Текст книги "Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Глава шестьдесят пятая: Йен

– Ты... хотел защитить меня, – сквозь ком в горле еле-еле говорю я. Даже не верится.

Пока я пыталась выдрессировать своих тараканов, думала, что пропасть между мной и ним с каждым днем становится все шире, Антон, как умел, защищал меня от прошлого. Того самого, которое я от него скрыла, и за которое муж имел полное право на меня злиться.

Пока я думала, что между нами уже никогда ничего не склеить, он молча, не хвастаясь и не ставя это себе в заслуги, отгородил меня от Вики защитным барьером.

А я даже не подумала, почему вдруг бывшая лучшая подруга решила оставить меня в покое, хотя должна была добивать до самого плинтуса. Это всегда было очень в характере Вики: не просто отомстить нехорошему человеку, а растоптать его до состояния половой тряпки и показательно вытереть ноги.

– И даже не скажешь, что я поступил некрасиво и все это про высокое и правильное? – Антон кладет ладони мне на бедра, чуть-чуть тянет вниз, выразительно толкаясь навстречу.

Я прикрываю глаза, уговаривая себя сначала закрыть тему, а уже потом вспомнить, что у моего мужа просто потрясающая способность вышибать мне мозги всего парой минут работы языком.

– Мужчина, можешь ты побыть серьезным еще пару минут? – почти умоляю и на всякий случай укладываюсь на него сверху, складывая руки на его груди и упираясь в них подбородком.

– Могу, – с серьезным лицом соглашается мой майор, а потом щелкает языком, изображая звук секундной стрелки. – Время пошло.

– Я... Слышала один разговор. – Неприятно говорить об этом, но придется. – Речь шла о ребенке.

Антон спокойно пожимает плечами.

– Я вообще не понял, с какого перепугу она начала мне названивать. Пару недель что ли, тупо звонила и несла какую-то хрень про то, что я не сдержал обещание и все рассказал Пьеро, и теперь ее благоверный рогатый сомневается, что ребенок его. Хрен знает, что в башке у твоего бывшего.

– Он не мой бывший, – морщусь, вспоминая последние сообщения Вадика. И еще кое-что, о чем придется рассказать. – Вадик прислал мне ваше с Викой фото. Еще зимой.

Антон хмурится. Не так как обычно.

Такое выражение лица я видела у него всего пару раз.

Когда он очень злился.

Был в молчаливом бешенстве.

– Эта тупорылая тварь пыталась внушить тебе, что я и его...

– Ага, – заканчиваю за него. – И вчера написал мне, что сделал тест на отцовство и выяснилось, что ребенок Вики не от него.

– Типа, от меня? – Антон говорит сухо, жестко. Как плеткой по концентрату раскаленного газа. – Очкарик, вот сейчас стоп. Он еще с зимы пытался впарить тебе, что я трахаю твою подруженьку?

Пожимаю плечами и киваю.

Антон на секунду поджимает губы.

Прикрывает глаза, и я замечаю, как тяжело и сильно бьется вена у него на виске.

– Я его убью на хуй.

Я знаю, что в семье не должно быть секретов друг от друга. Тем более, когда недомолвки играют на руку кому угодно, кроме двоих, между которыми вечно кто-то влезает.

Но Антон выглядит таким злым, что мне становится не по себе от мысли, что он не оставит все это просто так. У него вообще пунктик на том, что все, кто косо смотрит в сторону его семьи должны получать по носу, а тут не просто смотрели, а лезли руками и ногами.

– Антон... – Пытаюсь говорить осторожно и как можно мягче. – У Вадика не совсем в порядке с психикой сейчас. Он вполне мог делать это и без злого...

– А ну-ка замолчи, Очкарик, – предупреждает муж и в качестве предупреждения ощутимо сжимает мое бедро. Послушно поджимаю губы и мотаю головой в знак согласия. – Я не верю, что люди делают такую херню просто так, от небольшого ума. Всегда есть какая-то выгода. Так что, Очкарик, – Антон приподнимается на локтях, – как только мы сегодня закончим, я хочу твой телефон и увидеть все, что этот мудак тебе писал. Это дело принципа.

– А мы уже начали то, что нужно заканчивать? – Я моментально переключаюсь на те мысли, которые появились в моей голове в ту минуту, когда я уселась сверху на своего любимого майора.

– Ты мне скажи, Очкарик, – подсказывает Антон, немного щурясь. Укладывается удобнее на спину.

Берется за мои бедра руками, большими пальцами поглаживает выступающие тазовые косточки, а потом приподнимает меня, словно игрушечную.

– Снимай все, что ниже пояса.

Я до сих пор немного стесняюсь, но, когда он такой главный и ведущий – мне нравится быть послушной. Абсолютно готовой на все, даже если он скажет сделать какую-то вещь за пределами моей фантазии. Потому что, когда мы вдвоем – мы просто друг для друга, без предрассудков и комплексов.

Я приподнимаюсь, не очень грациозно, но зато быстро выскальзываю из трусиков. Думаю ровно одно мгновение. Стаскиваю футболку через голову.

Ему нравится моя грудь. А мне нравится видеть, как темнеют его глаза, когда провожу по ней пальцами, немного задевая соски, веду вниз по ребрам и бокам, свожу руки на животе и опускаю их туда, где соединяются наши тела.

– Очкарик, давай просто потрахаемся, хорошо? – Антон хрипловато посмеивается, как будто извиняясь за то, что сегодня у нас будет быстрый секс без «украшений». -Если мелкота проснется до того, как я кончу – у меня взорвутся яйца.

Я подмахиваю его предложению – головой и бедрами, и руками, которыми стаскиваю с него домашние штаны. Слишком тороплюсь – царапаю живот, оставляя красные полосы от ногтей. Муж шипит, шлепает меня по бедру, и я, подыгрывая, упираюсь ладонями в его грудь, прижимаю к полу.

Приподнимаюсь – и снова опускаюсь.

Развилкой между ног на твердый член.

Веду бедрами вверх-вниз, опускаю взгляд – и дыхание сбивается, когда на его коже остаются следы моего возбуждения.

Антон кладет большой палец мне между ног.

Находит налитый кровью клитор, нажимает, заставляя меня привстать.

Второй рукой жестко усаживает обратно, задает быстрый ритм.

Мне нравится смотреть, как он запрокидывает голову назад. Как мои пальцы на его груди оставляют миллион мелких полумесяцев от коротких ногтей.

Влажный палец скользит по моему клитору, как будто там находится центр всего удовольствия. Нажимает – и потирает, а когда удовольствие становится слишком сильным – отпускает. Раз, второй, третий.

– Черт на тебя! – злюсь и шиплю сквозь зубы, когда Антон подводит меня к грани, но так и не дает кончить.

– Ты собираешься меня трахнуть, женщина? Не хочу напрягаться сегодня. Давай, малыш, а кончать потом.

Он запрокидывает голову, прикусывает нижнюю губу до красных полос от зубов. Это такой вид... В миллиард раз приятнее его пальца у меня между ног. Оргазм прямо в мозг. Уже сейчас, а не потом.

Приподнимаюсь на коленях, пытаюсь найти правильный угол, пока Антон помогает мне, придерживая себя за основание члена. Пару раз проводит кулаком, ускоряя ритм, работает бедрами навстречу и скрипит зубами, когда головка ритмично упирается мне между ног

Голова наполняется каким-то диким туманом.

Мыслей больше нет, только потребность заполнить пустоту между ног, которая сводит живот острой судорогой.

Медленно опускаюсь на его член.

Мне все еще немного дискомфортно, потому что он растягивает меня почти до предела.

Это странная смесь чего-то абсолютно желанного, приправленного каплей жгучей боли. Она пройдет, это только первое время, но именно эти движения почему-то приятнее всего.

Я всегда кричу вот здесь – когда Антон не выдерживает и задвигает мне до самого конца.

Сразу весь и целиком – во мне. Живот наполняется тяжестью.

Кажется, что больше уже невозможно.

Что дальше уже некуда, и я пытаюсь чуть-чуть притормозить, приподняться, но муж настойчиво и даже жестко натягивает меня обратно: двумя руками за бедра, как свою безусловную собственность.

Одним резким толчком вколачивается под мой крик и свой собственный длинный тихий стон.

Вены на его шее натягиваются, наполняются кровью.

Взгляд за полуприкрытыми ресницами – сумасшедший, жадный.

Да да да...

Я хочу вот так – без тормозов, не оглядываясь. Хочу быть для него всем.

– Еще, – умоляю, как дурная.

– Очкарик, больно же будет...

Я рада, что хотя бы кто-то из нас сохранил остатки здравомыслия, но оно здесь явно лишнее.

– Пусть будет, – настойчиво толкаюсь навстречу его вколачивающимся в меня бедрам.

Антон внезапно фиксирует меня на себе.

Дает понять, что сейчас мне лучше не шевелится.

Хнычу, как маленькая.

И тут же задыхаюсь, когда он тянет меня вверх – и насаживает на себя сразу несколько раз._

Оттягивает каждый толчок, загоняет член так глубоко, что у меня режет где-то в области пупка.

Он нужен мне весь.

Мы еще пытаемся сохранить единый ритм, но в конце концов теряем остатки терпения.

Врываемся друг в друга: сильно и жестко. Мои крики пополам со стонами.

Это невыносимо: как будто рождение заново, как будто в костер и сразу в небо.

Антон поджимает колени, находит опору – и ускоряет ритм до какой-то безумной долбежки.

Он грубый и я растянута на нем максимально жестко. Хорошо.

До сверкающей радуги на фоне горящего неба.

Когда на очередном толчке я непроизвольно сжимаю внутренние мышцы, Антон хрипло смеется, мотает головой.

– Давай, вот так, еще... – очередью команд.

И тут же почти выходит из меня, в ответ на что я тянусь за ним, как дурная.

– Кончить хочу, – умоляю охрипшим голосом.

Карие глаза почти чернеют.

Он берется ладонями за мои плечи.

Надавливает.

Насаживает на себя с каким-то звериным оскалом. И я просто раскалываюсь.

Ору что-то бессвязное, еще пытаюсь поймать ритм, но теперь я просто игрушка для своего мужчины: он использует меня как ему хочется.

Чтобы кончить вслед за мной, догнать на финишной прямой длинным стоном удовольствия и горячими тугими струями внутри.

Глава шестьдесят шестая: Антон

Когда-то давно один из тех взрослых мужиков, которых я называю своими «наставниками», сказал такую штуку: «Всегда ставь точки, Антон, даже если кажется, что тема закрыта».

Я, хоть и уважал его и уважаю до сих пор, пару раз проигнорил эти советы, решил, что ситуация не та, да и советы не так, чтобы кстати. Как, например, с Натальей. Тогда думал, что достаточно будет просто вытолкать ее за порог – и прошлое свалит вместе с ней. Оказалось – ни хрена подобного, и эта женщина еще помотала мне нервы, и не только мне, а все потому, что я не поставил ту самую жирную точку.

В случае с Пьеро самое время взять жирный черный маркер и нарисовать ее прямо на его грустной роже. Чтобы, сука, плакса понял раз и навсегда: в мою семью соваться опасно для жизни. А гадить вот так, вливая в уши моей жене всякое дерьмо – чревато.

Пока я жду возле дома, где снимает квартиру эта размазня, снова и снова прокручиваю в голове рассказ Очкарика. Моя наивная в очень многих вещах малышка вряд ли понимает, что человеческая подлость бывает очень «красивой и приятной и умеет выглядеть правдой даже больше, чем настоящая правда». Если бы на месте Очкарика была более «подозрительная женщина», вся эта история, как и рассчитывал Пьеро, наверняка кончилась бы скандалом, переездом к маме и разводом в итоге. Мои разведенные приятели становились холостяками просто из-за каких-то не так понятых переписок в интернете, так что я вообще ни разу не преувеличиваю.

И никакая наивная девочка, верящая в то, что мужики не используют слезы и сопли для достижения своих целей, не убедит меня в том, что у бедолаги Пьеро не было «умысла».

Все у него было.

Он знал, что делал.

А делал он не только вот это вот все...

Я замечаю плаксу в боковое зеркало своего «ведерка», в кортом сижу, выставив ногу наружу и изредка кивая головой в такт любимой песне. Чешет Пьеро вполне себе бодрячком, на умирающего не похож, слезы не текут и в ушах какие-то затычки, так что с музыкой по жизни и все такое.

Очкарик думает, что ее личная трагедия помогла ей обзавестись чутьем на чужие трагедии. И она в чем-то права. Только у меня тоже есть чутье, и оно касается вот таких Вадиков: которые корчат бледный вид, чтобы выстрадать понимание и женское участие, а когда их никто не видит – превращаются во вполне себе здоровых тварей, которые так уверены в своей безнаказанности, что даже не очень маскируются.

Жду, пока подойдет ближе, пройдет вперед, вообще не смотря по сторонам. Чувак на своей волне.

Выхожу из машины, захлопываю дверь и в пару шагов догоняю Пьеро уже на крыльце.

– Эй, – окрикиваю его в спину, – грустный Чебурашка, разговор есть.

Он в наушниках, поэтому слышит голос, но не сазу врубается, чей он.

Иначе уже попытался бы свалить. Не верю я в храбрость и отвагу у мужика, который подлостью, хитростью и слезками пытался заслужить женскую симпатию.

– Какого... – успевает сказать Пьеро, прежде чем толкаю его в как раз открывшуюся дверь.

Внутрь подъезда.

Прижимаю к стене и, чтобы не дергался, перекрываю глотку предплечьем.

Нарочно надавливаю на кадык, чтобы закашлялся и начал хватятся за каждый вдох.

– Привет, Пьеро. – лыбпюсь в его перекошенную от страха рожу. – Я всего на пару минут.

Он хрипит и сучит ногами, хоть немного выше меня ростом, и вся эта преувеличенная трагедия вроде как не к месту. Вот же, блядь, артист херов.

– Просто слушай и не пытайся дергаться, – предупреждаю на всякий случай, потому что, хоть я давно изжил привычку злиться на вот таких товарищей, именно сейчас испытываю сильное желание сломать ему пару конечностей. С особой жестокостью. И полным букетом отягощающих. – Если я еще хоть раз о тебе услышу, или узнаю, что ты снова беспокоишь мою жену своими «догадками и попытками открыть глаза на изменщика-мужа» – я сломаю тебе много-много костей. Такое количество, чтобы каждый день, каждый час и каждую минуту, будешь ты идти, лежать и сидеть на толчке, у тебя болело абсолютно все. Не переставая. Всегда. Кивни, если понял.

Пьеро пытается что-то прохрипеть, так что на всякий случай чуть сильнее надавливаю на его кадык. Он даже глаза выкатывает и начинает дергаться, как в конвульсиях.

– Я не просил говорить, скудоумный, я сказал кивнуть. Что не понятно? Кивни, если не понятно.

Он пытается сохранить воздух в легких и молчит.

Ослабляю хватку, хоть злой Антон во мне хочет врезать ему как следует, чтобы зубы веером врассыпную.

– И так, напоминаю: кивни, если понял, что возле моей жены тебе делать нечего. Кивает мгновенно.

– Вот видишь, а то прикидывался дурачком. Если еще хоть раз напишешь моей жене, или, не дай бог, попытаешься влезть с очередным «разоблачением меня» – я устрою тебе повод пару лет ждать через тряпочку и копить на стоматолога. Кивни, если понял.

И снова без заминки, как будто сдает норматив по скоростному киванию.

– Если вдруг ты когда-то встретишь нас на улице – переходи на другую сторону. Потому что если я тебя увижу, то совершенно точно вспомню, сколько дерьма ты пытался влить в уши моей жене и решу, что ты снова пытаешься это сделать. И тогда – угадай что?

Пьеро так резво кивает, что морщусь от неприятного звука трения затылка о стену.

Вот и вся храбрость таких «хороших правильных мужчин»: ссутся сразу, как пахнет жареным.

– Вот и хорошо.

Убираю руку и делаю шаг назад.

Просто чтобы не сорваться и не въебать ему от всей души.

– Все, Пьеро, а теперь можешь валить. Желательно быстро.

Он просто слабак. И, как все слабаки, удирает сразу, когда понимает, что ему могут вломить. И никакой любовью тут не пахнет – что-то нездоровое, может быть, но точно не любовь.

Потому что если любишь – не ссышь а дерешься до последнего. Это я теперь точно знаю. Спасибо, Очкарик.

Эпилог: Йен

Примерно год спустя

– Как на Асины именины... Испекли мы каравай...

Наша малышка сидит в высоком детском стульчике: вся розовая, пушистая, и с резинкой-бантом на голове, потому что с волосами у нее. как любит говорить Антон, печалька. То есть, они вроде как есть, но это такой бедный жидкий и смешной пух, что вся гора заколок и украшений для волос, которые нам надарили дедушки и бабушки, кажется, пригодятся только через годик.

Хорошо, если через годик.

– Вот такой вышины... Вот такой ширины...

Антон сказал: «Чтобы никакого «хеппибездея» а дне рождения моей дочки!»

Так что у нас каравай, застолье, большой кекс с красивой свечой в форме единицы, довольные бабушки и дедушки и довольный сытый Добби, который пришел к столу не чтобы, как обычно, стащить лакомство, а просто помяукать за компанию.

Ася уже уверенно держит в руке ложку и так же уверенно громыхает ей по деревянной столешнице своего стульчика.

– По-моему, она довольна, – делает вид, что размышляет над вселенской задачей Антон.

И, не дожидаясь ответа, берет дочку на руки, чтобы вместе с ней задуть свечку. Мы все громко хлопаем.

Пусть, глупо. Пусть, излишне претенциозно, но первый день рождения нашей девочки – это событие для всей нашей большой, немного ершистой, немного колючей, но все-таки дружной семьи.

– Ну как похожи. – шепчется рядом со мной мама, и потихоньку, думая, что никто не видит, фотографирует Антона с внучкой. Через пару минут разошлет всем подружкам: хвастаться, какой у нее чудесный зять и самая лучшая в мире девочка.

Ассоль и правда вся в папу.

И не только внешне, потому что похожа на него как две капли воды.

У нее еще и папин характер: такая же пробивная и неугомонная.

Она все еще немного отстает от сверстников и пока передвигается по дому либо ползком, либо на руках – моих или Антона. Мы не торопим. Наша малышка копит силы, чтобы в подходящий день просто встать на ножки и пойти – без страха, не спотыкаясь, сразу так, будто делала это всю жизнь. Она и сидеть так начала, и ползать. Как-то сразу, без подготовок, как будто успела потренироваться за кадром, а нам уже показала готовый результат.

– Пора резать торт, – предлагает свекровь, и становится рядом с Антоном, чтобы Ася, довольная, потянулась к ней руками.

Дочка у нас любвеобильная: всем улыбается, у всех обязательно посидит на руках, всех щедро испачкает слюнями. У деда, как сегодня, ухитрится вытащить из кармана телефон и уронить его в салат. А у второго деда – моего свекра – на рубашке так и осталось пятно от сока, который оказался «лишним» и Ассоль его просто выплюнула. Дед носит его с гордостью, как орден за терпение.

Хотя лично я уверена, что вот так – странно и необычно – наша дочка выражает любовь и пытается всех нас помирить.

– Пойду делать чай, – говорю гостям, и убегаю на кухню.

Все уже готово, осталось только закипятить чайник и разлить кипяток: Антон и его папа пьют Иван-чай, моя отец и я – «ЭрлГрей» с бергамотом и лимоном, ну а бабушки... Бабушки у нас зеленый с имбирем и сушеными апельсиновыми корками. Причем, этот «оецепт» у них получился коллективно, потому что одна любила просто имбирь, другая – вкус апельсинов, а в итоге как-то, после очередной попытки выяснить, кто главнее, сели запивать ничью и получилось вот так.

Мне кажется, теперь они чуть ли не подружки, хоть лично у меня со свекровью все те же вежливо-хорошие отношения. То есть, я всегда рада ее видеть, я не дергаюсь, когда они с дедом берут Асю на выходные и не раздаю ей советы, как присматривать за внучкой, но мы не трещим по телефону, не обсуждаем первые Асины зубы и тот сервиз – я точно знаю – никогда не перекочует в наш с Антоном дом. Думаю, будет правильнее, если эту важную для свекрови вещь, унаследует не чужая девочка, которую она до сих пор считает «не от мира сего», а ее родная внучка.

Может быть, для кого-то этот худой мир был бы поводом налаживать отношения, снова и снова расшибать лоб, штурмуя вершину под названием 2Любовь свекрови», а я довольна тем, что есть. Я буду всегда уважать эту женщину хотя бы за то, что она родила моего Антона и вырастила его прекрасным мужем и отцом, и никогда не припомню ни ту разбитую чашку, ни те слова о «неправильном ребенке».

Но никогда и не забуду.

Потому что именно память делает нас теми, кто мы есть.

И именно из памяти мы черпаем полезные уроки и напоминания.

Например, что никогда не нужно пытаться быть хорошей для всех – это попросту невозможно. Никогда не нужно влезать между матерью и сыном – это нечестно по отношению к женщине, которая отдала ему свою жизнь. И никогда не нужно пускать склоки через порог.

В семье Воскресенских-Сталь это первая и самая важная традиция: наш дом -наши правила. И нечего переигрывать.

– Ты в курсе, что очень сексуальная с этими косичками? – Антон заходит на кухню, пяткой пинает дверь, чтобы запереть нас ото всех, чуть не силой отнимает чайник и поворачивает к себе лицом. Целует так, что голова кружится: сильно, горячо, громко крича, что как только родители уедут – мне несдобровать. – Мать Асю берет, ты не против?

– Неа, – улыбаюсь ему в губы, и обнимаю за талию, потихоньку перебираясь к нему на ступни, чтобы быть хоть чуточку выше. Трусь об колючий подбородок и морщу нос – так это приятно и щекотно одновременно. – Но мои тоже хотели...

– На следующие выходные – твои, идет?

– Это ты у нас тещин любимец – ты ей и скажи.

Он довольно задирает нос, потому что очень гордится тем, что у него есть вся любовь и восхищение моей матери, и бесконечное уважение моего отца.

Антон собирает что-то сказать, а потом вдруг спохватывается, чертыхается и, схатив меня за руку, тянет из кухни.

– Что горит? – пытаюсь пошутить я, пока муж, паровозом. Прихватывает ве наше семейство и приказным порядком тянет и всех на улицу.

Лето в этом году теплое, а сегодня день вообще на зависть солнечный и почти тридцать градусов, что для нашей местности вполне себе редкость.

– Очкарик, я же тех рыбин купил!

– Рыбин? – не сразу понимаю я.

– Ну тех карпов в пятнах, помнишь? Ты хотела.

Пока пытаюсь вспомнить, о чем речь, оказываемся на улице, около маленького пруда, вокруг которого у нас целая зеленая красота с горками, деревцами и кустиками.

Муж командует всем стоять тут, уходит куда-то за дом и возвращается с большим пластиковым контейнером, который несет сразу в двух руках. Ставит на пол, снимает крышку с довольным видом.

Это же карпы кои!

Я же просто...

– Антон... – Прикрываю рот ладонью. -Ты где их нашел?

Он приподнимает брови, мол, не то ты спрашиваешь и не то делаешь.

Пока наши родители обсуждают все это, Ася успевает перебраться ко мне на руки.

Присаживаюсь вместе с ней, ловлю – пусть и не с первого раза – маленькую рыбку с большой оранжевой головой. Она бьет хвостом и громко хлопает жабрами. Ася сначала удивленно таращит на нее карие глазенки, а потом восторженно пищит.

– Ася, папа купил нам большой аквариум, – говорю ей, и дочка тычет пальцем в блестящий бок рыбки. – Давай выпустим ее в воду вдвоем, хорошо?

Антон смеется и успевает поймать Добби, пока наш белый деловой «мужик с огромными яйцами» лезет лапой за добычей.

Мы выпускаем всю рыбью стаю.

Смотрим, как они быстро исследуют новый «дом».

Антон становится рядом, обнимает меня сзади и устраивает голову на плече, чуть прикусывая за ухо, как делает всегда, когда ему хорошо и уютно.

По-домашнему.