Текст книги "Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Глава пятьдесят первая: Йен

Когда я первый раз открываю глаза, их беспощадно режет яркий солнечный свет.

Кажется, если срочно не залезу под одеяло с головой – начну шипеть и гореть, как вампир, и превращусь в горстку пепла. Пытаюсь пошевелиться, но из меня словно откачали все силы и бросили на постель пустой и ни на что не годной тряпочкой. Вдруг, кому-то да пригодится.

Но все-таки...

Есть что-то живое и теплое рядом. Не сразу даже понимаю, что именно.

Только чуть позже, когда немного навожу резкость и пытаюсь вспомнить ощущения собственного тела, чувствую, что кто-то держит меня за руку. Не так, чтобы сильно, но достаточно крепко, чтобы я вспомнила, что чувствовала это тепло даже там, в каком-то бесконечном темном сне без сновидений.

Ругая собственную немощность, поворачиваю голову.

Кажется, что даже шейные позвонки хрустят, как заржавевшие.

Сколько же я?..

– Привет, – слышу тихое и немного сонное.

Антон. Секунду назад сидел как будто на стуле около кровати, а теперь уже совсем рядом. Так близко, что знакомый любимый запах обрушивается потоком энергии. И сразу откуда-то берутся силы на ответную улыбку, хоть вряд ли она такая же красивая, как у него сейчас.

– Жаль, я не могу даже руку поднять, – говорю шепотом, потому что иначе не получается, – а то бы показала, как сильно ты стал похож на дикобраза с этими своими колючками ужасной величины.

Мой майор тянется ко мне весь сразу.

Ладонями за щеки.

Каким-то сорванным поцелуем в губы. Я только думаю, что зареву или уже?

– Я слышала, как она кричала, Антон. Я знаю, что с ней... Не знаю.

Господи, я ничего...

Меня начинает трясти. Внешне, может быть, и не заметно, но внутри я как будто натягиваюсь и рвусь в каждом сухожилии.

– Скажи, что с ней все хорошо, умоляю тебя. Что она вся в тебя и такая же сильная, а не как я – размазня.

– Очкарик, все в порядке. – Мне кажется, он впервые в жизни выглядит таким трогательным и абсолютно открытым. – Она же Сталь, забыла?

– Ассоль? – спрашиваю снова. Интуиция подсказывает, что хоть мой упрямый мужчина и любит все делать по-своему, он бы не стал называть дочь как-то иначе, не посоветовавшись со мной. Хотя имя ему вроде понравилось?

Я плохо помню все, что было после того, как Антон уложил меня на заднее сиденье машины.

Какими-то неясными образами и обрывками: больница, вопросы врача, которые я почти не понимала, разговоры акушерок, термины, тупые уколы.

Острая боль внизу живота.

Уговоры тужиться.

И тонкий детский крик.

А потом – длинный коридор, в котором я отчаянно искала свет.

– Ася, – все-таки переиначивает Антон. – Она улыбается, когда ее так называешь.

Я не настолько глупая, чтобы не понимать, что он выдумывает все это, чтобы поддержать меня. Но это ведь так похоже на меня саму... Я сама вечно все додумываю, украшаю черное – розовым, чтобы не было печально и трагично, чтобы был хоть кусочек надежды.

А Антон все время меня высмеивает.

Называет мои выдумки «тараканьим маршем».

– У тебя, мужчина, – облизываю пересохшие и слипающиеся губы, – тараканий марш в голове.

– Пришлось взять твоих ребят на передержку, пока ты тут изображала спящую красавицу.

Прикрываю глаза, представляя, как выгляжу.

– Надеюсь, ты закрыл все зеркала черными тряпками?

– Зря надеешься.

– Дал же господь бессердечного мужа. – Очень с трудом, но все же театрально вздыхаю.

И вдруг осознаю, что мне снова тяжело дышать. Но на этот раз потому что Антон меня обнимает.

Так крепко, как никогда.

Как будто... хочет этим что-то сказать.

Мне же, наверное, нужно сказать, что еще немного – и он просто раздавит мне грудную клетку. Но я снова не очень в ладу с тараканами в голове, потому что если так мне суждено закончить свои дни – я готова.

Это лучше, чем истекать кровью на столе хирурга.

И по крайней мере теперь я точно знаю, что с нашей малышкой все в порядке. Насколько это может быть возможно в нашей... сложной ситуации.

– Очкарик, послушай меня минуту, хорошо?

У него немного странный голос. Как будто выпил газировки, и она зашла не в то горло, как любит говорить моя бабушка.

– Что-то случилось? – Я натягиваюсь, напрягаюсь каждой мышцей в теле, потому что уже готова бить себя по чему угодно за то, что мгновение назад подумала, что с моим ребенком все в порядке. Может быть... – Антон, умоляю тебя, не тяни!

– Да успокойся ты! – злится он и в ответ на мои попытки освободиться прижимает еще крепче.

– Что с Асей?

– С ней все хорошо, женщина, сейчас придет врач с коляской, и я тебя к ней отвезу. Просто... Помолчи и дай мне сказать.

Я выдыхаю и напрягаю слух.

Наверное, это что-то важное, раз моему непроницаемому и циничному майору тяжело решиться заговорить. Обычно ему не требуется пауза: рубит сразу с плеча, без украшений и рюшей. Я уже привыкла и давно перестала считать это грубостью. Просто не всем людям – в особенности мужчинам – дано родиться деликатными. И кто знает, был бы он тем мужчиной, в которого я влюбилась, если бы осторожничал с каждым словом.

– Я испугался за вас обеих, Йени. – Он тяжело вздыхает и с шумом выдыхает через нос. – Пока ты была у врачей, и меня к тебе не пускали, я просто... на секунду представил, что... если случится что-то херовое – и тебя в моей жизни больше не будет. Никто не будет отвечать на мои сообщения с задержкой в пару минут. Никто не будет забрасывать меня ссылками на любимую музыку. Писать длинные смешные сообщения с кучей дурацких смайликов. Никто не будет требовать купить саженец миндаля и посадить его на участке, хоть там еще идет строительство. Никто не будет мешать мне спать громким сопением, когда простужена. Никто не выйдет меня встречать после работы. И тот уродец из лоскутов так и останется недоделанным в корзине под столом.

– Это заяц, – шмыгаю носом, прекрасно зная, как тяжело было ему решиться на эти слова. Моему молчуну и буке, вдруг вот так одним махом признаться, что все мои глупости, которые обожает высмеивать, на самом деле для него... важны? -Хотя признаю, очень странный заяц.

– Главное, не показывай его ребенку, пока она не достигнет возраста, при котором сможет понять мои объяснения о генетике и все такое.

– Ты самый ужасный человек на свете, мужчина, – улыбаюсь ему в плечо, немного прикусывая ткань футболки, чтобы не разреветься. – Даже в любви признаться не можешь по-человечески.

Он кивает.

Стягивает руки вокруг меня, словно кольцо наручников.

– Я представил, какой была бы моя жизнь без тебя, Йени. – Ухмылка с привкусом горечи. – Честно? Я бы не смог больше... один. Мне даже думать об этом тошно, Очкарик. Понимаешь? Вообще не понимаю, как смог прожить без тебя почти два месяца зимой. Как приезжал домой и не дурел в тишине. Разрешаю назвать меня долбоебом. Даже сопротивляться не буду.

Несмотря на то, что в одной из вен на моей руке торчит игла, я все равно обнимаю его в ответ. Осторожно, как ящерица, цепляясь за ткань кончиками пальцев.

– Ты самый дорогой для меня человек, Очкарик. Ты и Ася.

– Мы будем тебя беречь, – говорю за нас обеих, потому что знаю – маленькое сердечко нашей дочери уже безгранично любит своего вредного папу. – Отпаивать липовым чаем и кексами с изюмом.

Несколько минут Антон просто молчит.

Держит меня и громко дышит в ухо, как будто восстанавливается после изнуряющего бега.

– Не бросай меня никогда, хорошо? – просит он. Так открыто, как никогда раньше.

Как будто только сейчас решился снять остатки своей непробиваемой драконьей кожи, которую я раз за разом пыталась с него соскрести.

– Хоть я вряд ли стану лучше, – добавляет после того, как я согласно киваю.

– Я знаю. – поддакиваю его искренности. Любить хорошего и идеального человека – просто.

А еще проще любить мужчину, который умеет читать мысли, угадывать желания по тому, как уложены волоски в левой брови его жены.

Я никогда не гналась за идеальным.

До встречи с этим вредным майором была уверена, что останусь старой девой с двумя котами, нереализованными возможностями и пафосно похороненными планами на жизнь.

А потом появился он.

И все стало очень сложно.

Но и хорошо одновременно.

Любовь – это не там, где идеальный человек любит другого идеального человека.

Любовь – это когда двое вместе, несмотря ни на что. Принимают, понимают и не выламывают каждый изъян ломиком «правильности».

Глава пятьдесят вторая: Йен

Я никогда особо не углублялась в вопросы веры.

Просто однажды решила для себя, что в этом мире существует некая высшая сила, которая наблюдает за всеми нами и иногда вмешивается, чтобы направить на нужный путь или показать, какие из наших поступков совершены зря.

Когда нас с Асей через месяц выписывают домой и единственная проблема моей малышки – не очень быстрый набор веса, я считаю, что та самая Высшая сила решила перестать издеваться над всеми нами.

Чтобы выдохнули.

Вспомнили, что на улице пусть прохладное, но на удивление солнечное лето.

Вспомнили, что у жизни вкус домашнего хлеба с семечками, который Антон делает сам, пусть и в хлебопечке. Меня не подпускает, гордо задирает нос, что это будет его привилегия.

Вспомнили, что, несмотря ни на что, мы – уже семья из трех человек. Пусть третий ее человечек почти все время спит и ест, и иногда ворочается в ворохе надаренных обеими бабушками одеял. Чтобы не было обидно ни бабушке Свете, ни бабушке Вере, используем сразу оба.

Конечно, все еще очень сложно.

Ася стоит на контроле педиатра, которого мы посещаем раз в неделю. И у невропатолога по тому же графику.

Весь мой день сейчас: это массажи, специальные упражнения и роль мамочки-кенгуру, потому что наша с Антоном маленькая соня обожает спать в слинге, прижимаясь щекой к моей груди.

Приходится бороться за каждый грамм веса.

Стать гуру приготовления молочных смесей, потому что по-другому у меня просто не получилось.

Но Ассоль старается изо всех сил.

И даже Добби. который взял за привычку устраиваться рядышком с Асей и изображать самого лучшего в мире кота, самозабвенно и не переставая мурлыкая.

– Ничего не забыли? – спрашивает Антон, когда я усаживаюсь на заднее сиденье «Чироки». – Троглодита взяла? А то он сожрет все твои орхидеи и мои кактусы.

Это он так про кота.

Хоть буквально вчера улыбался до ушей, когда рассказала, что кот и дочь каким-то образом чувствуют его возвращение. Одна просыпается, другой усаживается на тумбе около двери, изображает дорогую мраморную статуэтку, и ждет, чтобы тут же влезть хозяину на плечи и разъезжать так по дому, как самый главный его обитатель.

«Троглодит» поднимает голову, зевает, удобно устроившись в автокресле.

Асе в него еще не скоро, но на всякий случай поставили – и теперь там катается Добби.

Не уверена, что потом отдаст его без боя.

– Наш кот, мужчина, всем своим видом дал понять, что, если бы не его голубая кровь и исключительное воспитание, он бы сделал свои кошачьи дела тебе в тапки.

Антон ухмыляется, подмигивает нам с дочкой и заводит мотор.

Сегодня – еще один важный день.

Мы едем «принимать» наш новый дом.

Мне. наверное, всегда будет очень стыдно за то, что Антону пришлось заниматься домом самостоятельно. И хоть, конечно, я не тянула его за язык и не требовала переезжать на новое место, более подходящее для нашей семьи, все равно получилась невольной виновницей этого.

То есть теперь уже мы обе – я и Ася, которая до сих пор «тонет» в нарядах, которые я успела ей накупить.

Мне хотелось быть рядом с ним, помогать решать какие-то сложности, поддерживать, помогать всем, чем могу. А вся помощь свелась к тому, что я просто тихонько сидела рядом и помогала ему выдохнуть после очередного тяжелого разговора с подрядчиком, который хоть и был «выписан по рекомендации», все равно пытался переиграть в свою сторону.

Ну и кое-что предложила по дизайну.

А Антон до сих пор загадочно отмалчивается, когда интересуюсь, что именно он оставил, а что вычеркнул с грифом «очередная глупость».

Уже на подъезде к дому замечаю, как тут все изменилось с момента моего последнего визита, хоть прошло всего несколько месяцев.

Первой бросается в глаза темно-красная крыша из черепицы.

Высокий каменный забор с коваными решетками.

Черные ворота с коваными позолоченными розами.

Выглядит настолько... красиво, но не пафосно, что даже не верится.

– Это точно наш дом? – переспрашиваю на всякий случай, даже если ошибка исключена.

Антон выбрал участок в относительном отдалении от других, это большая территория, где мы точно сможем наслаждаться тишиной и одиночеством. Невозможно что-то спутать, ближайший к нас соседский дом мы проехали пять минут назад.

Мой майор снова ухмыляется, притормаживает перед воротами, сигналит, и я замечаю камеру слежения справа.

– Просто решил позаботиться о безопасности жены и дочки, – поясняет он. – Чтобы волноваться чуть-чуть меньше, когда буду оставлять вас на Троглодита.

Кот снова поднимает ушастую голову, но выглядит вполне довольным.

Он у нас вообще не обидчивый. И какой-то гиперласковый, потому что ни разу за все время не попытался укусить или выпустить когти.

Когда ворота разъезжаются в разные стороны, и мы заезжаем во двор, где-то в голове громко и радостно хлопает в ладоши маленькая девчонка, которой всегда хотелось собственный замок, принца и сказку.

Почему-то страшно выходить.

Вдруг проснусь?

Но все-таки принимаю руку мужа и потихоньку спускаю ноги на коричневую тротуарную плитку.

– Осматривайся, я тут переговорю.

Осматривайся – это очень хорошо.

Для начала бы выдохнуть, потихоньку ущипнуть себя за локоть, чтобы убедиться в реальности происходящего.

Если бы в тот день, когда Антон привез меня сюда первый раз, кто-то сказал, что скоро здесь будет стоять большой дом в три этажа с выходом к речке, прозрачной пристройкой, похожей на зимний сад, дорожками и проектом пруда в окружении маленького сада. Вернее, садом это станет еще не скоро, но уже сейчас понятно, что Антон хоть и кривил нос и фыркал, но все равно слышал каждое мое слово.

Каждую глупую фантазию.

Даже то, что пруд хорошо бы обложить обычными крупными кусками серого гранита.

Это будет недорого, но красиво и без пафоса. И впишется в атмосферу. Гора таких камней лежит чуть в стороне – до них еще дойдет очередь.

Как когда-то сказал мой муж: «Частный дом – это геморрой, но его можно терпеть за возможность выходить утром голым на балкон и пить кофе на крыльце в два часа ночи, слушая, как шумит трава».

Ася ворочается в слинге, но все равно не просыпается. Только удобнее утраивает щеку и свешивает на бок губы. Достаю телефон и делаю фото, которое отправляю сразу обеим бабушкам.

А заодно придумываю план, как нам, наконец, собрать в кулак всю нашу очень непростую семью.

Глава пятьдесят третья: Антон

У Очкарика на лице написано, что она счастлива.

Пока я заканчивал скрупулезную проверку и подписывал акты готовности, она бродила вокруг, заглядывала в каждое окно, осторожно, как будто они из карамели, трогала деревянную отделку стен.

И когда думала, что ее никто не видит показывала на все пальцем и рассказывала Асе, что это и как называется.

И улыбалась.

Так широко и счастливо, что я просто забил болт на здоровенный кредит, в который влез ради всего этого. Можно было проще, скромнее, меньше, дешевле. Можно было сократить расходы вдвое.

Можно было вообще не мудохаться с отделкой двора хотя бы до следующего года.

Я бы никогда не затеял все это ради женщины, с которой не хотел бы прожить всю жизнь.

Хоть, когда заложили фундамент, я не до конца осознавал, насколько она мне дорога.

Насколько сильно изменилась моя жизнь рядом с ней.

Когда уезжают последние работники, уже вечереет. Йени сидит в плетеном кресле на крыльце, одной рукой прижимая к себе Асю, а другой поглаживая между ушами наше белое чудовище.

Такая милая и трогательная в этот момент.

Хоть до сих пор очень бледная и с кругами под глазами.

Она оберегает дочь как коршун.

Никогда не жалуется на усталость, никогда не говорит что ее все достало.

Никогда не просит меня пойти к дочке, когда Ася устраивает пусть и редкие, но ночные капризы.

И всегда, когда наши взгляды встречаются, находит для меня улыбку. Иногда сонную, иногда веселую, иногда уставшую. Но всегда искреннюю. Не могу удержаться, чтобы не сфотографировать ее.

В последнее время стал каким-то адовым любителем собирать вот такие кадры: со стороны, без позирования.

Очкарик замечает вспышку камеры, вздыхает, качает головой и поправляет волосы.

Подхожу и плюхаюсь рядом на ступеньки. Тут уже ждет термос с порцией моего любимого иван-чая: моя маленькая хозяйка позаботилась обо всем. До сих пор не понимаю, как все эти бесконечные мелочи умещаются в ее голове. Как будто я постоянно в ее мыслях, и все, что она делает – делает с оглядкой на меня. А теперь еще и Асю. И даже кота.

– Зачем ты меня фотографируешь, когда я похожа на страшилу? – Она не обижается, но с этого лица на меня с укором смотрит каждая веснушка. – Будешь потом смотреть, поймешь, какая я не сексуальная и вообще...

Я бы сказал ей, что я буду делать, когда буду смотреть на нее, скажем, ночами в командировках, но как-то, блин, стыдно при дочери.

Смеюсь, подвигаюсь ближе, чтобы опереться спиной о ее колени, немного откидываю голову. Кот тут же начинает мурлыкать.

Пальцы Очкарика мягко чешут мой затылок.

Там, где нужно.

Так, как нужно.

Или это просто я уже зависим от всего, что она делает, и тупо кайфую?

– Давай позовем родителей и устроим выходные наведения порядков? – вдруг предлагает моя писательница. – Нам тут не помешают несколько пар рук.

Хорошо, что я сижу спиной – и она не видит мою выразительную реакцию.

Случившееся, конечно, приструнило наших мам, но я совсем не уверен, что пришло время попытаться свести их на одно территории больше, чем на пару часов.

– Очкарик, это не очень хорошая идея.

– Я знаю, мужчина, но нашим бабушкам пора мириться. Тем более, помощь тут и правда не помешает.

На самом деле, она права.

Дом мы приняли, в нем даже наведен небольшой порядок, и я привез сюда даже кое-какую мебель со своей холостяцкой квартиры, чтобы можно было переночевать и нормально позавтракать. Но нужно еще дохренища всего сделать, и без женских рук никак. Как и без мужских.

А еще я помню, как много для моего очкарика значит семья.

Как ей не хватает их с мамой телефонных разговоров, как она корит себя за то, что и моя мать стала редким гостем моих звонков. Причины не знает – во всяком случае, тему мы никогда не поднимали – но точно видит, что что-то не так.

А у нее просто неуемная тяга все везде поправить и сгладить каждый острый угол.

Хороший противовес мне – известному любителю все везде обострять и сразу рвать.

– Уверена, что оно того стоит? – Вдруг передумает.

– Уверена, – без заминки, как пионер, отвечает жена. – И хочу шашлык твоего авторства, мужчина. Так что как хочешь.

Устраиваю голову поудобнее, делаю глоток прямо из термоса и жмурюсь, наслаждаясь тишиной и приятной прохладой вечера.

Свиную вырезку и пару говяжьих медальонов я замариновал еще вчера, когда заезжал сюда с вещами и минимальным набором посуды.

Так что не только Очкарик умеет «угадывать» мои мысли.

Конечно, мы остаемся ночевать в довольно спартанских условиях, и прежде чем сделать эту вылазку, хорошо взвесили все за и против. Посоветовались с врачом, который наблюдает нашу дочь, и когда получили его согласие и список рекомендаций в придачу, выдвинулись в путь.

Если быть совсем честным, то только с появлением жены и дочери – скорее уж последней – я по-настоящему осознал, что такое полная ответственность. Раньше был только я и только Очкарик. У нас многое не ладилось, многое проходило на «ура», хотя и не должно было, но всегда где-то сзади зудела мысль: мы оба -взрослые люди, мы в состоянии сами о себе позаботиться, как бы там ни было. Мы не должны носиться друг с другом. Мы вообще можем просто разойтись и снова стать двумя полностью автономными людьми, которые вскоре забудут о существовании друг друга и окунутся в мир новых отношений.

Конечно, я перестал так думать после того, как в тот ужасный день понял, что в любую минуту Очкарик может исчезнуть навсегда. Уйти туда, где не словит сигнал ни одного мобильного оператора, куда не приехать, не прилететь и не прибежать.

И даже сейчас, когда опасность миновала, у меня неприятно холодит в груди, стоит представить, что в тот день все могло... закончиться.

Ася – это совсем другое.

Это моя маленькая бесконечная ответственность.

Человек, который появился на свет, потому что однажды я позволил себе забыться.

Человек, которого я – буду честным – испугался получить, потому что он бы связал меня по рукам и ногам. Какой бы сволочь и гадом я ни был, я бы никогда не оставил своего ребенка без заботы и обеспечения. Даже если бы мы с его матерью расстались на ножах.

Но мы не расстались.

Мы склеились и стали семьей.

Мамой и папой, которым еще предстоит набить шишек, прежде чем стать идеальными родителям.

Да и стоит ли? Может лучше просто жить, учиться друг у друга и у нашей дочери тоже?

Идеальное – это ведь такая... лажа.

Когда посреди ночи я слышу сквозь сон знакомое ворчание. Йени первой поднимает голову с подушки. Кажется, даже на пару секунд раньше, чем Ася начала просыпаться.

Я бесконечно благодарен своей маленькой замороченной писательнице, что она хранит мой покой, когда возвращаюсь с работы злой и уставший, и сил хватает только на то, чтобы поужинать, принять душ и вырубиться, чтобы встать в шесть утра.

Но сегодня я задерживаю Очкарика в постели.

– Спи, малыш, – целую ее в щеку и повыше натягиваю край одеяла на тонкое плечо.

Ася спит в корзине для поездок.

В ворохе одеял и теплом комбинезоне мягкого желтого цвета выглядит, наверное, как Дюймовочка в день своего рождения: крохотная, теплая и с огромными темными глазами. У нее уже почти прошла желтуха, хоть эта дрянь и поморочила нам с Очкариком нервы, но все равно щеки еще не то, чтобы совсем приятно-розового цвета.

– Привет, плакса. – Осторожно беру сверток на руки, прижимаю к себе, как учила Йени: на сгиб локтя, где наша Мелкота помещается вся целиком, а второй рукой придерживаю край одеяла. – Ты в курсе, что маленьким девочкам в такое время нужно спать и видеть сладкие сны?

Она моргает, как будто понимает, что говорю.

Похожа на мышь.

Только усов не хватает вокруг носа-пуговицы.

На улице моросит мелкий дождь, и его дробь приятно баюкает. Почему бы и нет, в конце концов?

На всякий случай, надеваю ей на голову поверх шапки еще и капюшон теплого комбинезона, заворачиваю еще в одно одеяло и беру приготовленную Очкариком сумку-термос, в котором она держит бутылочку со смесью. Эту тонкую науку я тоже как-нибудь освою, но точно не сегодня.

Накидываю толстовку, обуваюсь и выхожу на крыльцо.

Устраиваюсь в кресле.

Удобнее укладываю дочку.

Она ест как воробей – еле-еле, маленькими порциями. Но сегодня прямо с аппетитом.

Выдувает все, что есть в бутылочке, и недовольно морщит нос.

– Сразу видно, в кого ты такая вредная пошла, – не без гордости заявляю я. И в шутку грожу пальцем: – Только давай ты не будешь снова делать вот ту ерунду ртом и плеваться?

Снова моргает. Дважды. Ворочается в своем коконе.

Приподнимаю, прижимаю к плечу, растираю крохотную спинку.

Год назад, когда один мой приятель как-то приехал в гости с семьей и вот так же возился со своим новорожденным сыном, я смотрел на него как на придурка, у которого вот-вот отсохнет член и начнут расти сиськи.

А сейчас сам такой же.

Даже хуже, потому что пройдет еще порядочно времени, пока наша Дюймовочка наберет в весе и перестанет быть такой беззащитной.

– Ась, ты там спать не хочешь еще? – Заглядываю внутрь свертка.

Пока я делаю ей массаж, рассказывая, что и где планирует посадить ее неугомонная мама, дочь засыпает.

И это... так странно.

Как будто, если постараться и быть осторожным, можно потрогать тонкую ниточку особенной связи между нами. Только нашу. Особенную.

Я уже знаю, что всегда буду чувствовать, как она: все ли хорошо, никто ли не обижает, какому дуралею врезать по балде, если будет обижать мою принцессу.

Просто потому что мы связаны.

Дождь все идет и идет.

Воздух чистый, вкусный, хоть захлебнись.

Поэтому я удобнее устраиваюсь в кресле, укладываю дочь так, чтобы держать ее крепко-крепко, и прикрываю глаза.

Спокойной ночи, Ася.

Папа любит тебя очень сильно.