Текст книги "Ты мой закат, ты мой рассвет (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Глава тридцать четвертая: Йен

Мы открываем шампанское под бой курантов.

На столе куча дорогих напитков, но мы с Антоном решили встречать Новый год старым проверенным «Советским», хоть Ольга сразу говорит, что для нее это «слишком винтажно» и демонстративно пьет только то, что сама же и привезла: какое-то сухое вино в бутылке с французским флагом.

Я только обмакиваю губы в шипучий напиток и слизываю его краешком языка. Рассказ матери просто «вычеркнула».

Возможно, я подумаю об этом потом, когда все разъедутся – и мы с Антоном останемся наедине.

Возможно, просто забуду.

Главное, что сейчас мне хватает моральных сил улыбаться всем вокруг и корчить слепую дурочку. Я делаю это не для них. Не потому, что хочу обеспечить чей-то душевный комфорт.

Я берегу свою маленькую семью.

Не хочу, чтобы наш первый с Антоном и Фасолиной Новый год превратился в разбор полетов под звуки салютов.

Когда ставлю бокал на стол, муж его быстро заменяет на тот, что с безалкогольным.

Пока заворачиваю Добби в плед, Антон выносит во двор коробки с салютами и фейерверками. Осторожно, чтобы муж не заметил, проверяю, надежно ли спрятан мой ему подарок под елку – он у меня за кофтой. Глупость, конечно, но мне кажется, что Антон поймет, как много я в это вкладываю.

Уже на улице, когда где-то вдалеке над Северной столицей сверкают огни праздничных салютов, и над крышей нашего дома раскрываются «зонтики» фейерверков, я жмусь мужу под подмышку, как маленькая размахивая длинной палочкой бенгальского огня.

– Вот, – Антон протягивает свернутый в четверо лист формата А4 и забирает плед с котом.

На обратной стороне пара смешных рисунков. Я видела этот лист раньше – Антон носится с ним уже неделю и все время что-то чертит, пишет и рисует, не давая заглянуть даже глазком.

– Там какая-то хитрая экономическая схема отмывания денег? – пытаюсь пошутить я.

– Хитрая схема как потратить кучу денег, – сарказмирует муж. Разворачиваю страницу.

В рваном свете салютов не особо видно, но я успеваю различить контуры проекта дома. В том виде, как его мог бы нарисовать не архитектор.

Два этажа и мансарда со стеклянной боковой крышей.

Несколько комнат на втором этаже, две из которых – смежные.

Та, что меньше, помечена смешной детской рожицей.

– Это детская? – Не реви, дурочка, просто не реви!

– Нуда.

– И место под качели во дворе?

– Ага.

Реву, и слезы потихоньку мерзнут прямо на коже.

– И сад?

– Это. – тычет пальцем в одинокое дерево, – твоя дохлая елка, а не сад.

– Где одна – там и две.

– Ты вечный больной оптимист. Очкарик, но пусть будет две. – Он все равно милый, даже если смотрит куда-то вверх и старательно делает вид, что ему все равно до моего тихого и громкого одновременно счастья. – Еще можно сакуру посадить.

– И красный клен.

– И дикий виноград на забор пустить, – вслух размышляет Антон, вряд ли осознавая, что прижимает меня так сильно, что приятно сводит плечи. – Клумбы твои, дурацкие...

– Альпийские горки! – В шутку топаю ногой. Он же нарочно кривляется. – И пруд... с китайскими карпами.

– Да и обычные сойдут, будем коптить осенью. – Поправляет сверток с котом, который держит одной рукой. Из крохотного отверстия в теплой ткани загадочно блестят два кошачьих глаза. – Как закончатся праздники, малыш – поедем выбирать участок. Здесь весь этот хлам не поместится.

Я знаю, как он относится к детям.

Как, несмотря ни на что, ценит свою свободу даже в браке. Как любит этот дом. И что значит этот шаг.

Потому что дом, который пока существует только на бумаге, будет нашим. И там есть детская.

Остальное – просто испорченный телефон.

За всей этой, как любит шутить Антон, ванильной радостью, я чуть не забываю вручить мужу свой подарок. Хоть теперь делать это ужасно стыдно, потому что после кота и дома, то. над чем я старательно трудилась последние дни, кажется настоящей глупостью.

Но все же.

Потихоньку, как маленький ребенок, который хочет поймать за бороду Деда Мороза, достаю блокнот в твердом переплете. В нем нет ничего необычного: купила в канцтоварах еще пару недель назад, потому что старый закончился, а я люблю делать писательские заметки от руки, потому что не всегда получается записать свалившуюся на голову идею на диктофон. Пару раз делала это в метро, и после того, как окружающие начали коситься, словно на умалишенную, поняла, что, пожалуй, повторить это меня заставит только очень острая необходимость или травма руки.

Но за всеми заботами и новыми хлопотами блокнот так и остался неиспользованным.

И пригодился.

– С Новым годом, муж, – говорю тихонько, повторяя его трюк с котом: забираю сверток и передаю блокнот. – Это просто глупость. Извини. Совершенно не что-то равноценное тому, что ты сделал для меня.

Антон берет блокнот, с любопытством вертит в руках и после моего кивка отстегивает магнитный «замок».

Читает.

Закрывает блокнот.

Проводит языком по губам, долго молчит, и снова открывает.

– «Любимому мужу. Спасибо, что научил меня жить...» – читает вслух – и мне кажется, что ровно перед троеточием его голос чуточку меняется. Как будто даже моего непробиваемого циника пробила обычная человеческая сентиментальность.

– Это моя новая книга, – говорю я, когда муж смотрит на меня с явным желание услышать комментарии. – Первый раз пишу не фэнтези. Очень страшно. Это книга... Она о тебе. И для тебя.

Антон листает первые страницы. Их больше тридцати, все испачканы моими каракулями, выносками, и абсолютно отражают рабочий процесс писателя, когда у него нет возможности исправить ошибку, не оставив следов. Стрелочки, таблички, вынесенные в отельный блок целые абзацы текста.

– «Мартини с безалкогольным шампанским было на вкус, как амброзия, и мне хотелось упиться ею в самом безопасном месте на свете – салоне старого автомобиля, который вел мужчина, которого я знала всего час своей грустной жизни...» – Антон захлопывает блокнот, прячет его за домашнюю спортивную толстовку и смотрит на меня как-то так... как никогда не смотрел. – У тебя просто ужасный почерк, Очкарик.

– Мучайся, тебе это читать теперь ночью, в тусклом пламени сальной свечи, страдать и мысленно ругать тот день, когда учительница правописания переучила твою жену писать левой рукой.

– Это ты ей назло до сих пор пишешь каракулями? – делает вид, что верит.

– Да. – Вздыхаю – и мы с Добби синхронно урчим, когда Антон становится сзади, чтобы обнять нас двумя руками, прижать к своему теплой груди. – Тяжелые последствия детской психологической травмы.

– Спасибо, Очкарик, – все тем же немного севшим голосом.

– Извини, что это, по сути, просто ерунда.

– Может, писательница, для тебя это и ерунда. А про меня никто никогда книг не писал. И точно не посвящал их мне. Это лучше, чем медалька за заслуги перед Отечеством.

– Учти, муж, этот блокнот под стекло нельзя – он мне еще пригодится.

– А вот хрен. Купишь новый.

Пока я стараюсь хоть немножко сдержать фонтан переполняющих чувств, Антон успевает выставить телефон для нашего общего селфи. Я терпеть не могу фотографироваться, а тем более сейчас, когда выгляжу как оголодалый кишечный паразит, но все равно не успеваю сбежать. Антон делает пару кадров. Когда смотрит их, издает гаденький зловещий смех в ответ на мои попытки отобрать телефон. Что-то быстро набирает на телефоне, ждет пару секунд, а потом показывает мне результат.

– Это настоящее злодейство, – шмыгаю носом и, поддавшись, кажется, неискоренимой привычке, прикрываю рот рукой, чтобы муж не видел, как глупо я выгляжу, когда превращаюсь в клоуна.

У Антона нет зависимости от социальных сетей.

Он не ведет инстаграм

Не пользуется фейсбуком.

У него только страница в ВКонтакте, и та закрыта, и он использует ее в основном для общения с приятелями, которых можно пересчитать по пальцам.

Но теперь там наша совместная фотография.

И даже если я выгляжу на ней просто ужасно, все равно радуюсь, как последняя дурочка.

Потому что наш снимок подписан: «Первый НГ с женой, сыном и кошаком. Я охуенно богатый мужик!»

Глава тридцать пятая: Антон

На следующий день, пока Очкарик валяется в кровати, мы с ее отцом делаем мясо на гриле, пока женщины на кухне возятся со всем тем, что мы не доели вчера. Честно говоря, думал, что всех запасов не хватит, чтобы прокормить эту ораву, но бабуля привезла пару здоровенных корзин всяких домашних вкусностей, тесть с тещей – пару ящиков крутого бухла и всякие экзотические деликатесы, ну и мои родители впряглись.

В общем, сегодня, первого, хоть мы начали просыпаться ближе к полудню, а до мяса добрались только к трем, я сомневаюсь, что в меня влезет хоть кусок. Но зато, оказывается, классно, когда тесть – свой в доску. Мы с ним потихоньку наворачиваем «Хеннесси» какого-то выдающегося года розлива, потихоньку чокаясь «Ну, за все!», и закусываем бутербродами с тарелки, которые принесла тетка моей жены. Та, которая вменяемая. Хотя до сих пор визжит, словно резанная, когда натыкается на кошака. Кстати, мелкая белая зараза уже обжился, перестал трястись и исправно сделал все свои кошачьи дела в лоток. А все остальное время, что попадался мне на глаза, был занят изучением своих новых владений. По крайней мере, рожа у него была соответствующая.

В общем, если не считать небольшого срыва у Очкарика и пару выходок ее теток, все не так страшно, как могло показаться на первый взгляд. Ну а похмелье с тестем – так и вообще, как по учебнику.

Йени выходит на улицу как раз, когда мы снимает мясо с гриля.

Тащит лоток с замаринованной с утра форелью, и я с трудом подавляю желание отругать ее на чем свет стоит.

Сегодня утром была совсем дохлая.

И я уже позвонил ее врачу и предупредил, что завтра мы подъедем. Большой плюс частных клиник: праздники или нет – они работают как часы.

– Ну-ка быстро в дом. Очкарик, – командую я, забирая рыбу у нее из рук.

– Я скоро пущу корни в матрас, – сопротивляется она.

– Слушайся мужа, доча, – поддерживает тесть, в который раз доказывая, что мировой мужик.

– Могу я хотя бы десять минут подышать свежим воздухом в компании двух моих самых любимых мужчин?

Когда малышке нужно – она мастерски умеет делать самый несчастный вид на свете. Я бы все равно хоть за шиворот, но затащил бы ее обратно в дом, но не при отце же?

Но, спустя пару минут, к нам, разыгрывая знойную женщину, идет тетка Йен – та, у которой явно комплексы на почве богатства. Уже пару раз как бы невзначай спрашивала, где я купил такие красивые бутафорские катаны и сабли, и была очень впечатлена тем, что они оказались самыми что ни на есть настоящими, ручной работы хороших мастеров. Даже ее муж, который особо и рта не раскрывал, почти угадал, когда озвучил их примерную стоимость. «Тетю Олю» наличие такого богатства у «простого следака» очень удивило.

Пока мы ненавязчиво заводим разговор обо всем, слово за слово всплывает новость о том, что мы с моей замороченной женой собираемся расширяться, ее тетка заметно оживляется.

И с видом человека, который попал в свою стихию, начинает вставлять свои «очень уместные комментарии».

Только она ни хрена ни в своей стихии.

И ни разу не знаток.

– Кстати, Антон, – она достает сигарету и, как ни в чем ни бывало, закуривает. – Вы не хотите перестать нищенствовать и, наконец, найти достойную нормального добытчика работу? Мой муж мог бы в этом помочь.

Хорошо, что у меня есть пауза, пока тесть как-то убийственно молча, спокойно забирает у нее сигарету, тушит о край мангала и возвращает обратно.

Если бы не эта пауза, я бы сразу послал эту охуевшую бабу на хуй.

Когда я только пришел в профессию – хоть это слишком громко сказано – первое время мне чуть ли не каждая блоха пыталась доказать, что быть работником госслужбы – это, сука, убого и недостойно. Что если ты горбатишься на государство

– ты не мужик, а просто ленивец, и ничего тебе в этой жизни не светит. А еще мое «любимое»: «Ты трус и дурак, раз не идешь грести бабло лопатой».

Причем, то ли мне так везло, то ли это и правда была аксиома жизни, но обычно всю эту пургу несли люди, которые сами ничего в жизни не добились, но козыряли пухлыми кошельками, в которых лежали деньги родителей или мужа, или – и такое тоже было – жены. То есть умничали преимущественно те, кто понятия не имел, как зарабатывать в принципе, не то, что какие-то приличные суммы.

Так что, год за годом, пока я усердно карабкался по служебной лестнице, пришлось научиться избавляться от вот таких умников. Быстро и жестко. И желательно болезненно, чтобы в следующий раз думали, прежде чем открывать рот.

Тетка моего Очкарика – типичная корыстная бабенка. Наверняка не дура и не идиотка, иначе не цепляла бы богатеньких мужиков (Очкарик вскользь упомянула, что это не первый ее муж). Олигархи не стали бы клевать на тупых женщин не первой свежести, даже если она вполне неплохо выглядит на свои годы. Но именно на свои, хорошо за сорок.

Но она, как любая зарвавшаяся особь – не важно какого пола – думает, что меня можно достать вот такими идиотскими подколками и намеками.

Может быть, лет пятнадцать назад, у нее бы это и получилось.

– А о какой работе речь, Ольга? – интересуюсь я, нарочно игноря ее сарказм. Люди, которые выпячивают его так открыто, понятия не имею, что такое сарказм и как им пользоваться. Это все равно что дать мартышке миниган, из которого она начнет стрелять по воробьям.

Очкарик молча и тревожно коситься в мою сторону и я, пользуясь моментом, быстро ей подмигиваю. Надеюсь, когда она говорила, что мы – одна семья и одна сатана, то имела ввиду именно то, что я собираюсь сделать, а не просто разбрасывалась словами. Потому что, честно говоря, теперь, когда я сжился с мыслью о чем-то постоянном, настоящем и правильным в моей жизни, разочарование будет... В общем, не тем блюдом, которое я бы хотел слопать на следующий день после Нового года.

– Например, о чем-то связанном с финансами, – делает очень странный жест.

Ага. То есть она, может, и умеет насосать себе на кольцо и заговорить мужика до полусмерти, но вряд ли понимает, откуда он берет деньги. «Моя работа связана с финансами» – это самая «красивая и удобная» формулировка для абсолютно всего. Можно быть помощником главбуха, получать двадцать пять тысяч рэ и гордо называть себя «работником финансов». Можно быть самым младшим клерком в какой-то маленьком банке – и тоже быть работником финансов. А можно быть владельцем самого крупного банка страны и – угадайте, что? – тоже быть работником финансов.

– Я в общем не против, – «делаю» улыбку». – Как раз немного в этом разбираюсь.

– Следователи у нас научились зарабатывать деньги? – Она повторяет тот самый странный жест.

Очкарик потихоньку заходит мне за спину.

Тесть чуть-чуть щурится. Видно, что ему самому зудит выдать ей словесных оплеух, но из уважения к моей территории оставляет за хозяином право «угостить» гостью, как говорила одна моя бывшая коллега – крайне умная женщина – мокрыми трусами.

– Ну, сколько Держава заплатила – столько и мое! – валяю дурака. – Но я весь внимание, Ольга.

Она выдерживает небольшую паузу. Хрен знает зачем. Может чтобы придать себе значительности. Типа, я еще подумаю, помогать ли тебе, Иванушка-дурачок.

А потом, когда я искренне начинаю сомневаться, что дело выгорит, очень пафосно рассказывает, что у ее мужа несколько крупных активов и десяток офисов по всей России, куда всегда требуются люди, способные на что-то большее, чем складывать в уме двузначные числа. Готов поспорить, что все это она по памяти вырывает из слов своего мужа. Причем, явно сказанных не ей и вообще не с тем смыслом, который она в это вкладывает.

И дальше – самое вкусное: типа_монолог о том, что в любом крупном бизнесе всегда нужно вертеться, уметь зарабатывать и иметь государство, потому что оно -ай-ай-ай ему! – вздумало получать с бизнеса налоги.

Я поглядываю на Очкарика, и она почти виновато пожимает плечами.

Тетке не сказали, что я не просто следак.

Ну это просто еще один подарок, бля, под елку!

– Я думаю, Антон, вы согласитесь, что Йени не из самой бедной семьи, – уже полностью вошла в роль эта гусеница на моем семейном древе. – Ей нужен определенный уровень: машины, квартиры, дома. – Это снисхождение в голосе такое топорное, что портит все впечатление. – Большие дома. И мужчина, который может дать все это уже сейчас, а не когда она состарится и ее разобьет маразм.

Мой тесть очень выразительно кашляет в кулак, но не вмешивается.

Все-таки мировой он мужик.

– Я могу вам все это устроить. Из большой любви к племяннице. Она так долго не могла устроить свою жизнь...

Очкарик обхватывает локоть двумя руками.

– Большое спасибо, Ольга! – Я бы еще и поклон отвесил, не будь уверен, что эту клоунаду она примет за чистую монету. Правда ведь решит, что бедный следак решил поцеловать благодетельнице ноги. – Обязательно воспользуюсь вашим предложением. Поверьте, что когда после праздников выйду на работу, первым делом лично позабочусь о том, чтобы в каждый офис вашего мужа зашли люди, которые совершенно точно «работают в сфере финансов» и внимательно, как для своего, проверили, блядь, каждую копейку!

У нее не сразу, но все-таки вытягивается лицо.

– Антон работает в экономическом секторе, – из-за моего плеча «подносит патроны» Очкарик. – Отмывка денег, неуплата налогов и вот это вот все...

Умница.

Так бы и расцеловал.

– Очень тупые шутки, – кричит рот Тетушка.

– Совсем не шутки, – резко перестаю улыбаться и корчить Петрушку. – Советую подыскивать нового мужа, потому что этот обязательно узнает, кому обязан полной жопой и, возможно, потерей имущества и несколькими годами тюрьмы.

Обожаю смотреть, как с зажравшихся «хозяев жизни» сползают их маски.

– Йени, скажи ему! – Уже ни хрена не пафосно, а вполне сцикливо заикается Тетушка.

– Тёть Оль. – Чувствую, как моя замороченная писательница потихоньку трется носом об мое плечо, словно готовится к решительному удару. – Не пошли бы вы на хуй из нашего дома вместе со всеми своими щедрыми предложениями?

Когда через десять (!) минут тетка с муженьком сваливают никому ничего не сказав и ни с кем не попрощавшись, воздух здесь, в моей тихой деревеньке, сразу становится чище.

А когда мы с подполковником потихоньку распиваем еще по глотку «Хеннесси», я искренне благодарю его за моего Очкарика: мелкого, несчастного и худого, но с Характером.

Глава тридцать шестая: Антон

После визита к врачу Очкарика срочно кладут в стационар.

Когда мы ехали в чертову клинику, я надеялся, что моей замороченной писательнице сделают пару анализов, дадут чудо-таблетку, выпишут рецепт, рекомендации и отпустят домой. Но не успели переступить порог кабинета, как доктор сразу заявил: «Стационар и сохранение!»

И все праздники мы с кошаком живем одни.

И это тошно.

Тупо тошно – быть в тишине, в пустоте, в доме, где раньше не было ничего от моей малышки, а теперь она словно вселилась в каждую мелочь. Эти ее дурацкие подушки на стульях, одеяло для ребенка и шитье, заботливо сложенное в старенькую корзину из какой-то плотной веревки, которую привезла ее бабушка, смешная зубная щетка в розовый горох. Аромат белых колючих цветов на подушке.

Я пару раз ловлю себя на том, что просыпаюсь посреди ночи, забрасываю руку за спину и сквозь сон пытаюсь найти узкую теплую ладонь. И ничего. Встаю, брожу по дому, даже не включая свет. Пытаюсь уснуть. Хрен бы с ним – пусть бы даже лезла обниматься во сне, только бы лежала рядом.

Если бы не белая глиста – было бы совсем хуево.

Как-то спасает только то, что она все-таки не лежит в застенках, и мы видимся каждый день. И постоянно переписываемся, и созваниваемся. И теперь уже я начинаю дергаться на каждый сигнал входящего сообщения. И отвечаю почти сразу, потому что не расстаюсь с телефоном. Таскаю его то в ладони, то в кармане.

Восьмого числа – прошло почти неделя с тех пор, как Очкарика положили в больницу, а мне кажется, что целый год – я с горем пополам уговариваю врача разрешить нам выезд на пару часов.

Есть повод.

Я нашел участок под дом.

Хоть он стоит на порядок дороже, чем я рассчитывал, но, когда увидел – сразу, понял, что здесь мы и будем строиться. Уверен, когда Очкарик оценит эти виды, ее самочувствие сразу улучшится.

– Чувствую себя Кавказской пленницей, – говорит она, болезненно посмеиваясь, когда я, заворачивая ее в шубу, как маленькую веду и усаживаю в машину. Даже кошака взял по такому случаю, хоть эта мелкая зараза так орала в переноске, что я успел сто раз пожалеть о дурной, не понятно откуда взявшейся сентиментальности.

Но моя малышка рада и сияет, когда берет глисту на руки и начинает с ним разговаривать, словно он понимает и вот-вот ответит. А ведь правда что-то в тему мяучит и даже мурлычет.

Бля, ну чего меня так прет от этой идиллии? Может правду пишут, что когда женщина ждет ребенка, у ее мужа тоже что-то там происходит с гормонами?

Ехать нам почти час, так что все это время Очкарик потихоньку дремлет, сопя и обнимая уснувшего кота.

Надо думать о детском автокресле, кстати.

Я прячу эту мысль до более актуального времени, притормаживаю около огромной территории и нехотя бужу малышку. Она не сразу просыпается, а когда открывает глаза, выглядит такой сонной и теплой, что я с трудом давлю в себе желание просто тупо не возвращать ее в больницу. Хули там, неужели нельзя нанять медсестру, которая будет делать ей капельницы, следить за состоянием?

Я знаю, что нельзя. Потому что в больнице за моей малышкой присматривает целый штат врачей, и потому что – гоню от себя эти мысли, но они все время зудят над ухом – если вдруг что-то пойдет не так, лучше, когда рядом будут специалисты. Через пару секунд, а не через час, пока я довезу ее до проклятой больницы.

Нам нужно поговорить о многом. Например, когда ей станет лучше и ее отпустят, ей нельзя оставаться одной. И далеко за городом. Тем более, что почти два месяца я буду с разной периодичностью в разъездах.

– Антон... – Очкарик озирается по сторонам, и даже сквозь очки ее глаза сверкают такой яркой зеленью, что хочется прикрыться рукой, словно от слишком ярких кислотных прожекторов. – Ты... серьезно?! Мы можем жить здесь?!

Наверное, если бы до сих пор не была такой слабой, пританцовывала бы на месте от радости. Она вообще очень ярко радуется. Обычно меня раздражают все эти женские сопли и плюшевые восторги, но с Очкариком то и дело приходится прятать улыбку.

– Ну жить мы здесь будет, когда построим дом и подведем все комуникации.

– Антон! – Она снова в шутку капризно топает ногой и тут же шагает в сторону небольшой дорожки, которая тянется прямо к маленькому озеру.

Даже, бля, не верится, что вот это чудо с розовой ватой в голове так лихо послало на три буквы собственную тетку. Правду говорят, что творческие личности – тот еще мешок с сюрпризами. А у меня еще и мешок с двойным дном.

Когда мы все тут облагородим – дай бог, через пару лет – у нас будет большой дом, собственный выход к озеру, маленький лес с березами и огромное поле с иван-чаем.

Ну и хрен с ним, что дорого.

Что-нибудь придумаю.