Текст книги "Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Глава двадцать пятая: Йен
Я знаю, что после того, как швырнула кольца и, фактически, подписалась под своим согласием на развод, нужно было просто одеться и уйти. Мне есть куда, есть как, я ни от кого не завишу и могу начать жизнь заново.
Но мне страшно оставаться одной.
Страшно, что приеду в свою квартиру, закрою дверь – и останусь в полной тишине. И тогда в голову снова полезут мысли, от которых я так отчаянно, как бегун со сломанной ногой, пытаюсь оторваться уже который год.
Мне страшно снова оставаться наедине с прошлым, которое будет смотреть на меня злой ухмылкой лица со шрамом и шептать: «Ты все равно никогда не будешь нормальной, тебя все равно никто и никогда не будет любить».
До самого утра я сижу в углу, обхватив себя за колени и уговариваю себя быть смелой и последовательной.
«Сняла кольца – уходи».
«Ты же видишь, что у вас ничего не получается».
«Люди могут быть счастливы и в одиночестве».
«Заведи кота, собаку, ящерицу, хомяков и шиншилл – и радуйся!»
Но мне не нужны собаки и шиншиллы, мне не нужна моя квартира с видом на Финский залив, и машина, и все остальные радости жизни, если рядом нет человека, с которым можно все это разделить.
И разделить не с абстрактным Мужчиной из Девичьих грез, а с вполне конкретным -с дурным характером, вспыльчивым, грубым и просто невыносимым.
Но я же люблю его
Потому что, когда мы не бьемся лбами как два барана, мне спокойно рядом с ним, хорошо и уютно, как за каменной стеной.
А в остальное время...
Я смотрю на заглядывающий в окно рассвет и мысленно вспоминаю увиденную где-то цитату: «Я никому не дам тебя обижать – я тебя сам обижать буду».
Вниз спускаюсь, когда на часах уже девять, вооружившись телефоном и уверенностью, что нам с Антоном самое время поговорить. Но где-то на середине лестницы у меня снова начинает кружиться голова. Откуда этот странный запах? Как будто... не знаю, даже, что.
Антон спит на диване, лицом в подушку. Кажется, достаточно крепко, чтобы не услышать моего присутствия.
Умываюсь, привожу себя в порядок и потихоньку, стараясь не шуметь, готовлю омлет и гренки с поджаренными помидорами на завтрак. Голова до сих пор кружится, и тошнота стоит в горле, как будто только и ждет, когда дам слабину.
У меня сбился цикл, и первые месячные после нашего «критического» секса начались немного позже, но после пережитого стресса и приступов панических атак, сыпавшихся мне на голову чуть ли не каждый день, это было почти нормально.
Следующие начались через две недели после окончания предыдущих. И были всего пару дней.
Может быть...
Внутри все холодеет, скручивается в узел.
И я с трудом успеваю добежать до ванной, где меня снова болезненно тошнит абсолютно пустым желудком.
Немного отдышавшись, вызываю такси и на цыпочках прохожу мимо спящего мужа.
Одеваюсь, дрожащими руками с трудом скручиваю волосы в пучок, безжалостно выдирая пару прядей не самой дружелюбной резинкой.
Сбегаю, словно воришка, и от страха подкашиваются ноги.
Наверное, вид у меня так себе, если даже таксист косится с недоверием.
– Просто... не очень удачный салат, – улыбаюсь через силу и называю адрес аптеки неподалеку от своей квартиры.
Я никогда не прощу себе, если... все-таки...
В машине вдруг становится слишком душно и тесно, как будто существует только иллюзия езды и снега, и ветра, а на самом деле меня просто упаковали в коробку и сунули под пресс.
Это просто паника.
У меня настолько мизерный шанс забеременеть, что, если бы не вопрос Антона, я бы даже не допустила такой возможности.
Нет повода переживать.
Разве что о вчерашних словах моего майора: я не готова стать матерью, и я действительно не Та самая женщина. Даже если он для меня – Тот самый мужчина.
В аптеке беру сразу несколько надежных экспресс-тестов.
Захожу в пустую и жутко холодную квартиру, сбрасываю куртку, но остаюсь в обуви. В ванну.
Меня снова тошнит, но теперь уже просто от страха.
Где-то в прихожей разрывается затолканный на дно рюкзака телефон.
Тесты делаю сразу все, раскладывая «палочки» по коробкам, словно на витрину.
«Я не готов становиться отцом... Я не уверен, что нашел ту самую женщину...»
Как набат в голове, когда первый тест показывает положительный результат.
И второй, и третий тоже. Я... правда беременна.
Уже два месяца во мне живет маленькая жизнь.
Которую я травлю таблетками, потому что глупая и слабая, и просто... ничтожество.
Мне снова нечем дышать. До такой степени сильно, что приходится бежать в комнату и настежь распахивать окно. Глотаю морозный воздух, поставляю ладони под разлапистые снежинки, которые тают на кончиках пальцев и покалывают кожу.
Что делать, господи?
Так больно внутри. Жжет и колет, выкручивает, как полотенце, ломая кости и разрывая нервы.
Что делать?!
Распахнутое окно выглядит... таким...
Звонок телефона снова возвращает меня в реальность, и я хватаюсь за этот звук, как за спасительную соломинку. Может быть, это Антон? Он мне так нужен именно сейчас. Чтобы просто обнял, сказал... любую глупость или даже грубость, но только не оставлял одну, когда мне совсем не на кого опереться.
Но это не Антон.
Это мама.
Она что-то громко говорит в трубку, но я не хочу ее слушать.
– Мам, у меня будет ребенок, – говорю сломленным голосом – и только когда эти слова звучат вслух, до меня доходит весь ужас ситуации. – Мам, это... точно.
– Йени, солнышко... – Она замолкает, и я слышу, как опускается в кресло, точно так же подкошенная этой новостью, как и я.
– Мам, я не знала, клянусь! Я не думала даже! Но... мне было так плохо. Я несколько раз...
– Ты принимала лекарства? – догадывается она. -Да.
Мы обе молчим и синхронно всхлипываем.
– Ты где, солнышко?
– У себя. – Язык беспощадно прилипает к нёбу. – Мне так плохо, мам. Так страшно... Дышать нечем, мамочка...
Жаль, что нельзя вскрыть грудную клетку – может, хоть тогда бы стало чуточку легче.
– Солнышко, все хорошо! Пожалуйста, дождись меня! Я уже еду! Все будет хорошо, слышишь, моя маленькая? Я уже, уже...
Телефон выскальзывает у меня из рук, и я потихоньку сворачиваюсь в эмбрион, обнимая себя руками за колени, покачиваясь, совсем как в тот день, когда всех моих розовых овечек повели на бойню.
Он прав.
Он снова оказался прав – я Не та женщина.
Я не знаю, сколько времени провожу в тишине и пустоте.
Наверное, долго, потому что, когда до меня доходит, что странный раздражающий звук, который все-таки пробирается в свитый мною защитный кокон – это звонок телефона.
Снова.
У меня не так много людей, которые могут ждать общения со мной, да еще и в такое раннее время. Мама уже едет, это точно не папа.
Может быть, Антон?
Я с ужасом смотрю на перевернутый телефон.
Антон проснулся, увидел, что меня нет и подумал... что я ушла? А теперь попросит подать на развод? Или попросит вернуться?
В звонкой колючей тишине собственный смех пугает до чертиков.
Он никогда не попросит вернуться. Потому что я сняла кольца, хоть обещала этого не делать. А теперь мне придется сказать, что он был прав.
Или не придется?
Мы вообще можем больше никогда не заговорить друг с другом, только выхолощено пожелать удачи, выходя из ЗАГСа со свидетельствами о разводе.
На экране действительно имя мужа.
Нужно просто ответить и принять правду.
Например, о том, что он для меня – Мой мужчина, а я для него просто женщина с проблемами, которой нужна нянька, и которая на заслуживает доверия.
Если сейчас скажу ему про ребенка, получится, что снова соврала.
Я прикладываю телефон к уху и боюсь произнести хоть слово.
– Йени?! – Антон почти орет. – Скажи хоть что-то!
– Не кричи на меня, пожалуйста, – отвечаю еле слышно. – Я боюсь, когда ты на меня кричишь. Мне сразу хочется забраться под кровать, хоть там, кажется, нет места для такой взрослой девочки.
Выдох сквозь стиснутые зубы на том конце связи.
Пара крепких выражений, которые почему-то вызывают у меня улыбку.
– Пожалуйста, – очень сдержанно, как будто ему приходится разговаривать со мной и одновременно придерживать дверь, за которой полчища демонов, пытающихся прорваться в наш мир. – Бери трубку, когда я звоню. Сразу. Даже если мы поссорились. Даже если у тебя заняты руки. Просто, блядь, бери чертову трубку!
– Ты снова орешь, – напоминаю я.
– Прости, – уже немного спокойнее. – Просто волновался. Первый раз в жизни не слышал, как кто-то ходит рядом.
– Ты просто не заметил вчера, что я купила на той ярмарке еще и тапки-нешумелки. Думала, брак, а оказалось, что работают.
Я переворачиваюсь на другой бок и, хоть пол вряд ли можно назвать удобным местом, чувствую странное удовольствие от нашего разговора.
Мой майор не сказал о разводе.
Он не сказал.
Может быть, и не скажет?
– Ты в своем репертуаре, писательница. – Я почти вижу, как в этот момент он сокрушенно качает головой. – Куда сбежала на этот раз? Прямо напрашиваешься, чтобы я тебя на замок закрывал. Что ж тебя вечно тянет куда-то в блуд?
Я все-таки смеюсь.
Не знаю, как у Антона это получается и делает ли это нарочно – скорее всего, нет -но у меня от пары его слов настроение превращается в пьяную синусоиду и стремительно, до самого пика, взлетает вверх.
– Так где? – уже строже повторяет вопрос. – Приеду тебя забирать. У нас еще чертов список часть вторая.
– Я у себя. – Прикусываю нижнюю губу и изо всех сил жмурюсь, уговаривая себя, что эта ложь будет последней. – Нужно помочь маме, она сейчас приедет.
Антон молчит. Слышу только, как фоном громко работает кофемашина. Даже могу мысленно представить, как прямо сейчас берет чашку, поднимается на второй этаж и выходит на балкон. Мы прожили бок о бок всего ничего, но я каким-то образом успела выучить все его привычки.
Потому что вбирала в себя каждую минуту рядом с ним.
– Хорошо, женщина, – говорит Антон. – Только учти, что вещи, которые ты бросила, до сих пор лежат там, где ты их бросила.
– Вещи? Бросила? – не понимаю я.
– Ага, все так. Кольца, господи.
Я швырнула их в раковину.
– Я их заберу, – очень неуверенно, сама не очень понимая, спрашиваю или констатирую факт.
– Договорились. Точно не нужна моя помощь?
Я слышу, как мать проворачивает ключ в замочной скважине, мысленно считаю до трех и говорю:
– Все хорошо, мужчина. Я позвоню. Пусть пока будет вот так.
Возможно, неопределенность, но она лучше, чем определенное и окончательное расставание.
Глава двадцать шестая: Йен
Мать привозит меня в частную клинику.
Воскресенье, предпраздничные дни и здесь на удивление тихо.
Но здесь работает врач, который наблюдает меня с того самого дня, и мой отец... В общем, нам здесь рады даже в такое неподходящее для визита время.
Я подробно пересказываю, что и когда принимала.
К счастью, не так много.
К несчастью, доктор все больше хмурится и изредка поднимает на меня взгляд, в котором столько осуждения, что даже мать протягивает руку, чтобы сжать мои лежащие на коленях ладони.
Мне не нужно мнение со стороны, чтобы понять – все эти вещи нельзя было пить. Ни до беременности, ни во время неё.
– Принимать все это вот так... Йен, это очень безответственно.
– Я знаю.
А что еще сказать?
– С такими шансами выносить плод... Девочка, просто чудо, что ты проходила так долго. Но последствия приема таблеток могут быть очень неприятными. Или их может не быть совсем. В любом случае, нужно сдавать анализы и проходить полное комплексное обследование. – Он делает паузу и смотрит сначала на меня, потом на мать и снова на меня. – Если, конечно, ты решишь сохранять беременность. Обычно я рекомендую не рисковать и сделать аборт, потому что сроки позволяют провести это вмешательство еще без серьезных осложнений для женщины. Но, учитывая твои шансы забеременеть... Йен, это может быть единственная возможность родить.
– Я оставлю ребенка. – говорю до того, как эта же мысль унисоном приходит в голову.
Мать смотрит на меня немного с грустью, но тянется, чтобы обнять.
Ведь это не только мой единственный шанс стать матерью, но и их с отцом единственный шанс стать бабушкой и дедом.
– Тогда сейчас на УЗИ, а с завтрашнего дня, будущая мамочка, жду тебя прямо к семи утра. И без слез, «не могу» и «не хочу». Делать все, что скажу и назначу.
Будущая мамочка.
Хочется улыбаться, но почему-то реву.
Тихонько, без единого звука, чувствуя слезы только когда они скатываются по щекам в уголки рта.
Если бы ради здоровья маленькой жизни пришлось каждый день ходить босой по раскаленным углям, я бы согласилась, не задумываясь. Я бы вообще согласилась на что угодно.
Даже ради одного процента из ста.
Очереди на УЗИ нет – и мне становится ужасно страшно, когда прямо из коридора мой ведущий врач распахивает дверь и проводит меня в кабинет с немного приглушенным светом. Знакомит с молодой – лет тридцати – женщиной, протягивает мою карту и в двух словах объяснят что-то непонятными мне терминами.
Я чувствую себя паразитом под микроскопом, когда укладываюсь на кушетку и послушно задираю свитер.
Мама усаживается рядом, берет меня за руку и изредка сжимает пальцы, как будто боится, что я хоть на мгновение забуду о ее присутствии.
Когда врач размазывает по моему животу прохладный проводящий гель, я остро ощущаю, что в этот момент мой уставший и бесконечно невыносимый майор очень нужен мне рядом. Что все происходящее какое-то... не до конца правильное. Во многих парах женщина сперва узнает о беременности, делает первые анализы и тесты, чтобы убедится, что с ребенком все в порядке, и только потом все рассказывают мужу. Как-то красиво, романтично, дарят тест в открытке или детскую распашонку «с намеком».
Но моей бестолковой, напичканной розовой ватой голове, хочется, чтобы Антон был рядом. Хоть бы и тысячу раз злился, но мы бы прошли через это вместе. Может, если бы он увидел эту маленькую жизнь, он бы не был таким категоричным в своем «я не готов стать отцом».
Мы оба не готовы – это правда. Можно сколько угодно разубеждать себя в этом, но, если бы не тот случайный один единственный раз, мы бы еще очень долго не затрагивали тему детей. Если бы, конечно, наш брак просуществовал дольше, чем та пара лет, о которых Антон говорил с самого начала.
– Мам, – я киваю на свой рюкзак, который болтается на вешалке у двери, – там мой телефон. Ты не могла бы... сделать... видео?
Ужасно тяжело говорить.
И все время хочется реветь белугой. Не жалеть себя, потому что во всем, что происходит, винить некого. Просто хочется сбросить накопленное напряжение. Просто хочется капельку ласки.
Не материнской.
А его.
– Мы вам все запишем, – улыбается доктор. – И Фотографии сделаем. Порадуете будущего папу.
Мама вопросительно ждет мое решение, и я повторяю просьбу снова.
Мне не хватит сил сказать все это Антону в лицо. После случившегося, после того, что мы наговорили друг другу, я понятия не имею, как смогу выдавить из себя хоть слово. И с чего начать? «Знаешь, ты был резким и грубым, но я тут подумала... проверилась, и оказалось...»
Он был не прав – я знаю.
И он знает, и жалеет – я тоже это знаю.
Но я просто не переживу еще одну порцию обвинений и упреков. Возможно – даже скорее всего – ее и не будет. Но мне как никогда сильно нужно просто чувствовать поддержку.
Просто плечо, на которое я смогу опереться, когда станет сложно.
Просто спину, за которой, совсем как маленькая, буду прятать себя и нашу... фасолину.
Именно на это похож маленький комочек на мониторе.
– Йени, солнышко... – Мама шмыгает носом в унисон со мной. – Маленький. У тебя будет маленький, солнышко.
– Угу, – только и могу промычать я.
Доктор долго и тщательно осматривает меня со всех сторон, и, только спустя минут двадцать, разрешает, наконец, одеться. Я быстро вытираю живот салфеткой и безжалостно грызу нижнюю губу, пока медсестра быстро заканчивает делать записи в мою карту.
– Все хорошо, мамочка, – приятно улыбается доктор. – Я не вижу в развитии плода никаких патологий, все в пределах нормы.
Если бы мне хватило сил, я бы обняла сейчас весь мир.
Я помню и буду держать в уме, что до самого рождения вряд ли хоть один врач даст гарантию, что с ребенком все будет в порядке.
Но сейчас у меня хотя бы появилась еще одна запасная соломинка.
И, может быть, мы с Фасолиной выкарабкаемся из всего этого.
Я же до сих пор, несмотря ни на что, верю в чудеса.
Глава двадцать седьмая: Йен
Сразу после УЗИ мы еще раз идем к врачу, где мне вручают целую пачку направлений на анализы, красивую разноцветную тетрадь формата «А4» с малышом на этикетке. Девочка извиняется, что остались только розовые. А я думаю, что это знак.
– Это не обязательно. – говорит она. – Просто можете заполнять поля, вклеивать интересные вещи и фотографии с УЗИ, вписывать что-то, что вам хочется сохранить. Обычно никто этим не занимается, но...
Она пожимает плечами.
А я прижимаю тетрадь к сердцу и уже знаю, что буду спать с ней под подушкой. Так что, когда по пути из Медицинского центра мой взгляд задерживается на вывеске с соской и коляской, и мы с мамой не сговариваясь поворачиваем в ее сторону, первое, что я кладу в корзину покупок – огромная пачка разноцветных фломастеров и карандашей. И еще маркеры, стикеры, наклейки, всякая мишура с детской атрибутикой для украшения.
И соску мягкого розового цвета с большим кольцом и принтом в виде разноцветного леденца.
Пусть это будут глупости.
Но я хватаюсь за каждую, лишь бы не думать о плохом.
Несмотря ни на что, я все-таки уговариваю маму не оставаться со мной на ночь, хоть мы гуляем часов до семи, а потом она привозит меня домой и, стараясь, чтобы я не заметила, проверяет все окна в доме.
Я молча проглатываю это недоверие.
Я заслужила
А еще она ни слова не спрашивает об Антоне. Понимает, как любая любящая и внимательная мать, что, если бы у нас все было хорошо, вряд ли бы я так ни разу за весь вечер не позвонила ему, чтобы сказать. И даже не заикнулась о том, как вообще преподнесу эту новость.
– Мам, со мной все будет хорошо, – успокаиваю ее, когда она все еще очень нехотя топчется в пороге и все время цепляется за любую мелочь, чтобы задержаться. – Я теперь с Фасолиной. Больше никаких глупостей.
– Вот же придумала, как ребенка обозвать, – делает вид, что ворчит. – Фасолина, прости господи... Фасолина...
– Можешь называть внучку Фасолькой, – хихикаю в кулак, представляя, какой сумасшедшей бабушкой будет моя мама.
– Может, это мальчик. Отец до потолка бы прыгал, ты же знаешь, что у него фамилия и продолжение рода. – Последние слова мама говорит тише, как будто нас могут подслушать.
– Не говори ему пока, хорошо? – Знаю, что ей это не просто, но я не хочу раздувать костер до того, как решу вопрос с Антоном.
Некоторые вещи нужно закрывать до того, как двигаться дальше.
Когда мама уезжает, я еще долго хожу по своей маленькой квартирке из комнаты на кухню и обратно, собираясь с силами, чтобы все рассказать Антону. Если бы не те его слова, я бы все сделала, как в глупых романтических фильмах и была бы полностью счастлива. Но, возможно, так даже лучше? Не пришлось бы увидеть его разочарованное лицо и спрятанные в карманы джинсов ладони, потому что он бы так и не захотел брать «подарок с громким намеком».
Я знаю, что ни за что не выдержу разговор лицом к лицу. Мне еще нужно время, чтобы привыкнуть к новому статусу и стать смелее, но и тогда вряд ли бы я стала достаточно смелой для тяжелого разговора с моим сложным мужчиной.
А по телефону... Я даже в зеркало не могу проговорить пару предложений, чтобы не заикаться и не хныкать.
Остается только самый трусливый способ. Тот, о котором подумала еще днем. Я оправляю Антону видео.
И быстро, пока не передумала, с опечатками и ошибками, несколько сообщений. Я: Я правда не знала Я: Я не врала, клянусь!
Я: Я пойму, если ты заберешь то, что я оставила в раковине, и найдешь для этих вещей более подходящую женщину.
Я: Аборт я делать не буду, извини. Это может быть единственный шанс для меня.
Я: Я согласна на развод и готова воспитывать ребенка одна. Без твоего участия, если захочешь, официального и не официального.
Я: Никто не знает, будет ли Фасолина здорова, но на УЗИ все в порядке. А с завтрашнего дня у меня целая куча анализов. Я буду верить, что все-таки смогу стать хорошей матерью.
Я: Я больше не буду тебя тревожить.
Все сообщения доставлены и прочитаны почти сразу.
И мне как в детстве хочется крепко скрестить пальцы на удачу.
Я держу телефон в ладони и почему-то, хоть он точно не ожил, не обрел разум и не пытается сбежать, перехватываю второй. Наверняка. Чтобы был вот здесь, у меня перед глазами. Чтобы не давать экрану погаснуть, потому что в моей голове торчит нелогичный страх, будто тогда сообщения в полной темноте не найдут ко мне дорогу.
Проходит пять минут.
И еще пять
Два раза по пятнадцать.
Час.
А потом звонок – резкий и громкий, и я почему-то жмурюсь, как будто оттуда меня летит огромная глыба метеорита.
Это мама
Я поджимаю губы, чтобы не завыть, мысленно считаю до пяти и прикладываю телефон к уху. Она осторожно интересуется, как у меня дела, и не забыла ли я поесть купленные в булочной шоколадные кексы и пончики в малиновой глазури.
Хочу успокоить ее, сказать, что все съела, сыта и довольна, и я как раз занята сложной, но интересной задачей постановки жизни на новые правильные рельсы. Но вспоминаю, что дала себе обещание больше никогда не врать. Даже в мелочах. Поэтому говорю, что забыла, потому что занималась «делами», и хорошо, что она напомнила. Матери не нужно говорить, что у меня могут быть за дела – она слишком хорошо меня знает, читает между строк, как букварь. Она еле слышно вздыхает и просит набрать ее перед сном. И обязательно поужинать, потому что голодовка и нервы не пойдут на пользу Фасолинке.
Мы в унисон улыбаемся, и я кладу трубку.
Медленно, как будто приходится разрывать невидимый кокон, опираясь рукой на кровать, встаю. Откладываю телефон, хоть для этого нужно сделать над собой огромное усилие.
Я знала, что так будет.
Какая-то очень глупая часть меня хотела верить, что на самом деле Антон имел ввиду что-то другое. Что новость о ребенке – настоящая, а не просто свалившаяся в виде догадки – поможет ему взглянуть на ситуацию... Не знаю... Под другим углом? Увидеть все это моими глазами и хотя бы попытаться дать нам шанс. Еще один. Даже если все предыдущие мы очень бесполезно истратили.
Нужно поесть. Через силу. Пора прекращать думать о себе. Во мне растет маленькая жизнь, которую я – нерадивая мамаша – и так ужасно встретила.
Я убираю подальше банки с кофе, выставляя вперед пачку привезенного из Китая крафтового чая. Включаю свет, телевизор, нахожу в приложении клуба любимый альбом The Midnight[1]. Он идеально вписывается в яркий город за окном, медленный снег и мои неуклюжие, но первые попытки быть сильной.
Кладу пончик на самую красивую тарелку.
Делаю чай в большую прозрачную чашку и усаживаясь на диванчик, наблюдаю, как чайный «орех» раскрывается экзотическим цветком, медленно окрашивая воду в мятно-желтый цвет.
Словно маленькая, выковыриваю из глазури кусочки белого шоколада. Все будет хорошо, Фасолина.
По крайней мере, мы попытаемся
