Текст книги "Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Глава тридцать седьмая: Йен

«Спасибо вам, чудеса, за то, что вы в меня верите, даже когда я сама уже сдаюсь и опускаю руки».

Я могу представить себя на этом самом месте через несколько лет: когда выпадет снег, в январе или даже холодном морозном феврале. В белом снегу, с видом на выбеленный лес и с украшенной на заднем дворе нашей с Антоном подросшей елкой. И стеклянное, блестящее как новая монета озеро внизу, где можно будет кататься на коньках. И снеговика, которого слепим всей семьей. Антон возьмем на руки Фасолину – и наш мальчик или наша девочка, неуклюже и изо всех маленьких силенок воткнет в белую голову снеговика огромную морковку.

– Йени, когда тебя выпишут, будет лучше... – Я слышу, как Антон покашливает за моей спиной. – Если ты поживешь в городе. Я дома буду хрен знает, как и сколько. Хочу быть уверен, что с тобой будет все в порядке. Так что... если хочешь... Давай переберемся в мою квартиру? Там одна комната, конечно, но зато все удобства и в шаговой доступности хоть магазин, хоть аптека, хоть метро. И снегом не занесет -район хороший, там сейчас техника работает, не вылезая. Моя мать, если что, будет за тобой присматривать.

– Нет! – слишком резко, забывшись, отвечаю я, и инстинктивно прячу руки в рукава шубы.

Антон сначала вскидывает брови, потом начинает подозрительно щуриться.

– Что случилось, Очкарик?

– Ничего, – снова быстро отвечаю я и мысленно бью себя по губам. – Я просто... не хочу, чтобы рядом были родители – твои или мои, без разницы. И меня устроит твоя квартира.

– Очкарик. Ты. Обещала. Не врать. – По словам, как вколачивает сваи, напоминает Антон.

Я не хочу становится камнем преткновения между матерю и сыном.

Семья – это самое важное, что есть у человека. Единственное место, где его поймут и примут, согреют теплом и заботой.

– Антон, я просто хочу, чтобы наши родители не...

– Отвечай прямо. – Он с трудом сдерживается, а когда замолкает, то сжимает челюсти до играющих на краях челюсти желваков. – Она что-то тебе сказала? Обидела? Несла всю эту хуйню насчет того, что нужно избавиться от неполноценного ребенка?

Я рассказываю всю запутанную цепочку испорченного телефона. Прекрасно понимая, какими будут последствия.

В тот день, когда мы с Антоном выгнали Ольгу, бабушка сказала, что это была проверка на вшивость нашей семьи. И добавила, что муж – он роднее отца и матери, потому что будет рядом все время. И потому что первый муж – он от бога.

Антон выслушивает меня, кивает... и ничего больше не говорит.

Только напоминает, что мы и так уже задержались и пора возвращаться, иначе в следующий раз доктор даже на порог его не пустит.

В больницу мы возвращаемся в полной тишине. Вижу, что Антон о чем-то напряженно думает, но как маленькой страшно спросить и не очень понятно, как вообще завести разговор. Да и стоит ли?

Мы выходим из машины, идем по присыпанной свежим снегом дорожке к крыльцу клиники.

У меня вдруг слишком резко начинает кружиться голова. Это просто нервы. Это просто...

Острая боль так резко скручивает низ живота, что я, как ни стараюсь ухватиться за Антона, все равно падаю на колени.

И громко кричу, когда по внутренней стороне моих светло-серых штанов от спортивного костюма стремительно расползаются темные пятна.

Я пытаюсь закрыться руками, обхватываю себя за живот, словно это может помочь не случиться чему-то ужасному. Инстинкт подсказывает, что я должна защитить ребенка, даже если абсолютно неспособна это сделать.

Боль становится сильнее.

Кто-то притрагивается ко мне, голос, кажется, знакомый, говорит глухо и неразборчиво

Потому что я с трудом слышу его через собственный крик.

– Мамочка... Мне страшно мамочка...

Руками сильнее, с трудом отбиваюсь от внезапной суеты вокруг.

Кто-то пытается поднять меня на ноги. Крики. Шаги и скрип снега под ногами.

– Уйдите... Не трогайте нас! Голова кружится.

На снегу, примятом моими коленями, темные пятна крови. Мне страшно.

Я не хочу потерять мою маленькую жизнь.

Страшно, что она может прерваться потому что я с самого начала была плохой матерью.

– Йени, пожалуйста, успокойся! Это голос Антона?

Он снова на меня злится

– Не трогайте меня! – Отмахиваюсь от его рук, но сил уже почти не осталось. Какая-то сила поднимает от земли, несет.

Я пытаюсь прятать живот ладонями, но руки обессиленно падают вдоль тела, голова запрокидывается назад до боли в затылке. Кажется, еще секунда – и шея просто треснет под ее невыносимой тяжестью, и мне даже не нужна будет личная плаха.

– Все будет хорошо, малыш... Не бойся, слышишь? Я рядом, рядом...

Он правда рядом.

Я почти ничего не вижу, потому что реальность превращается в размазанные по воде пятна краски. Темных мрачных цветов без четких контуров. Как будто земля разверзлась – и я провалилась в место, уготованное для грязных плохих женщин, недостойных ни любви, ни понимания, ни даже сострадания.

Но Антон рядом.

Я вижу его странным вытянутым силуэтом, похожим на кошачий зрачок нашего Добби.

Только белым.

– Не уходи...

– Я тут, малыш. – Сжимает мои пальцы в ладони. Приятная боль. Единственное тепло в этой бесконечной холодной пустоте.

– Защити нас, умоляю. Он что-то говорит. Очень тихо, глухо.

Незнакомые голоса влезают между нами противным и обреченным звуком циркулярной пилы.

– Вам нужно выйти, молодой человек! – ругается какая-то женщина.

– Пожалуйста, защити... нас, – собственный неживой голос. Никто не может исправить то, в чем я сама виновата.

Но это единственное, что у меня осталось – вера в моего немножко уставшего, грубого, но бесконечно любимого майора.

«Защити нас... Умоляю... Мы очень тебя любим... Ты нам очень нужен...» – Да что же это такое! Молодой человек, вы мешаете работать врачам! Мой «светлый кошачий зрачок» медленно гаснет в темном разрезе двери. Страшно и холодно.

Боль режет живот, словно меня вскрывают без наркоза.

Может, правда вскрывают? Достают моего маленького ребенка, чтобы спасти ему жизнь?

«Он же такой крохотный...»

Укол в плечо тупой, словно ударили детским молоточком. Это девочка.

Светлые, как у меня волосы, темные, как у папы, глаза. Улыбка до ушей, когда вешает на нашу елку игрушку. На самую нижнюю ветку, потому что дальше пока не дотягивается.

«Боженька... Пожалуйста... Не забирай ееуменя...»

Глава тридцать восьмая: Антон

Меня, бывало, нехуево так трясло от злости.

Редко, но случалось. Приходилось, в силу обстоятельств, общаться с людьми, которые умели профессионально выводить на эмоции даже таких бездушных тварей, как я, когда на работе и должен забивать на всех, чтобы не сожрали.

Сейчас меня тоже трясет.

От... я не знаю, от чего.

В длинном белом коридоре пусто.

Я не могу стоять на месте, но и ходить из конца в конец противно до тошноты – и начинает, как в детстве, когда дорывался до качелей и долго не мог с них слезть, гудеть голова.

В тупорылых фильмах все самое херовое всегда случается ночью. Герои так же топчутся в больничных коридорах, но вокруг них как будто нет жизни. Ничего не напоминает о том, что пока у тебя за вот этой дверью на кону все будущее – там, за окнами, ходят люди, все заботы которых сводятся к тому, что бы сожрать в обеденный перерыв и как бы не пропустить футбольный матч.

Я заочно ненавижу их всех.

Просто потому что существуют.

Просто потому, что тошнит от собственной беспомощности.

«Защити нас, умоляю...» – слабый голос в голове и абсолютно белые – белее стен больничной палаты – щеки.

Сжимаю в кулак ладонь, которой держал за руку моего Очкарика.

Как дурак вспоминаю видео в телефоне, которое зачем-то прикрывал ладонью.

Какой смысл в том, чтобы владеть целой кучей всякой бесполезной бездушной херни, если не можешь спасти то единственное, что спасти обязан?

Если с ребенком что-то случится...

Я прижимаюсь лбом к холодной стене.

Прячу руки в карманы джинсов.

Это просто не должно случиться.

Потому что я понятия не имею, как пережить все это.

Мы с Очкариком как кегли: поднимаемся и снова падаем, и снова поднимаемся, чтобы грохнуться.

Слышишь ты там, наверху, шутник, тебе, блядь, не надоело над нами издеваться?! Я сбрасываю несколько звонков, даже не глядя, кто там. Выключаю мир наглухо.

Если бы месяц назад меня спросили, хочу ли я детей, я бы сказал, что не в ближайшее время точно, держа в уме, что в принципе не прочь остаться бездетным и просто жить в свое удовольствие, не сидя на поводке садиков, школ, ночного плача и прочих прелестей «родительства».

Когда возник вопрос о возможной беременности Очкарика – тупо разозлился, сорвал по живому пластырь с незажившей старой раны.

Потом тупо стало даже... хорошо.

А сейчас хочется только одного – чтобы с моей женой и нашим ребенком все было хорошо.

Все остальное – обычная материальная херня, на которую можно заработать.

Когда дверь палаты открывается, я тупо трушу сделать хоть шаг навстречу доктору. Первый раз в жизни ссыкливо сделать шаг и услышать, что все пошло по...

– Все хорошо, Антон. – У этого мужика в белом халате вымученная улыбка. -Придется беречься, но ребенок в порядке, ваша жена тоже. Но будьте готовы к тому, что, возможно, большую часть беременности она проведет под присмотром врачей. Здесь.

Я выдыхаю и скупо, по-мужски, с благодарностью пожимаю ему плечо. Даже «спасибо» сказать не получается – так сдавило глотку. Можно выдохнуть.

Но выдохнуть особо не получается, потому что у меня уже буквально разрывается телефон. Сначала хочу на хрен его вырубить – завтра первый рабочий день после праздников, и, скорее всего, меня уже начинают ковырять по работе и всем тем делам, которые придется раскручивать и выводить на чистую воду на благо государства и налогоплательщиков.

Но на экране одно слово – Теща.

Я знаю, что у них с Очкариком до сих пор какая-то особенная связь и даже если все хорошо и прогноз не обещает никаких метеоритов в сторону нашей планеты, они все равно регулярно созваниваются – дважды в день и иногда чаще. И им всегда есть, о чем поговорить. Видимо сегодня, когда Очкарик не ответила, теща забила тревогу. И я – первый в списке, кому она звонит всегда, когда думает, что что-то случилось.

Я беру трубку и почти сразу немного отодвигаю его от уха, потому что у моей тещи, когда она волнуется, мягко говоря, не самый приятный голос.

– У Йени... – Я даже не очень понимаю, что произошло с моей женой, потому что не силен в терминах. – У нее что-то с плацентой. Была угроза выкидыша. Сейчас она в больнице. Все хорошо, но...

Она даже не дает мне закончить: сразу начинает приговаривать, бормотать, всхлипывать. Потом забрасывает вопросами, куда смотрят врачи. Потом еще что-то. Потом говорит, что уже едет, и на все мои попытки ее остановить мне отвечает уже телефон – долгим гудком и выразительным молчанием.

Через полчаса, когда мои нервы только-только начинают приходить в норму и я просто жду, пока Очкарик проснется и мне разрешат зайти к ней хоть на минуту, в коридоре появляется теща.

Но не одна.

А в компании моей собственной матери.

Она уже навещала Йени в больнице и мне казалось, что все прошло хорошо. Само собой, тогда я не знал того, что знаю сейчас. Главное не забыть устроить жене выговор с головомойкой, как только ей можно будет немного понервничать. Чтобы прекращала корчить из себя спасительницу домашнего очага и говорила обо всей херне, которую могут творить в том числе и мои родители.

Даже если – вынужден это признать – ее молчание спасло нам все новогодние праздники. Да и сегодня, когда узнал обо всем постфактум спустя неделю, устраивать разбор полетов уже как-то глупо.

Хотя я все равно собираюсь это сделать, но без крови и жертвоприношений.

Глава тридцать девятая: Антон

Обе «красавицы» держатся на расстоянии друг от друга, но каким-то образом умудряются разговаривать. Видно, что моя мать взволнована, задает вопросы, а теща нехотя, сквозь зубы, на них отвечает.

И потом они обе останавливаются напротив меня с немыми вопросами в глазах.

Я пересказываю ровно то, что более-менее запомнил из слов доктора: проблемы с плацентой и прикреплением плода. Сейчас риска нет, но не исключено, что все это может повториться, поэтому, скорее всего, большую часть своего срока моя жена проведет в больнице под присмотром врачей.

Теща закрывает глаза, складывает ладони в замок, словно собирается помолиться.

Моя мать выразительно приподнимает брови, как будто ждет, что еще я не успел сказать.

– Как это случилось? – опережает ее теща.

Говорю, как есть: что мы поехали смотреть участок, что я никого не похищал и не уводил силой, а все согласовал с ее лечащим врачом и даже вернул жену вовремя, почти минута в минуту.

– Антон, ты же взрослый человек! – буквально взрывается теща. – Зачем эти игры в павлина?!

– Какие игры? – не догоняю я

– С этими красивыми жестами! – фыркает мать Очкарика. – У Йени есть хорошая комфортабельная квартира со всеми удобствами. Там полно места – хоть конем скачи! Вы могли просто переехать туда и жить там, по крайней мере пока она не родит – и ребенок не подрастет. Но нет! – Теща вскидывает руки. – Антону захотелось показать, кто в доме мужик! Плевать на безопасность, плевать на запреты врача – нужно доказать всем, кто в доме хозяин! Как же так – жена зарабатывает больше тебя!

– Ну-как закрыла рот, – встревает моя мать. – Ты не на базаре.

– А тебя здесь вообще не должно быть! – Огрызается теща. – Тебе этот ребенок и моя дочь – кость в горле. Лучше бы не родила, да? Лучше довести ее до аборта, чтобы не дай бог на маменькиного сынка не свалилась непосильная ноша!

Я даже рот не успеваю открыть, чтобы сказать что-то в свою защиту, потому что эта трагедия разворачивается в полном масштабе вообще без моего участия.

– Все ваше чудесное семейство олигархов «забыли» упомянуть о куче проблем с головой у доченьки! – повышает голос моя мать. – Все всё знали и все обо всем молчали! Нашли дурака, который повелся на эти невинные глазки и щенячьи повадки, заманили разговорами о том, что вам от него ничего не нужно – только бы доченька была счастлива! А потом оказалось, что у доченьки проблемы с головой и таблетками, без которых она и дня прожить не может! И вместо того, чтобы поступить разумно и трезво, и не дать родиться ребенку, который – мы все здесь это знаем и понимаем – будет неполноценным, вы снова молитесь на счастье маленькой несчастной и раненой жизнь девочки!

– Невелико богатство отхватили! – орет теща.

– Если больше никто брать не хотел – то очень даже велико. – отбривает моя мать.

– А теперь, когда полезли закономерные проблемы, тебе хватает наглости являться сюда и обвинять моего сына в том, что он ставит под угрозу жизнь твоей дочери и ребенка?! Этого ребенка вообще не должно быть! Все это понимают! Даже ты! -стреляет глазами в мою сторону, явно обиженная на то. что за все время я не вставил ни слова в ее защиту. – Но когда случится то, что случится – виноват, конечно же, будет мой Антон, а не полоумная дурочка, которая два месяца добровольно травила себя таблетками и получила то, что должна была получить. У вас, олигархов, всегда так – виноват кто-то другой. Особенно, если он не ворочает миллионами. Да засуньте ваши деньги знаете куда?!

На мгновение мне кажется, что хотя бы у тещи проснулась здравая мысль и она решила отмолчаться в ответ на обвинения, от которых прифигел я сам.

Но это только затишье перед бурей.

Ну или глоток воздуха перед арией, которую теща собирается исполнить как перед Дьяволом.

– Этот ребенок – Воскресенский! – Она говорит это так громко, что дрожат даже двойные стеклопакеты в окнах. – Не тебе и твоему сыну решать, должен он родиться или нет. Не вам его воспитывать, можете не плакаться! Как только Йени станет лучше – мы подаем на развод, чтобы ни ты, ни твой сын, ни все ваши прочие умные советчики не имели на него ни единого права. Мы в состоянии воспитать его сами, и моя дочь будет прекрасной матерью! По крайней мере, у нее есть сердце и добро в душе, в отличие от всех вас. Впрочем, – теща делает такое лицо, словно смотрит на кучу говна, – чего ожидать от людей с такой фамилией?

– Ну-ка заткнулись обе! – рявкаю я, в конец охреневший от происходящего.

Меня реально только что задвинули с моим правом быть отцом собственному ребенку?!

– Антон, я права – ты понимаешь, – пытается сопротивляться мать, но я чуть не в спину выталкиваю их сперва из коридора, а потом за дверь, на крыльцо, и оттуда -во внутренний двор.

Они пытаются переговариваться, но один крепкий посыл волшебным образом затыкает рты сразу обеим.

Я нарочно даю себе паузу, чтобы выдохнуть и сбросить пар, иначе наговорю такого, после чего ни о каком даже гипотетическом примирении наших семей больше не будет и речи. А мне бы хотелось, чтобы у сына или дочки были бабушки и дедушки, даже если его бабки, прости господи, те еще клуши.

– Значит так, – пытаюсь сдерживать злость, но, судя по двум парам испуганных глаз, вид у меня свирепый. Ну и славно – десять раз подумают, прежде чем открывать рот. – Ребенок – наш с Йени. Наш – не ваш, ни твой, – пальцем в мать, – и ни твой, – в тещу. – Мы будет отличными родителями, потому что в отличие от двух стареющих теток приняли решение стать родителями ВДВОЕМ!

Я почти ору.

Теща опасливо вжимает голову в плечи. Мать отступает.

– Мы будем жить там. где решили – ВДВОЕМ! С ближайшей ветки срывается стая воробьев.

– И что делать с нашими жизнями, мы тоже разберемся как-нибудь ВДВОЕМ! А вы, тетушки, либо засунете языки в жопу и будете молча нянчить внука, либо на хуй потеряете это право – ОБЕ!

Я нарочно, словно молотом, выколачивают ключевые слова. Чтобы у них, как в том старом фильме, «записалось на корочку».

– Нам не нужны советы, что делать и как поступить. Если понадобятся – мы дадим знать прямо и открыто. Не надо додумывать какие-то сраные благие намерения, потому что вы обе – конченные эгоистки, если после всего, что мы с Йени пережили час назад, хватаетесь за повод доказать, чья правда – правдивее. Есть только одна правда – наша, моя и Йен. И если еще хоть раз, хоть одна из вас вздумает сунуть в наши отношения свой нос – прямо или за спиной – я щелку так, что мало не покажется. И срать мне, кто это будет – собственная мать или жена олигарха.

Они обе молчат.

– Я хочу внятный ответ, что был услышан и понят, – настаиваю я. – Чтобы потом «вдруг» не оказалось, что кто-то что-то не понял и не так подумал.

Обе по очереди соглашаются короткими скупыми «да».

– А теперь – до свидания, – пальцем в сторону дороги. – Когда мы с Йени решим, что вам можно приезжать – обязательно дадим знать. Я вот пока не уверен, что моей жене и ребенку пойдет на пользу такое «милое» общение с родственниками.

Теща пытается возразить, так что на всякий случай снова повышаю голос.

– Не обсуждается. На хер обе. Подумайте над своим поведением. Мамаши сраные.

И меня не мучает совесть за резкость. Давно пора было расставить точки над «i».

Я не умею обижаться на женщин. Но зато злюсь на них, порой, очень сильно. Сегодня у моего предела эти горе-мамаши пробили дно.

И если раньше мне еще как-то хотелось понять обеих и войти в их положение, попытаться увидеть все эти «мамковские страхи», то теперь я очень ясно вижу, что чем дальше моя семья будет от всех этих забот – тем лучше. Йени всегда может общаться со своим отцом – тестю я буду рад в любое время суток. По крайней мере, он не пилит мозги и не учит жизни, хоть вызывает такой уровень уважения к себе, что я бы с удовольствием принял пару напутствий. Но, может, еще придется к слову.

Когда возвращаюсь обратно к палате, доктор уже высматривает меня во все глаза. Снова, теперь уже медленно, как для идиота, поясняет, что как бы сильно ему не хотелось дать положительный прогноз на всю беременность, с огромной долей вероятности моя жена проведет в этих стенах всю беременность, с редкими выходными, на которые ее разрешат забрать домой. Но это еще не все хуевые новости на сегодня.

– Не хочется пророчить, но, скорее всего, Йен не выносит малыша полный срок. -Доктор снимает очки, трет покрасневшую переносицу и медленно, словно примеряет корону, надевает их обратно. – Так что нужно готовиться к тому, что какое-то время ей с ребенком тоже придется провести в больнице.

Я почему-то вспоминаю бледного серого очкарика с впавшими щеками и синяками под глазами. Не представляю, как вообще смогу куда-то уехать и оставить их с ребенком одних: ни сейчас, ни тем более потом. Вообще не представляю, как переживу еще дохерища месяцев своей холостячности. Снова буду мужем без жены. Только на этот раз уже осознанно и по причине, которую нельзя отменить или исправить примирительным сексом.

– К ней можно? – Я бы просто хоть рядом посидел, посмотрел, как сопит. Убедится, что с ней правда все в порядке.

– Она сейчас отдыхает и все равно проспит еще несколько часов. Приезжайте вечером.

Я сажусь в машину и только сейчас вспоминаю, что все время здесь был кот. К счастью, он нормально устроился в переноске, видимо смирившись с тем, что погулять по салону ему все равно не дадут. Но когда видит меня, сразу оживляется и начинает мяукать.

Приходится сунуть заразу за куртку и вот так, пока мелкий трясется от холода или хрен его знает, от чего еще, потихоньку рулить в сторону дома.

Завтра будет тяжелый день.

Завтра нужно покупать участок и начинать подготовку к строительству.

Вот куда буду сливать весь свой тестостерон и либидо: впрягусь с мужиками таскать панели и бревна. Как Ленин.