Текст книги "Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
Глава сорок седьмая: Антон
На самом деле, хоть я и относился ко всему этому променаду скептически, уже через полчаса втягиваюсь и из пассивного наблюдателя превращаюсь в активного участника.
Сначала мы покупаем всякую мелочевку: кучу нарядов, смешных шапок, комбинезонов, мелких, как на куклу, платьев и носков. С ужасом беру парочку желтых с маленькими белыми бантами из атласных лент, натягиваю на большой и указательный палец и чувствую, как волосы на затылке становятся дыбом.
– Что такое? – Очкарик кладет в корзинку какую-то белую вышитую одежку и с паникой смотрит на меня. – Можно не брать их. если тебе не нравится.
Я молча перевожу взгляд с мелочевки у меня на пальцах на ее живот. И снова на носки.
Пытаюсь увязать одно и другое.
На всякий случай кладу носки обратно в корзину, взамен беру шапку с крохотными желтыми ушами и пытаюсь надеть на свой кулак.
Она налезает с трудом.
Твою мать!
– Очкарик, ты уверена, что мы не перепутали отдел? Кажется, тут продают наряды для кукол.
У меня внутри что-то такое... Не страх, конечно, но я никогда не общался с детьми так близко. Тем более – с младенцами. Тем более с новорожденными.
Наташка была не первой женщиной с ребенком, с которой я встречался. Были и до нее. потому что мужчине в моем возрасте найти молодую девочку без развода и ребенка – это большая удача. Почти чудо. Но у всех моих бывших дети были старше трех: уже умели ходить, говорить, есть и в целом не требовали «особенного внимания» с моей стороны.
Младенцев я видел только по телеку.
Само собой, что не дурак и понимаю, что в животе у женщины не может поместиться крепкий карапуз.
Но... вот такой маленький?
– Мужчина, мы точно не ошиблись. – Очкарик явно наслаждается моим замешательством. Даже не собираюсь корчить крутого мужика.
На хрена, если я правда не представляю, что должно случиться, чтобы я по своей воле взял такого крохотного... живого человечка на руки.
Я же обязательно что-то сразу же ему сломаю.
То есть ей.
– Ты будешь классным папочкой, – мурлычет моя замороченная писательница, потираясь щекой об мое плечо. Всегда так делает, когда в ее голове зреет какая-то на двести процентов ванильная херня. – С маленькой Фасолиной в розовом платьице и тех крохотных носочках, когда будет качать ее на своих татуированных руках. Имей ввиду, я наверняка буду пристраиваться где-то рядом и пускать счастливые радужные пузыри.
– Да я ее в руки не возьму, – говорю почему-то громким шепотом. – Очкарик, слушай, шутки шутками, но мне страшно до усрачки.
– Я сейчас вообще не шутила, – мотает головой и глуповато хихикает.
Обнимаю ее одной рукой, стараясь выдержать дистанцию между нами, чтобы не давить на живот, прижимаюсь носом к ее носу и нарочно дую, чтобы она фыркнула.
Очкарик вручает мне корзинку и топает дальше.
Задерживаюсь, чтобы посмотреть на нее сзади. Она теперь и ходит иначе: переваливается как утка, туда-сюда. И когда останавливается перед очередным прилавком, смешно, с задумчивым видом, складывает руки на животе.
Достаю телефон, чтобы потихоньку, пока не видит, сделать пару фоток на память. Йени не очень любит фотографироваться сейчас, говорит, что боится, если буду рассматривать ее страшненькие снимки и перестану видеть в ней неземное существо.
Только потому, что увлечен игрой в шпиона, не сразу понимаю, что кто-то сзади вроде как со мной разговаривает.
Поворачиваюсь, чтобы отказаться от помощи консультанта, но это другой человек. Не к ночи будь помянута, хоть на часах только три.
– Привет, Антон, – натянуто, словно через силу, улыбается Наташка. – Думала, у меня что-то с глазами, и показалось. Что ты тут делаешь? У тебя новая телка – и ты решил подкатить к ней через ребенка?
Даже не знаю, что меня удивляет больше: то, что в огромном городе мы все-таки каким-то образом столкнулись, или место, где мы даже в теории столкнуться не могли. Хотя, это большой детский супермаркет и отдел для новорожденных -только один из множества других.
Опускаю взгляд на руки Наташки – она и правда держит небольшой бумажный пакет с логотипом торгового центра. Наверное, купила что-то сыну.
Кстати, кольца на ее пальце больше нет.
Сначала хочется посочувствовать ей, а потом замечаю ее хорошо знакомую ухмылку и то, как она держит эту несчастную покупку. Надо же, а ведь это специально для меня представление. Показательное «Я свободна сегодня вечером».
– Неплохо выглядишь, – говорю в ответ на ее яд. Не опускаться же до спора с бестолковой злой бабой в самом деле.
Мое «неплохо» определенно рушит ее планы на дальнейшее развитие разговора.
– Ты тоже ничего. – Говорит сквозь зубы и через силу. А взгляд уже цепляется в содержимое моей корзинки.
Оно красноречивое: соски, одежда размером для новорожденных, пара бутылочек разных размеров, парные соски в упаковках.
Наташка поджимает губы.
Так старается найти достойный ответ, что забывает о своем правиле не морщиться
– и ее лоб покрывается «гармошкой» морщин.
– Ты же не хотел детей... – Она нервно, трясущейся рукой поправляет волосы.
– Я не хотел их не от той женщины, – поправляю ее. Потому что это правда.
Потому что, когда Наташка пыталась продавить меня на общего ребенка, я сказал ей правду. Ту, которую по глупости потом повторил Очкарику, еще не зная, что именно с этой женщиной мне в итоге захочется и коляски, и живот, как глобус, и строить новый дом.
– Ты... до сих поре ней?-продолжает допрос Наташка.
Я бросаю взгляд в коридор между стойками с детской одеждой – Очкарик отошла в самый конец и увлеченно перебирает маленькие вешалки с нарядами. Там, где она стоит, Наташку точно не видно. Не хотелось бы расстраивать ее разговором, который просто дань прошлому. Наверное, у всех в жизни случаются вот такие «отголоски прошлого», когда встречаешь человека спустя какое-то время и хочется искренне пожать ему руку и поблагодарить: «Спасибо, дорогая, благодаря тебе я научился ценить нормальных женщин».
Но говорить это вслух как-то неправильно.
Я же не терпила, чтобы поливать грязью женщину, с которой когда-то трахался. Она замечает мой взгляд, делает шаг в сторону, глядя мне за спину.
Прищуривается.
А потом отшатывается, словно от удара.
Как будто, несмотря на кучу доказательств и фактов прямо в лицо, до последнего не верила, что я действительно могу остепениться с одной женщиной и даже решиться на общего ребенка.
– Я же тебе верила, когда ты... ты... – Наташка шипит все громче и громче, так что приходится взять ее за локоть и затолкать обратно за полку.
– Надеюсь, у тебя все будет хорошо, – заглушаю ее начинающуюся истерику.
– Я же хотела ребенка, Антон! – Несмотря на мои старания, срывается на крик. -Ты же знаешь, на что я пошла, потому что... поверила тебе!
Я отступаю.
Бессмысленный разговор с человеком, который уже давно ничего не значит в моей жизни.
И, чего уж там корчить из себя святого – никогда не значил, а был просто средством.
Впрочем, как и я для нее, хоть Наташка громче остальных моих женщин кричала как сильно меня любит.
– Удачи, Наташ. – Пожимаю плечами. – Надеюсь, бывший муж не был последним в твоей жизни.
Отворачиваюсь и просто ухожу.
Надеясь, что судьба сжалится над нами с Очкариком и перестанет подкидывать призраков прошлого на каждом шагу.
Глава сорок восьмая: Йен
Мне в последнее время редко снятся плохие сны.
Даже лицо со шрамом стало редким ночным кошмаром, хоть было бы слишком оптимистично утверждать, что пара месяцев абсолютного счастья способны изгнать моих личных демонов.
Но сегодня, хоть Антон лежит рядом, я плохо сплю.
Пару раз просыпаюсь посреди ночи от непонятной тревоги. Тихонько поднимаюсь и, когда муж поворачивается, чтобы сонно спросить, все ли хорошо, успокаиваю его улыбкой. Ссылаюсь на то, что теперь мне нужно чаще бегать в туалет. Что, кстати, правда.
Только около двух ночи удается, кажется, уснуть крепким сном, в котором я плыву на каком-то большом деревянном корабле, почему-то привязанная к мачте. Мои руки привязаны к деревянному столбу, но я каким-то образом почти свободно могу шевелить ими.
И ногами тоже.
А потом корабль попадает в шторм и начинает идти ко дну.
Матросы прыгают за борт и спасаются, а на мой крик о помощи приплывает только огромная белая акула.
Я пытаюсь как-то спастись, но она, сделав вокруг меня несколько ленивых кругов, внезапно разевает пасть и вгрызается мне в живот.
Я кричу от острых спазмов и ощущения вязкости между ног.
Во сне кровь вытекает из множества ран, окрашивает воду алым, но жадной твари мало – и она кусает снова и снова, чуть не вырывая нутро.
Меня будит даже не собственный крик.
И не рука Антона на плече, когда он пытается привести меня в чувство. Меня будит острая боль внизу живота.
Такая сильная, что нет никакого сомнения – это не я притащила сон в реальность.
Это моя реальность превратила сон в «Челюсти».
Нужно восстановить дыхание, как нас учили на курсах.
Попытаться опереться на руки, сделать глубокий вдох и посчитать до трех.
Я честно пробую, но боль укладывает меня на лопатки одним сильным точным ударом под сердце.
Жжет так, что невозможно дышать.
Там как будто взорвалась атомная бомба и выжгла всю живую ткань.
– Очкарик, что такое?! – Антон странно бледный, берет меня за плечи, пытается притянуть к себе, но мой крик останавливает его на полпути. – Малыш, потерпи! Я одеваюсь. Уже едем в больницу!
Он буквально кубарем выкатывается из постели, тянет за собой одеяло.
И когда оно сползает, я понимаю, почему мне снилась соленая морская вода и почему от нее было липко.
Я лежу в луже крови.
– Антон, ребенок... – Голова кружится, кислорода не хватает даже на следующий вдох. – Что-то не так... с ребенком...
Мне страшно, как не было никогда в жизни.
Даже тогда, девять лет назад, когда моя реальность перестала быть красивой и радужной и навеки покрылась грязными черными трещинами, я не чувствовала такого ужаса, как сейчас. От него немеют ноги. Паника кусает за пятки и ползет вверх по лодыжкам, цепляясь в колени. Я сжимаю ноги, как будто это может помочь удержать ребенка внутри.
В голове столько нелогичных и пустых глупостей: если кровь остановится, все будет хорошо.
Мне еще рано рожать. Еще только семь месяцев.
Наша девочка еще слишком маленькая и слабая.
Я – плохая мать, раз собственный ребенок меня не хочет и отвергает.
Пока пытаюсь уцепиться хоть за какую-то хорошую мысль, Антон оказывается рядом: молча берет на руки, прижимает к груди и сносит вниз. Его босые пятки глухо стучат по ступеням. Почему-то обращаю внимание, что он так и сует ноги в кеды, не шнуруя, а как есть, в одних джинсах и домашней футболке с растянутым воротом, идет к машине. Укладывает меня на заднее сиденье, но прежде чем отстраниться, берет мое лицо в ладони, немного сжимает и говорит:
– Йени, все будет хорошо, слышишь меня? С вами ничего не случится. Я не позволю.
Я плачу и очень стараюсь отыскать в себе хоть каплю надежды, чтобы уцепиться за его слова.
– Пожалуйста, малыш. – Он стирает слезы большими пальцами. – Скажи, что ты мне веришь.
Горло сводит, так что из открытого рта не вырывается ни звука. Антон все равно подбадривающе улыбается.
– Будем считать, что это «да». Йени. просто думай о том. что скоро ты увидишься с нашей дочкой. Ты готова? Я вот ни хрена не готов, но мне хочется поскорее ее увидеть.
Наверное, в жизни каждой семьи есть моменты, когда все становится на край пропасти. Какие-то конфликты, брошенные в сердцах слова, недопонимание, недосказанность. Я не верю в идеальные браки. Но я верю в то, что, если люди хотя быть вместе, они держатся друг за дружку как те красные жучки весной -накрепко, намертво, навсегда.
И все в итоге сводится к тому, остаются ли люди вместе в таких ситуациях, как сейчас.
Можешь ли посмотреть на человека и довериться ему до абсолюта, до безусловности.
Только это имеет значение.
Только так проверяются отношения, не важно – законные или гражданские.
Я знаю, что не в силах Антона как-то повлиять на то, что происходит: он не волшебник и даже не врач, а тем более не бог. От него, точно так же, как и от меня, уже почти ничего не зависит.
Но когда я заглядываю ему в глаза – там отражение нашей дочери. Такое, как я видела зимой и потом еще пару раз во сне.
И если человеческая вера хоть что-то значит – мой мужчина верит за нас обоих. Пусть ненадолго, но я все же перестаю трястись.
– Давай назовем ее Ассоль?
– Ася? – сразу переиначивает Антон, накидывая на меня плед. – Мне нравится. Когда он садится за руль и выезжает за ворота, я еле слышно говорю:
– Только попробуй передумать, мужчина.
Глава сорок девятая: Антон
Пока мы едем в больницу, и я нарушаю все возможные правила дорожного движения, набираю номер врача моего Очкарика. Он дал его на случай «осложнений», и тогда я был уверен, что мне не придется им воспользоваться.
А когда в три часа ночи доктор неожиданно быстро отвечает, я понимаю, что был очень наивным, полагая, что даже сложная беременность моей жены пройдет без больших рисков, и рожать мы приедем в положенный срок. Возможно даже вдвоем.
Никогда об этом не задумывался, а сейчас, отвечая на вопросы на том конце связи, почему-то кажется, что я бы не оставил мою бледную замороченную писательницу одну. Нашел бы способ – пусть и угрозами – остаться с ней до конца. Просто держал бы за руку, чтобы, когда ей будет очень больно или очень страшно, она чувствовала меня рядом.
Когда я привожу Очкарик к медицинскому центру, нас уже встречают медсестры с носилками. Я не отдаю ее. Как дурак, беру на руки и сам несу по длинному коридору, заполненному очень ярким резким светом, как будто нарочно включили каждую лампу и каждый светильник.
Йени очень бледная.
Еле дышит – и ее грудь то медленно поднимается, то как-то резко обессиленно опадает.
Доктор, с которым я как будто только что говорил по телефону, становится у меня на пути. Находит слова, чтобы я все-таки передал жену в руки медсестрам. Тормозит меня, когда ноги сами несут следом.
– Антон, пожалуйста... Постарайтесь меня услышать.
Я почему-то больше не могу дышать носом – только, как рыба без воды, хватаю воздух открытым ртом.
Эта пауза в голосе доктора... Слишком долгая и слишком тяжелая.
– Вы с самого начала знали, что беременность очень тяжелая. Я боялся, что что-то подобное может случиться, хоть пока не знаю, в чем причина. Но вы должны понимать: может так случиться, что мы не сможем спасти и мать, и ребенка. И я буду действовать исходя из...
– Нет, – перебиваю его. Как какой-то ребенок, который наивно верит, если что-то не сказано вслух – это не произойдет на самом деле. – Они обе будут в порядке.
Доктор кивает и исчезает за тяжелыми стальными дверями.
И когда в коридоре поселятся только тишина, начинается мой личный бесконечный ад.
Минуты, размером с годы, часы, размером с вечность.
Круглые часы над дверью громко бьют по барабанным перепонкам четким ходом секундной стрелки.
Я как будто начинаю сходить с ума в этой тишине, где не слышно даже шагов.
Пытаюсь прислушаться, поймать хотя бы что-то, но в этой тишине нет вообще ничего, только ледяной страх.
Когда вдруг понимаю.
Что я мог видеть Очкарика... в последний раз.
Что я не сказал ей столько всего важного о нас. Столько слов, что мне не хватило бы и целой жизни, чтобы закончить.
Я не сказал ей, что без нее мой мир...
Железные двери открываются с приглушенным шорохом.
Доктор идет ко мне какой-то тяжелой походкой, стаскивает с головы хирургическую шапочку, снимает очки и трет переносицу.
Становится напротив
Сука, нарочно что ли тянет?!
– Поздравляю, Антон, у вас девочка. Я боюсь выдыхать.
Не с таким бы лицом он сообщал отцу, что у него родилась дочь.
– Один килограмм пятьсот тридцать грамм, сорок три сантиметра. Легкие раскрылись, но ей еще тяжело дышать самостоятельно – и несколько дней она проведет под аппаратом искусственной вентиляции легких. Чуть позже к вам выйдет ее ведущий врач.
– Она в порядке?
Я не до конца уверен, о ком спрашиваю.
Я до сих пор боюсь дышать.
Врач устало и еле заметно улыбается:
– Она очень маленькая, Антон, но, когда появилась на свет, кричала как абсолютно доношенный ребенок.
В груди становится больно.
Моя плакса появилась на свет, а я ее даже не видел. Я стал отцом, но боюсь в это верить.
– Антон, – доктор возвращает меня в реальность, из которой я так неразумно, пусть и всего на секунду, вышел, – у вашей жены лопнула киста. Мы не видели ее на осмотрах, потому что... так бывает. Маленький шанс, но он есть. Что-то небольшое в неудобном для обычных осмотров месте за пару недель вырастает во что-то большое и угрожающее жизни.
Я мотаю головой.
Только сила воли не позволяет закрыть уши ладонями.
– Йен потеряла много крови. Она в реанимации и врачи пытаются спасти ей жизнь. Где-то внутри я как будто начинаю медленно умирать.
Пытаются. Спасти. Ей. Жизнь. Мотаю головой, как упрямый баран. Не хочу в это верить. Просто не буду.
– Вы должны быть сильным. Антон. – Голос доктора распадается на молекулы. -Ради дочери.
«Вы должны быть сильным, Антон. – повторят мой мозг, как будто живет своей собственной жизнью. – потому что у вашей дочери скоро останетесь только вы...»
Отступаю от него.
Пытаюсь сфокусироваться хотя бы на чем-то. но моя жизнь распадается на кусочки пазлов, как в том кино про супергероев. И я не хочу ее собирать. Пусть так. Пусть она исчезнет, как плохой сон. а за ней обязательно появится та, в которой у нас с Очкариком все хорошо, мы, как в дурацком романтическом фильме, сидим на одной кровати, склонившись над нашей дочерью.
Но сколько бы я не зажмуривал и снова не открывал глаза – чуда не происходит.
Все, что я считал когда-то важным, катится в тартарары.
Бесполезное, материальное, не стоящее ничего.
Я думал, что владею многим, что добился дохрена всего.
Но все это огромное «дохрена» – ничто.
Оно мне незачем.
Если Очкарик больше никогда не выбежит мне на встречу. – Сынок... – слышу, как будто сухонький женский голос. Не хочу поворачиваться. Это плохие новости. Не хочу ничего знать.
Прямо сейчас сойду с ума и останусь в той реальности, где все хорошо.
– Детку пойдем посмотришь. Я вскидываюсь.
Пожилая женщина в белом манит за собой.
Как в лабиринте, иду буквально на звук ее шагов.
Даю надеть на себя халат маску, чем-то обрабатываю руки. Как прилежный школьник – все по указке.
В маленьком отделении несколько прозрачных боксов. Я знаю, в котором лежит моя маленькая жизнь.
– Поговори с ней, – женщина трет меня по локтю и отходит.
Мир как будто схлопывается до размеров пятачка, на котором помещаемся только я и медицинский бокс.
Моя дочь такая крохотная.
Господи.
Одежда, которую купила Йени, будет на нее просто гигантской.
Розовое сморщенное тельце.
Трубки, трубки, трубки...
Иголки.
В глотке ком.
Протягиваю руку, со страхом, дрожащим пальцем, притрагиваюсь к маленькой пятке.
Она крохотная, как ненастоящая.
Теплая, с тонкой кожей.
– Привет, принцесса. – Мужики не плачут. – Я – твой папа. Она как будто слышит – морщит маленький нос и ведет ручкой.
– Я буду защищать тебя от всех драконов, Ассоль.
Пока пытаюсь вспомнить хотя бы какую-то детскую сказку, женщина в белом снова трогает меня за локоть и уводит, приговаривая, что и так нельзя было. И что она работает здесь уже давно и видела разных младенцев, и что наша с Очкариком принцесса – сильная, хоть и маленькая, а раз закричала сама, то еще поборется.
Я просто обнимаю эту женщину.
Кажется, как родную мать.
– Ты молись, сынок, – говорит она. – За них обеих.
Когда в следующий раз открываю глаза – стою на улице под холодным тяжелым ливнем.
Мокрый насквозь.
Руки дрожат и ноги тоже.
«Ты молись, сынок...»
Мужики не плачут? Да пошло оно все.
Поднимаю голову туда, где надо мной почти черные грозовые облака. Никогда и ни разу не делал этого. Не знаю, как.
Но...
– Отче наш... сущий на небесах...
«Не забирай их у меня. Пожалуйста...»
Глава пятидесятая: Антон
Около десяти приезжают родители – гораздо быстрее, чем я рассчитывал их видеть, когда кое-как собрался с силами, взял себя в руки и позвонил сначала матери Очкарика, потом – моей. Не хотел, по подумал, что будет очень погано не сказать родителям обо... всем.
На этот раз они приезжают всем составом – родители Очкарика, мои мать с отцом.
Уже даже готовлю речь, чтобы сказать этим Монтекки и Капулетти, куда они пойдут, если хотя бы подумают устроить скандал, но раздумываю, когда замечаю заплаканные красные глаза Светланы Алексеевны и не на шутку испуганный взгляд моей матери. Она никогда не плачет. Сколько себя помню – не видел ее в слезах. Однажды, когда влетел по-крупному и валялся на вытяжке под угрозой на всю жизнь остаться инвалидом, а мать все это время сидела рядом и смотрела телевизор, даже спросил ее, почему она такая. Тогда она даже ничего особо и не ответила, только пожала плечами, мол, пришлось стать жестокосердной, чтобы не терять хладнокровие в операционной.
Но даже тогда моя уравновешенная и непробиваемая мать не выглядела такой испуганной.
Значит, как бы там ни было, ей не плевать на нашего с Йени ребенка.
Или, может быть, мне просто очень хочется в это верить. Потому что моя маленькая Ася заслуживает того, чтобы ее баловали обе бабушки и оба дедушки. Хоть моего отца вряд ли можно назвать большим любителем возиться с детьми.
– К Йени не пускают, – останавливаю всех сразу. – Я уже пытался.
– Вова что-то обязательно придумает, – говорит ее мать, но тесть берет ее за руку и выразительно сжимает пальцы, привлекая внимание. Минуту она молчит, а потом, сдаваясь, опускает плечи и всхлипывает. Совсем как мой Очкарик вытирает слезы краем рукава.
– Я поговорю с врачом. – все же говорит отец моего Очкарика. – Возможно... Я не знаю...
Уверен, в этом нет необходимости, потому что у моих девчонок и так есть все самое лучшее и необходимое, но не собираюсь мешать тестю делать то, что он привык. Ему так легче.
Когда он уходит, обе матери смотрят на меня с немым вопросом. Понятия не имею, что им сказать.
И не знаю, смогу ли, потому что, когда перед глазами снова появляется образ моей маленькой принцессы в трубках и иголках, вместо всех тех нарядов, которые приготовила Йени, в глотке снова ком. И как бы ни старался – ничего не получается. Всегда умел держать себя в руках, всегда умел отключать эмоции и опираться только на факты, но теперь у меня словно отключили эту функцию.
– Мы назвали ее Ассоль, – говорю с заметным першением в горле. – Йени предложила... когда вез ее в больницу... Мне понравилось.
– Ассоль? – повторяет моя угрюмая мать. И неожиданно улыбается. – Ася?
– Ася, – снова всхлипывает теща. – Я знала, что моя маленькая выдумщица обязательно придумает что-то эдакое.
– До самых родов я думала, что у меня будет девочка, – говорит моя мать. Смотрит на меня и часто-часто моргает, как будто... – В общем, если бы у меня не родился очень крикливый и капризный Антон, то была бы маленькая и милая дочка Асенька.
Это так похоже на то, что она вот-вот расплачется, что мать тут же придумывает отговорку, чтобы сбежать. За кофе в автомат, который видела у входа. Спрашивает, кому принести, и ворчит, что от количества желающих у нее просто отвалятся руки.
Мать Очкарика смотрит на меня с улыбкой и слезами одновременно.
Вот уж у кого нет проблем с выражением чувств.
Прикрывает рот ладонью, чтобы я не видел, насколько широко она улыбнулась.
– Господи боже, я теперь не знаю, как и жить. Буду ведь смотреть на тебя и представлять Асеньку.
Мой отец хмыкает.
Я развожу руками и обещаю, что когда настоящая Ася подрастет, то я обязательно дам ей разок над собой поглумиться и заплести мне бантики, если у нее это получится.
Со стороны может показаться, что мы все здесь немного не в себе.
Где-то в лабиринтах этого медицинского центра на грани жизни и смерти ходит моя жена. Где-то там, в прозрачном боксе лежит моя маленькая принцесса и отчаянно сражается за каждый вдох, изо всех сил цепляясь за жизнь маленькими беспомощными пальцами.
А мы тут улыбаемся.
Шутим.
Ждем, когда перепадет порция кофе.
Как будто происходит что-то рядовое и повседневное.
А на самом деле мы просто слишком сильно боимся потерять тех, без кого наши жизни...
Хорошо, что мать возвращается и вручает мне стаканчик, а то бы меня снова скрутила паника. А глоток обжигающего кофе немного приводит в чувство, шарахая в мозг крепким горелым вкусом зерен.
Это самый херовый кофе, что я пил в своей жизни, но его вкус я запомню намного лучше самого дорого марочного коньяка.
Потому что именно этот вкус остается у меня во рту, когда к нам, в компании отца Очкарика, снова выходит доктор.
Он улыбается. Это вымученная улыбка словно через адскую боль, но шел к нам с таким лицом, если бы собирался сказать что-то плохое.
– Йен стабильна, – без предисловий и долгих киношных вступлений говорит он. Мы все одновременно выдыхаем.
– Завтра или послезавтра ее переведут в палату, и вы все сможете ее навестить. Но! – Каждому из нас он «дарит» строгий взгляд. – Не забывайте, что она еще очень слаба и на восстановление понадобится много сил. И ей сейчас как никогда нужна поддержка и вера, так что все слезы и сопли советую выплакать заранее, а к молодой мамочке пойти с улыбкой. И цветами, кстати.
У моего тестя такое лицо, что даже не удивлюсь, если скоро в этом центре появится какая-то новая дорогущая хреновина.
