Текст книги "День совершенства"
Автор книги: Айра Левин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Глава 5
Они жили в сталюгородке города Полленса, снимали полкомнаты в полуразвалившемся доме, где из крана текла ржавая вода, а электричество подавалось с частыми перебоями. У них был матрац, стол и стул и был еще ящик для одежды, который использовали как второй стул. В другой половине комнаты жили с девятилетней дочкой Ньюмены – муж и жена. Им было за сорок; они разрешали пользоваться их плитой, телевизором и полкой «фриджа», где они хранили продукты. Комната принадлежала Ньюменам; Чип с Маттиолой платили четыре доллара в неделю за свою половину.
Зарабатывали они вдвоем девять долларов и двадцать центов в неделю. Чип работал на шахте: грузил железную руду в вагонетки в бригаде других иммигрантов. А рядом автоматический погрузчик стоял в бездействии, грязный и не подлежавший ремонту. Маттиола работала на швейной фабрике – пришивала к сорочкам застежки. Там тоже была машина, но и там она стояла под толстым слоем пыли и бездействовала.
Девяти долларов и двадцати центов в неделю им хватало на то, чтобы оплатить жилье, еду, транспорт, несколько сигарет и газету «Либерти Иммигрант». Пятьдесят центов они откладывали на одежду и на непредвиденные расходы. Еще пятьдесят центов уходили на погашение долга «Содействию» за двадцатипятидолларовое пособие, которое им выдали по прибытии. Они питались хлебом, рыбой, картофелем и фигами. Поначалу эта пища вызывала у них судороги и запоры, но очень скоро стала им нравиться, и теперь они получали удовольствие от того, что разные блюда имеют различный вкус и консистенцию. Они заранее предвкушали радость от очередной трапезы, хотя готовка и мытье посуды после еды были большой докукой. Произошли у них и некоторые телесные изменения. У Маттиолы несколько дней было кровотечение, но Ньюмены заверили их, что это нормальное явление у женщин, не подвергающихся лечебным процедурам; ее тело немного округлилось и стало более гибким, отросли волосы. От работы на шахте у Чипа окрепли мускулы, у него стала расти черная и прямая борода, которую он раз в неделю подстригал ножницами Ньюменов.
Клерк в Эмиграционном бюро присвоил им имена. Чип стал теперь Эйко Ньюмарком, а Маттиола – Грейс Ньюбридж. Впоследствии, когда они поженились – без обращения за соизволением к Уни, но с соблюдением всех проформ и с уплатой мзды и обетом «Богу», – фамилия Маттиолы изменилась на Ньюмарк. Грейс Ньюмарк. Однако они по-прежнему звали друг друга Чипом и Маттиолой.
Они привыкли к обращению с деньгами, с лавочниками и к поездкам в битком набитом задрипанном вагоне монорельсового поезда. Они научились уступать дорогу местным и избегать ссор с ними; вызубрили Присягу на Верность и приветствовали красно-желтый флаг Либерти. Прежде чем войти в дом в дверь, они стучались, говорили вторник вместо вудденя и март вместо маркса. Они запомнили, что слова «борьба» и его производные и «гадость» – обычные слова в речи, а «трахаться» слово «грязное».
Хассан Ньюмен много пил. Вернувшись домой, – он работал на самой большой мебельной фабрике острова, – Ньюмен, по обыкновению, затевал какие-то шумные игры со своей дочкой Гиги, после чего, качаясь и растопырив руки, шел в их отгороженную занавеской половину комнаты, неся в трехпалой, покалеченной пилой руке бутылку.
– Давай ко мне, сталюги унылые, – говаривал он нередко, – где ваши стаканы, гадо? Давайте тяпнем, веселей будет!
Чип и Маттиола несколько раз выпили с ним, но заметили, что всякий раз от виски они делались дурными и неуклюжими и впоследствии обычно они отклоняли приглашение.
– Давай сюда, – сказал он как-то вечером. – Я знаю, что я квартирохозяин, но я же не совсем дуролом, а? Как по-вашему? Или думаете, я ожидаю, вы мне тоже поставите в ответ? Я знаю, что вы бережете каждый пенни.
– Дело не в этом, – сказал Чип.
– Тогда в чем же? – спросил Хассан. Его качало, он пытался устоять на ногах.
Минуту Чип молчал, потом сказал:
– Хорошо, но в чем тогда смысл избавляться от процедур Уни, если до обалдения накачивать себя виски? Мы с тем же успехом могли бы вернуться в Братство.
– О, – сказал Хассан. – О, конечно, я вас понимаю! – Он зло поглядел на них, коренастый, курчавобородый, с налитыми кровью глазами мужик. – А вот обождите, – сказал он. – Обождите, пока поживете здесь подольше. Обождите, пока поживете тут малость подольше, вот и все. – Он повернулся и заковылял к себе за занавеску, и они слышали, как он злобно ворчал на жену, а Риа всячески пыталась его урезонить.
Почти все обитатели дома, казалось, пили так же, как Ньюмен. Целыми ночами сквозь стены доносились громкие голоса, счастливые или злые. В лифте и коридорах воняло перегаром, рыбой и приторными духами, которыми люди пытались перебить запахи спиртного и рыбы.
Вечерами, когда бывало покончено с домашними делами, Чип с Маттиолой либо выбирались на крышу подышать свежим воздухом или сидели за своим столом и читали «Иммигранта» или книги, которые они находили в вагонах монорельса или одалживали в «Содействии». Иногда они вместе с Ньюменами смотрели глупые ТВ-спектакли про конфликты в семьях местных жителей, с частыми рекламными паузами, где расхваливали достоинства сигарет разных марок или инсектицидов. Время от времени выступал с речами генерал Костанца или же глава церкви Папа Клемент – в них они распространялись по поводу нехватки продовольствия, жилья и ресурсов, и повинны в этом, по их выходило, были не одни лишь эмигранты. Хассан, задиристый от выпитого виски, обычно выключал телевизор, не дослушав их до конца – ТВ на Либерти в отличие от ТВ в Братстве можно было включать и выключать по желанию.
Однажды на шахте перед концом пятнадцатиминутного перерыва на завтрак Чип подошел к автоматическому погрузчику и стал его осматривать, размышляя, был ли механизм на самом деле уже непригоден для ремонта, или же было бы достаточно заменить какую-то деталь или вообще обойтись без нее. Бригадир из местных подошел и спросил, что ему, Чипу, тут надо. Чип ответил, стараясь при этом проявить максимум уважения к бригадиру, но тот рассердился.
– Вы, сталюги-недотыки считаете себя шибко умными! – сказал он и положил руку на рукоять своего пистолета. – Проваливайте, откуда пришли, и сидите там! А если вам так уж невтерпеж шевелить мозгами, то придумайте, как сделать, чтобы жрать поменьше!
Не все местные были такими подонками. Например, хозяин их дома питал симпатию к Чипу и Маттиоле и пообещал им комнатку за пять долларов в неделю, как только появится возможность.
– Вы не такие, как кое-кто из этих, – сказал он. – Пьют, по коридорам шляются нагишом – лучше я буду брать на несколько центов меньше, но иметь жильцов вроде вас.
Чип, глядя на него, сказал:
– Знаете ли, иммигранты пьют не без причин.
– Да, да, знаю, – согласился хозяин. – Знаю лучше, чем кто-либо. Это просто ужасно, как мы к вам относимся. Но при всем при том вы ведь не пьете? Вы не расхаживаете нагишом?
Маттиола сказала:
– Спасибо вам, мистер Коршам. Мы будем весьма вам благодарны, если сможете предоставить нам комнату.
Потом они заболели – подцепили «простуду» и «грипп».
Маттиола потеряла работу на швейной фабрике, зато нашла работу получше – на кухне в местном ресторане неподалеку от дома. Туда можно было ходить пешком. Однажды вечером пришел полицейский проверить удостоверения личности и обыскать их, нет ли оружия. Хассан, предъявляя свою карточку, поворчал, за что получил пару ударов дубинкой. Полицейские протыкали ножами матрацы и разбили несколько тарелок.
У Маттиолы не наступили в срок «месячные» – так тут называли несколько дней вагинального кровотечения, и это означало, что она забеременела.
Как-то раз поздним вечером Чип стоял на крыше и курил, глядя на северо-восточный край неба, где оранжевато светилось зарево над медеплавильным комбинатом в ЕВР 91766. Маттиола, снимавшая с веревки просохшее белье, подошла к Чипу, обняла, поцеловала в щеку и крепко прижалась.
– Все не так плохо, – сказала она. – Мы скопили двенадцать долларов. На днях у нас будет своя комната, и к тому же у нас будет ребенок.
– Сталюга, – сказал Чип.
– Нет, – возразила Маттиола. – Ребенок.
– Они воняют, – сказал Чип. – Они гадят. Это противно человеку.
– Но по-другому не бывает, – сказала Маттиола. – И будет лучше, если мы привыкнем к этому.
Чип промолчал. Он продолжал смотреть на оранжевый отблеск в небе.
«Либерти Иммигрант» каждую неделю публиковал статьи о прибывших на остров – певцах и спортсменах, изредка об ученых, которые зарабатывали по сорок или пятьдесят долларов в неделю, жили в хороших квартирах и общались с местной знатью. Они были преисполнены надежд на установление более равноправных взаимоотношений между двумя группами населения острова. Чип читал такие статьи с презрением – владельцы газет надеялись с помощью таких заметок задобрить и умиротворить иммигрантов – он это чувствовал, а Маттиола принимала все за чистую монету и видела в этой писанине свидетельство того, что их собственная жизнь должна в конце концов наладиться.
В октябре, когда они прожили на Либерти уже с полгода или чуть больше, появилась статья о некоем художнике Моргане Ньюгейте, который прибыл из Евра восемь лет назад; он проживал в четырехкомнатной квартире в Нью-Мадриде. Его работы – одна из которых, сцена распятия, недавно была представлена Папе Клементу – продавались по сотне долларов за штуку. Он подписывал их инициалом «А», и статья объясняла это тем, что у него было прозвище «Аши».
– Слава Христу и Вэню! – воскликнул Чип, прочтя статью.
– В чем дело? – насторожилась Маттиола.
– С этим «Морганом Ньюгейтом» я учился в Академии, – сказал Чип, показывая на статью. – Мы с ним были большие друзья. Его тогда звали Карлом. Помнишь, рисунок лошади, что был у меня в Инде?
– Нет, – сказала Маттиола, читая.
– Его сделал он, – сказал Чип. – Карл всегда подписывал рисунки буквой «А» в кружке. Кстати, Карл, кажется, упоминал кличку «Аши». Слава Христу и Вэню, значит, он тоже смотался! Смотался на этот так называемый Либерти, в зону изоляции Уни. Что ж, теперь у него было то, чего он всегда хотел. Для него Либерти в самом деле был свободой.
– Тебе следует навестить его, – продолжая читать, сказала Маттиола.
– Да, обязательно, – согласился Чип.
Но возможно, он не станет этого делать. Много ли было смысла в визите к «Моргану Ньюгейту», который рисовал «Распятия» для Папы и заверял своих товарищей по эмиграции в том, что условия с каждым днем становятся лучше? Однако, может быть, Карл этого не говорил, может, «Иммигрант» наврал.
– Не горячись, – сказала Маттиола – Он, вероятно, смог бы тебе помочь найти работу получше.
– Да, – сказал Чип индифферентно. – Вероятно.
– Она посмотрела на него.
– В чем дело? – спросила она. – Ты разве не хочешь более выгодную работу?
– Я позвоню ему завтра, по дороге на шахту, – сказал он.
Сказал, но не позвонил. Он вгонял свою лопату в породу, поднимал и тяжко сбрасывал руду, опять вгонял, поднимал и тяжко сбрасывал.
«Разборись они все прахом, – думал он, – и сталюги, которые пьют, и сталюги, которые думают, что все идет к лучшему, и дуроломы, и болваны; да разборись сам Уни!»
В следующее воскресенье с утра Маттиола повела его в дом за два квартала от них – там имелся в вестибюле исправный телефон, и, покуда Чип листал старую растрепанную телефонную книгу, она ожидала. Морган и Ньюгейт были наиболее часто присваемыми эмигрантам именами, но редко кто из них имел видеофон; среди таких числился лишь один Ньюгейт Морган, и он проживал в Нью-Мадриде.
Чип опустил три жетона и назвал номер. Экран был разбит, но это не имело значения, поскольку видеофоны на Либерти давно не передавали изображение.
Ответила женщина и, когда Чип спросил, можно ли попросить Моргана Ньюгейта, сказала, что можно, но на этом все и окончилось. Молчание затягивалось. Маттиоле, стоявшей неподалеку возле рекламного плаката, ждать надоело, и она приблизилась.
– Его нет? – спросила она шепотом.
– Хэлло? – вдруг послышался мужской голос в аппарате.
– Это Морган Ньюгейт? – спросил Чип.
– Да. Кто вы?
– Говорит Чип! Ли РМ, из Академии Генетических Наук.
Некоторое время трубка молчала и затем:
– Бог мой, Ли?! Ты мне добывал альбомы и угли для рисования?
– Да, – сказал Чип. – И я сказал своему наставнику, что ты болен и нуждаешься в процедуре.
Карл захохотал.
– Точно, это ты сделал, мерзавец! – весело сказал он. – Грандиозно! Ты когда оттуда смотался?
– С полгода уже будет, – сказал Чип.
– Ты в Нью-Мадриде?
– В Полленсе.
– Чем занимаешься?
– Работаю на шахте, – сказал Чип.
– Во имя Христа! Это же конец света! – сказал Карл и, чуть погодя, добавил: – Дьявольски худо здесь, верно?
– Да, – сказал Чип, думая при этом: «Он даже их слова употребляет «Бог мой», «Дьявольски». Готов побиться об заклад – он молится».
– Жаль, что видеофоны тут не работают и я не могу взглянуть на тебя, – сказал Карл.
Вдруг Чипу стало стыдно за свою враждебность. Он рассказал Карлу про Маттиолу, про ее беременность; Карл сказал, что женился еще в Братстве, но удрал оттуда один. И пусть Чип не смеет поздравлять его с успехами.
– Вещи, что я продаю, – ужасны, – сказал Карл. – Рассчитаны только на маленьких детей. Но мне удается три дня в неделю тратить на настоящую работу. Мне грех жаловаться. Послушай, Ли, – нет, не Ли! Чип! Нам надо повидаться, Чип. У меня есть велик с мотором; как-нибудь вечерком нагряну. Нет, постой, – сказал он. – Вы не заняты в следующее воскресенье, ты и твоя жена?
Маттиола испуганно посмотрела на Чипа. Он сказал:
– Пожалуй, нет. Я не знаю.
– У меня будет кое-кто из приятелей, – сказал Карл. – Приезжайте и вы тоже. Идет? Часиков в шесть.
Поскольку Маттиола утвердительно закивала, Чип сказал:
– Мы постараемся. Быть может, что и получится.
– Смотри, только обязательно, – сказал Карл. Он дал Чипу свой адрес. – Я рад, что вы оттуда рванули, – сказал он. – В любом случае здесь лучше, чем там, правда ведь?
– Кое в чем, – сказал Чип.
– Буду ждать вас в воскресенье, – сказал Карл. – Будь здоров, брат.
– Будь здоров, – попрощался Чип и отключил аппарат.
Маттиола спросила:
– Мы ведь с тобой поедем, правда?
– Как, по-твоему, сколько будут стоить билеты? – спросил Чип.
– О, Чип.
– Ладно, – сказал он. – Мы поедем. Но я не приму от него никаких одолжений. И ты ни о чем просить не станешь. Запомни это.
Всю следующую неделю Маттиола по вечерам чинила их одежду, всячески пытаясь придать ей сносный вид, отрезая протертые рукава зеленого платья, колдуя над штаниной, чтобы не так были заметны заплаты.
Дом на самой окраине сталюгородка в Нью-Мадриде выглядел ничуть не хуже, чем большинство домов коренных жителей. Вестибюль был чисто выметен, виски и рыбой почти не воняло, и лифт был в исправности. Рядом с дверью Карла в свежей штукатурке была заделана кнопка: звонок должен действовать. Чип нажал кнопку. Он стоял, застыв в ожидании, Маттиола держалась за его руку.
– Кто там? – спросил мужской голос.
– Чип Ньюмарк, – ответил Чип.
Дверь отперли и раскрыли, и Карл, тридцатипятилетний бородач Карл, с острым взглядом тогдашнего Карла, ухмылялся и тряс Чипу руку и говорил:
– Ли! А я уж думал, вы не приедете!
– Нам подвернулся какой-то добродушный дуролом, – сказал Чип.
– Слава Христу, – сказал Карл и дал им наконец войти.
Он запер дверь, и Чип представил ему Маттиолу. Она сказала:
– Хэлло, мистер Ньюгейт. – И Карл, пожав протянутую ему руку и глядя в лицо Маттиолы, сказал:
– Я Аши. Хэлло, Маттиола!
– Хэлло, Аши, – ответила она.
У Чипа Карл спросил:
– Тебе здесь плохо?
– Да нет, – сказал Чип. – Только читай «Присягу», ну и всякая мура в таком духе.
– Мерзавцы, – сказал Карл. – Пошли выпьем, и вы забудете об этом. – Он взял их под руки и повел через тесный коридор, стены которого были увешаны картинами рама к раме вплотную. – Ты, Чип, выглядишь грандиозно, – сказал он.
– И ты, Аши, тоже, – сказал Чип.
Они улыбнулись друг другу.
– Семнадцать лет, брат, – сказал Карл.
Десять или двенадцать мужчин и женщин сидели и беседовали, держа в руках сигареты и стаканы, в комнате с коричневыми стенами, синей от табачного дыма Разговоры смолкли, и все с интересом воззрились на вошедших.
– Это Чип, а это Маттиола, – представил их гостям Карл. – Мы с Чипом вместе учились в Академии: два худших в Братстве студента-генетика.
Мужчины и женщины заулыбались, и Карл начал поочередно представлять их.
– Вито, Санни, Риа, Ларе.
Большинство были иммигрантами, бородатые мужчины и длинноволосые женщины с характерным для Братства цветом глаз, кожи и волос. Двое были из коренных жителей: бледная, прямая, с крючковатым носом женщина лет пятидесяти, с золотым крестом, висевшим поверх ее черного платья, выглядевшего так, будто в нем не было тела («Джулия», – сказал Карл, и она улыбнулась, не разжимая губ), и чрезмерно полная рыжеволосая женщина помоложе, в облегающем платье, отделанном серебряными бусинками. Несколько человек можно было в равной мере отнести к иммигрантам и к коренным жителям: сероглазого безбородого мужчину по имени Боб, блондинку, молодого голубоглазого мужчину.
– Виски или вина? – спросил Карл у Маттиолы.
– Вина, пожалуйста, – сказала она.
Они проследовали за ним к небольшому столу, уставленному бутылками и стаканами, тарелочками с ломтиками сыра и мяса, пачками сигарет и спичек. На стопке салфеток лежало сувенирное пресс-папье. Чип взял его и осмотрел – оно было из АУС 21989.
– Мучает ностальгия? – спросил Карл, наливая вино.
Чип показал пресс-папье Маттиоле, и она улыбнулась.
– Не слишком, – сказал он и положил вещицу на место.
– Чип?
– Виски.
Подошла с пустым бокалом в руке рыжеволосая улыбающаяся женщина в серебристом платье. Пальцы, державшие бокал, были унизаны кольцами. Обращаясь к Маттиоле, она сказала:
– Вы безупречно красивы. В самом деле. – И Чипу: – Я нахожу вас всех, оттуда, красивыми. В Братстве, возможно, нет никаких свобод, но зато оно далеко обставило нас по части внешности людей. Я отдала бы все за вашу стройность и смуглость, за такой разрез глаз. – Потом она стала говорить о разумном отношении к сексу в Братстве, и Чип вдруг обнаружил, что Карл и Маттиола разговаривают с другими людьми, а он со стаканом в руке внимает рыжеволосой. Штрихи черной краски удлиняли и оттеняли ее карие глаза.
– Вы все неизмеримо открытей нас, – говорила она. – В смысле секса, я хочу сказать. Вы испытываете больше наслаждения.
Подошла иммигрантка и сказала:
– А Хейнц придет, Марге?
– Он в Паламе, – ответила женщина. – Обрушилось крыло отеля.
– Прошу меня извинить, – сказал Чип и отошел в сторону. Он направился в другой конец комнаты, слегка поклонился сидевшим там людям, попивая свой виски и рассматривая картины на стене – коричневые и красные брусья на белом фоне. Виски на вкус был лучше, чем Хассаново; он не горчил, был мягче, и пить его было гораздо приятней. Картина с коричневыми и красными брусками было не что иное как чистая абстракция. На нее было интересно бросить взгляд, но картина не имела ни малейшей связи с жизнью. А-в-кружочке Карла (нет, Аши!) стояла в одном из нижних углов. Чипу было непонятно, отнести ли эту картину к плохим, написанным для продажи, или же, поскольку она висела у него в комнате, к тем, что были его «творческой работой», о которой он говорил с удовлетворением. Рисовал ли он теперь красивых мужчин и женщин без браслетов на руках, которых рисовал в Академии?
Он глотнул виски и повернулся к сидевшим поблизости: троим мужчинам и женщине – все четверо были иммигранты. Они вели разговор о мебели. Он постоял, послушал, прихлебывая из стаканчика, и отошел от них.
Маттиола сидела рядом с крючконосой Джулией. Они курили и оживленно разговаривали, впрочем, говорила, в основном, Джулия, а Маттиола слушала.
Он подошел к столу и подлил себе в стакан виски. Закурил.
Мужчина, назвавшийся Ларсом, представился Чипу. Он руководил школой для детей иммигрантов в Нью-Мадриде. На Либерти его привезли ребенком, и он прожил здесь сорок два года.
Подошел Аши, ведя под руку Маттиолу.
– Чип, идем посмотрим мою студию, – позвал он.
Он повел их из комнаты в коридор, увешанный картинами.
– Вы знаете, с кем вы беседовали? – спросил он у Маттиолы.
– С Джулией?
– С Джулией Костанца, – сказал он. – С двоюродной сестрой самого Генерала. Она терпеть его не может. Была одним из основателей «Службы Содействия Эмигрантам».
Студия была просторна и ярко освещена. На мольберте стоял неоконченный портрет коренной жительницы с котенком на коленях; на другом мольберте был натянут холст с синими и зелеными брусьями. Картины стояли на полу, прислоненные к стене. Коричневые, синие и пурпурные, пурпурно-черные, оранжевые и красные брусья.
Он объяснял, к чему он стремился в своих поисках и попытках, обращая их внимание на особенности в композициях и колористических нюансах.
Чип глядел в сторону и прихлебывал свое виски.
– Послушайте, вы, сталюги! – сказал он достаточно громко, чтобы все расслышали. – Перестаньте на минуту болтать о мебели и послушайте меня! Вы знаете, что нам надо делать? Побороть Уни! Я употребляю это слово не как ругательство, а в буквальном смысле. Побороть Уни! Потому что во всем виноват он, и он за все в ответе! За дуроломов, которые стали такими из-за нехватки питания и пространства, или связей с внешним миром, и за болванчиков, которые стали такими из-за инфузий ЛПК и транквилизаторов, которыми их пичкают, и за нас, таких, какие мы есть, потому что Уни привел нас сюда, чтобы избавиться от нас; во всем виноват Уни – он довел мир до полного окоченения, когда уже ничто не меняется, – и мы должны перебороть Уни! Нам надо оторвать свои глупые битые зады, встать и ПЕРЕБОРОТЬ ВСЕ ЭТО!
Аши с улыбкой потрепал Чипа по щеке.
– Э, брат – сказал он, – ты малость перебрал, ты это понимаешь? Эй, Чип, ты меня слышишь?
Конечно же, он перебрал. Конечно, конечно, конечно. Но виски не оглушило его, оно освободило его. Оно вывернуло все, что было у него внутри на протяжении многих месяцев. Виски было отменное! Виски было чудесное!
Он остановил руку Аши и крепко схватил ее.
– Я в порядке, Аши, – сказал он. – Я знаю, о чем говорю. – Остальным же сидевшим, улыбаясь и покачиваясь, он сказал: – Мы не можем просто смириться и принять существующий порядок вещей, подладить себя под эту тюрьму! Аши, ты рисовал номеров без браслетов, и они были такие у тебя красивые! А теперь ты рисуешь голый цвет, цветовые болванки!
Его пытались усадить. Аши с одной стороны, Маттиола – с другой. Маттиола была очень напугана и сконфужена.
– И ты, любовь моя, – сказал Чип. – Ты принимаешь, подлаживаешься.
Он дал себя усадить на стул, потому что стоять было нелегко, – сидеть, удобно развалясь, было лучше.
– Мы должны бороться, а не подлаживаться, – говорил он. – Борьба, борьба и борьба. Мы должны бороться, – повторял он, обращаясь к сероглазому безбородому мужчине, сидевшему с ним рядом.
– Клянусь Богом, вы правы! – сказал человек. – Я с вами до конца! Побороть Уни! Что же мы будем делать? Отправимся на лодках и прихватим на всякий случай Армию? Но может быть, за морем ведут наблюдение со спутников, и доктора встретят нас облаками ЛПК. У меня идея получше: мы добудем самолет – я слыхал, на острове есть один взаправдашний, говорят, даже летает – и мы…
– Перестань дразнить человека, Боб, – сказал кто-то. – Он только что вырвался оттуда.
– Да это и так видно, – сказал мужчина, вставая.
– Есть способ, как это осуществить, – сказал Чип. – Должен быть. Есть способ это осуществить.
Он думал о море и острове посредине, но у него не получалось мыслить так четко, как бы ему того хотелось. Маттиола села на то место, где сидел безбородый, и взяла Чипа за руку.
– Нам надо бороться, – сказал он ей.
– Я знаю, я знаю, – сказала она, печально глядя на него.
Подошел Аши и поднес к его губам теплую чашку.
– Это кофе, – сказал он. – Выпей.
Напиток был очень горячий и крепкий; Чип сделал глоток и оттолкнул чашку.
– Медный комбинат, – сказал он. – На '91766. Медь должны привозить на берег. Там должны быть лодки и баржи. Мы могли бы…
– Уже пробовали, – сказал Аши.
Чип посмотрел на него, думая, что тот его разыгрывает, выставляет на посмешище, как тот безбородый сероглазый мужчина.
– Все, что ты говоришь, – сказал Аши, – все, о чем ты думаешь – «побороть Уни», – все это говорилось и обдумывалось много раньше. И попытки предпринимались. Десятки раз. – Он поднес чашку ко рту Чипа. – Попей еще, – сказал он.
Чип отвел рукой чашку, уставясь на него, и покачал головой.
– Это неправда, – сказал он.
– Это правда, брат. Глотни.
– Неправда!
– Правда, правда! – проговорила женщина в другом конце комнаты. – Это правда!
Джулия. Это была Джулия, двоюродная сестра Генерала, одиноко и прямо сидевшая в своем черном платье с маленьким золотым крестом.
– Каждые пять или шесть лет, – продолжала она, – группа подобных вам людей – иногда только вдвоем или втроем, иногда с десяток – уходит, чтобы уничтожить Уни-Комп. Они отправляются на катерах, на подводных лодках, затратив годы на их постройку; они отправляются на баржах, как вы сейчас предлагали. Они вооружаются огнестрельным оружием, взрывчаткой, противогазами, газовыми снарядами, всякой техникой. И они уверены, что уж их-то план наверняка сработает. Но они никогда не возвращаются. Два последних отряда финансировала я и продолжаю содержать семьи боевиков, поэтому я говорю об этом вполне авторитетно. Я полагаю, вы достаточно трезвы, чтобы понять, и не причинять себе и другим бесполезных страданий. Принимать и подлаживаться – этим исчерпываются все ваши возможности здесь. Будьте благодарны за то, что у вас есть: прелестная жена, в недалеком будущем ребенок и немножко свободы, которая, будем надеяться, со временем увеличится. К сказанному могу добавить, что я больше ни под каким видом не стану финансировать подобных затей. Я не так богата, как полагает кое-кто.
Она смотрела на Чипа маленькими черными глазами над бледным клювоподобным носом.
– Они никогда не возвращаются, Чип, – сказал Аши.
Чип перевел взгляд на него.
– Возможно, они достигают берега, – говорил Аши, – возможно, они добираются и до '001. Быть может, они даже проникают в храм. Но не дальше, потому что все они исчезли, все до единого. А Уни действует по-прежнему.
Чип взглянул на Джулию. Она сказала:
– Мужчины и женщины, точно такие же, как вы. Как я помню.
Чип взглянул на Маттиолу, державшую его за руку. Она сжала ее и сочувственно посмотрела на него.
Он взглянул на Аши. Тот молча протягивал ему чашку кофе.
Он жестом остановил его и покачал головой.
– Нет, не надо кофе, я не хочу, – сказали.
Он сидел неподвижно, на лбу у него внезапно выступила испарина, он судорожно дернулся вперед, и его вырвало.
Чип лежал в постели, рядом с ним спала Маттиола. Хассан храпел по другую сторону занавески. Во рту стояла горечь, и Чип вспомнил, как его рвало. Христос и Вэнь! И притом на ковер – первый виденный им за полгода ковер!
Потом ему вспомнилось, что говорила та женщина, Джулия, и Карл – Аши.
Некоторое время он спокойно лежал, затем встал и на цыпочках прошел за занавеску, мимо спящих Ньюменов, к раковине. Попил воды и, поскольку ему не хотелось идти через вестибюль, он потихоньку помочился в раковину и тщательно ополоснул ее.
Вернувшись, он лег рядом с Маттиолой и натянул на себя одеяло. Он снова почувствовал, что пьянеет, голова болела, но он продолжал лежать на спине с закрытыми глазами, спокойно дыша, и немного погодя голова прошла, и он почувствовал себя лучше.
Лежа с закрытыми глазами, он размышлял.
Спустя примерно полчаса у Ньюмена зазвенел будильник. Маттиола пошевелилась. Он погладил ее по голове, и она села в постели.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
– Вроде бы ничего.
Вспыхнул свет. Слышно было, как, зевая, отхаркиваясь, вставал Хассан.
– Риа, поднимайся, – сказал он сипло. – Гиги? Пора вставать.
Чип, не шевелясь, лежал на спине, рукой касаясь щеки Маттиолы.
– Прости, дорогая, – сказал он. – Я позвоню ему сегодня и принесу свои извинения.
Она взяла его руку и прижалась к ней губами.
– Все равно когда-нибудь так случилось бы. Аши это понял.
– Я хочу попросить его помочь подыскать мне работу получше, – сказал Чип.
Маттиола посмотрела на него вопросительно.
– Все вышло из меня, – сказал он. – Вместе с блевотиной. Все ушло. Я намерен стать прилежным сталюгой-оптимистом. Я буду принимать и подлаживаться. У нас когда-нибудь будет квартира побольше, чем у Аши.
– Мне этого не надо, – сказала она. – Я была бы счастлива, будь у нас хотя бы две комнаты.
– Будут, – сказал он. – Через два года. Две комнаты через два года. Обещаю тебе.
Она улыбнулась.
Он продолжал:
– Я считаю, нам следовало бы подумать о переезде в Нью-Мадрид, где у нас теперь есть богатые друзья. Этот господин Ларе, он – директор школы, тебе это известно? Быть может, ты смогла бы там преподавать. И наш ребенок, когда подрастет, смог бы там учиться.
– Что я могла бы там преподавать?
– Что-нибудь, – сказал он. – Я не знаю. – Он опустил руку и погладил ей грудь. – Скажем, как сделать свою грудь красивой.
– Нам пора одеваться, – прервала она с улыбкой.
– Давай плюнем на завтрак, – сказал он, не давая ей подняться. Он перекатился к ней, и они стали целоваться.
– Маттиола, – позвала Риа. – Ну, как все там?
Маттиола освободила рот от его губ.
– Потом расскажу! – крикнула она.
Когда он шел по штреку шахты, ему вспомнился туннель, который вел к Уни, туннель Папы Яна для загрузки в подвалы банков памяти.
Он остановился.
По которому закатывали настоящие банки памяти. А наверху стояли просто бутафорские розовые и оранжевые коробки, которые были туда доставлены через храм и с помощью лифтов, и про которые все думали, что это и есть собственно Уни; все, включая и тех мужчин и женщин, отправившихся на бой с ним. А Уни, настоящий Уни, был спрятан несколькими этажами ниже и проникнуть к нему можно по туннелю, по туннелю Папы Яна из-за горы Маунт-Лав.
Он должен был сохраниться и доныне, вход в него закрыт, быть может, даже замурован бетоном, но он должен существовать и теперь, потому что никто не засыпает длинные туннели, тем более не станет этого делать настроенный на высшую эффективность компьютер. В особенности, если учесть, что внизу были заготовлены выемки для дополнительных банков памяти – Папа Ян так и сказал: «Туннель еще может когда-нибудь понадобиться».
И он там был. Позади горы Маунт-Лав.
Подземный ход к Уни.
При наличии точных карт и планов кто-нибудь, кто бы знал, что делать, возможно, смог бы точно определить местонахождение входа в туннель, по крайней мере приблизительно.
– Эй, ты там! Шевелись давай! – крикнул кто-то.
