Текст книги "Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Глава двадцать восьмая: Антон
Сколько раз я уже посмотрел это проклятое, снятое с рук и раздражающе дрожащее видео?
Много – это ближе к истине.
Снова и снова прокручиваю его, делаю звук на максимум, вслушиваюсь в слова Белого халата.
Потом перечитываю сообщения Очкарика. Снова смотрю. Снова перечитываю.
Неудивительно, что после моего ночного высера она так послушно соглашается на развод.
Вот вообще неудивительно.
Как неудивительно и то, что она не проверилась, хоть мне казалось, что любая женщина на ее месте сделала бы это если не на следующий день, то спустя неделю-другую.
В моей жизни был опыт, когда от меня так хотели ребенка, что проверялись даже после защищенного секса. И в итоге сделали то, о чем даже как-то стыдно говорить вслух. Чтобы потом со слезами радости совать под нос положительный тест. А после моего резонного вопроса «А как насчет того, хочу ли я быть отцом?» устроить истерику с криками про то, что срок аборта уже давно вышел, про безответственность и отсутствие мужских причиндал, и откровенными угрозами доказать отцовство, посадить меня на алименты и отсудить... В общем, у девушки были громадные планы, которые не имели ничего общего с нашими отношениями и ребенком, который, вроде как, должен быть результатом большой любви. Точнее, он и стал результатом большой любви. Ее. К красивой жизни и возможности устроить ее за мой счет.
Тогда я плюнул на все и потащил ее в клинику на тест ДНК.
Она не знала, что такие можно делать еще во время беременности.
И на пороге клиники призналась, что ребенок не мой.
Тест я все-равно сделал.
Для своего успокоения.
Ребенок действительно не был моим.
После того случая все мысли о детях всегда тянули из меня те воспоминания.
И со временем я просто перестал думать о детях как о том, что рано или поздно, но случится в моей жизни. Скорее, как о том, чего у меня, скорее всего, не будет. Потому что сам я бы никогда их не захотел, а женщины, как известно, просто меняют мужчину на того, который хочет размножаться и оставлять после себя потомство.
Я делаю себе кофе – огромную чашку крепкой херни, от одного глотка которой взрываются остатки мозга и жжет в глазах.
Перечитываю сообщения, хоть они уже и так стали частью моей памяти.
Понятно, что имеет ввиду Очкарик под этим ее «Никто не знает, будет ли она здорова...»
Моя замороченная писательница уже придумала ребенку пол и имя. Фасолина.
Так и хочется тряхнуть ее хорошенько и спросить: «Что, блядь, вечно у тебя в голове, женщина?!»
Но вместо этого снова просматриваю видео. Ковыряю в себе так глубоко, как никогда, пытаясь достать наружу злость, негодование. Даже на себя. Надо было думать, куда кончать. А я просто... хотел ее и ни о чем не думал. Сука, первый раз в жизни я реально ни о чем не думал, кроме того, что хочу, чтобы этой мелкой нехочухе было хорошо со мной так же сильно, как мне было хорошо с ней.
Я был счастлив тогда.
Насколько это вообще возможно, когда речь идет обо мне. Мы оба были счастливы.
И именно после той ночи я понял, что готов дать нам шанс стать чем-то большим, чем просто быть парой на некоторый – возможно, совсем непродолжительный -период времени.
Фасолина, ну надо же.
Пью кофе и на репите просматриваю запись.
Вот он – ребенок. В кулаке поместится как нефиг делать.
И совсем не похож на фасолину. Скорее уж на горошину. Только... Немного примятую, что ли. Такую мелкую, что хочется прикрыть экран телефона ладонью.
Чтобы не замерзла и ничего не боялась
Логики в этом нет вообще никакой.
Может быть, вот так и просыпается отцовский инстинкт?
Я через силу вливаю в себя кофе, выключаю свет в доме и сажусь за руль.
Даю своей голове решить, куда нужно поехать первым делом.
Представляю, как моя писательница собиралась с духом, чтобы наваять этот десяток строк.
Представляю, как вместо этого ей хотелось примчаться ко мне и всучить какую-то дурацкую игрушку со всякими ванильными намеками. Я знаю, что именно так она бы и сделала, если бы не целая куча дров за нашими спинами, которые мы, не покладая рук, рубили и пилили весь наш короткий дохлый брак.
Наверное, прыгала бы вокруг меня как щенок.
Как повисла бы на шее с моего молчаливого согласия.
Представляю, как вместо этого она снова сидит в проклятом углу и ревет без единого звука.
Не удивляюсь, когда соображаю, что уже хожу между прилавками, набитыми мягкими игрушками.
Задаю консультанту дурацкий вопрос.
И тупо улыбаюсь как дурак, когда девушка тут же приносит мне огромный, размером с мою руку, плюшевый стручок гороха на молнии впереди. Расстегивает его – и показывает, что внутри три смеющихся морды а-ля Горошины.
Просто, блядь, бери эту ванильную хрень, Антошка, и не анализируй, почему все это делаешь.
Я еду к Очкарику. Проскакиваю два красных светофора.
Оставляю машину около подъезда, топчусь на крыльце, пока появится кто-то из жильцов, и молча показываю удостоверение вместо того, чтобы объяснять, почему мне нужно попасть в такую-то квартиру.
Об этом тоже не думаю.
Поднимаюсь на лифте.
Выхожу к двери.
Подношу палец к звонку, нажимаю.
Слушаю тишину и вдруг понимаю, что у меня нет никакого плана на случай, если Очкарик скажет, что она вся такая независимая и самостоятельная.
По фигу. Заброшу на плечо и отвезу в наш дом. Посажу под замок. Чтобы больше никуда друг от друга.
Когда за дверью раздаются шаркающие шаги и звук шмыгающего носа, мысленно ругаюсь на чем свет стоит. Ее слезы меня окончательно доконают.
Она открывает дверь: в смешном и явно на несколько размеров больше нужного белом комбинезоне. На голове – капюшон с длинными розовыми ушами. На ногах -чуть сползшие с пальцев толстые носки.
– Ик... – Говорит Очкарик и прикрывает рот рукой.
Нельзя так думать о женщине, которую изо всех сил хочешь затрахать, но с заплаканной мордочкой она похожа на Снусмумрика.
– Женщина, вот это – фасоль. – Сую ей в охапку плюшевый стручок, переступаю порог и закрываю дверь ногой, потому что руками беру ее за края капюшона и тяну к себе, вынуждая встать на носочки. – А у тебя в животе – наш ребенок. И я в общем надеюсь, что это будет пацан.
– Это горох, – шепотом, горячим дыханием мне в лицо, бормочет Очкарик.
– Чего? – не понимаю я. – Типа, если мальчик – то Горох?
– Вот это, – протискивает между нами игрушку, чуть не тыча мне в нос острым краем стручка. – Горох, а не фасоль.
– Тебе говорили, что ты зануда? – Проталкиваю игрушку обратно, руками подталкиваю Очкарика снять с меня куртку, кое-как, оттоптав себе все ноги, стаскиваю ботинки.
– Ты сказал «наша», – с огромной, как Вселенная, надеждой в глазах, говорит моя замороченная писательница. – Наша Фасолина.
– Не перекручивай, женщина, я сказал – «наш ребенок».
– Снова сказал. – Она обнимает меня за шею, сильно-сильно, до дрожи в локтях. Трется мокрым носом об мой нос. – Еще раз скажи.
– Неа.
– Ну Антон!
Поверить не могу, что ведусь на все это, но...
– Наш... Горох.
Мне нравится, что прямо сейчас мы, глядя друг другу в глаза с максимально близкого расстояния, так, что где-то подсознательно начинают ныть зрительные нервы, как будто молча говорим друг другу: «Давай больше не будем оглядываться назад и вспоминать прошлое».
Не спрашиваем
Утверждаем
Я раньше даже не задумывался о том, что какие-то вещи нужно просто вычеркнуть. Оторвать от своей жизни, словно случайное пятно на нижнем крае листа, и больше не вспоминать.
Начать жить прямо сейчас.
В эту секунду.
Потому что она правильная.
Настоящая.
Наша.
– Я очень боялась, что ты не придешь, – шепчет Очкарик, прижимаясь ко мне все сильнее и сильнее. – Что мы больше никогда ничего друг другу не скажем. Будем жить, как жили раньше, когда «нас» еще не было. И твоя жизнь снова будет простой, спокойной и без проблем. Наверное, – она грустно улыбается, но выдыхает с облегчением, потому что снова тяну ее к себе за края капюшона, – ты был счастливее тогда.
Я пытаюсь вспомнить, был ли.
Жизнь однозначно текла проще и понятнее. Я контролировал если не все, то многое. Если женщина устраивала скандал и уходила – просто собирал в коробку ее барахло и ставил около порога, чтобы, когда вернется просить прощения, отдать сразу вместо тысячи слов, почему она так меня достала. Если мне становилось скучно, неинтересно, слишком «никак» – уходил я. Иногда ждал повода, иногда -если было совсем невмоготу – просто так, говоря, что больше не вижу смысла в наших отношениях. Иногда получал вслед много матерных слов, иногда – слеза, просьбы объяснить и дать еще один шанс.
Я всегда знал – еще в самом начале – куда приведут отношения с этой конкретной женщиной, и никогда не ошибался.
А потом появилась моя замороченная писательница с вечно мокрым носом и дрожащими коленями.
Мы очень постарались, чтобы сжечь друг другу схемы безопасности и вырубить на хер защитные системы.
И в итоге оказались в той точке, которой в самом начале наших отношений, когда я поил ее коктейлем из мартини и безалкогольного шампанского, вообще не было на карте координат. Я не мог ее угадать, потому что даже не представлял, как далеко все зайдет.
– Тогда я. конечно, был счастливее. – нехотя, но все же пытаюсь ответить на ее незаданный вопрос. – Но я согласен быть несчастлив с одной мелкой заразой, потому что без нее мне на хрен не нужно никакое счастье.
Она немного морщит нос и целует меня, как будто хочет закрыть рот.
Не понимает даже, что я впервые в жизни за последний час делаю сразу так много нетипичных и непонятных себе самому вещей.
«Ты точно колдунья, и имя у тебя подходящее», – говорю своим поцелуем, притягивая к себе до хруста костей.
Мы, продолжая обниматься и целоваться, как школьники, не слишком синхронно переставляя ноги, идем на ее маленькую кухню, где пахнет чаем и шоколадом. Очкарик каким-то образом разворачивает меня, заставляет сесть на диванчик и тут же седлает сверху.
Сбиваю с ее головы капюшон – и моя писательница распрямляется, трясет волосами, не очень хорошо пытаясь изображать роковую искусительницу а-ля «фильм для очень взрослых зрителей».
И когда я уже мысленно прикидываю, как бы выуживать ее из этого комбинезона, икает.
Громко, почти раскатисто.
Испуганно выкатывает глаза, залепляет рот двумя ладонями и тут же, едва не спотыкаясь на ходу, несется в ванну.
А я, пожелав себе терпения, смиренно иду следом.
Наверное, у нас все-таки будет Фасолина.
Уже ревнует, когда протягиваю свои загребущие ручищи к другой женщине. Даже если это – ее собственная, смешная и замороченная мама.
Глава двадцать девятая: Антон
– Отстань от меня со своими пряниками. – отмахиваюсь, как могу, пока Очкарик носится за мной по кухне, пытаясь впихнуть в руки имбирный пряник и кондитерский шприц с зеленым содержимым. – Я предупреждал, что не буду заниматься этой ванильной херней!
Тридцатое, почти вечер.
Вот-вот должна приехать ее бабушка и пара самых близких теток с выводком.
На втором этаже есть еще одна комната, на первом, если что, кто-то ляжет на диване, а кто-то – на матрасе на полу. Мы предупреждали, что места мало, но никого это не остановило.
Завтра ближе к десяти вечера приедут мои родители и родители Очкарика, но они, к счастью, не останутся ночевать.
И все наши гости разъедутся первого вечером.
Это максимум, на который я согласился.
Жаль, до того, как мы с моей замороченной женой узнали о ребенке.
Иначе послал бы всех в пешее эротическое – прямо, жестко и без всяких реверансов.
Но у Очкарика бзик на семейности – и мне, в свете будущих событий, хочется, чтобы эта семейность перекочевала и в нашу, пока еще небольшую семью. Чтобы были все эти традиции с пирогами, оливье, семейными посиделками под шашлык и «Хеннеси» с ее и моим отцом.
Старею я, что ли.
Хорошо, что по утрам стоит как в молодости.
Плохо, что жену уже который день тошнит бесконтрольно и постоянно, практически от всего. И даже когда мы искренне оба изо всех сил стараемся хотя бы попытаться потрахаться в миссионерской, блять его мать, позе, мою малышку все равно выкручивает.
И вот он я – женатый мужик, который каждое утро с сожалением смотрит на «палатку» из одеяла и стоически терпит все тяготы семейной жизни.
– Ну Антон! – хнычет Йени и с досады топает ногой, из-за чего ее смешные носки сползают еще больше, как будто сшиты минимум на пятидесятый размер ноги. -Это же просто пряник, видишь? Я не успею все разукрасить, а их еще нужно высушить и развесить на елке.
– Беременность превратила тебя в мегеру, – стоя с противоположной стороны стола, говорю я. – И что это за капризы, госпожа Сталь? Тебе сколько вообще лет? Серьезная ты женщина или где?
– Я беременная женщина, и мне нельзя отказывать, или моль все в доме трахнет, -показывает язык это чудо в перьях. Делает паузу, соображая, что сказала, краснеет и хлопает ресницами. – Это так бабушка говорит, прости.
– Ну, если в этом доме хоть кто-то кого-то трахнет, я буду считать, что очередь сдвинулась с мертвой точки и скоро доползет до меня. Я бы, знаешь, тоже не отказался пару раз трахнуть собственную жену до того, как список допустимых поз начнет неумолимо сокращаться.
Очкарик счастливо сияет и, немного присев, держась руками за край стола, коварно крадется в мою сторону. Постою уж, дам ей надежду верить, что в этот раз сможет меня поймать.
– Ты меня правда хочешь, муж? – Улыбается до влажного блеска зеленых глаз. Только она так умеет: быть счастливой, улыбаться и одновременно реветь.
Но это совсем не случайный вопрос и не попытка вытянуть из меня какое-то признание.
В последние дни моя маленькая замороченная жена выглядит... печально.
Бледная, с синяками под глазами и потрескавшимися губами.
Она почти ничего не ест и даже то. что попадает ей в желудок моими невероятными усилиями, почти полностью уходит вместе с рвотой. Я думал, что такой тяжелый токсикоз бывает только в страшных передачах по телеку.
Поэтому у нее практически исчезли щеки, скулы стали острее и лицо похоже на мордочку голодной шиншиллы.
Даже ее веснушки пали духом и почти все попрятались под кожу.
Технически, сейчас Йени выглядит как самая несексуальная женщина в моей жизни.
Но я действительно изо всех сил и до дурной головы ее хочу.
И единственная причина, по которой еще не набросился с домогательствами, кроется в страхе что-нибудь ей сломать.
– Муууууж? – вопросительно тянет Очкарик.
Очень вовремя, потому что почти дотянулась до моего рукава.
Я успеваю перебраться на другой край и писательница издает длинное рычание.
– Не подходи ко мне со своими пряниками, жена, – предупреждаю еще раз. – Не буду я заниматься этой херней.
– Угораздило же меня влюбиться в чёрствый сухарь, – сдается она и выразительно плюхается пятой точкой на стул. – Ну и ладно, мы с Фасолиной сами справимся.
Теперь на сидения моих стульев привязаны сделанные руками Очкарика плоские подушки. Нашла какие-то старые вещи, сделала из них лоскутки и сшила вот это вот все. Я был против, думал, что получится какой-то бабушкин декор, а в итоге получилось уютно и по-домашнему. Так что, когда Очкарик озвучила свою следующую идею, даже почти не сопротивлялся.
Она взяла наши старые футболки и теперь шьет из них что-то вроде одеяла.
Руками, иголкой и ниткой, когда мы вечером усаживаемся смотреть мультфильмы, или я включаю расслабляющую музыку и занимаюсь работой.
Это будет маленькое одеяло. Для нашего ребенка.
И мы до сих пор ни разу не завели разговор о том. что ее первые анализы даже врач пока не берется комментировать. А я. кажется, скоро начну кидаться на любого, кто еще хоть раз скажет, что нужно верить и надеяться на лучшее.
Потому что и так верю.
Как никогда в жизни не верил вообще ни во что.
Пока я занимается разукрашиванием горы не самых идеальных в мире пряников -то, что это песочный человек, я понял исключительно по Х-образной форме фигурки – я усаживаюсь с противоположной стороны стола, включаю планшет и пересматриваю участки в моей деревеньке.
Те, что побольше моего раза в два. А лучше в три.
Потому что пока не вставал вопрос о большой семье, мой дом меня вполне устраивал: уютны, тихий, спокойный. А если предположить, что через уже семь месяцев в нем появится орущий Горох, которому будет нужна своя спальня, а Йени, судя по всему, первое время не обойтись без помощи матери, места оказывается не так уж и много. Плюс ребенку нужно будет где-то играть. И во дворе хорошо бы разбить небольшую площадку. И еще сакуру посадить за домом, которая кустовая и когда цветет – пахнет так, что даже у меня, старого циника, на душе хорошо.
Проблема в том, что пока у меня нет и близко нужной суммы. Кое-что отложено на ремонт и тюнинг «ведерка», кое-что я собирал на покупку «мини», но раз у Йени есть машина – кстати, нужно будет выбрать выходные и сгонять за ее «Порше» в Первопрестольную – то эти деньги можно тоже пустить в дело. Есть небольшие сбережения, но все это – капля в море. А строительством лучше заняться сразу как придет потепление. Чтобы к осени у нас был готов дом с хотя бы минимальными отделочными работами и всеми удобствами. Тогда уже потихоньку можно начать его облагораживать. Кажется, Очкарика хлебом не корми – дай только сшить какую-то забавную хрень, что-то куда-то прикрепить и прикрутить.
Она даже как-то умудрилась купить стеклянный шар со снегом и буквально вчера торжественно вперла его на полочку над телевизором. Сказала, что теперь у нашей семьи будет традиция: каждый год будем покупать новый шар. Только носом шмыгнула, что у нас нет камина, а то бы шарам на полке сверху было самое место.
Так что я, как могу, пока Очкарик, от усердия выставив кончик носа, заканчивает с пряниками, набрасываю примерный эскиз дома, где камин будет на первом этаже в большой гостиной. Художник я как тот Незнайка из книжки, но хоть не на пальцах показывать – и то хорошо.
– Я закончила! – торжественно сообщает жена и кладет на застеленную пергаментом кондитерскую решетку последний пряник. – Теперь они подсохнут и можно украшать елку. Что ты там рисуешь, мужчина?
– Схему следствия, – говорю первое, что приходит в голову, и быстро выключаю планшет, пока моя замороченная писательница не сунула туда свой любопытный
нос.
Я пока не готов это обсуждать.
Потому что, как Очкарик шьёт для успокоения свое одеяло, так и я для успокоения и какой-то внутренней стабильности схватился за эту идею.
Никогда не был суеверным.
А сейчас только и остается, что верить в хорошие мысли, которые притянут хорошую судьбу для нас обоих.
Глава тридцатая: Йен
Бабушка, тетя Лариса с мужем и двумя дочками-близняшками чуть младше меня, и тетя Оля с новым мужем, приезжают около семи вечера. Я слышу, как отчаянно лают овчарки, когда к дому подъезжает пара автомобилей, и Антон со вздохом открывает дверь, пропуская меня на крыльцо.
Прохожу мимо, цепляю пальцами его ладонь, и мы пересматриваемся, посылая друг другу безмолвные сигналы: мой – с бесконечной благодарностью за то, что пошел на это ради меня, и его – поддерживающий и слегка ироничный.
На своей территории мой майор точно не даст нас в обиду.
И не исключено, что при первом же проколе моих родственников пошлет их прямо и вполне конкретно.
А еще мы договорились не объявлять никому о моем «интересном положении». И держать эту новость в тайне так долго, как только получится. Хотя, конечно, если не случится чудо и мой токсикоз не затихнет на этих пару дней, все и так станет ясно. Вряд ли кто-то поверит в историю об испорченном стейке, когда в исходных данных есть молодая семья из женщины и мужчины как раз того возраста, когда им пора становиться родителями.
Бабушка идет первой. Для своих лет она тот еще стойкий солдатик, и никакой суровый снег и метель ей не помеха. Успевает подойти ко мне, пристально заглянуть в глаза и недовольно покачать головой. Прекрасно понимаю, что выгляжу ужасно – каждое утро смотрюсь в зеркало с надеждой хоть на какое-то просветление, но там все та же бедная серая моль с впалыми щеками и здоровенными, как у пришельца, глазищами.
– Вид у тебя точно не как у Снегурочки, – говорит бабушка и через плечо смотрит на Антона, который идет к нам, здоровается и забирает сумки у тети Ларисы, потому что ее муж и так чуть не ломается под весом огромных сумок, пока близняшки жмутся около машины, облаянные овчарками.
– Добро пожаловать, – очень старается Антон и даже безропотно терпит пока бабуля осмотрит и его тоже, и «вручит» поцелуй в лоб. – Наш дом – ваш дом.
– Ну раз так, то дай-ка мне, мой хороший, руку, и помоги старухе подняться, а то кости уже не те, и не попрыгать.
Практически уверена, что по пути она как минимум сделает ему внушение насчет моего болезненного вида, но не успеваю попросить ее быть корректнее, потому что бабуля, получив долгожданную руку Антона, уже идет в сторону дома. И со стороны вообще не понятно, кто кого ведет.
Я разгоняю собак и предлагаю гостям зайти в дом.
Близнецы почти галопом несутся впереди всех, тетя Лариса поздравляет меня с удачным замужеством и говорит, что все равно, хоть свадьба была скромной, привезла нам с Антоном свадебный подарок. Она из тех, кто считает, что скромная свадьба – это отговорки, чтобы не приглашать родню. Уверена, что на свадьбы близнецов, когда придет время, бедный дядя Толя влезет в кредитную кабалу лет на десять. Дважды.
Тетя Оля, как всегда, приехала как та жаба из сказки. Только она не то, чтобы жаба, но и не принцесса точно. Ей уже сорок пять, она до сих пор в поиске того самого Идеального мужчины. Причем все это не имеет никакого отношения к его хозяйственности, домовитости или ангельскому характеру. Она до сих пор не может успокоиться, играя в одной ей понятное соревнование под названием «Я все равно буду более успешной, чем все ваше семейство». Под нашим семейством подразумевая моего отца, маму и меня.
Так что даже не удивляюсь ее новой соболиной шубе, сумке с логотипом известного бренда и кольцу с характерной Пантерой от «Картье». Я не очень вникала, кто стал ее новой «любовью», но на вид он, хоть и маленький, и круглый, но похож на депутата Госдумы.
– Йени, принцесска! – Тетя Оля тискает меня не слишком сильно, отступает, как будто хочет рассмотреть, а на самом деле мысленно развешивая ценники.
Дома я хожу в своих теплых смешных комбинезонах, тем более, что Антону они нравятся. Это не модный дом и даже не Зайцев с Юдашкиным, это просто комбинезоны отечественного производства, удобные и уютных расцветках. И мне плевать, что все они вместе взятые стоят, наверное, меньше, чем один ее сапог
– Какое милое колечко! – Она успевает схватить меня за руку и окинуть камень с видом прожженного знатока. – Такое... лаконичное. Как раз под твои тоненькие пальчики.
– Спасибо, – без особо рвения благодарю я.
Нет никакого смысла расшаркиваться теперь, когда меня уже мысленно окрестили «женой нищеброда».
Но если тетке хватит ума хотя бы подумать, чтобы произнести что-то подобное вслух, я просто порву ее на миллион тузиков.
– Ну, рассказывай! – громким шепотом говорит тетка, приобнимая меня за плечи и как бы нарочно задерживая подальше от дома. – Где ты нашла этого прекрасного принца? Что в нем выдающегося, от чего моя любимая племянница потеряла голову?
Это не праздный вопрос и не попытка поговорить обо мне. Просто вот так она пытается разузнать самый животрепещущий и насущный для нее вопрос: почему я выбрала мужчину, которого, как ей кажется, должна была вообще не рассматривать в качестве спутника.
Раньше, когда я была младше, и несмотря ни на что верила в доброе и светлое в людях, мне казалось, что все эти расспросы – они от искреннего интереса. Позже, когда по неосторожности сболтнула лишнего и все это было перекручено до неузнаваемости, чтобы потом быть выставлено в дурном свете, до меня дошло -иногда люди делают гадости просто потому, что хотят сделать гадость.
– Может, лучше расскажешь свою историю знакомства? – перевожу тему на ее нового мужа.
Он как раз идет перед нами и о чем-то говорит по телефону. Такой деловой. Такой весь... сферически правильный. Мысленно вооружаюсь линейкой, и пока тетка, забыв обо мне, уходит в свою стихию хвастовства, измеряю ее мужа со всех сторон. Получаю от этого истинное удовольствие. Имею право, в конце концов.
– Ну а потом Анатолий сделал мне предложение прямо в ресторане на Эйфелевой башне и – та-дам! – Сует мне под нос унизанный здоровенным камнем палец. – Я теперь госпожа Громова.
«Ты мне кое-кого очень сильно напоминаешь, госпожа Громова», – про себя посмеиваюсь я, вспоминая эпопею «неземной любви» наших с Антоном бывших.
– Оль, кольцо великолепно, – улыбаюсь искренне, потому что оно действительно потрясающее.
Но мое, с маленьким осколком в простой оправе из белого золота, ценнее и красивее в неисчислимое количество раз. Но людям, вроде тетки, бессмысленно что-то доказывать. Нужно быть умнее и чуточку хитрее. Через пару дней гости разъедутся, и мы с Антоном снова останемся одни в нашем уютном домике на холме.
– Кстати, если вдруг тебе будет нужен какой-то финансовый совет... – Тетка останавливается и смотрит на меня с выражением человека, который знает обо мне тот самый Страшный секрет, о котором я сама ни сном, ни духом. – Анатолий в этом разбирается.
– Разбирается в чем?
– Как прятать деньги, – подмигивает она. – Ты еще такая маленькая и глупая, но пора уже знать, что умные женщины вступают в брак чтобы брать, а не отдавать.
– Я думала, что умные женщины сначала спрашивают, нужен ли их совет, а уже потом его дают.
Тетка поджимает губы, мотает головой с удрученным видом «ты так ничего и не поняла» и догоняет мужа. Со стороны они очень похожи на героев повести Чехова «Толстый и тонкий». И в общем у меня даже не получается злиться на тетку, даже если бы очень захотела и постаралась.
Некоторые люди никогда не будут счастливы просто потому, что неспособны радоваться тому, что имеют. И вся их жизнь так или иначе, но будет посвящена вечной погоне за большим, ведь всегда где-то есть камень побольше и мужчина побогаче.
Пока я стою около слепленного вчера снеговика, Антон успевает вернуться и молча, не слишком-то ласково, набрасывает мне на плечи тяжелый плед.
– Не злись на бабушку, – говорю я, потихоньку, чтобы разрядить обстановку, потираясь плечом об его плечо. Как кошка. – Она любит тебя уже хотя бы потому, что тебя люблю я. Но ей понадобиться время, чтобы привыкнуть к мысли, что мой печальный внешний вид не имеет никакого отношения к домострою.
– Надеюсь, за пределами нашего дома, – ворчит Антон. – Слушай, женщина, я тут спросить как раз хотел. Раз уж и в горе, и в радости... Посылать слишком охуевших родственников своей жены на первом году брака – это сразу развод или полагается амнистия? А то я вот думаю...
Я все-таки пододвигаюсь к нему, бодаю головой, пока мой майор не поднимает руку, чтобы я нырнула ему под подмышку. Обнимает и нарочно трется колючим подбородком об мой лоб.
– Мужчина, знаешь поговорку, про одну сатану? Вот, в хорошей семье только так.
– А у нас хорошая семья, Очкарик?
– У нас – наша.
– Ты в курсе, что со всей этой философией ты становишься занудой? – Он делает вид. что иронизирует, но это совсем не та ирония, от которой мне бы хотелось закрыться двумя руками.
– Я в курсе, – улыбаюсь прямо ему в лицо.
Потому что никто кроме меня не знает, что под всей этой броней из тяжелого невыносимого характера скрывается мужчина, которого я люблю. В очень многих вещах заслуживающий любви гораздо больше многих идеальных и правильных.
