Текст книги "Соль под кожей. Том второй (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)
Немного иронии – буквально пара капель – то, что нужно.
С такими как этот боров, нельзя быть полностью послушной – таких он просто давит, как каток. А я, хоть и старалась ему угодить и даже через чур активно заглядывала в рот, все равно всегда огрызалась. Поэтому Завольский и позволил мне стать частью семьи. Как в басне про собачонку, которую бросили на растерзание льву, а он вместо этого сделал ее своей потешной зверушкой. Только вот Завольский совсем не благородный лев.
– Тебя? Увольнять? – Старый боров изображает удивление. – А зачем?
Он выглядит почти как добродушный тюфяк, но с оскалом убийцы.
– Потому что я без разрешения всюду сую свой любопытный нос, – подсказываю ту единственную причину, которую можно относительно безопасно произнести вслух.
– Это да, – как бы очень нехотя соглашается Завольский. – Это очень неправильно, девочка.
Я даже ничего не успеваю понять, только краем глаза замечаю, как один из его псов вдруг оказывается у меня за спиной и через секунду я чувствую жесткую хватку на шее. Инстинктивно успеваю сделать маленький глоток воздуха, прежде чем эта горилла легко, как пушинку, поднимает меня прямо за шею. Ровно на сантиметр над полом, чтобы я, потеряв устойчивость, вытягивала носочки и пыталась сохранить равновесие. Довольная рожа Завольского начинает расплываться одновременно с тупой болью горле, сдавленном здоровенной пятерней.
Рядом появляется второй охранник.
Я позвоночником чувствую, что ничем хорошим эта рокировка для меня точно не кончится, поэтому заранее уговариваю себя не кричать и не звать на помощь – будет только хуже.
Из последних сил пытаюсь сгруппироваться, приготовиться к предстоящей боли, но все равно оказываюсь не готова, когда тяжелый кулак входит куда-то мне под ребра, словно маленький смертоносный таран.
Выдыхаю, хотя этот звук больше похож на противный хрип зомби.
Делаю вдох, чтобы хоть как-то распрямить как будто бы сжавшиеся в гармошку ребра – и получаю еще один удар, гораздо сильнее, от которого перед глазами расплываются алые разводы.
Меня бьют еще несколько раз, но последний удар я уже почти не чувствую, потому что боль и так поселилась в каждой клетке моего тела, и будет ее больше или меньше – уже почти не имеет значения.
«Папочка, прости, – еще хватаюсь за остатки сознания, чтобы обратиться к тому, кто уже давно не может меня слышать, – я правда старалась, честное слово, я до последнего…»
– Хватит, костоломы, – слышу сквозь звон в ушах приказ Завольского. – Она все-таки моя невестка.
Хватка моментально ослабевает и мое, лишенное всякой опоры тело, грузно падает на пол.
Рефлекторно выставляю руки, чтобы не удариться лицом. Только это и спасет от того, чтобы к остальным последствиям побоев прибавился еще сломанный нос.
Но поваляться и выдохнуть мне все рано не дают – под руки тащат к старому борову, и пока один в такой позе держит меня перед ним, другой за волосы задирает голову до отказа вверх. Чтобы я смотрела на своего «благодетеля» снизу-вверх, мордой, по которой размазаны сопли и кровь из носа. Но я даже рада, что перед глазами все плывет и я почти не вижу выражение его сальной мерзкой рожи.
– Если ты думаешь, что мне доставляет удовольствие видеть тебя такой, то совершенно нет. – Я чувствую его пальцы на своем подбородке, когда он небрежно подтягивает мое лицо поближе обдавая своим гадостным дыханием.
Да я бы лучше змею поцеловала тысячу раз, чем дышать с этой мразью одним воздухом. Но задерживать дыхание хватает только на несколько секунд, а потом я вынужденно делаю вдох.
Господи, фу, блять!
– Надеюсь, это послужит для тебя уроком, – менторским тоном говорит Завольский.
Нужно что-то ответить, но когда меня били его гориллы, я прикусила язык и теперь он так распух, что едва помещается во рту. Меня хватает только на невнятное мычание, но Завольский, к счастью, принимает его за унизительные просьбы о пощаде.
– Ты мне очень нравишься, девочка, – приговаривает эта тварь, а потом достает из нагрудного кармана пиджака белоснежный платок и прикладывает его к моему кровоточащему носу. – Не думай, что мне доставляет удовольствие делать все это с тобой.
Он не просто так делает нажим на последних словах. Как будто хочет смягчить последствия побоев каким-то высосанным из пальца особенным отношением ко мне. Только почему-то мне во всем этом слышится что-то… липкое и гнилое.
А еще его поганый платок невыносимо смердит крепким одеколоном самого Завольского, и я вынуждена дышать этой отравой, пока он обтирает мне лицо. Потом снова долго всматривается, а когда понимает, что кровь из носа не останавливается, приказывает принести что-то холодное.
Я слышу, как один из его псов шарит у меня на кухне.
Заранее хочу обработать напалмом каждую вещь в доме, на которой могут остаться хоть какие-то следы этих ублюдков. Жаль квартиру – она мне реально очень нравилась.
– Вы придурки, совсем охуели что ли так ее лупить?! – верещит Завольский, когда становится понятно, что как бы они ни пытались заставить меня стоять ровно, без посторонней поддержки я просто снова и снова падаю.
И в последнее из таких падений, он сам подхватывает меня под руки, и прижимает к своему тучному потному даже через слой одежды телу.
Меня снова тошнит, но на этот раз от противной рвотной смеси запахов его тела, пота и одеколона. Я из последних сил пытаюсь держаться, но рвота уже во рту. Только чудом успеваю отклониться и мой желудок опорожняется на диван, ровно на то самое место, где еще осталась вмятина от Завольского.
На удивление, он даже не спешит отшвырнуть меня в сторону. И даже не приказывает своим цепным гамадрилам в отместку свернуть мне шею. Только лапает своими потными ладонями мои щеки и лоб, а потом бормочет что-то про температуру и «бледный вид». Хорошо, что я максимально выпотрошена и просто физически неспособна издавать никакие звуки кроме хрипов и стона, а то бы обязательно высмеяла его «заботушку». Бледный вид? А какой, по его мнению, я должна выглядеть после нескольких крепких ударов в живот? Порхать как бабочка, блять?!
– Ее нужно показать врачу, – приказывает Завольский и передает меня охраннику. – Вот же гандоны ёбаные! Если с ее головы хоть волосинка упадет – с обоих шкуры спущу!
Ситуация становится максимально абсурдной, когда один из тех, кто пять минут назад чуть не выколотил из меня душу, берет на руки и выносит в машину Завольского, пока тот плетется за нами и сыпет угрозами направо и налево.
Голова так невыносимо кружится, что по пути к машине меня тошнит еще дважды – на крыльце дома и в метре от тачки. Просто чудо, что я до сих пор не обрыгала ничего из личного имущества старого борова.
Но какой бы тупой не была ситуация, она все равно еще раз меня удивляет, когда Завольский приказывает водителю рулить в сторону больницы. Естественно, частной. Я такие называю «любой диагноз за ваши деньги», хотя в этом случае – отсутствие «деликатных» вопросов о на тему моих побоев.
Несколько раз я все-таки ненадолго теряю сознание, и каждый раз, когда прихожу в себя, обстановка вокруг меняется – смотровой кабинет, рентген, белоснежная палата. Молоденькая дежурная медсестра задает вопросы, почему-то меняются лица и пол врачей.
Когда прихожу в себя в последний, то уже лежу в палате с иглой от капельницы в руке, а за окнами подозрительно яркое солнце. Если я проспала, то часов двенадцать точно. Рядом крутится медсестра – другая, а не та, что была утром. Замечает, что я очнулась и суетливо проверяет капельницу, показания на мониторе, подключенного ко мне через датчик на пальце. Спрашивает, как я себя чувствую.
– Как дерьмо, – выбираю самое приличное описание из тех, что приходят на ум, хотя и не самое точное.
– У вас есть пара трещин на двух ребрах, отек носа и…
Она перечисляет диагнозы, которые я, не имея соответствующего образования, по-дилетантски трактую как «пациент скорее жив, чем мертв». Но в любом случае это лучше, чем быть утопленной в собственном унитазе.
– Самое главное, что с беременностью все в порядке, – продолжает медсестра и ее лицо расплывается у меня перед глазами. – Срок небольшой, поэтому удалось сохранить. Но вам все равно нужно будет обязательно сделать дополнительные анализы и УЗИ, чтобы исключить патологии.
– Беременность? – Я еще не до конца проснулась, поэтому не сразу придаю значения ее словам. – Чья?
– Ваша, Валерия Дмитриевна. Семь недель. Видели бы вы лицо вашего тестя, когда доктор сказал ему, что он станет дедом.
О боже, что за сюр?
Я не могу быть беременной.
Мне не от кого.
Мне не…
А, черт!
Глава двадцать седьмая: Данте
Глава двадцать седьмая: Данте
Прошлое
– Привет, Алина, – еле выдавливаю из себя, разглядывая большой мраморный памятник в виде молящегося ангела, который очень похож на человека, который лежит глубоко под землей, прямо у него под ногами. – Прости, что пришел.
Я чувствую себя полным дегенератом с охапкой ее любимых пионовидных роз тог самого кораллового цвета. Как-то так получилось, что этот сорт и именно в таком цвете, всегда привозили только в один цветочный магазин, и покупал я их там только для Алины. Поэтому, когда делал этот заказ, менеджер предложила добавить к цветам конфеты и маленький брелок в виде медвежонка – какой-то типа их личный мерч. Хотела как лучше, но меня буквально разорвало от воспоминаний об этих проклятых мишках. Алина была на них помешана, искренне радовалась, когда притаскивал ей очередной пылесборник в виде двухметрового медведя, даже присылала мне фото, как спит с ним в обнимку в те дни, когда мы были не вместе. Носила брелок на ключах – тоже в виде мишки. На всех ее пижамах был принт в виде медвежат.
Даже на долбаной чашке.
Я взял все, что предложила менеджер. А когда курьер доставил заказ, забрал только цветы, а все остальное попросил отдать первой встречной девчонке на улице.
На могиле Алины и без моего веника полно свежих цветов, как будто все это случилось только вчера, а не два года назад. Сразу видно, что за этим местом ухаживают. Пытаюсь вспомнить, что я знаю о ее семье и на ум приходит только одно – ни хуя. Она не была сиротой – это единственный известный мне факт. Ну и что не бедствовала на тот момент, когда мы познакомились.
– Прости, что я такое ссыкло и пришел только сейчас, – говорю еле слышно, потому что голос предательски выкручивает, когда взгляд цепляется за выбитую на белом мраморе дату того дня. – Думал, ты все равно меня и на порог не пустишь.
Почему-то легче говорить с Алиной так, будто она здесь, рядом, стоит у меня за спиной и как раз подбирает железобетонные факты как бы окончательно и бесповоротно послать меня на хер.
– Я в курсе, что хреново выгляжу, – как будто продолжаю наш странный диалог. – И загар мне не идет.
Алина любила шутить, что до встречи со мной любила смуглых бородатых мачо, а потом ее как отвернуло. В памяти всплывает одна из наших немногочисленных поездок на солнечный морской берег, когда я так часто валялся на песке, что стал смуглым, как черный шоколад. Алина тогда сказала, что ей даже трахаться со мной не по себе, как будто в ее постели внезапно оказался совершенно посторонний мужик.
Здесь есть маленькая каменная скамейка, но я присаживаюсь прямо на мраморную плиту и дрожащей ладонью поглаживаю холодный камень. На улице тепло, но он как будто покрыт коркой льда.
– Мне жаль, что все так случилось, малыш, – говорю шепотом, хотя жопой чувствую, как ей по хуй на мое сожаление. Тем более, что она насквозь фальшивое, потому что я пришел сюда совсем не за тем, чтобы раскаиваться и рвать волосы на голове. Но язык никак не поворачивается озвучить настоящую причину.
– Эй, мужик, – сзади хрипит простуженный голос.
Даже не поворачивая головы, слышу «убийственное амбре» ароматов – наверняка один из постоянных обитателей этого места. Я видел нескольких, пока искал могилу Алины. Кто-то брезгливо называет их стервятниками, а я думаю, что покойникам глубоко насрать, что принесенные им угощения сожрет какое-то немытое вшивое тело. Им так же плевать и посетителей из прошлого, которые являются спустя годы, чтобы вымолить прощение.
– Вот, держи и вали отсюда, – протягиваю бомжу солидную купюру и тот моментально сваливает, оставляя после себя табачную вонь и эхо оркестра пустых бутылок в его клетчатой сумке.
Снова оставшись наедине с Алиной, никак не могу начать разговор с призраками прошлого. Это блядски смешно и нелепо, но даже когда в нашей истории все были живы и наша история еще была похожа на бабский любовный роман, между нами и тогда случались такие же приступы тишины. Тогда мне казалось, что это нормально – не могут же люди разговаривать друг с другом двадцать пять часов в сутки. Но со временем, когда все пошло по пизде, мы либо ругались, либо выясняли отношения после ругачек, либо тупо трахались на адреналине. Разговоры – обычные, простые и обо всем – перекочевали в мое времяпрепровождение с Лори.
Интересно, если бы я не был таким долбоёбом и продолжал разговаривать с Алиной, вместо того, чтобы закрывать свои интеллектуальные потребности другой женщиной – был ли у нас шанс?
На ум приходит только один ответ и он о том, что у Алины с самого начала не было никаких шансов, потому что она вляпалась в меня.
– Я люблю ее, – наконец, произношу вслух, в упор глядя на каменное лицо ангела, дремлющего на мраморе. Говорю – и очко сжимается от страха, что этими тремя словами я только что подписал смертный приговор еще одной девушке. – Но можешь быть спокойна, малыш – это девочка из другой Лиги, она не даст выесть себе мозг чайно ложкой и когда дерьмо приблизится к ней слишком близко – свалит подальше. Потому что брезглива и осторожна.
До сих пор не могу переварить тот вечер, когда увидел ее в машине с другим мужиком.
Я свалил обратно в столицу, снова врубил жесткий игнор и дал себя месяц, чтобы остыла блядская ревность.
Надеялся, что когда буду готов снова вступить с ней в безопасный для моей рваной душонки контакт – окажется, что Лори все это время писала мне, звонила, даже просто по ебучим рабочим вопросам.
Надеялся попасть под благодатный шквал ее внимания.
Надеялся, что оживу.
Хер там плавал. Ни одного письма, ни звонка, ни-че-го. Она как будто знала, что я хочу и из чувства мести нарочно отказала мне даже в ничтожных крохах внимания. Хотя, кое в чем моя Лори оказалась верна себе – каждый день в течение месяца мне писала ее помощница и напоминала, что двадцать третьего сентября мне нужно ложится в больницу для прохождения первого курса подготовительной терапии перед операцией. Этот контакт я сразу пометил как спам и заблокировал. Но ровно после этого по тому же поводу мне начала наяривать девушка из клиники Павлова.
– Прикинь, а я ведь могу и не сдохнуть, – скалюсь, довольный собственной тупой шуткой.
Прикол в том, что если бы Алина могла высунуть из могилы хотя бы руку – она бы на хер затащила меня в ад за то, что явился к ней не каяться и поливать слезами могильный камень, а как последнее мудло хвастаюсь планами на жизнь.
– Прости, малыш. – Глотку сводит так сильно, что все-таки поддаюсь желанию размять шею ладонью, чтобы убедиться, что на ней нет ледяных мертвых пальцев. – Я реально… знаешь… пиздец как боюсь подыхать.
Ну вот, Шутов, ты сказал это.
Озвучил, написал на ебучем баннере свой Главный страх и подписался под ним кровью.
Звонок моего второго телефона врывается в наш разговор максимально не вовремя. Когда ехал на свидание с Алиной, нарочно поставил основной телефон на беззвучный, чтобы не случилось вот такое дерьмо. А про второй вообще из башки вылетело, потому что в последнее время на него просто некому звонить – раньше сюда постоянно наяривала Алина, потом время от времени звонила Лори. Но вот уже несколько месяцев, как я таскаю этот телефон просто по привычке.
– Лори? – спрашиваю с надежой, хотя на экране был незнакомый номер явно не из списка моих контактов.
– Дмитрий Викторович? – казенным голосом интересуется какая-то женщина.
– Да, слушаю.
– Этот номер дала Валерия Дмитриевна. Сказала, что вы ее брат и в случае чего – вас можно беспокоить по разным… щепетильным вопросам.
От самого хуевого предчувствия мое сердце за секунду превращается в ледышку и болезненно колотится в ребра. Щепетильные вопросы? Брат?
– Что с ней?! – ору, одновременно вскакивая на ноги и уже несясь в сторону выхода с этого грёбаного мертвого царства.
– Валерия Дмитриевна попала в аварию. Ее привезли в больницу, врачи готовятся к срочной операции, но необходимо разрешение родственников, потому что операция предстоит сложная и…
Я слушаю длинный монолог о том, что в голове моей маленькой обезьянки после сильного удара образовалась гематома и необходима операция на головном мозге. Что это очень серьезно, но такие операции – не редкость в наше время и врачи успешно их проводят. Но всегда существует ряд рисков и возможных осложнений.
Много. Адски много выхолощенных слов, за которыми легко читается просьба наперед дать индульгенцию хирургам, что если «моя сестра» умрет на операционном столе – претензий у меня не будет.
Я прислоняюсь к первому попавшемуся дереву и блюю прямо на свои идеально белые новые кеды со «звездами». Блядский хер. Твою мать.
Лори.
– Дмитрий Викторович? – изображает видимость эмоций казенная тетка на том конце связи. – Вы здесь? Алло? Вы меня слышите?
– Адрес, – с трудом выдавливаю из своего судорожно сжатого горла.
И снова блюю.
Она диктует адрес – это государственная областная больница. Место, о котором год назад трубили во всех СМИ, мол, теперь там самое крутое оборудование, лучшие в стране хирурги – настоящие кудесники пилы и скальпеля. Только все это почему-то резко расходилось с историями простых смертных, которых либо вообще не хотели брать с их страшными болячками, либо лечили так, что лучше сразу в морг. И моя Лори попала в этот гадюшник.
– Скажите вашим коновалам, что если к Валерии кто-то хотя бы пальцем притронется – я разнесу ваш ебучий госпиталь по кирпичикам, до ёбаного основания. А того пидара, который рискнет ее тронуть, просто, блять, загрызу. Вцеплюсь в глотку и его из моих зубов смогут забрать только дохлым.
– Дмитрий Викторович, я понимаю ваше состояние, но счет идет на минуты.
Судя по ее ни на пол тона не изменившемуся голосу, эта тетка не воспринимает меня всерьез.
– Мое состояние? Очень не советую вам игнорировать мое «состояние», потому что это может стоить вам прекрасной старости с переломанными ногами!
Какой-то, еще способной трезво мыслить частью мозга понимаю, что веду себя как кусок говна, но страх за Лори одним махом сносит все мои бастионы трезвомыслия.
Никогда, блять, не был суеверным, но почему именно сейчас, когда я рассказал о ней могиле Алины – случилась эта хуйня? Лори всегда очень аккуратно водит, я бы даже сказал – раздражающе осторожно, слишком рано притормаживая уже на желтый и слишком редко выжимая в черте города даже разрешенные шестьдесят. Не представляю ситуацию, в которой она могла бы попасть в варию по собственной вине.
– Я буду на месте через десять минут. Только попробуйте сделать так, чтобы с ней за это время что-то случилось!
А про себя добавляю, что уложусь в эти блядские шестьсот секунд даже если ради этого придется научиться преодолевать скорость света.
Глава двадцать восьмая: Данте
Глава двадцать восьмая: Данте
Прошлое
По пути в больницу вызваниваю Павлова и коротко посвящаю его в проблему. Даже не удивляюсь, что в ответ на мое требование найти мне лучшего в мире специалиста и больницу, он обещает приехать на место и прежде чем пороть горячку, ознакомиться с ее анамнезом.
– Ненавижу всю вашу белохалатную братию, блять, – говорю едва разжымая губы, потому что в них зажата вторая о счету сигарета за последние несколько минут. Прошлую я скурил за четыре затяжки, и только после этого у меня перестали трястись руки. Но жопа так и не разжалась. – Перестраховщики ебаные. Я что – так много прошу?!
– Дмитрий, ради Валерии я сделаю что угодно, – напряженным голосом говорит Павлов, и я слышу знакомый щелчок зажигалки. Поборник здорового образа жизни, блять. – Но есть такие травмы, при которых категорически противопоказана любая транспортировка. И да, чаще всего это именно черепно-мозговые травмы. Мотая ее из больницы в больницу ты можешь сделать только хуже.
– Я не дам этим мясникам раздолбать ей череп!
– Эти, как ты выразился, мясники, профессионалы своего дела и спасли огромное количество жизней.
– Да пошел ты! – уже вообще не понимаю, что несу и на каком свете нахожусь. Может, я уже давно сдох? Окочурился на могиле Алины и мою жалкую грешную душонку колбасит на первом кругу моего персонального ада?
– Все, я выезжаю. Успокойся, Дмитрий, не забывай, что сам под богом ходишь.
К больнице я приезжаю до того, как истекает назначенный мною же лимит времени.
Взлетаю на крыльцо, оттуда – к регистрации. Называю ее фамилию и когда здоровая мужеподобная тетка открывает рот, сразу понимаю, что это с ней я разговаривал по телефону. Не удивительно, что после всего, что я наговорил, она смотрит на меня как на грязь из-под ногтей.
– Доктор Павлов уже здесь?
– Кто? – Она как будто делает огромное одолжение, просто раскрывая рот в мою сторону.
– Значит, не приехал, – говорю себе под нос и, махнув на нее рукой, иду о направлению к реанимации.
Сначала это просто обычный коридор, который дважды «спускается» ниже уровня пола несколькими короткими ступенями. Но постепенно он превращается в тонкую, обложенную мертвенно-белым кафелем, в которой каждый мой шаг рождает громкое зловещее эхо. И здесь почти нет людей, а светильники под потолком выглядят так, словно их взяли из реквизита какого-нибудь документального фильма про концлагеря. Да блять, черта с два я позволю, чтобы мою Лори разрезали как рыбину в этом уродливом месте!
Но когда коридор заканчивается, я оказываюсь около белоснежных дверей, над которыми ярко горит табличка: «Реанимация». На двух лавочках у стен сидят люди – разношерстные, по которым тяжело сказать, чем они занимаются и сколько зарабатывают. Обо всех, кроме, пожалуй, сморщенной сутулой бабульки, которая держится особняком ото всех. Она единственная, кто замечает мое присутствие: смотрит прямо на меня, хотя из-за обилия сладок вокруг ее глаз, я вообще с трудом понимаю, есть ли они у нее вообще.
– Мне нужен врач, – громко привлекаю к себе внимание. – Где я могу поговорить с врачом?
Седой мужик что-то мямлит о том, что они все здесь по той же причине. Длинная и сухая как стебель женщина приговаривает, что доктора нет уже больше часа, что так нельзя относится к людям, которые ничего не знают о своих родных и тут же начинает громко плакать. Сидящий справа от нее парень громко сморкается в мятый носовой платок.
Да твою ж мать.
Я делаю короткий реверс обратно по коридору, надеясь найти незамеченный коридор или дверь, или любое другое место, попав в которое, смогу найти человека, способного ответить на мои вопросы. Но в этом проклятом царстве Аида вообще ничего нет! Только какие-то далекие звуки сирен, вздохи, громкое сморкание мелкого придурка и причитания обездоленных родственников. Они наперебой делятся друг с другом своим горем, как будто эта боль уже слишком невыносима, чтобы нести ее в одиночку. Хотя со стороны это похоже на попытку хромого переложить свою ношу на безногого.
Я подхожу к двери и, наплевав на все, громко стучу в нее кулаком. Это производит два эффекта: по-первых, плакальщики мгновенно затыкают рты, а во-вторых – за дверью раздаются шаги.
– Вы чего тут хулиганите, молодой человек?! – громко спрашивает девчонка, которой на вид не больше чем моей Лори. Белый костюм и шапочка намекают, что она – медсестра.
– Валерия Ван дер Виндт, – произношу четко по словам, потому что знаю, как эти казенные сотрудники любят по десять раз переспрашивать ее фамилию. – Привезли только что. Черепно-мозговая. Я хочу забрать ее в другую клинику, где о ней позаботятся профессионалы.
Она смотрит на меня как на полоумного, интересуется, кто я такой.
– Любимый братец, – говорю с издевкой, потому что мои нервы уже не выдерживают этого потока ебучей бюрократии. Единственный минус в том, чтобы работать на себя и крутится в мире серьезного бизнеса заключается в том, что со временем полностью теряешь иммунитет к паразитам государственной системы и их «специфическому» отношению. – Где Валерия? Я хочу ее забрать. Что для этого нужно? Персональная машина «скорой»? Личный самолет?
Достаю телефон давая понять, что не шучу и если нужно – по одному моему звонку сюда подгонят хоть всю спасательную технику.
Девица окидывает меня высокомерным взглядом, а потом, бросив короткое «Ожидайте, доктор скоро выйдет», захлопывает дверь прямо перед моим носом.
Когда я в сердцах снова фигачу в нее кулаком, она больше не открывается.
– Мы все здесь ждем, – нервно приговаривает молчавшая все это время тучная тетка в платке. – Вы как будто особенный, молодой человек.
– Особенный, да, – огрызаюсь без зазрения совести. Какого хуя она придумала меня стыдить?
– Не грубите, – вступается мужик в спортивном костюме, который выглядит так, словно пришел сюда с намерением вывести кого-то на спор и устроить мордобой.
– А то что? – охотно ему «подыгрываю», потому что сам с удовольствием оторву кому-то голову.
– Сопляк, ты совсем что ли берега попутал! – напирает мужик, в повадках которого уже очень хорошо угадываются характерные «изюминки» работников сфера правопорядка.
Я верю в то, что в природе существуют четные неподкупные менты, но это явно вымирающий вид.
– И охота вам петушиться, – внезапно подает голос та сухонькая бабулька, и я чувствую себя так, словно мой рот только что просто стерли с лица.
То есть, пытаюсь что-то говорить, но это тупо невозможно, потому что губы не слушаются, язык задеревенел и я даже мычать не могу. Судя по выпученным глазам мужика – он чувствует примерно то же самое.
Да что за хуйня?!
Но нас перебивает скрип открывшейся двери и появившийся из нее доктор – высокий и довольно мощный мужик лет сорока, выглядящих так, будто тоже нарочно прибежал на звук намечающейся потасовки. Окидывает нас хмурым взглядом, а потом спрашивает, кто тут родственники Кузнецовой Татьяны Филипповны.
Мужик сразу подается вперед, почему-то становясь мертвецки бледным.
– Это я, я, – говорит дрожащим голосом и зачем-то разжимает кулаки, которыми только что собирался начистить мне морду. – Таня моя жена. Да.
– Мне очень жаль, – роботическим, лишенным любых эмоций голосом говорит доктор. – Мы сделали все, что смогли, но гематома была слишком большой и прошло…
Я перестаю слушать, потому что переключаю внимание на старушку, которая медленно ковыляет по коридору от нас. Понимаю, что круглый идиот, но на всякий случай провожу ладонью по лицу, проверяя, на месте ли мой рот. Но стоит мне на секунду упустить ее из виду – как от нее уже и след простыл. Я делаю несколько шагов вперед, надеясь увидеть ее силуэт в полутемном коридоре, но старухи реально нет. Она как будто растворилась.
Ладно, да и хер бы с ней.
– Я хочу забрать Валерию Ван дер Виндт! – успеваю остановить его до того, как доктор снова скроется за дверьми.
Он останавливается, смотрит на меня как на придурка, а потом выразительно сует ладони в карманы, как будто только это останавливает его от желания выписать мне профилактических пиздюлей.
– Валерия Дмитриевна не транспортабельна.
– Я хочу ее забрать, – твержу как заводной попугай.
– Молодой человек, что именно в слове «не транспортабельна» вам не понятно? Мы стабилизировали ее состояние, но оно крайне тяжелое и пока вы тут боксировали дверь, персонал больницы делал все возможное и невозможное для того, чтобы сохранить жизнь вашей сестре. Позвольте вам напомнить, что в вопросах жизни и смерти ваши деньги и понты ничего не решают.
Нужно отдать ему должное – отлично меня нокаутировал. Чувствую себя обоссанным с ног до головы.
– Так, все, я здесь! – слышу голос Павлова за спиной. – Сергей, привет.
Он выходит вперед, как бы ненароком отодвигая меня плечом. Пожимает доктору руку и по их короткому разговору понимаю, что они как минимум хорошо знакомы. Павлов извиняется за мое поведение и отводит доктора в сторону, чтобы переговорить без свидетелей.
А у меня из головы почему-то не выходит та сухая старушка, и от воспоминаний о ней челюсть опять сводит приступ немоты.
– Вы ее видели? – спрашиваю Павлова, когда он снова подходит ко мне.
– Что? Кого?
– Старуха. Она должна была идти вам навстречу. – Киваю на коридор, прикидывая, что они никак не могли разминуться.
– Какая старуха, Дмитрий? Вы в порядке?
Ловлю его обеспокоенный взгляд. Для полного признания меня свихнувшимся не хватает только пощупать лоб и исключить белую горячку. Мысленно даю себе пинок под зад и напоминаю, что мне перевалило за тридцать, а в призраков и прочую чертовщину я не верил даже в глубоком детстве. Как говорится – нечего и начинать.
– Что с Валерией? Когда ее можно будет забрать?
– Она стабильно-тяжелая. В таком состоянии ее категорически нельзя транспортировать. Врачи сделали чудо, но операция нужна срочно, точнее – ее нужно делать прямо сейчас.
– В этом сортире?! Вы, блять, шутите?
– Дмитрий, да послушай же меня! – Павлов резко переходит на «ты» и, взяв меня под локоть, словно трепетную лань, отводит подальше от других посетителей.
До меня только сейчас доходит, что странный надоедливый звук, от которого меня тянуло матерится в голос – это вой того мужика, от драки с которым меня сдержал только вовремя появившийся Павлов. Ну да, сегодня ему не повезло. Блять, даже думать не хочу, какие звуки издавал бы я, если бы доктор сказал: «Мне очень жаль, но Валерию спасти не удалось».
Я чувствую прилив ледяного пота по всему телу, стоит представить, что Лори может исчезнуть из моей жизни. И не просто переехать на другой конец географии, не заблокировать мои номера, а быть там, откуда я не смогу достать ее за все деньги мира.
Стоп.
Что она вообще тут делала? Она же должна быть минимум пятьсот километров от столицы?
– У Валерии большая гематома, – голосом дотошного учителя, разжевывает Павлов, – это такой сгусток крови между черепом и мозговым веществом. Крайне неприятная вещь, которая может обернуться любыми последствиями. То, что она до сих пор жива – исключительная заслуга местных врачей. В том числе – Астахова, одного из лучших черепно-мозговых хирургов, которых я вообще знаю. Ты очень ошибаешься, если думаешь, что облегчишь ее состояние, устраивая никому не нужные перевозы из одних четырех стен – в другие. Если Валерию не спасут здесь – ее не спасут нигде, и никакие модные кондиционеры и душевые в палатах за пятьсот евро в сутки не уменьшат количество крови в ее голове!
