Текст книги "Соль под кожей. Том второй (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)
Глава тридцатая: Лори
Глава тридцатая: Лори
Настоящее
Через пару дней меня под руки, как важную персону (а скорее как арестантку) Андрей везет домой в наш с ним общий дом, где меня уже ждет «приятный сюрприз» – еще одна цветочная поляна, густо разбавленная воздушными шарами и мягкими игрушками. От одного вида этого радужно-ароматного разнообразия меня тянет блевать. Хорошо, что теперь для этого есть официальный повод. Так что Андрей даже не пытается меня остановить, когда я, вырывая руку, бегу в ванну и запираюсь изнутри.
Умываюсь холодной водой, пока не начинают покалывать щеки.
Тошнота постепенно стихает и я по крайней мере на какое-то время могу позволить себе просто спокойно дышать.
Я потратила несколько дней на то, чтобы заставить себя смириться с неизбежным.
Этот ребенок во мне – ошибка. Если бы меня слышали повернутые на голову мамаши, начитавшиеся розово-ванильных романов о любви и материнстве, наверное, трижды предали бы анафеме. Как будто женщина не имеет права на сомнения в том, готова ли она сохранить любой зацепившейся с ее яйцеклеткой сперматозоид, подходящее ли для этого время, стоит ли ради такого жертвовать карьерой и вообще – хочет ли она стать матерью. В мире хороших правильных женщин, беременность – это благо, его надо хотеть даже если его рождение будет стоить ей жизни. Беременность нужно нести перед собой, как знамя, чтобы все окружающие знали – эта женщина готова любой ценой выполнить свое физиологическое предназначения и достичь пика своего жизненного развития.
Господи, почему все это происходит именно со мной и именно тогда, когда мне нжна максимально ясная голова и трезвые мысли?
– Валерия, ты в порядке? – стучит в дверь Андрей и начинает нервно дергать ручку. – Эй?!
Я нарочно не отзываюсь – хочу заставить его нервничать.
Позавчера он просидел в больнице в общей сложности часов пять, я уже не знала, что сделать, чтобы Андрей перестал изображать из себя наседку. Вчера его конвой растянулся почти на весь день. А сегодня он приехал за два часа до выписки и ковырял мозги моему лечащему врачу идиотскими вопросами о моей болезненной бледности и сонливости.
Учитывая то, что раньше он не интересовался мной от слова совсем, я пришла к выводу, что старый боров не терял времени зря и порядочно промыл сыночку мозги. Наверное поручил глаз с меня не сводить, чтобы я не устроила еще один сеанс промышленного шпионажа.
По случаю моей беременности, Андрей подарил мне кольцо с огромным розовым бриллиантом, и как бы в довесок – новый чистенький телефон и ноутбук. Что было его молчаливым ответом на мой вопрос о том, куда делись мои личные вещи и телефон, в котором была вся моя жизнь.
– Валерия, открой! – Андрей так иступлено дергает ручку, что мне, вопреки голосу разума, хочется поиграть в молчанку еще немножко и проверить глубину промывки его мозгов.
Но все-таки подаю голос: говорю, что меня вырвало прямо на одежду и мне нужно принять душ. Андрей всегда был брезгливым, так что этого достаточно, чтобы отбить у него охоту ломиться внутрь.
Откручиваю вентиль до упора, чтобы подтвердить свои слова. Андрей, выждав несколько секунд, предупреждает, что все равно будет рядом, но, наконец, оставляет меня в покое.
– Из этого все равно ничего не получилось бы, – говорю шепотом себе под нос, потому что за последние дни количество внутреннего монолога перевалило за ту черту, после которой я перестала понимать, говорю я сама с собой или с голосами в своей голове. – Никогда. Не в этой жизни.
Мы с Вадимом невозможны, но почему-то только забеременев я окончательно поняла весь фатализм наших с ним «отношений».
Во всем, что произошло, винить некого.
Я достаточно взрослая и битая жизнью женщина, чтобы не обелять себя слепленными из дерьма и палок оправданиями. Сама накосячила – сама и буду разгребать.
После душа, когда выхожу из ванной спустя примерно полчаса, Андрей караулит меня в гостиной. Успеваю заметить сальную рожу, с которой он пялиться в телефон за секунду до того, как Андрей замечает мое появление и молниеносно откладывает его в сторону экраном вниз. Честно говоря, и сама так часто делаю, особенно если нахожусь на важной встрече и не хочу отвлекаться на всплывающие уведомления, но в случае с Андреем все гораздо прозаичнее.
– Тебе уже лучше? Вот, я тут сделал… – Он протягивает мне стакан с газированной водой, в которой плавает пара ломтиков лимона. – Твой врач сказал, что это поможет от изжоги и обезвоживания, если продолжится токсикоз.
Я делаю несколько освежающих глотков, благодарю Андрея за заботу и прошу его сделать что-то с цветами.
– А что с ними сделать? – как всегда очень инфантильно спрашивает он. – Это же просто цветы. Их прислали друзья отца.
Как будто один этот факт делает каждый букет буквально новым чудом света.
Со вздохом, плетусь на кухню, где в прилегающей к ней маленькой кладовой должен быть моток мешков для строительного мусора. Чтобы упаковать все эти вонючие «клумбы», приходится сильно постараться. И пока я корячусь, пытаясь затолкать очередного нелепого медведя в очередной траурно-черный мешок, Андрей только молча наблюдает.
– Если отец узнает… – предупреждает он, когда я недвусмысленно перетаскиваю их к входной двери.
«Да насрать!» – мысленно отвечаю я, но вслух только мычу что-то невразумительное, что Андрей может истолковать ровно так, как ему спокойнее. Пусть думает, что я проявлю чудеса конспирологии, избавляясь от этого хлама.
На улице уже так прохладно, что совсем не хочется возвращаться в дом. Остаюсь стоять на крыльце и наблюдать за роем мошкары, слетевшейся на тусклый желтый свет фонаря. Замечаю среди всего этого беснования ночного мотылька, который, сделав несколько «неудачных» попыток приблизиться к свету, все-таки подлетает достаточно близко, обжигает крылья и беспомощно падает в траву, где его уже поджидает ящерица. Наверняка бедолага даже не соображает, что произошло, и почему вместо яркого огонька, сулившего тепло и счастье, он вдруг оказался в пасти жадной рептилии, которая за секунду проглатывает его на половину и быстро прячется в густой траве.
Вся моя жизнь – в одной маленькой цене.
– Валерия Дмитриевна, вот, накиньте, – на крыльце появляется охранник с пледом в руках.
На улице и близко не настолько холодно, чтобы мне захотелось кутаться, но я делаю, как он хочет. Могу поспорить, что до нашего с Андреем возвращения, здесь уже побывал старый боров и раздал четкие указания всем, вплоть до строителей, который продолжают обустраивать внешний двор. Все должны строго следить за тем, чтобы с драгоценным инкубатором его наследия ничего не случилось, в противном случае спрос будет с каждого. Завольский-старший достаточно отбитый на голову тиран, чтобы за любой мой синяк приговорить весь обслуживающий персонал.
– Виктор, вы не могли бы…
– Все, что скажете, Валерия Дмитриевна, – тут же вытягивается по струнке он, намеренно. – или нет – подтверждая мою теорию.
– Вы не могли бы принести сюда плетенное кресло с веранды? И сделайте, ради бога, что-то с этими мошками – у меня вот-вот случится приступ эпилепсии от этого…
Вожу ладонью перед глазами, намекая на бесконечное мельтешение. Как будто кто-то заставляет меня задирать голову и смотреть на их групповое самоубийство.
Он мгновение озадаченно смотрит у меня над головой, а потом скрывается в доме, чтобы вернуться оттуда с креслом и какой-то маленькой лампадкой. Повозившись немного, пристраивает ее на крыльцо, поджигает фитиль и пространство вокруг меня мгновенно наполняется густым ароматом каких-то пряных трав. Шафран? Ладан? Я машинально прикрываю рот рукой, ожидая приступа рвоты, но его не случается. Наоборот, мое тело как будто даже расслабляется, в душе возникает непонятно откуда взявшееся чувство покоя.
Хотя, стоит сделать еще один вдох – и все становится на свои места.
Этот пряный запах. Отдаленно, какими-то размазанными нотами, это похоже на парфюм Вадима. Или я сама так нафантазировала?
– Все в порядке? – беспокоится охранник, когда я никак не реагирую на его «изобретение».
– Да, спасибо, Виктор. Можете идти, мне вы сегодня больше не нужны.
Я поудобнее усаживаюсь в кресло, поджимаю ноги и укутываюсь пледом до самого подбородка. Теперь, когда вокруг меня нет назойливых медсестер и недремлющего ока камеры наблюдения, самое время подумать о косяках, которые я успела совершить. Точнее, о том, что из этого могло попасть (или уже попало) в руки старого борова и как сильно эти вещи могут меня скомпрометировать.
Интересно, если бы Завольский выяснил, кто я на самом деле – он убрал бы меня сразу или дал пожить пока я не рожу его драгоценного наследника? Скорее, первый вариант. Он одержим собственным наследием, но вряд ли до такой степени, чтобы терпеть в нем кровь ненавистного Александра Гарина.
Воспоминания об отце неожиданно наталкиваются на тот наш с Вадимом разговор, когда выяснилось, что мой отец мог быть причастен к махинациям со кредитованием жилья. Я уверена, что это не может быть правдой, но как это доказать теперь, когда старый боров лишил меня доступа в «ТехноФинанс»?
Я должна что-то придумать, чтобы вернуть свое положение.
От попыток прокрутить разные вариант, начинает болеть голова.
Ладно, наверное, я еще слишком слаба для этого. Иногда, чтобы приехать быстрее, нужно вовремя притормаживать. Так, кажется, говорил Данте.
Данте, черт.
Я крепко жмурюсь, сглатываю и пытаюсь вспомнить, о чем был наш последний разговор, но в памяти почему-то совсем пусто.
На заднем фоне раздается сигнал телефона – стандартный рингтон, который я даже не стала менять, когда «торжественно» получила в дар новенький, стерильно чистый телефон. Учитывая то, что получила я его в распакованном виде, внутри он нашпигован всеми возможными средствами слежения. Поэтому в телефонную книгу вбила только то, что совершенно стерильно и никак не может меня скомпроментировать: номера «правильных» подруг, номер моей помощницы, пару номеров менеджеров, с которыми сотрудничала по разным вопросам, ремонтники, парикмахер. Всем сделала стандартную рассылку, чтобы не теряли и записали новый номер. Старому борову не за что будет зацепиться, даже если он очень постарается.
Ну или я просто пересмотрела шпионских боевиков.
– Он уже несколько минут разрывается, – с претензией сообщает Андрей, протягивает телефон и спускается с крыльца. – Ты точно в порядке?
Бросаю беглый взгляд на экране и на неизвестный номер входящего. Никогда не любила звонки от непонятного набора цифр, а теперь и подавно: кто, блин, может названивать на стерильный, нигде не засвеченный номер? Сбрасываю и ставлю на беззвучный.
– Езжай, куда собрался, – отпускаю Андрея, который от нетерпения буквально пританцовывает на месте. Мысленно благодарю Вселенную, что послала мне мужа-дебила. – Я не сдохну, нянечка.
Андрей кривится, обещает вернуться не с пустыми руками и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не пошутить насчет «букета болезней», на который у меня точно аллергия. Просто сижу и молча наблюдаю за тем, как он садится в свою безобразно-красную тачку и сваливает в закат, избавляя меня от необходимости носить маску притворного смирения.
Когда смотрю на телефон снова, там еще два пропущенных.
Вряд ли этот неизвестный абонент мог столько раз ошибиться номером, хотя кто го знает? Вдруг это чья-то бабушка, неправильно вбившая всего одну цифру и от того, что я не отвечаю, у старенькой поднимется давление?
Поэтому, когда через минуту снова светится входящий, я скрещиваю пальцы на удачу и прикладываю телефон к уху.
– Валерия? – взволнованный женский голос, который я не сразу, но все-таки узнаю.
Оксана, жена моего «обожаемого братца» Константина.
– Эмммм… – растерянно мычу в трубку, пытаясь понять, каким образом у Оксаны оказался этот номер. – Откуда у тебя этот номер?
– Нам нужно поговорить, – игнорируя мой вопрос, нервно требует она.
Еще не хватало, чтобы ко всем мои проблемам, всплыл тот наш разговор. Глобально, он не имеет никакого отношения к делам Завольского, но я так обожглась, что уже готова дуть даже на лед.
– Помнишь, ты обещала помочь? – продолжает истерить Оксана, и я торможу ее словесный понос резким предложением закрыть рот.
– Откуда у тебя мой номер? – повторяю вопрос.
– Спросила у твоего мужа, – заикается она.
Отлично, блин. Ну почему люди все поголовно такие бестолочи?
– Я сказала, что ты обещала порекомендовать мне тренера, – бормочет Оксана, видимо только теперь понимая, как сильно могла подставить нас обоих. – Константину снова не нравится, в какой я форме. Он все время всем недоволен. Ему…
– Я поняла, – перебиваю ее словесное недержание, пока она снова чего-нибудь не сболтнула. – Знаю одну толковую девочку, она из тебя за три месяца сделает сносный кусок мышечного мяса.
– Куда… ммм… мне подъехать? – Слава богу, Оксана понимает суть этих зашифрованных посланий и начинает мне подыгрывает.
– Это очень срочно? – Я бы предпочла сначала разобраться с насущными проблемами, прежде чем ввязываться в еще одно небезопасное дерьмо. Если бы мой инстинкт самосохранения работал как надо, я бы вообще послала ее куда подальше. Но между безопасностью и возможностью ужалить Угорича, совершенно очевидно, что я выберу второе.
– Да, это срочно, – нервно говорит Оксана. Интуиция подсказывает, что их с любовником вывели на чистую воду, и это точно не Константин, иначе она не смогла бы так бойко разговаривать по телефону по причине сломанной челюсти и выбитых зубов. Как минимум, хот лично я склонна думать, что за такое надругательство над его священной задницей, Угорич мог запросто избить ее до полусмерти.
– Давай увидимся завтра в «Лагуне» около трех? – предлагаю самое подходящее для меня место.
Это небольшая кондитерская, расположенная неподалеку от мой квартиры. Там у меня спрятан запасной телефон, с которого я обычно регистрировалась там, где не хотела светить свои реальные данные. К нему же привязан «серый» банковский счет, так что без денег, если Завольский решит обрезать мне все пути к отступлению, я не останусь. Две недели бомжацкой жизни на улице и долгая дрессировка Данте приучили всегда и при любых обстоятельствах держать запасной аэродром. И не маленький задрыпанный кукурузник, а хорошо замаскированный лайнер с собственной взлетно-посадочной полосой. Если старый боров думает, что так просто сможет прижать меня к ногтю и обездвижить, то хрен ему по всей морде.
– Хорошо, я там буду, – быстро соглашается Оксана, сбивчиво извиняется за беспокойство, потом, спохватившись, пытается поздравить с прибавлением в семействе.
– Увидимся там, – игнорирую ее слова и прячу телефон в карман.
Глава тридцать первая: Данте
Глава тридцать первая: Данте
Прошлое
– Молодой человек, – я чувствую, как кто-то трясет меня за плечо. – Молодой человек, давайте, может, я вам на кушетке постелю? Только потихоньку, а то у нас тут за такое по голове не погладят.
Пока сажусь, пытаюсь понять, где я и почему сквозь ржавые стены крематория, по которому я только что бродил, начинают проглядывать белые квадраты кафельной плитки.
Лори. Операция. Блять.
– Который час? – пытаюсь нашарить телефон, потому что в который раз проебал подзарядку своих смарт-часов. С тех пор, как Лори втемяшила себе в голову, что они могут спасти мне жизнь, пришлось дать ей обещание никогда их не снимать. Но вот ставить и на зарядку я все время забываю. – Операция закончилась?
– Почти десять, – говорит женщина в голубом брючном костюме медсестры. – Закончилась, доктор сейчас к вам выйдет.
Спросонья ее лицо кажется мне похожим на лицо той странной старухи, которую, несмотря на все доводы рассудка, я до сих пор считаю призраком. Хотя, учитывая отрасль, в которой я работаю, такие вещи правильнее было бы называть «сбоями в матрице». Но, проморгавшись, сразу вижу, что между ними нет ничего общего – эта выглядит как типичная женщина «немного за сорок», не сутулится и в ее глазах горит жизнь, в отличие от той сутулой.
– Она в порядке? Валерия в порядке? Все хорошо?
– Доктор скоро выйдет. Давайте я вам кофе сделаю, вы какой любите?
– Эспрессо, – отвечаю на автомате, заталкивая в задницу желание поинтересоваться, с чего вдруг такое внимание к моей персоне.
Наверное, главврач уже навел справки и после того, как все закончится, рассчитывает получить денежный бонус – либо в свой личный карман, либо в качестве спонсирования покупки какого-нибудь медицинского аппарата в клинику. В общем, если с Лори все будет в порядке, я готов потратиться на оба варианта, с такими бонусами, что вся эта контора просто хует.
В коридоре, где еще днем была куча народу, сейчас остался только я и женская фигура в балахоне, забившаяся в угол. Она была здесь уже когда я пришел и сидит до сих пор, как будто даже в той же позе. Она в капюшоне и я догадался, что это женщина только по кончикам пальцев – слишком тонким, с узкими, покрытыми розовым лаком ногтями.
Я даже не помню, как уснул. Павлов был со мной еще какое-то время, потом сказал, что его личных пациентов никто не отменял и ушел, на прощанье потребовав от меня клятву быть хорошим мальчиком. Потом я помню только как уселся на лавку, закрыл глаза и сделал то, чего не делал никогда в жизни – попытался молиться. Выходило так себе, потому что даже в «Отче наш» я знаю только первых четыре слова.
Стальная дверь реанимации открывается с уже ставшим привычным для меня скрипом. Я слышал его даже сквозь сон, только в моем рожденном угрызениями совести кошмаре, он трансформировался в звуки заслонок печей крематория, которые иногда появлялись прямо у меня перед носом только для того, чтобы открыться, плюнуть в лицо жаром и снова захлопнуться.
– Как прошло? – без прелюдий напираю на врача.
Блять, он сует руки в карманы, оставляя снаружи только большие пальцы. Так же, как когда сообщил тому мужику, что его жена умерла? Или это просто плод моего воспаленного страхом воображения?
– Операция прошла успешно, – говорит врач.
– Сука, блять, слава богу. – Мои колени превращаются в желе и чтобы позорно не ёбнуться на пол, наваливаюсь плечом на спину.
– Валерия стабильна, – продолжает доктор. – Следующие сутки будут очень важными, но я склонен к оптимистическим прогнозам. И хоть не в моих правилах делать преждевременные выводы, я могу сказать, что по крайней мере жизни Валерии Дмитриевны ничего не угрожает.
– По крайней мере? – По ходу, я слишком рано расправил крылья, и уже слышу свист ветра в ушах, когда моя воспарившая туша стремительно падает вниз. – Это что еще за «по крайней мере»?
За те несколько секунд, пока доктор медлит с ответом, успеваю представить Лори сначала в инвалидном кресле, а потом – амебой, пускающей слюни себе на грудь.
– Дмитрий, не буду скрывать, что Валерия получила серьезные травмы головы. Мы сделали все возможное, чтобы сохранить ей жизни, но характер полученные повреждений не позволяет исключать риски осложнений.
Да твою ж мать.
– То есть, она… – Я хочу казаться сильным, но ебучий голос ломается словно у подростка в период полового созревания.
– Давайте подождем, когда она придет в себя и можно будет провести дополнительные обследования.
Ненавижу врачей за эти обтекаемые формулировки.
В последний раз, когда я слышал похожие «многозначительные хуевые намеки», это было с Алиной – она упала с лестницы, потеряла нашего ребенка, а вместе с ним – матку и возможность когда-нибудь стать матерью. Я ни хера не понимал во всех тех терминах, которые дотошная врачиха лила мне в уши, только из ее слов получилось так, что «надо набраться терпения, сделать дополнительные анализы», а по факту на тот момент из Алины уже вырезали абсолютно все. Но я как последний идиот жрал эту лапшу и даже, сука, чуть не прослезился.
– Не надо пытаться меня наебать, доктор, – перехожу на рык.
– Вам бы поработать на вежливостью и выдержкой, молодой человек, – устало отвечает он, добавляя, что терпит мои выходки только из уважения к своему старому приятелю, который почему-то взялся за меня хлопотать. – Я сказал вам то, что могу сказать наверняка, не обнадеживая. А ваши домыслы держите при себе, желательно с закрытым ртом. Доброй ночи.
Не успевает он уйти, как его место занимает сердобольная медсестра со стаканчиком. Протягивает его мне вместе с парой мелких оранжевых таблеток.
– Это обычная валерьянка.
Молча закидываю их в рот, запиваю кофе и неосторожно обжигаю язык.
– Где тот хер, которого привезли вместе с моей сестрой? – Задаю вопрос, глядя прямо ей в глаза. И пока она не начала соображать, что к чему, достаю портмоне, вынимаю сразу несколько крупных купюр и молча сую их в нагрудный карман ее форменной рубашки. – Номер палаты?
Она просто машинально называет номер, крыло, даже этаж, а потом, поняв, что натворила, зажимает рот ладонью и сквозь пальцы бормочет, что посещения в это время запрещены и мне лучше прийти завтра днем.
– Спасибо. Большое человеческое спасибо. – Прикладываю палец к губам и подмигиваю.
Выхожу из коридора, по пути беру такой же форменный костюм, забытый кем-то на столике для перевязок. Заглядываю в туалет, переодеваюсь, смотрю в зеркало. Ладно, по хуй, сойдет. Туфли и часы, конечно, не на казенную зарплату, но мой опыт показывает, что обычные люди редко понимают, что на тебе часы за полмиллиона «зелени», а не китайская подделка.
Когда выхожу в коридор снова, то замечаю знакомую сутулую тень на стене впереди. Сначала даже думаю, что это просто игра тени от лампы, но она движется и скоро к этому силуэту добавляется звук медленно шаркающих ног. Прибавляю шаг. Это та старуха. Это точно она. Я чувствую ее так же ясно, как могу увидеть каждую трещинку на своих пальцах, хотя даже в этом я уверен меньше, чем в том, что на этот раз ей не удастся так просто растворится в пустоте.
– Эй, погоди! – кричу я, когда, наконец, впереди вырисовывается ее фигура в балахонистой одежде и покрытая разноцветным платком голова. Странно, что раньше у меня даже мысли не возникло, что она может быть цыганкой, а теперь я абсолютно в этом уверен. – Да стой, блять!
Я уже бегу, но все равно не могу ее догнать.
Только когда дыхание в груди сбивается и сердце снова зажимают раскаленные тиски боли, дистанция между нами сокращается до вытянутой руки. Но мне настолько больно, что силы остаются только на то, чтобы дышать. Проклятье. Даже схватить ее не могу, чтобы развернуть и глядя в глаза спросить, что это за гипноз такой и какого хера она упражняется со мной в этих фокусах. Но старуха, словно прочитав мои мысли, поворачивается сама. Сначала я испытываю непреодолимое желание зажмуриться, чтобы не смотреть в ее лицо. Хуй знает почему. Жопой чувствую, что это может стать какой-то точкой невозврата.
Но у нее все то же обычное лицо – за время «странного исчезновения» она не стала более старой и не помолодела, не превратилась в обугленный череп и не выглядит как типовая страшилка з фильмов ужасов. Она просто старая женщина, только глаза у нее такие, что я невольно хочу закрыть лицо рукой.
– Ты зачем за мной идешь? – спокойно спрашивает она. – Я тебя разве звала?
– Кто ты такая? – Я понятия не имею, откуда в моей голове навязчивая идея обязательно убедиться в том, что это – живой человек, а не какая-то мара. – Что ты тут делаешь?
– Что я тут делаю, сынок? – Ее вопрос звучит так, будто я из спрашивающего превратился в ответчика. – Ты не ходи за мной, ладно?
– Кто ты?! – Я совсем не хочу переходить на крик, но к этому подстегивает необъяснимое чувство страха.
Она вздыхает, подходит ко мне теперь уже совсем близко, но я все равно не могу дотянуться до нее рукой, хотя легко могу рассмотреть каждый глубокий залом на ее сильно сморщенном лице. Разглядывает меня с прищуром, качает головой.
– Шел бы ты отсюда, сынок. Прямо сейчас. А то как бы беды не случилось.
– Это какие-то цыганские фокусы?
Она протягивает ко мне сухие, скрюченные пальцы. Хочу отклониться, но тело как будто окоченело. Я даже дышать не могу и от этого боль в груди становится почти невыносимой. Но как только старуха притрагивается пальцами к моему лицу – все затихает. Я внезапно чувствую такую легкость, как не было уже хер знает сколько лет.
– Уходи, сынок, не бери грех на душу. Жизнь – она же справедливая, каждого ждет расплата, но для каждого в свой час. Ты судьбу не гневи, не встревай в ее планы.
И уходит, оставив меня медленно оттаивать, как будто нарочно, чтобы я снова не догнал ее с дурацкими расспросами. Но мне уже совсем не хочется снова с ней встречаться, поэтому нарочно тяну время, прежде чем снова продолжить свой путь.
Ладно, послушаюсь. Просто узнаю, что это за «Денисович», проведу с ним профилактическую беседу и уйду. А потом, когда лори придет в себя – перевезу ее в нормальную больницу и не буду отходить двадцать четыре на семь, пока ее жизни и здоровью совсем ничего не будет угрожать.
Впрочем, мне везет – мне встречается только одна медсестра. Мы стоим сначала у лифта, потом вместе в него заходим. Она так увлеченно зевает, что ей явно не до меня и вообще плевать, что происходит вокруг.
Она выходит раньше, я поднимаюсь еще на этаж, сворачиваю в нужный коридор и, напялив рожу кирпичом, пру по коридору, как будто проработал здесь всю жизнь. Сидящая за столом дежурная медсестра так увлечена просмотром сериала, что даже не смотрит в мою сторону. Правду говорят: ничто не делает нас такими безликими, как форменная одежда. Это на улице я сразу бросался бы в глаза, а здесь всего лишь еще один «белый халат на ночной смене».
Денис «Пидорасович» Денисов лежит в палате номер пятьдесят три.
Захожу, тихонько прикрываю за собой дверь и быстро оцениваю обстановку. Здесь две кровати, но занята только одна. Надо же, как удачно.
Вторая койка стоит почти у самого окна. Лежащая на ней фигура втыкает в планшет. Я чувствую закипающую в кишках злость, когда вижу, как удобно развалилась эта паскуда: одна рука за голову, нога закинута за ногу. Единственное, что выдает в нем участника ДТП – рука в гипсе, которая лежит сбоку от его тела, словно посторонний предмет. Я чувствую непреодолимое желание примерит на себя роль злого носителя справедливости из какой-нибудь «Пилы» и сделать так, чтобы этому гандону пришлось выбирать – сдохнуть или отпиливать себе руку.
– Опять уколы? – уныло тянет он, замечая мое появление. – Жопа от них уже болит, я же сказал, что у меня все в порядке. Дайте поспать.
Я оглядываюсь, беру стул и подпираю дверную ручку.
«Больной» не обращает на меня внимания и продолжает втыкать в телефон. Еще и лыбится, потому что там, судя по звукам постановочного смеха, какое-то постановочное камеди-шоу.
Второй стул я нарочно тяну по полу. Звук не громкий – снаружи его вряд и слышно, но внутри может неприятно царапать нервы. И только он заставляет Денисова, наконец, повнимательнее ко мне присмотреться. Он сначала подслеповато щурится, а потом, когда его глаза постепенно привыкают к полумраку, приподнимается на локте.
– Ты кто такой? – спрашивает гандон, когда я ставлю стул около кровати и усаживаюсь на него «верхом», ровно укладывая руки на спинку как прилежный ученик. – Практикант что ли?
– Еще одна попытка, – с легкой издевкой предлагаю поиграть дальше.
– Практикант? – Это тупоголовое создание дупля не отбивает, что происходит и какие на хер практиканты в полночь. – Мужик, я, блин…
– Ты был за рулем? – спрашиваю в лоб.
Даже не знаю, чего мне хочется больше – сразу добиться от него признания и помучить, медленно загоняя в угол, пока от него не начнет вонять страхом. И в том, и в другом случае, я не собираюсь отпускать ублюдка целым и невредимым.
– Ты кто такой? – быстро спохватывается «больной», пытается отодвинуться на другой край кровати, но ползать даже с одной здоровой рукой крайне проблематично. – Ты что тт делаешь? Я тебя не знаю.
– Я голос твоей совести, Дениска, – кривляюсь еще больше, и подаюсь вперед, чтобы он в полной мере насладился жаждой крови в моих глазах. – Дай, думаю, зайду, а то совсем обо мне Дениска забыл, не пользуется, не вспоминает, еще и живет припеваючи, пока по его вине из головы одной очень хорошей девочки откачивают кровь.
На тумбе рядом с его кроватью стоит полупустая бутылка с гранатовым соком, и я медленно, повыше подняв руку, выливаю его прямо в рожу ублюдку. Он фыркает и отплевывается, но до сих пор не сообразил что к чему и поэтому даже толком не может кричать. Только раздувает щеки и гундосит. Это замешательство только мне на руку.
Выдергиваю из-под его башки подушку и накрываю его сверху, придавливая достаточно сильно, чтобы гандон в полной мере ощутил что значит «трудно дышать». Но все равно ему там должно быть достаточно свободно, чтобы еще не обосраться, но уже чувствовать первые нотки страха – предвестники предстоящего пиздеца.
В детдоме со мной такое проделывали неоднократно. Здоровые лбы, некоторым из них было уже лет по шестнадцать, но им доставляло особую радость мучить мелкого костлявого пацана, который был настолько зашуганым, что шарахался даже от собственной тени.
Я знаю, что такое страх.
Я до сих пор иногда просыпаюсь во сне от того, что чувствую подушку на лице, сквозь которую не вздохнуть. И мне до сих пор бывает страшно, что однажды этот сон снова окажется реальностью.
Прикинув, что Дениска уже достаточно подрыгался, убираю подушку и одновременно накрываю его рот ладонью. Его вязкие горячие слюни пиздец как противно ощущаются на коже, но придется потерпеть. А когда это тело начинает мычать и сучить ногами, наклоняюсь ближе и шепотом предупреждаю:
– Дернешься еще раз – я затолкаю кулак тебе в глотку. Хочешь провести эксперимент, что случиться с твоими зубами, языком, челюстью? Насколько растянется твое горло? Будешь ли ты харкать кровью или просто сразу скопытишься? И через сколько примерно секунд обосрешься? Судя по тому, какой ты мягкий и нежный, ты не продержишься и десяти секунд.
Урод моментально смекает, что со мной шутки плохи, затихает и вращает глазами. Видимо, это должно быть сигналом, что Дениска готов быть паинькой в обмен на минимальные повреждения свое драгоценной тушки. Ну ладно, пусть пока думает, что ему удастся отделаться легкими помятостями на ребрах.
Но на всякий случай руку все равно убираю медленно, чтобы в случае чего – привести угрозу в исполнение. Дениска молчит и смотрит на меня вылезшими из орбит глазами.
– Я буду задавать вопросы, а ты честно на них отвечать. Будешь хорошей девочкой – и ничего страшного не случиться.
Гандон энергично кивает.
Включаю диктофон на телефоне, кладу его рядом на тумбу.
– Твое полное ФИО.
– Денисов Роман Денисович, – заикаясь, но довольно резво отвечает он. Потом уже без моей указки называет полные паспортные данные, включая прописку.
