И где же?
– В Чикаго, потом в Атланте, потом в Нью-Йорке. В детстве я не сидела на месте. Папа покупал старые фирмы и доводил их до ума. Когда он их продавал, мы переезжали. А ты?
– Я из Орегона. Названия нашего городка ты наверняка не слышала. Он не нанесен на карты. И что же ты рисовала?
– О, людей, птиц, животных, рыб – в общем, все, что движется. Я люблю ловить мгновение – словно фотоаппарат.
– Значит, ты все еще рисуешь? – спросил Джек, уловив, что Рэйчел упомянула настоящее время.
Она слегка пожала плечами – может быть, от робости, может быть, из скромности.
– Я даже надеюсь этим зарабатывать.
– Не устраиваясь на другую работу? – удивился Джек. Среднему художнику обычно едва хватает на еду. Когда наступит время оплачивать счета, Рэйчел придется туго – разве что она гораздо лучше среднего.
Она скрестила руки на груди и тихо, с печалью в голосе произнесла:
– Не знаю. Этот бизнес с куплей-продажей фирм все еще продолжается. Моя мама сейчас возглавляет одну из таких фирм. Родители в бешенстве от того, чем я здесь занимаюсь. Они хотят, чтобы я вернулась в город и носила платья от лучших дизайнеров, сумочки ручной работы и импортные туфли. – Она коротко вздохнула. – У тебя есть братья или сестры?
– Пять братьев и сестра, – с некоторым удивлением ответил он. Джек редко говорил о своей семье – его об этом, как правило, не спрашивали.
А вот Рэйчел не только спросила – ее замечательные глаза вспыхнули, когда ока услышала его ответ.
– Шестеро? Как здорово! А вот у меня нет никого.
– Потому ты и считаешь, что это здорово. За десять лет нас родилось семеро – детей, которые жили вместе с родителями в доме, где было всего три спальни. Мне еще везло – летом я спал на веранде.
– А чем сейчас занимаются остальные? Разъехались по стране? Или кто-то все же остался?
– Все остались дома. Я единственный, кто уехал.
– Правда? – Глаза Рэйчел расширились. – Но как же это произошло? И почему ты уехал?
– Получил стипендию. Потом учеба-работа. И отчаяние. Мне пришлось уехать – я не могу ужиться со своими.
– Но почему? – спросила она таким невинным тоном, что Джек не смог ей не ответить.
– Они злые. Всегда всех критикуют, чтобы скрыть собственные недостатки, хотя единственное, чего им в действительности недостает, – это честолюбие. Мой отец мог бы добиться всего, чего захотел, – он толковый парень, – но нет, сидит себе на фабрике по переработке картофеля и не вылезает оттуда. Мои братья будут такими же, как он, – другая работа, но тот же нерастраченный потенциал. Я пошел учиться в колледж, потому что то, чем они занимаются, кажется мне мелким. Они мне этого никогда не простят.
– Мне так жаль!
Джек улыбнулся:
– Ты не виновата.
– Тогда, выходит, ты не часто бываешь дома?
– Не часто. А ты? Ездишь в Нью-Йорк?
Рэйчел наморщила нос:
– Я не люблю больших городов. Когда я там, приходится делать вещи, которые я ненавижу.
– У тебя там есть подруги?
– Не много. Я никогда не любила толпу. А как ты? У тебя есть сосед по комнате?
– Нет, и никогда не будет, по крайней мере того же пола – мне это слишком надоело дома. Что тебе больше всего нравится в Тусоне?
– Пустыня. А тебе?
– Санта-Каталинас.
Ее глаза – скорее золотистые, чем карие, – снова вспыхнули.
– Ты любишь ходить в походы?
Он кивнул.
– Я тоже. Но как ты находишь на это время? Ты изучаешь полный курс? Сколько часов в неделю ты тратишь на Обермейера?
Джек ответил на ее вопросы и задал свои. Когда она не задумываясь ответила, он спросил снова, она, в свою очередь, тоже. Казалось, ей было действительно интересно знать, где он был, что делал, что любит и что нет. Они проговорили без умолку до тех пор, пока одежда Рэйчел не была выстирана, высушена и аккуратно сложена. Когда они покинули прачечную-автомат, Джек знал о Рэйчел втрое больше, чем о Селесте.
Восприняв это как некий знак свыше, он на следующий день порвал с Селестой, позвонил Рэйчел и пригласил ее на пиццу. Они продолжили разговор с того самого места, на котором остановились в прачечной.
Джек был очарован. Раньше он никогда не вел подобных разговоров, ни с кем не делился своими мыслями, предпочитая держать их при себе, но с Рэйчел он чувствовал себя… спокойно. Умная и мягкая, такая же одинокая, как и он, она тоже стеснялась раскрывать душу перед фактически незнакомым человеком, но они инстинктивно доверяли друг другу.
Они стали неразлучны – вместе ели, вместе сидели на занятиях, вместе рисовали. Они ходили в кино, гуляли на природе. Перед занятиями они обнимались на своих любимых скамейках, но прошла целая неделя, прежде чем они стали окончательно близки.
Теоретически неделя – это вовсе не срок. На практике же, учитывая, что их так тянуло друг к другу, а на дворе стоял век свободной любви, это была целая вечность. А их, несомненно, тянуло друг к другу. Джека мгновенно возбуждали тонкие пальцы художницы и ее красивые руки, он не мог отвести взгляда от ее бедер. Груди под блузкой были маленькими, но очень красивыми – по крайней мере такими он себе их представлял. То, что он не знал этого наверняка, только разжигало любопытство Джека.
Влекло ли ее к нему? Ну, когда он был рядом, у нее сразу напрягались соски. Когда они шли на концерт, Рэйчел все время слегка наклонялась в его сторону, а когда он шептал что-то ей на ухо, ее дыхание прерывалось. И все такое прочее, не говоря уж о глазах, в которых в такие моменты начинал пылать огонь. Да, она его хотела. Джек мог бы взять ее уже через два дня после встречи в прачечной.
Но он этого не сделал, потому что испугался. До этого у него никогда не было подобных отношений с женщиной – не в физическом смысле, а в эмоциональном, когда сердца распахиваются навстречу друг другу. Рэйчел он мог без опаски сказать о том, что думает и чувствует. Не зная, как на это может повлиять секс, Джек не приглашал ее к себе и не приходил к ней на квартиру, он даже старался ее не целовать.
Эта неделя показалась ему целой вечностью. Когда Рэйчел пригласила его на ужин, он уже не мог ждать – и она, очевидно, тоже. Джек едва успел войти, как они стали целоваться. Все больше распаляясь, они двигались вдоль стены и в конце концов упали на кровать. Одежда полетела во все стороны, и Джек оказался на седьмом небе – о таком всепоглощающем слиянии Джек мечтал всю жизнь.
Когда это кончилось, Рэйчел села на кровать с карандашом и бумагой и стала его рисовать. Этот рисунок сказал ему все. Своими руками и своим сердцем она изобразила его совсем другим – таким прекрасным, каким он никогда не был. Она стала его ангелом, и он по уши в нее влюбился.
Глава 2
Комната ожидания хирургического отделения находилась на втором этаже, в конце длиннющего коридора. Опустившись в кресло, Джек сложил руки на груди и стал неотрывно смотреть на дверь. Он очень устал, и только страх заставлял его держать глаза открытыми.
Прошло не менее пяти минут, прежде чем он осознал, что находится здесь не один. С соседней кушетки за ним внимательно наблюдала какая-то женщина. Она смотрела настороженно, но, когда Джек взглянул на нее, не отвела взгляда.
– Это вы Кэтрин? – наконец спросил он, и женщина криво улыбнулась.
– А почему вы удивились?
Надо было ответить более дипломатично, но он слишком устал и слишком перенервничал.
– Потому что у вас нет ничего общего с моей женой, – пристально глядя на нее, ответил Джек. В Рэйчел все было естественно – волосы, лицо, ногти, а вот у этой женщины все, напротив, было ненатуральным – от темных ресниц и накрашенных ногтей до волос, переливающихся различными оттенками и уложенных в пышные пряди.
– Бывшей женой, – поправила Кэтрин, – а внешность бывает обманчивой. Значит, вы Джек?
Он едва успел кивнуть, когда дверь открылась и на пороге появился врач. Мятый халат, короткие каштановые, с густой проседью, волосы всклокочены.
Вскочив на ноги, Джек подбежал к доктору прежде, чем дверь успела захлопнуться.
– Я – Джек Макгилл, – сказал он, протягивая руку. – Как она?
Врач пожал протянутую руку.
– Стив Бауэр. Она в послеоперационной палате. Операция прошла хорошо. Жизненные показания в норме, она дышит самостоятельно. Но пока что не пришла в сознание.
– Кома, – сказал Джек. Это слово преследовало его от самого Сан-Франциско. Джеку очень хотелось бы, чтобы доктор его опроверг.
К его ужасу, Стив Бауэр кивнул.
– Она не реагирует на внешние раздражители – свет, боль, шум. – Он провел рукой по левой щеке – от виска к подбородку: – Вот здесь у нее сильный ушиб. Большая гематома. То, что она не реагирует, заставляет предположить, что там есть и внутреннее кровоизлияние. Мы отслеживаем внутричерепное давление: небольшое повышение можно устранить медикаментозно. Пока нет оснований полагать, что нужно его снижать путем хирургического вмешательства.
Джек провел руками по волосам. Голова гудела. Он попытался устранить этот шум, откашлявшись.
– Значит, кома. Насколько это плохо?
– Ну, я бы предпочел, чтобы она была в сознании.
Джек имел в виду не это.
– Она умрет?
– Надеюсь, что нет.
– И как мы можем это предотвратить?
– Мы не можем. Она может. Когда ткани повреждены, они опухают. Чем больше они опухают, тем больше требуется кислорода для лечения. К сожалению, мозг отличается от других органов, поскольку находится внутри черепа. Когда ткани мозга опухают, череп не дает им увеличиться в объеме, так что давление растет. Это вызывает замедление тока крови, а так как кровь переносит кислород, то мозг получает меньше кислорода. Меньше кислорода – меньше скорость заживления. Ее тело само определяет этот темп.
Джек все понял. Но он хотел знать больше.
– А каков наихудший сценарий?
– Давление возрастает настолько, что совершенно перекрывает ток крови, а следовательно, и поступление кислорода в мозг, и тогда пациент умирает. Вот почему мы отслеживаем состояние вашей жены. Если мы увидим, что давление начинает расти, то постараемся его снизить.
– И какие здесь временные рамки?
– Мы провели сканирование головы, но ничего определенного не обнаружили. Мы будем внимательно следить за состоянием вашей супруги. Следующие сорок восемь часов будут решающими. Хорошо, что опухоль пока небольшая.
– Но вы сказали, что жена не реагирует на внешние раздражители. При условии, что опухоль не будет увеличиваться, когда она начнет реагировать?
Доктор вытер со лба пот.
– Этого я не могу вам сказать. Хотел бы, но не могу – это слишком индивидуально.
– Восстановится ли ее здоровье полностью? – спросил Джек. Ему нужна была полная ясность.
– Не знаю.
– Вероятно, чем дольше она пробудет в коме, тем меньше шансов на полное выздоровление?
– Если опухоль не будет увеличиваться, то это не так.
– А можно ли что-нибудь сделать, чтобы уменьшить опухоль?
– Именно для этого она под капельницей. Но чересчур большая доза медикаментов может дать негативный эффект.
– Значит, она будет просто вот так лежать?
– Нет, – терпеливо объяснил доктор. – Ваша жена будет лежать и выздоравливать. Человеческое тело – это изумительная вещь, мистер Макгилл. Пока мы ждем, оно работает само.
– Чем мы можем помочь? – спросила из-за спины Джека Кэтрин.
Джек вздрогнул, но не отвел взгляда от доктора.
– Не многим, – ответил Бауэр. – Спросите у сестер-сиделок, специализирующихся на коме, и они вам скажут, что с больной нужно говорить. Рассказывают, что коматозные пациенты что-то слышат и даже могут повторить это с пугающей точностью после того, как придут в сознание.
– Вы в это верите? – спросил Джек.
– Это не согласуется с научными представлениями. – Бауэр слегка понизил голос. – Мои коллеги к таким вещам относятся с насмешкой. Но я лично не думаю, что разговорами с таким пациентом ему можно причинить какой-то вред.
– И что же нужно говорить?
– Что-нибудь хорошее. Если она вас услышит, то пусть услышит хорошие вещи. Скажите, что с ней все в порядке.
– А как быть с девочками? – спросил Джек. – У нас две дочери – тринадцати и пятнадцати лет. Они спрашивают, что с мамой. Возможно, я сумею их удержать. Если есть шанс, что она придет в себя сегодня или даже завтра, нет смысла их пугать. Может, мне сказать им, что она все еще не очнулась после анестезии, и оставить дома?
– Нет. Привезите их – их голоса помогут ей сосредоточиться.
– Как она выглядит? – спросил Джек. – Девочки не испугаются?
– С одной стороны ее лицо поцарапано, к тому же оно опухло и начинает темнеть. Одна рука порезана стеклом…
– Сильно? – прервал его Джек. Кажется, появился новый повод для беспокойства.
– Она художница, – добавила сразу уловившая суть дела Кэтрин. – Левша.
– Именно левая рука у нее и поранена, – ответил Бауэр, – но как будто ничего страшного. Вряд ли будут какие-то последствия. Нога у нее в гипсе и на растяжке, и еще мы перебинтовали ей ребра на тот случай, если она станет беспокойной. Это все.
– Беспокойной, – повторил Джек, гадая, что это может означать. – Это вроде припадков?
– Иногда вроде припадков, иногда больные просто становятся беспокойными и совершают некие странные движения. Но вообще она может оставаться и совершенно неподвижной вплоть до того момента, когда придет в сознание. Вот это как раз и напугает ваших дочерей больше всего. Ее молчание расстроит их больше, чем любые движения.
Джек попытался все это переварить, но не смог. Картина, которую нарисовал доктор, была полной противоположностью тому образу Рэйчел, к которому он привык.
– Когда я смогу ее увидеть?
– Когда мы убедимся, что ее состояние стабильное, то переведем в реанимацию… Нет, – пояснил он, увидев, как расширились глаза Джека, – это не значит, что она в критическом состоянии, просто мы хотим, чтобы за ней как можно лучше присмотрели. – Доктор взглянул на висящие на стене часы. Было десять минут пятого. – Дайте нам еще час.
В этом кафетерии Джек и Кэтрин были не одни. За столиками сидело несколько человек из числа медицинского персонала – одни поглощали ранний завтрак, другие не спеша тянули кофе. Было тихо, лишь время от времени позвякивали ложки.
Джек заказал один кофе, один чай и одну сдобную булочку с изюмом – кофе для себя, остальное для Кэтрин. Когда она разрывала еще горячую булочку, ее ногти хищно поблескивали в свете ламп.
С минуту Джек рассеянно смотрел на Кэтрин, затем переключился на кофе. Сейчас кофеин был ему остро необходим. Есть он не мог, просто сидеть и ждать – тоже. Мысль о том, что Рэйчел может умереть или остаться умственно неполноценной, была совершенно невыносима.
Сделав большой глоток, он поставил чашку с кофе на столик и посмотрел на часы, затем потянулся и снова на них посмотрел. Время не изменилось.
– Я не могу представить ее здесь, – сказал Джек, с отсутствующим видом глядя по сторонам. – Она ненавидит больницы. Когда рождались девочки, она сразу убегала. Если бы она работала на ферме, то рожала бы прямо в поле.
Кэтрин кивнула:
– Могу этому поверить. Среди членов клуба Рэйчел всегда отличалась своей независимостью.
Среди членов клуба? Джек с трудом представлял себе Рэйчел в каком бы то ни было клубе. Пока они были женаты, она не желала ни к кому присоединяться – и это в городе, где по любому поводу всегда собирались целые толпы. Она отвергала все это, она отвергла даже его, Джека, когда упаковала свои вещи и уехала на юг, в Большой Сур, – чтобы заниматься тем, чем отказывалась заниматься под его крышей.
– Должен же существовать хоть какой-то клуб, – потрясенный этой мыслью, пробормотал он.
Кэтрин на миг перестала жевать.
– Что вы имеете в виду?
– Почему вы сидите здесь всю ночь?
Она положила на тарелку кусок булочки и тщательно вытерла руки салфеткой.
– Рэйчел – моя подруга. Было бы несправедливо, если бы никто не дожидался возле операционной, чтобы узнать, выживет она или нет.
– Ей всего лишь накладывали гипс. Кроме того, я теперь здесь. Так что вы можете ехать.
С минуту Кэтрин смотрела на него, затем, едва заметно помотав головой, взяла в руки чашку с тарелкой и встала.
– Вы бесчувственная дрянь, Джек, – спокойно обронила она. – Неудивительно, что Рэйчел от вас ушла.
К тому времени, когда Кэтрин переместилась в дальний угол кафетерия, Джек понял, что она права только отчасти – он не только бесчувственный, но и неблагодарный. И тогда он понял и другое – почему эти две женщины подружились. Если бы он подобным тоном стал говорить с Рэйчел, она бы тоже ушла.
Забрав свой кофе, Джек подошел к Кэтрин.
– Вы правы, – тихо сказал он. – Я действительно проявил бесчувственность. Вы – ее подруга, вы провели здесь много часов, и я благодарен вам за это. Я устал, напуган и чувствую себя беспомощным. Наверное, все дело в этом.
Внимательно посмотрев на него, она вернулась к своей булочке.
– Можно мне сесть? – спросил Джек. Ему вдруг очень этого захотелось. – Мы же все-таки товарищи по несчастью. В конце концов, подруга Рэйчел – моя подруга, да?
Казалось, прошла вечность, прежде чем Кэтрин указала ему на свободный стул. Сделав глоток, она отставила чашку в сторону и, пристально глядя на нее, тихо сказала:
– Замечу для протокола, что вы мне не друг. Рэйчел – да, но она заслужила это право. Я не слишком легко подпускаю к себе людей, а вы начинаете даже не с нуля, а с отрицательной величины. Не только вы один устали, напуганы и чувствуете себя беспомощным.
Теперь Джек это видел. Как хорошо, что у Рэйчел есть такой близкий друг. Несомненно, Кэтрин знает о ней сегодняшней гораздо больше, чем он.
Джек посмотрел на часы – только половина пятого. Еще уйма времени.
– Рэйчел никогда не говорила мне, что состоит в клубе книголюбов.
– Может, потому, что вы в разводе? – напомнила ему Кэтрин и, смягчившись, добавила: – Она помогла его организовать – пять лет назад.
– И как часто вы собираетесь?
– Раз в месяц. Нас семеро.
– А кто остальные?
– Местные женщины. Одна работает агентом в бюро путешествий, одна – скульптор, одна владеет булочной, две – игроки в гольф. Они все уже здесь побывали. Конечно, не для того, чтобы обсуждать книги.
Это Джек понимал. Конечно, они обсуждали не книги. Они говорили о том, чего не должно было случиться.
– Кто же виновник аварии? – давая наконец волю своему гневу, спросил Джек. – Этот тип, конечно, был пьян? Копы его наконец нашли?
– Это был не тип. Это была особа женского пола, и не пьяная. Старушка восьмидесяти с чем-то лет, которой было нечего делать на дороге вообще, и тем более на этой. Да, копы ее нашли. Она в морге.
У Джека перехватило дыхание. В морге. Эта смерть многое меняет. Положение Рэйчел еще серьезнее, чем казалось раньше.
Джек испустил долгий, тяжкий стон, вместе с которым вышел и весь его гнев.
– Это была чья-то мать, чья-то бабушка.
– Конечно. – Джек тяжело откинулся на спинку стула. – Боже мой!
– Совершенно с вами согласна.
Они договорились еще об одном – о том, что Рэйчел сначала увидит один Джек. Это было к лучшему. Войдя в полумрак абсолютно стерильной палаты, где на кровати с боковыми стенками лежала бледная тень той женщины, которая всегда так ярко освещала его жизнь, Джек и без того почувствовал себя скверно, а если бы еще его переживания были выставлены напоказ, то стало бы и вовсе невыносимо. Правда, нельзя сказать, что он был здесь скрыт от посторонних глаз – роль четвертой стены в палате выполняла стеклянная дверь, причем занавеску, которая ее раньше прикрывала, теперь отодвинули, чтобы медицинский персонал мог наблюдать за Рэйчел.
Джек тихо подошел к кровати. Подвешенная на растяжке нога Рэйчел в гипсе была втрое толще обычной. Скользнув по ней взглядом, Джек стал пристально вглядываться в лицо бывшей жены. Врач все сказал верно – даже в слабом свете ночника можно было увидеть, что левая сторона лица распухла и начала синеть. Все остальное было мертвенно-бледным – губы, кожа, даже длинные, до плеч, волосы, от природы густые и светлые, казались сейчас жидкими и блеклыми.
Джек взял ее за правую руку, свободную от швов и повязок. Пальцы были влажными, кожа прохладной.
– Рэйчел! – мягко позвал он. – Это я, Джек.
Она не реагировала.
– Рэйчел! Ты меня слышишь? – Он нервно сглотнул. – Рэйчел!
Его колени тряслись. Джек привалился к боковому ограждению кровати.
– Ну давай, ангел! Пора просыпаться. От разговора нет никакого удовольствия, если ты не отвечаешь. – Он сжал ее руку. – Твоя подруга Кэтрин сказала, что я дрянь. Ты тоже это говорила. Скажи это сейчас – я не буду возражать.
Рэйчел не двигалась.
– Ну хотя бы поморгай глазами! – Джек отпустил ее руку. – Может, пошевелишь пальцем, чтобы показать мне, что слышишь? Попробуй, а? Или ты хочешь, чтобы мы гадали, что ты слышишь, а что нет?
Рэйчел продолжала лежать совершенно неподвижно.
«Опять ничего нового», – подумал Джек. Она всегда делала все по-своему, во всяком случае, те шесть лет, что они в разводе. Она не слышит его или намеренно игнорирует? Джек не знал, что еще сказать.
Поднеся ее руку ко рту, он поцеловал ее и прижал к груди – к самому сердцу.
– Чувствуешь? – Сердце бешено стучало. – И вот так все время – с тех пор, как мне позвонили. Саманта и Хоуп тоже напуганы. Впрочем, я с ними говорил – с ними все будет в порядке. – Сообразив, что это звучит так, будто он хочет от них отделаться, Джек добавил: – Я скоро позвоню им снова. – Это опять прозвучало не так, как надо. – Я поеду туда сразу же, как только уйду от тебя. Будет правильнее, если я сам скажу им, что с тобой все нормально. Там сейчас Дункан. В чем дело? Он просто в роли приходящей няни, или что?
«Наверное, она сейчас мысленно смеется надо мной», – подумал Джек.
– Я серьезно. Я не знаю этого парня. Вы с ним встречаетесь?
Никакого ответа.
– Сэм сообщила мне, что не собирается идти в школу. Ничего, пойдет, – сказал он и подумал вслух: – А может, я лучше привезу их сюда? Ничего не случится, если один день они пропустят занятия. – Хотя июнь уже близко. – Когда начинаются экзамены? – Рэйчел не ответила. – Ладно, не беспокойся. Я сам спрошу.
Джек снова прижал к груди ее руку.
– Проснись, Рэйчел!
Но она продолжала спать.
Он поднес се руку к губам. Кожа Рэйчел была все такой же мягкой, но пахла по-другому, не как всегда. Обычно от нее пахло или красками, или лилиями. Это он ее к этому приучил, когда, не имея денег, воровал для Рэйчел лилии, росшие позади хозяйского дома. На вторую годовщину свадьбы он подарил ей духи с похожим запахом. Нет, не духи – туалетную воду. Духи Рэйчел не подходят – слишком сильный аромат. Даже когда он начал зарабатывать, то все равно не покупал духов. Легкий цветочный запах – вот что подходит Рэйчел.
Запах антисептиков, который от нее сейчас исходил, вовсе не был ни легким, ни цветочным.
Хотя, возможно, она и не использует больше ту туалетную воду, не желая пробуждать прежних воспоминаний, пусть даже приятных.
– Проснись, Рэйчел! – взмолился Джек, внезапно испугавшись. Он прожил без нее шесть лет, но все это время знал, где она. А сейчас не знал, и это очень беспокоило Джека. – Мне нужно знать, как ты себя чувствуешь. – В его голосе слышалось отчаяние. – Я должен знать, что сказать девочкам. Мне нужно, чтобы ты со мной поговорила.
Она продолжала молчать, и Джек разозлился.
– Что же все-таки случилось, черт побери? Ты водишь машину аккуратнее всех. Сколько раз ты спасала меня от аварии – «маньяк слева», говорила ты, или «какой-то козел у тебя на хвосте». Неужели ты не видела машины, которая ехала сзади?
А ведь могла и не видеть. Рэйчел ехала по дороге, которая постоянно делает резкие повороты, двигаясь от одного ущелья к другому. С востока нависают скалы, с запада располагается узкая, всего в один ряд, встречная полоса. На крутом повороте идущую сзади машину не видно до тех пор, пока она тоже не повернет. Если ехать на высокой скорости, до столкновения остаются считанные секунды. И куда тогда деваться?
Боясь, что Рэйчел почувствует его паническое настроение, Джек успокаивающе прошептал:
– Ладно, ладно. Это не твоя вина. Я все понимаю. Прости, что заговорил об этом. Просто я так… расстроен. – Расстроен из-за того, что не может ее разбудить. Из-за того, что доктора тоже не могут этого сделать. Наконец, расстроен из-за того, что обидчик мертв и не может понести наказание, но этого он ни в коем случае не должен говорить Рэйчел, даже если бы она могла его услышать. Она добрая женщина, хотя и упрямая. Ей было бы тяжело узнать, что кто-то погиб. Раз ей нужно говорить приятные вещи, то такая новость здесь не подходит.
А что подходит? «Ты рада будешь узнать, что моя фирма терпит крах». Нет, Рэйчел не мстительна, так что это не пройдет. И не ревнива, но он и не будет рассказывать ей про Джилл. Что тут рассказывать? Джилл почти такая же добрая, как и Рэйчел, почти такая же красивая и умная. Но ей недостает ее энергии, ее таланта, ее индивидуальности. Сравнение всегда будет не в пользу Джилл.
Да и зачем ему рассказывать об этом Рэйчел? Она от него ушла, они в разводе.
Остро переживая свою беспомощность, он сказал:
– Здесь твоя подруга Кэтрин. Это она мне позвонила. Она здесь с того момента, как тебя сюда привезли. Она тоже хочет тебя видеть. Я сейчас пойду поговорю с доктором, а потом поеду за девочками. Мы вернемся через пару часов, хорошо? – Он внимательно наблюдал за ее ресницами, надеясь уловить хотя бы малейшее движение. – Хорошо?
Никакой реакции.
Разочарованный, Джек положил ее руку на жесткую больничную простыню и, наклонившись, поцеловал в лоб.
– Я скоро вернусь.
Когда Джек выехал из больницы, со стороны Монтерея уже пробивался рассвет. К тому времени, когда он достиг Санта-Люсиас и машина начала петлять по шоссе номер один, дорогу застилал поднимавшийся от воды утренний туман.
Джек включил фары и стал пристально вглядываться в местность, но в этом не было необходимости – он вряд ли пропустил бы место аварии. Движение здесь шло только по одной полосе, тогда как на другой возились ремонтники. Одна искореженная машина уже была поднята наверх; машина Рэйчел, очевидно, еще оставалась внизу. Неподалеку валялся искалеченный кусок ограждения.
Джек почувствовал тошноту, тем не менее нужно было все выяснить. Остановив машину возле ремонтников, он вылез наружу. Густой туман, несомненно, скрывал кое-какие подробности, но воображение Джека старалось их восстановить.
