Текст книги "Красный туман (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

   Соблазн наведаться к Вете и разузнать все самому лежал на плечах неподъемной ношей, но его пришлось сбросить. Марашанец собирался умаслить Бессердечного щедрым подношением окровавленных монет и просить Создателя о еще одном шансе.

   Едва рассвело – Дору переоделся в чистое, привел в порядок волосы и гладко выбрил лицо, одел перчатки. Теперь он походи не на побирушку, не на голодранца, решившего спрятаться в столице от чеззарийского поветрия, а на бургера – никак не меньше. Только больно молод и худ, но и это можно обернуть в свою пользу. Марашанец наложил на лицо белила, особенно старательно покрыв ними скулы и лоб, после затемнил глаза охровой мазью. В завершение нанес на губы лимонный бальзам и выждал, пока тот достаточно впитается. Со дна медного таза, которое Дору использовал вместо зеркала, на него смотрел болезненного вида мужчина лет тридцати, которого многие сочтут "моложавым". Бледное лицо, темные круги под глазами, синюшные губы – ни дать, ни взять болезный "студенкой", одной ногой стоящий во владении Скорбной. Все чистоплюю Верхнего Нешера будут обходить его десятой дорогой и, случись что, вспомнят только "болезненного моложавого бургера почти при смерти".

   Дору покинул гостиницу за два часа до полудня. Он ссутулился, так, чтобы голова утонула в плечах, выпятил вперед челюсть и приложил к губам платок, который предусмотрительно испачкал в крови из порезанного пальца. Он нарочно шел медленно, нарочито громко шаркая и кашляя так, что воронье срывалось с коньков крыш. Очень скоро он почувствовал себя утесом, что врезается в волны дерьма – даже нечистоплотные обитатели Нижнего Нешера сторонились его, а то и вовсе переходили на другую сторону улицы. И это тоже на руку, одобрил бы наставник: "Положи клад у всех на виду, под носом каждого – и его ничто не найдет". Именно так Дору зачастую и поступал.

   На пропускном пункте все прошло как по маслу. Дору "кашлем" отогнал молодого, досужего от желания выслужиться капитана. Плохо скрывая брезгливость и нетерпимость к чужим болячкам, капитан однако, не стал подставляться, и проявил участие к болячке. То, как он при этом стремился сохранить дистанцию, не могло не веселить. Точь-в-точь петух, испугавшийся червяка. Глядя в сопроводительные бумаги, он бубнил что-то о несправедливости Создателей и вяло советовал найти в Верхнем Нешере какого-то врачевателя, известного якобы своим даром лечить всякую заразу. Глазки капитана беспокойно ерзали по строкам, выдавая его полную невнимательность к содержанию письма. Капитан торопливо вернул Дору письма, пожелал доброго дня и здравия, и крикнул стражникам, чтоб подняли ворота.

   По ту их сторону уже ждала громоздкая свежеокрашенная платформа. Марашанец дошаркал до нее, сунул перевозчику монету и занял место на обитой кожей скамье. Предстоял нудный подъем вверх, но предвкушение чистого воздуха и приятного пейзажа сводили на нет тяготу ожидания. Вздремнуть бы, дать отдых мозгам, а то едва ворочаются. К счастью, перевозчик уже заводил механизм. Действо это сопровождалось скрежетом, лязгом и металлическим рычанием. Платформа дрогнула и покинула причал. Путь ее лежал вверх. Грузная, как беременная корова, и такая же неповоротливая, она поднималась вверх. Дору помнил свой первый полет: тогда ему казалось, что им нипочем не перебраться через балки, мосты и каменные колонны, которые, подобно паутине, делили столицу надвое – Верхний и Нижний Нешер. Но перевозчик правил со знанием дела, выжимая из механизма максимум.

   "Спать будешь после, – подбодрил себя же, – если Бессердечному будет угодно – на золотых простынях, в компании золотоволосой чистокровки-инвиги".

   От этой мысли в промежности стало тесно. Если все выгорит, даже ее сумасшедший садист-братец не сможет этому помешать.

   Некоторое время спустя, платформа причалила к гранитному выступу, где ее поджидала пара лакеев. Один отворил калитку, другой, стоя на вытяжке, пожелал господину доброго дня и всяческих благ. Дору сунул обоим по мелкой монете, за что получил двойную порцию лести.

   Верхний Нешер отличался от Нижнего так же, как промежность невинной девицы отличается от промежности старой шлюхи. Улицы чисты едва ли не до зеркального блеска, кусты подстрижены, дорожки посыпаны разноцветным песком. Даже листья на деревьях как будто шуршат по чьей-то указке – не слишком громко, не слишком тихо, а аккуратно в меру. Отдавая дань местной моде, мужчины одеты до смешного нелепо: пестрые и расфуфыренные, в перьях и шелках. Глядеть на них так же скучно, как и на ленивых бойцовских петухов. Женщины, напротив, обезличены шимтой, в одинакового кроя и практически одинакового же цвета платьях. Когда мимо, чванливо щелкая каблуками башмаков, прошествовал пижон в розово-голубом плаще и шляпе с плюмажом разноцветных перьев, Дору порадовался, что ему досталась личина бургера, а не придворного пижона. Тяжело приспособиться к новому обличию, если единственное, что оно вызывает – необратимое желание содрать маскарад и скормить его огню.

   Путь Дору лежал в таверну под названием "Пестрая лента". Внутри умопомрачительно пахло печеным окороком, жареной фасолью с луком и сметаной, запеченными в медовый коржах яблоками и игристым вином. Марашанец сразу сосчитал все дни, которые был вынужден обходиться без нормальной пищи. Жаль, что не выйдет насладиться ею и в этот раз – болезный чахоточник, уплетающий свиную голяшку привлечет слишком много ненужного внимания. Поэтому Дору ограничился стаканом молока и пухлой, как щеки папашиной дочки, пшеничной булкой только что из печи. Цены же, в отличие от еды, аппетитными не были.

   Съев половину заказанного, Дору велел принести писчие принадлежности, чиркнул пару строк и за серебряный гарант отправил с письмом мальчишку. Теперь оставалось только ждать.

   Сквозь прозрачные, как слезы младенца окна из настоящего стекла, был виден лениво стекающий к закату день. Солнце уже закатилось за унизанный зубами башен и остроконечных крыш горизонт. Зато время, проверенное в праздном безделье, дало Дору шанс воочию убедиться – никому и дела нет до чахоточного мелкого лавочника. Первое время на его кашель оборачивались, но вскоре забыли вовсе. Конечно, будь заведение классом выше, болезного давно бы выставили за дверь, но посетители "Пестрой ленты" были менее привередливы.

   Дору нарочно выбрал место, позволяющее держаться особняком от остальных, но при этом оставаться на виду, а не как крыса совать морду в темный угол. Вдобавок, хорошо просматривалась дверь, и от взгляда марашанца не ускользал ни один посетитель. Публика таверны отличалась говорливостью: лавочники, купцы мелкого пошиба, бургеры и мастеровые. И все, как один, приходили с пустыми животами и полными ртами разговоров. За миской сытного ужина и крепкого пива, языки усердно перемалывали слухи. Говорили обо всем: о разбойниках из Нижнего города, называющих себя Черной пятерней, о том, что в порту который день стоят корабли, на которых, вместе с товарами из Шимарийского анклава завезли новую неизлечимую хворь, о падеже скота и дурной погоде. Но больше всего, конечно, обсуждали чеззарийцев, которые, по слухам, уже чуть ли не подпирали спинами стены Нешера. Слушая небылицы, Дору лишь мысленно качал головой: что беднота голозадая, необразованная, что наевшие животы купчишки одинаково бестолковы и падки на росказни. Что уж говорить о содержимом голов высокой знати, которая погрязла в праздности и похоти. Все мозги Риилморы содержаться в головах магистров Конферата – вот кто на самом деле владеет достоверной и наиболее полной информацией о происходящем. И это тоже – часть гениального замысла, как заставить огромную страну добровольно стоять на коленях. И единственное, что пока стоит на их пути насаждения собственной власти – посланные создателями Стражи.

   Дверь таверны в очередной раз скрипнула. На пороге появился невысокий молодой мужчина, борода которого молила о цирюльнике, а одежда – о портном. Мужчина направился прямиком к Дору, не спрашивая разрешения сел напротив, посмотрел на спящего пьянчугу.

   Не дожидаясь приглашения, Дору произнес обозначенную в указаниях фразу. Чушь несусветная, не знающий подумал бы, что у болезного мозги набекрень встали, и не обратил бы внимания. Но подсевший незнакомец услышал, что нужно, и ответил такой же околесицей в ответ. После встал и зашагал обратно к выходу. Дору последовал за ним, стараясь незаметно расправить затекшие от деланой сутулости плечи. Все-таки еще не время расслабляться, скорее даже – самое время играть со всем старанием. Игра, в которую он ввязался, может выкинуть неприятное коленце в любо момент. Человек, торопливо шагающий впереди, может оказаться крысой не из того лагеря, если за время, пока Дору возился с инвигой, Главного игрока успели взять за яйца.

   Одним кварталом выше уже ждал крытый экипаж. Неприметная повозка без каких-либо опознавательных знаков. Но Дору ждал чего-то подобного: он еще не знал Игрока и только собирался узнать его поближе, но чутье подсказывало, что он не понаслышке знаком с предосторожностью.

   Хозяин безобразной бороды отворил дверцу, рычагом опустил "гармошку" железных ступеней и молчаливо воззрился на Дору. Марашанец скользнул в салон и позволил закрыть за собой дверцу.

   – Почему так долго? – было первым, о чем спросил незнакомец.

   – Возникли непредвиденные задержки, – не вдаваясь в подробности, отрапортовал Дору. Одной фразы Игрока оказалось достаточно, чтобы обозначить тон разговора.

   Внутри экипаж выглядел на порядок роскошнее: обивка мягкой замшей, подлокотники из полированной вишневой доски, кропотливая работа медника в каждом витом завитке. Пассажирские скамьи устланы львиными шкурами. Все это сделано отнюдь не для разовой вылазки, да и шкуры заметно потерлись в местах, где по ним елозили почтенные – или не очень – седалища.

   Сами Игрок оказался не таким, каким его представлял Дору. Мужчина в летах, отягощенный заметным брюхом и с лицом, изборожденном морщинами и рытвинами ветряной хвори. Одет в бесформенный балахон из дорогой ткани, на ногах – туфли, такие же дорогие и такие же невзрачные. Все то же чутье намекнуло, что вся эта дорогая серость – такой же, маскарад, как и его собственная болезная личина.

   – Меня уверили, что с тобой не возникнет проблем, – немного раздраженно проговорил мужчина. – Что еще за непредвиденные задержки?

   Дору ожидал подобного вопроса и заранее обмозговал ответ. Говорить ни об одной из своих находок он пока не собирался. Одна будет его личным козырем, другая – подстраховкой на случай, если что-то пойдет не так. Но если все пойдет по намеченному им плану – он с радостью предоставит обе, и получит за все про все тройные барыши.

   – Ничего такого, о чем бы тебе следовало беспокоиться, – соблюдая уважительный тон, солгал Дору. По правде сказать, повод для беспокойства был приличный, но не начинать же знакомство с головомойки? – Назови свое имя, чтобы я уверился, что попал по назначению.

   – Игрок, – назвался человек. – А ты – Крысобой, и давай закончим расшаркиваться, будто мы на балу коленца выделываем.

   Все верно.

   – В моем ремесле осторожность – лучшая защита от усердного паточного мастера.

   – Перейдем к делу. – Игрок пропустил последнюю фразу мимо ушей. – Крыса должна быть мертва до полудня двадцать первого дня сего месяца. Управишься раньше – честь тебе и хвала, поработаешь мастерски – положу сверх оговоренного. А если в срок не справишься – прикажу от тебя по куску отрезать, варить и тебе же скармливать.

   "Как не красиво начинать разговор с угрозы, – мысленно прищелкнул языком Дору. – Дешево воняет это ваше дерьмо, господин Толстая задница".

   – Смею надеяться, что мы оба останемся довольны сотрудничеством. – Он подбросил немного противного, но необходимого почтения в этот костер тщеславия. Пусть жарче горит – ему только на руку.

   Однако Игрок вернул себе прежнее самообладание и заговорил снова.

   – У тебя уже есть соображения насчет крысоловки?

   – Я воспользуюсь готовой.

   Они оба поняли смысл сказанного. Человек нахмурился.

   – К этому есть препятствия?

   – Старая крысоловка сейчас под присмотром, слишком тщательным, чтобы я мог как-то на это повлиять.

   – Я подготовлю новую, – охотно согласился Дору. Все веревочки сами плывут ему в руки, он и не надеялся на такую удачу. – У тебя имеются пожелания насчет наиболее подходящего места?

   – Нет, – еще одна вспышка раздражения, – и меня уверили, что ты мастер расставлять капканы.

   – Так и есть, Игрок, я всего лишь хотел посодействовать твоим собственным интересам, но если тебе угодно – я сам сделаю всю работу.

   Этот ответ толстяка устроил.

   – Крыса выползает из норы крайне редко, тем более теперь, – еще одна фраза, которую оба поняли без разъяснений. – Она всегда в сопровождении мышей и избавиться от них будет не так-то просто. Тебе под силу такая задача?

   – Мне под силу и большее, – успокоил марашанец. – Единственное, чего я не знаю – передвижений крысы. Где она бывает и на какую приманку легче всего соблазниться.

   – Черед десять дней назначена ярмарка по случаю празднования Высокого солнца, Крыса будет там.

   – Боюсь, я не успею подготовить крысоловку так быстро, – не стал юлить Дору. Опытный убийца никогда не преувеличивает свои силы, но всегда умалчивает о своих истинных возможностях. Пусть сперва толстяк пошевелит мозгами, поднапряжет разжиревши извилины, а он, Дору, подумает, что из услышанного годится для использования.

   – Я так и думал, – на удивление спокойно отозвался Игрок. – Потрись возле нее, посмотри, как проскользнуть через мышиный заслон, а заодно хорошенько подумай, выполнишь ли работу. Мне мазня без результат не нужна.

   – А что будет, если я увижу, что не могу?

   – Уйдешь с пустыми карманами, – с непроницаемым безразличием сказал Игрок.

   – Это очень большая щедрость, другой бы на твоем месте перерезал мне глотку, – беззаботно улыбнулся Дору. Не боясь быть разоблаченным он, наконец, расслабился, распрямил спину и открыто зевнул.

   "Так ты меня и отпустил, – подумал под видом показной бесшабашности, – наверняка у тебя человечек имеется специальный, чтобы срань подчищать".

   – Мне нечего бояться – ты производишь впечатление умного человека.

   Дору очень хорошо знал разницу между "производить впечатление" и "быть на самом деле". К счастью для марашанца, Игрок думал иначе, а ум хвалил для красного словца и ради успокоения бдительности собеседника.

   – Во сколько крысу вывезут на выгул?

   – За час до полудня. Повозят по городу потехи ради, а потом отвезут на Площадь красной луны.

   Дору кивнул. Праздник Высокого солнц в риилморских землях принято открывать резней. Впрочем, сами они называют это "добровольных переходом во владение Предвечного", но хрен редьки не слаще. В полдень на Площадь красной луны приведут подготовленных добровольцев: вымытых, гладко выбритых и в свежих сорочках. Точь-в-точь потрошенные цыплята, подготовленные к укладке на разделочную доску. Добровольцев уложат на жертвенные камни и начнется потеха: двенадцать гаруспиков вскроют двенадцати счастливчикам животы, начнут вынимать потроха и выуживать из еще теплых кишок, печени и сердца наиправдивейшие пророчества. В конце цыплятам вскроют черепа и разберут студенистые комки мозгов – вот где, вне всякого сомнения, лежит Великое пророчество. В голове одного из двенадцати оно непременно сыщется. Гаруспик пафосно известит толпу, что обещанный час расцвета Риилморы уже близок, что сами Создатели говорят об этом. При этом он будет энергично сотрясать ошметками мозга, а горожане все как один – ликовать и радоваться. Ну, кроме тех двенадцати, которые ко времени счастливо предзнаменования успеют издохнуть.

   Дору мысленно отстранился от предстоящего глумления, и сосредоточился на Крысе. Если рассудить, то предстоящее празднество – хороший шанс. Возможно – единственно наилучших из всех. О том, что не успеет подготовиться, Дору сказал для отвода глаз. Он – мастер, и умеет работать быстро, даже с занозой в заду.

   – Как связь держать будем?

   Игрок удивленно вскинул тонкую и местами плешивую бровь. Наверняка ждал каких-то вопросов, уговоров и торга. У Дору на этот счет имелись другие соображения. О деньгах будет отдельный, обстоятельный разговор. Марашанец терпеть не мог дважды мусолить одну и ту же тему, и еще только собирался готовиться к торгу. Но прежде, чем требовать немалую сумму сверх оговоренной, нужно заручиться доводами и аргументами, на которые Игроку будет нечем возразить. Так же немалую роль играла территория: в собственном экипаже толстяк чувствует себя селезнем в собственном пруду, и это дает ему некоторое преимущество. Совсем иначе он попляшет на чужой земле.

   – Каждый день мой человек, – он выразительно кивнул в сторону занавешенного окна, – будет приходить в "Пеструю ленту" и проводить там два часа до полудня и два часа до заката. Ему можно передавать записки или на словах, – он безразлично махнул ладонью. – Он будет присматривать за тобой.

   – Следить, – переиначил марашанец.

   – Страховать мои интересы. – Игрок любил оставлять последнее слово за собой, и Дору согласился потакать этой прихоти. – Если ты хотя бы день не выйдешь на связь и не покажешься в таверне, я буду считать наш уговор расторгнутым, а тебя... ммм... – Он нарочно тянул время, подбирая слово, которое и так знал, – ... ненадежным.

   Дору опять поддакнул кивком.

   – Будь уверен, я не дам повода усомниться в моей решительности.

   Игрок кашлянул в кулак, и откинулся на спинку сиденья. Дору увидел в этом сигнал к окончанию разговора и беззвучно покинул экипаж. Незнакомец, который привел его к экипажу – его теперешний связной – захлопнул дверцу, процедил Дору сквозь тусклый взгляд и прыгнул на подножку. Свист, щелчок кнута – и лошади сорвались с места, точно заведенные.

   Дору дождался, пока экипаж скроется за поворотом. Моросил дождь и Верхний Нешер укутала сырая пелена тумана. Наемник подставил лицо холодным каплям, с наслаждением ощущая, как краска, а вместе с ней личина болезного бюргера, стекают с него. Притворство – прекрасное средство пролезть в любую щель, но от него быстро устаешь. За свою жизнь Дору примерил столько масок, что начинал забывать – каков же он на самом деле.

   Дождь припустил, и очень скоро марашанец промок до нитки. На плечи опустилась неизвестно откуда взявшаяся обреченность. Он знал, что выиграет. Чутье ли нашептывало, или чувство безнаказанности, но какая разница? Все дни с момента получения задания и до последней минуты он сомневался, стоит ли ввязываться. Гнал неуверенность, убеждал поднявший голову страх, что давно пора переходить на уровень, достойный его навыков. Отчасти он и за инвигу ухватился именно потому, что какая-то часть его жаждала найти повод отступить. Но у Создателей кислое чувство юмора, иначе дело не приняло бы такой поворот.

   Дору вытер лицо ладонью, но оно снова стало мокрым. Морось превратилась в назойливый ливень, в шуме которого Дору слышалось противно хлюпающее: "Это будет твоя последняя охота".

Грифид

   Канцлер потер переносицу, в которой угнездилась глухая ноющая боль, словно он имел неосторожность вдохнуть гианских пряностей. Грифид глубоко втянул носом воздух – звук вышел такой, будто дул в заткнутый с обратной стороны кальян. Треклятая "сыпучка", остолоп повар снова приправлял еду дьявол знает какими травами и специями. Сколько уже в его бестолковую голову вколочено, чтобы не клал ничего, кроме соли – так нет, норовит по-своему вывернуть. Нужно бы потерять терпение и приказать поучить его плеткой – она остра на язык.

   Канцлер собрался с мыслями, перечитал написанное. Все не то из-под пера выходить, не письмо строгое, а бабский лепет.

   Он скомкал пергамент, встал. Колени отозвались скрипом: сперва одно, после другое, которое еще и щелкнуло, словно несмазанная дверная петля. Сдал он в последнее время, сильно сдал. Сороковой год только вот-вот отобьет, а чувствует себя тоскующим по могиле стариканом. От себя самого тошно, а что поделать? Все больше писанины, бумажной волокиты, от которой, как от жажды, никуда не деться. И некому перепоручить: если не бестолковые тугодумы, так чванливые святоши. Но больше всего зла, конечно, ни от тех или других, а от чинуш, метящих на его стул. Стервятники.

   Грифид мысленно скрутил им ругательный жест, который при народе показать не устыдился бы разве что работяга из порта.

   "Вот вам мое место, гаденыши!"

   Огонь в камине горел жарко – камердинер исправно за этим следил. Но Грифид все равно сунул еще пару поленьев и кочергой расшевелил огненный рот. Пламя жадно кинулось на наживу. Дождавшись, пока поленья немного прогорят, канцлер бросил между ними недописанное письмо. Пергамент сгорел быстро. Все нужно проверять самому.

   Грифид вернулся за стол, взял чистый пергамент, расправил его на писчей доске, взял новое перо и еще с минуту смотрел на чернильницу. Письма, навроде тех, которое он собирается написать, нужно сочинять после совета со всеми заинтересованными участниками. По всем порядкам, следовало собрать Конферат, обсудить тонкости и опасности, коих великое множество, но канцлер давно уяснил, что такие советы тянуться не один день. Более того, добрая половина из тринадцати почтенных задниц сразу же смекнет, сколько стоят их никчемные голоса.

   Грифид уставился на девственно чистый и острый кончик пера – вот он, идеальный инструмент убийства. Дай его слабому в руки – и вскорости получишь повод подвести его шею под топор. Канцлер считал себя человеком разумным и мудрым, но все равно седалище нестерпимо жгло опасение.

   "Откладывать некуда, и так много времени потрачено впустую".

   Грифид выдохнул, макнул перо в чернила и вывел первую букву.

   Когда он закончил письмо, перечитал его несколько раз и остался доволен, часы на главной башне пробили сердце ночи. Готово. Остались нехитрые манипуляции: обезопасить письмо печатью и заговоренным символом поверх нее. В былые времена, канцлер справился бы сам, но в последнее время все больше сторонился арканы. Для этого и много другого, есть Ланцер. Его-то Грифид и позвал.

   Тот явился не слишком быстро. Невнятно топчась на пороге, зевая и потирая запухшие веки, Ланцер являл собой образчик осмелевшего толстого пса. Он, несомненно, помнит все оказанные ему благодетели, продолжает исправно целовать руки и лебезить, но уже начинает забываться.

   – Отчего так медленно? – Канцлер сел так, чтобы смотреть на опоздавшего прямо. Чего Ланцер никогда не выносил, так это взглядов глаза-в-глаза: сразу начинал дергаться, как прижатая к ногтю вошь. -Я кажется, говорил, что желаю, чтобы ты был возле меня в любое время, когда мне вздумается тебя позвать.

   – Г... ггг... господин, – привычно петушиным голосом, запел он оправдание, – ... да я всего-то глаза прикрыл, а оно вон как получилось.

   Грифиду вдруг стало невыносимо скучно. Нет никакого интереса в том, чтобы устраивать словесную порку существу бесхребетному и жидкому, как дерьмо в его кишках. Но при всех своих бесчисленных недостатках, у Ланцера была пара-тройка достоинств, оглядываясь на которые Грифид вспомнил, чего ради держит возле себя этакое ничтожество.

   – Вот, – канцлер кивнул в сторону свернутого в трубочку и подготовленного к печати пергамента.

   Ланцер низко поклонился – уж что-то, а спину он гнул отрадно! – и засеменил к своему господину. Все чародейство заняло не больше минуты. Поверх сургучной печати появился будто выжженный огненным пером символ ощеренной волчьей пасти.

   – Исполнено, господин, – помощник опять сломил спину в поклоне, – наивернейшая защита, как ты знаешь...

   – Знаю, – оборвал тираду канцлер, после чего сунул пергамент в рукав домашнего халата. – Скажи мне лучше, все ли готово?

   Ланцер распрямился, облизал мясистые бесформенные губы, изувеченные шрамами от стежков. Грифид нашел его в лазарете, где лекарки вяло пытались собрать в кучу то, что осталось от его лица. На первый взгляд могло показаться, что жестокою волей Создателей, несчастный вовсе не сможет говорить, ан нет – паршивец умудрился не сдохнуть, сохранить почти все зубы и весьма быстро пошел на поправку.

   – Сделано все в соответствии с твоими пожеланиями, господин, – отчитался он, – тебе не о чем беспокоится.

   – Знаешь где бы я был, если бы хоть раз перестал беспокоится? Создатели всемогущие, чем я вас прогневил? За что караете меня пустоголовыми прихлебателями? – Слова в пустоту, для острастки.

   – Не гневайся, господин, – оправдывался тот. Его кривые, с крупными суставами пальцы, шарили по мантии, в поиска чего бы потеребить. В конце концов, Ланцер ухватился за ткань и стал растирать ее в ладони, будто катал хлебный мякиш. – Ты уверен, что за тобой не следили?

   – Уверен, мой господин.

   – Для твоего ж благополучия полезно, чтобы так и было. Ступай с глаз моих, и не забывай о том, что бодрствовать следует всегда, когда бодрствует господин. Если тебе словесной науки мало, то я велю прибавить плетей.

   При упоминании о плетке, Ланцер скукожился, сжался и как-то сразу уменьшился вдвое. Уж кто-кто, а этому бесхребетному хорошо известен ее резкий голос и дурной нрав.

   Когда Ланцер покинул комнату, Грифид тоже не стал в ней задерживаться. Воспользовавшись потайным ходом, спустился в подземелье, а оттуда длинным коридором оказался в обитом металлом и крепкими породами дерева комнате. Было слышно, как где-то высоко над головой капает вода и раздаются приглушенные всхлипывания. Грифиду всегда делалось не по себе от осознания, что он находится намного ниже самого глубокого подземелья замка – темницы.

   Его поджидал гонец: человекоподобная железная конструкция с квадратной башкой и двумя мигающими приспособлениями вместо глаз.

   – Хозяин, – лязгом металлической гортани, поприветствовал механизм. Бесцветно, как и надлежало пустоголовому болвану.

   Эх, если бы эти конструкты работы рук древних мастеров умели колдовать, Грифид бы давно избавился от бОльшей части прихлебателей в своей свите.

   Канцлер прислонил губы к отверстию на затылке конструкта и четко проговорил место назначения. После чего открыл контейнер у него в груди, помести туда свиток и снова закрыл. Письмо, конечно, можно было отправить и с гонцом, но Грифид предпочитал не рисковать. Предосторожности отнимают кучу времени, но они же и спасают от роковых провалов.

   – Сделаю, хозяин, – скрипя челюстями, произнес механизм.

   Грифид по привычке уже открыл было рот, чтобы дать посыльному напутственный словесный тычок, но вовремя вспомнил, что конструкт в нем не нуждается. Да тот уже и не ждал – шагал прямиком к металлическому проему в одной из подпирающих свод колон. Конструкт забрался внутрь, потянул какой-то рычаг – и провалился. Канцлер прислушался к скрежету – громкий и выразительный, он вскоре пошел на убыль.

   Грифид перевел дух, выудил из отворота халата платок и промокнул проступивший над верхней губой пот. Еще одно, несомненно, полезное качество Ланцера: от него гораздо меньше шуму.

   Канцлер вернулся в комнату и предался беспокойному сну.

   Утром, проснувшись едва ли не за мгновение до того, как из-за горизонта появилось рыжее знамение рассвета, канцлер почувствовал невероятную слабость. Суставы выкручивало с тягучей медлительностью опытного палача, голову жгло так, будто в черепной коробке горел огонь, а ноздри будто залило сургучом. Грифид мысленно простонал, проклиная злостную непогоду последних дней. Сезон дождей и холода, чтоб его.

   Канцлер свесил ноги с кровати, позвал слуг и позволил привести себя в надлежащий вид и одеть. Ему трижды угодливо совали в руки чистые носовые платки. Старая Эзбет кудахтала, что та квочка на яйцах, усердно уговаривая канцлера остаться в постели и погодить с государственными делами.

   – Если бы риилморой правили сопли, на наших костях давно бы маршировали арнийские выродки, – обрубил хлопотунью Грифид, – лучше дай выпить какого-то своего зелья, чтоб башка болеть перестала.

   Эзбет что-то недовольно пробубнила в ответ, пользуясь своим статусом старой няньки, которой, как водится, позволено то, за что другим отрезают языки и секут спины. Снадобье принесла спустя четверть часа: из кружки воняло чуть лучше, чем изо рта прокаженного, но Грифид опустошил ее одним хлопком: что-что, а во врачевании ворчуья знала толк.

   Действительно – спустя еще две четверти часа, ломота в суставах стухла, из носа прекратился непрерывный поток. На этом подъеме Грифид надеялся пересидеть заседание Конферата. Ну или хотя бы большую его часть.

   Конферат традиционно заседал в Зале славы Райчарда, месте, которое, как Святочное древо пестрело знаками отличия, наградами и прочей малозначительной шелухой. Всеми этими безделушками прославленного арканиста одарили в основном уже после того, как сунули в "стальную деву", но кого это, в сущности, интересует? Почтенная разноцветной мишурой память стерпит все, включая откровенное глумление.

   Заправлял этой ярмаркой абсурда огромный стол темного дерева. Неповоротливая восьминогая конструкция распласталась едва ли не на две трети Зала славы, как шпильками, подоткнутая стульями с высокими мягкими спинками. Большая их часть уже была занята. Грифид мысленно отметил присутствующих. Вот, растекся по стулу румяный, как калач, Бледри, от которого удушливо несет какой-то сладкой настойкой, левее него – Разар, похожий на ржавый рыболовецкий крючок. Напротив: Лафред, как всегда с неизменной фальшью во взгляде и в улыбке, склонился и что-то шепчет на ухо Виане – морщинистой, статной женщине, у которой, в отличие от большинства присутствующих, есть, пусть и мнимые, яйца. Рядом с ней – Грифиду на миг перехватило дух – увенчанная королевской прической, тонкошеяя и пышногрудая Найтэ. Как арканист она едва ли способнее подмастерья, но одного перстня на ее изящном пальце хватит, чтобы неделю кормить всех чинуш замка. Коих, к слову, с каждым днем все больше. Что ж, у каждого в сущности свои способы проникновения в самое сердце Риилморы. Грифид не любил об этом вспоминать, но и его собственное проникновение в Конферат нельзя было назвать ни триумфальным, ни заслуженным. Но в отличие от остальных магистров, он помнил о цене и потому смог стать тем, кем стал – головой и мозгами этого говорливого сборища.

   Последний, кого канцлер отметил взглядом, сидел по правую руку от кресла во главе стола – места, принадлежащего канцлеру. Человек тоже увидел его и поднялся, предусмотрительно отодвигая кресло.