Текст книги "День совершенства"

Автор книги: Айра Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Он «нормально» шагал вперед. Тележка со стальными контейнерами пересекла ему путь, толкаемая оранжево-балахонным номером, который взглянул на него и кивнул.

Чип кивнул в ответ и зашагал дальше, глядя на номера, толкавшего тележку под широко распахнутый портал, и далее, на залитое ярким светом поле.

Он пошел туда, откуда вышел номер – в помещение, где номеры в оранжевом ставили стальные фляги на транспортер моечной машины и наполняли чистые фляги кокой и дымящимся чаем из кранов огромных котлов. Он все шел и шел.

Он снова обманул сканеры и вошел в комнату, где на крючках висели обычные балахоны, а двое номеров снимали с себя оранжевые.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – отозвались они.

Он подошел к стенному шкафу и отодвинул дверцу на всю ширину. Там стоял электрополотер и бутылки с зеленой жидкостью.

– Где тут у вас одежка? – спросил он.

– Вон там, – сказал один из номеров, кивком показав на другой шкаф.

Чип подошел и открыл его. На полках лежали оранжевые балахоны, оранжевые бахилы, оранжевые рукавицы.

– Вы откуда здесь? – спросил номер.

– Из РУС 50937, – сказал он, забирая балахон и пару бахил. – Мы у себя держали балахоны внутри.

– Им и положено быть внутри, – сказал номер, застегивая белый балахон.

– Я бывала в Русе, – сказала другой номер – женщина. – Меня два раза туда назначали – первый раз на четыре года, потом еще раз на три.

Он тянул время, надевая на сандалии бахилы; закончил с ними, когда номеры бросили свои использованные балахоны в мусоросборник и вышли из подсобного помещения.

Он надел оранжевый балахон поверх своего белого и застегнул его до горла так, что белый стал совсем не виден. Оранжевые балахоны были тяжелей обычных, и у них были добавочные карманы.

Он заглянул в другие шкафы, нашел разводной гаечный ключ и подходящего размера кусок желтого паплона.

Потом воротился туда, где спрятал свою сумку, вынул ее и завернул в паплон. Его толкнула вращающаяся дверь.

– Простите – сказал вошедший номер. – Я вас не ушиб?

– Нет, – ответил Чип, держа сверток с сумкой.

Номер в оранжевом пошел своей дорогой.

Чип немного обождал, наблюдая за ним, затем взял сверток под левую руку и вынул из кармана гаечный ключ. Он держал его в правой руке, как ему представлялось, нормально, чтобы все выглядело естественно.

Он пошел следом за ушедшим номером, затем повернул и направился к порталу, через который вышел на летное поле.

Эскалатор трапа, прислоненный к фюзеляжу самолета у выхода номер 2, был пуст. Тележка, по-видимому одна из тех, что он видел, когда их катили, стояла у подножия трапа, рядом со сканером.

Другой эскалатор уже убирали в подземную шахту, а обслуженный им самолет рулил ко взлетной полосе. Это был рейс 8.10 на Чи, вспомнилось Чипу.

Он опустился на одно колено и положил сумку и ключ на бетон и прикинулся поправляющим бах ил у. В зале ожидания все будут наблюдать за самолетом на Чи, будут смотреть, как он взлетает – в тот самый момент он и вступит на эскалатор. Оранжевые ноги прошуршали позади него – какой-то номер шел по направлению к ангару. Он снял бахил у и надел снова, следя за самолетом, и выжидая, когда тот развернется.

Вот он начал стремительный разбег. Чип подобрал свою сумку и ключ, встал и пошел. Его нервировала яркость все заливавшего света, но он сказал себе, что никто за ним не наблюдает, а все следят за самолетом. Он пошел вверх по эскалатору трапа, а пройти мимо сканера помогла стоявшая рядом тележка, она оправдывала его неловкость. Теперь он встал на ступеньку, и эскалатор понес его вверх. Он крепко прижимал к себе паплоновый сверток и гаечный ключ, быстро приближаясь к раскрытой двери самолета. С эскалатора он вошел в салон.

Двое номеров были заняты с раздатчиками пищи. Они посмотрели на него, и он кивнул им. Те молча ему ответили. По проходу он направился к туалету.

Вошел в душевую, оставив дверь открытой, и положил сверток на пол. Повернулся к раковине и постучал по кранам ключом. Опустившись на колени, постучал и по сточной трубе. Раздвинул губки ключа и наложил их на трубу.

Он услышал, как остановился эскалатор, как затем снова заработал. Он нагнулся и высунулся из двери. Номеры в оранжевом ушли.

Он положил на пол ключ, встал, закрыл дверь и расстегнул оранжевый балахон. Снял его, сложил по длине и скатал в компактный рулон, как мог туго. Встав на колени, раскрыл сумку, затолкал в нее балахон, сложил желтый паплон и сунул туда же. Снял бахилы с сандалий и тоже упрятал в сумку. Засунул туда и ключ. Наконец закрыл сумку и натянул верхний клапан.

С сумкой на плече он помыл руки и лицо холодной водой. Сердце его быстро колотилось, но чувствовал он себя хорошо, с волнением ощущая, что живет. Посмотрел в зеркало на свое разноглазое лицо. Война Уни!

Он услышал голоса номеров, поднимавшихся на борт самолета. Стоя у раковины, он вытирал свои давно сухие руки.

Дверь открылась, и вошел мальчуган лет десяти.

– Привет, – сказал Чип, вытирая руки. – Хорошо провел время?

– Да, – сказал мальчик.

Чип бросил в мусоросборник полотенце.

– В первый раз летишь?

– Нет, – сказал мальчик, раскрывая свой балахончик. – Я уже много раз летал. – Он присел на один из унитазов.

– В салоне увидимся, – сказал Чип и вышел.

Самолет уже был заполнен почти на треть, номеры продолжали входить. Он занял ближайшее свободное кресло, проверил сумку – надежно ли та закрыта – и поставил рядом.

То же самое произойдет и в другом конце рейса. Когда все начнут покидать самолет, он пройдет в туалетную, чтобы надеть оранжевый балахон обслуги. Он станет «работать» возле раковины, когда номеры поднимутся на борт, чтобы вновь наполнить фляги уникокой, и уйдет после них. В служебном депо за ящиками или в кладовой он отделается от балахона и бахил и от этого гаечного ключа; потом проскочет мимо сканера, выйдет из аэропорта и пойдет к '14509. Там всего восемь километров на восток от '510 – он проверил по карте в МДБ в то утро. Если повезет, он там будет к полуночи или чуть позже.

– Как странно, – сказала женщина в соседнем кресле.

Чип повернулся к ней.

Она смотрела в хвостовую часть салона.

– Вон тому номеру не хватило места, – сказала она.

Номер медленно шел по проходу, глядя то направо, то налево. Все кресла были заняты. Пассажиры озирались по сторонам, пытаясь как-то помочь брату.

– Одно еще должно быть, – сказал Чип, подымаясь со своего кресла и ища взглядом свободное. – Уни не мог допустить ошибку.

– Но ведь нету, – сказала женщина. – Все места заняты.

Все наперебой заговорили. Свободного места действительно не было. Какая-то женщина взяла с кресла девочку, пересадила ее к себе на колени и позвала оставшегося без места.

Самолет тронулся на рулежку, вспыхнули экраны ТВ и стали показывать передачу о географии Афра и его ресурсах.

Чип старался сосредоточить внимание на передаче, полагая, что сможет почерпнуть полезную для себя информацию, но не получалось. Если его теперь найдут и «вылечат», он уже больше никогда не вернется к жизни. На сей раз Уни обеспечит ему покой, и никакого тайного значения он, Чип, не усмотрит в тысяче листьев на тысяче мокрых камней.

В '14509 Чип прибыл в ноль двадцать. Он был бодр – по времени США была середина Дня.

Первым делом он пошел в музей Пред-У, потом – на станцию проката велосипедов, ближайшую к корпусу Р51. После этого он дважды зашел на станцию и по одному разу в столовую Р51 и в центр снабжения.

В три часа утра он вошел в комнату Маттиолы. Он смотрел на нее, освещая карманным фонарем; смотрел на ее щеку, на ее шею, темную руку на подушке. Затем прошел к письменному столу и зажег свет.

– Анна, – произнес он, стоя у изножья кровати. – Анна, тебе надо вставать.

Она что-то пробормотала.

– Ты сейчас же должна встать, Анна, – сказал он. – Давай, поднимайся.

Она приподнялась, заслонив рукой глаза, что-то жалобное бормоча. Сев, она убрала с глаз руку и уставилась на него; узнала, смущенно нахмурилась.

– Анна, я хочу, чтобы мы с тобой поехали покататься на велосипедах, – сказал Чип. – Для тебя тоже есть. Ты не должна ни громко разговаривать, ни звать на помощь.

Он сунул в карман руку и вытащил пистолет. Он держал его, как ему казалось, по всем правилам, положив указательный палец на спусковой крючок, а остальными обхватив рукоятку и направив дуло ей в лицо.

– Я убью тебя, если ты не сделаешь по-моему. И не вздумай закричать.

Глава 3

Она смотрела на пистолет и на Чипа.

– Генератор подсел, – сказал он, – однако в стене музея я проделал дыру глубиной в сантиметр, а в тебе она будет намного глубже. Так что лучше тебе подчиниться. Извини, что я напугал тебя, но ты скоро поймешь, почему я так поступаю.

– Это ужасно! – сказала Маттиола. – Ты все еще болен!

– Да, – сказал он, – и теперь намного тяжелее. Поэтому делай, как тебе сказано, или Братство лишится двух ценных номеров – сперва тебя, затем меня.

– Как ты можешь так себя вести, Ли? – сказала она. – Ты с оружием в руке угрожаешь мне? Невозможно представить!

– Вставай и одевайся, – сказал он.

– Пожалуйста, позволь мне позвонить.

– Одевайся, – повторил он. – Быстро!

– Хорошо, – сказала она, откидывая одеяло. – Хорошо. Буду все делать в точности, как ты велишь. – Она встала и сняла пижаму.

Он попятился назад, не сводя с нее глаз и не опуская пистолета.

Она дала пижаме упасть к ее ногам и повернулась к полке, чтобы взять свежий балахон. Чип смотрел на ее груди, на все ее тело, которое чем-то неуловимым – полнотой ли бедер, округлостью ли ягодиц? – отличалось от нормального. До чего, же она была хороша!

Маттиола надела балахон и, подняв высоко руки, просунула их в рукава.

– Ли, прошу тебя, – сказала она, глядя на него. – Давай спустимся в медцентр и…

– Не разговаривай!

Она застегнула балахон и надела сандалии.

– Почему тебе захотелось поехать на велосипедах? – сказала она. – Сейчас ведь ночь.

– Собери вещи в сумку, – приказал Чип.

– В дорожную?

– Да, – сказал он. – Возьми еще один балахон, аптечку первой помощи и щипцы. Ну и все, что тебе понадобится под рукой. У тебя есть карманный фонарь?

– Что ты задумал делать?

– Упаковывай сумку, – не стал уточнять.

Она складывала вещи, а когда закончила и закрыла сумку, он взял и повесил ее себе на плечо.

– Нам надо выйти и обойти вокруг здания, – инструктировал он. – Там у меня приготовлены велосипеды. Мы пойдем рядом, а пистолет будет у меня в кармане. Если мы встретим кого-нибудь и ты дашь знак, что что-то не в порядке, я выстрелю. Тебе все понятно?

– Да, – ответила она.

– Делай только то, что я тебе скажу. Если говорю: «Стоп, поправь себе сандалию», ты останавливаешься и поправляешь. Мы будем проходить мимо сканеров не отмечаясь. Ты раньше так делала, теперь тебе предстоит делать то же самое.

– Мы сюда не вернемся? – спросила она.

– Нет. Мы уезжаем далеко отсюда.

– Тогда тут есть фотоснимок, который мне хотелось бы взять с собой.

– Бери. Я же сказал: возьми все, что ты хочешь.

Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик и порылась в нем.

«Фотография Короля? – гадал он. – Нет, Король – часть ее болезни. Вероятно, кто-то из родных».

– Где-то здесь, – бормотала она, нервничая, что показалось Чипу подозрительным.

Он быстро подошел и оттолкнул ее. «Ли РМ. Пистол. 2вело», – было написано на дне ящика. В руке у нее был карандаш.

– Я стараюсь тебе помочь, – объяснила она.

Он понял, что сейчас ударит ее, однако сдержался. Но сдерживать себя не следовало – это дало бы ей уверенность, что он не причинит ей боли. И он влепил ей пощечину.

– Брось-ка эти штучки! – сказал он. – Разве ты не понимаешь, как серьезна моя болезнь? Ты умрешь, и, быть может, вместе с тобой умрут десятки других номеров. Вот что будет, если ты позволишь себе еще раз что-нибудь в этом роде!

Маттиола смотрела на него широко раскрытыми глазами и дрожала, держась рукой за щеку.

Его тоже трясло от сознания, что он причинил ей боль. Он вырвал у нее карандаш, зачеркнул написанное, забросал бумагами и сверху кинул ее записную книжку. Бросил карандаш в ящик и задвинул его, взял ее за локоть и подтолкнул к двери.

Они вышли из комнаты и двинулись по коридору. Чип держал руку в кармане, не выпуская из нее пистолет.

– Перестань дрожать, – сказал он. – Я ничего тебе не сделаю, если будешь выполнять мои требования.

Они спускались на эскалаторе. Навстречу им, на параллельной лестнице, ехали два номера.

– И ты, и они, – показал он. – И вообще все, кто попадется навстречу, – все будут убиты.

Она промолчала.

Он улыбнулся номерам, они улыбнулись в ответ. Она им кивнула.

– Это мой второй переезд за этот год, – сказал он ей.

Они миновали много пролетов и ступили на последний эскалатор, ведущий в вестибюль. Три номера, из них двое с телекомпами, стояли, беседуя, около сканера у одной из дверей.

– Теперь без шуточек, – напомнил он ей.

Они спускались, отражаясь в темном стекле окна. Номеры продолжали разговаривать. Один из них поставил свой телекомп на пол.

Чип с Маттиолой сошли с эскалатора.

– Погоди минутку, Анна, – сказал он. Она остановилась и повернулась к нему.

– Мне ресница попала в глаз, – сказал он. – Есть у тебя салфетка?

Она пошарила рукой в кармане и отрицательно покачала головой.

Он нащупал одну под пистолетом, вынул и дал ей. Он стоял лицом к заболтавшимся номерам и одной рукой держал глаз широко раскрытым, другую руку опять опусти в карман. Она приложила салфетку ему к глазу. Дрожь ее не унималась.

– Это всего-навсего ресничка, – сказал он. – Нервничать не из-за чего.

За ее спиной номер поднял свой телекомп, и все трое обменялись рукопожатиями и поцеловались. Двое с телекомпами дотронулись до сканера. «Можно», – моргнул он дважды. Оба вышли из здания. Третий номер, мужчина лет двадцати пяти, направился в сторону стоящих Чипа и Маттиолы.

Чип убрал руку Маттиолы.

– Все в порядке, – сказал Чип, моргая. – Благодарю, сестра.

– Вам не нужна помощь? – спросил номер. – У меня специальность 101.

– Спасибо, не надо, это была ресничка, – сказал Чип. Маттиола пошевелилась. Чип взглянул на нее. Она молча положила салфетку к себе в карман.

Номер, взглянув на дорожную сумку, пожелал им счастливого пути.

– Благодарю, – сказал Чип. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – сказал номер, улыбаясь им.

– Спокойной ночи, – сказала Маттиола.

Они направились к дверям и в стекле увидели отражение номера, вставшего на бегущие вверх ступени.

– Я близко наклонюсь к сканеру, – сказал Чип. – А ты тронь его, но не панель датчика, а его край.

Так они выбрались на улицу.

– Пожалуйста, Ли, – просила Маттиола. – Во имя Братства, давай вернемся и поднимемся в медцентр.

– Помолчи, – сказал он.

Они свернули в проход между зданиями. Темень тут была гуще, и он достал фонарь.

– Что ты собираешься со мной сделать? – спросила она.

– Ничего, – сказал он, – если ты опять не вздумаешь выкинуть со мной какую-нибудь штуку.

– Зачем я тебе нужна?

Он не ответил.

На пересечении проходов между зданиями стоял еще один сканер. Рука Маттиолы потянулась было кверху. Чип перехватил ее руку:

– Ни-ни!

Они прошли мимо, не отмечаясь. У Маттиолы вырвалось горестное восклицание, и она произнесла упавшим голосом:

– Ужас!

Велосипеды стояли прислоненными к стене там, где он их оставил. В багажной корзине одного из них была укреплена завернутая в одеяло сумка и в нее втиснуты унипеки и фляга с питьем. Одеяло также прикрывало и корзину на втором велосипеде; он положил в нее сумку Маттиолы и обернул ее одеялом, проделав это весьма тщательно.

– Садись, – сказал он, придерживая ее велосипед.

Она села, взявшись за руль.

– Мы поедем прямо – между зданиями и к Восточному шоссе, – сказал он. – Никуда не сворачивай, не останавливайся и не меняй скорость, пока я не велю.

Сам он сел на другой велосипед. Невыключенный фонарь закрепил на корзине сбоку и теперь он, сквозь решетку багажника, освещал тротуар впереди.

– Все! Поехали, – сказал он.

Они катили рядом по прямому проезду между корпусами, темнота то сгущалась, то чуть редела в проходах между домами; высоко в черном небе виднелись редкие звезды, а далеко впереди мерцала голубая искорка единственного в проулке фонаря.

– Прибавь малость, – попросил Чип.

Они поехали быстрей.

– У тебя когда назначена следующая процедура? – спросил он.

Она помолчала, потом сказала:

– Восьмого маркса.

«Две недели, – подумал он. – О, Христос и Вэнь! Почему не завтра или послезавтра? Ладно, могло быть и хуже – могло быть и через четыре недели».

– Я смогу ее получить? – спросила она.

Не было смысла дополнительно волновать ее.

– Может быть, – сказал он. – Увидим.

Он намеревался ежедневно делать небольшие перегоны, используя свободный час, когда двое велосипедистов не привлекли бы внимания. Они могли передвигаться от одной парковой зоны до другой, проезжая за раз город или два. И так, мало-помалу, проделать весь путь до '12082 на северном побережье Афра, города, ближайшего к Майорке.

Однако в первый же день, в парковой зоне на севере от '14509, он изменил свое решение. Найти подходящее место для ночевки оказалось трудней, чем он ожидал; после восхода солнца прошло не мало времени – было уже около восьми утра, как он полагал, – когда они устроились под нависшим утесом, перед которым росли несколько молодых деревцев. Промежутки между ними он заложил ветками. Вскоре они услышали жужжание вертолета, несколько раз пролетавшего взад-вперед над ними. Все то время Чип сидел с наведенным на Маттиолу пистолетом, а она, с недоеденным унипеком в руке, сидела неподвижно, уставившись на своего стража. Около полудня они услышали, как захрустели ветки, зашелестели листья и прозвучал голос не более чем в двадцати метрах от них. Речь была некультурная, слова звучали неразборчиво, без выражения, будто говорили в телефонную трубку, либо в телекомп с голосовым вводом информации.

То ли в ящике стола Маттиолы было обнаружено ее послание, то ли Уни сопоставил факты их исчезновения и пропажи двух велосипедов, но Чип, поразмыслив, решил, поскольку их разыскивают как пропавших без вести, остаться здесь до конца недели и продолжить путешествие в воскресенье. Они сделают рывок километров на шестьдесят или семьдесят, но не прямо на север, а на северо-восток и там укроются на неделю. За четыре или пять воскресных дней они доберутся кружным путем до '18082, причем с каждой неделей Маттиола будет все больше становиться самой собой и все меньше в ней будет оставаться от Анны СГ. Она станет более покладистой или, по крайней мере, будет меньше думать, как бы оказать ему «помощь».

Теперь же, как ни крути, она была Анной СГ. Потому он связал ее с помощью нарезанных из одеяла лент, заткнул рот кляпом и до захода солнца продержал под дулом пистолета. Среди ночи он снова связал ее, заткнул рот и укатил на своем велосипеде. Вернулся он через несколько часов с унипеками и питьем, привез еще два одеяла, полотенца и туалетную бумагу, «наручные часы», у которых кончился завод, и две французские книги. Маттиола лежала там, где он ее оставил. Она не спала, взгляд был тревожный и жалостливый. Став пленницей больного номера, она страдала от его грубого обхождения, но прощала. Ей было жаль его.

Однако днем в ее взгляде появилось негодование. Чип потрогал свою щеку и ощутил двухдневную щетину. Смущенно улыбнувшись, он сказал:

– Я избегаю процедур вот уже почти год.

Она наклонила голову и прикрыла глаза ладонью.

– Ты превратился в животное, – сказала она.

– Да, но мы такими в действительности и являемся, – доказывал он. – Христос, Маркс, Вуд и Вэнь сделали из нас нечто мертвое и противоестественное.

Она отвернулась, когда он начал бриться, но все же потом украдкой глянула раз через плечо, другой, а затем повернулась и открыто стала смотреть на него, не скрывая неприязни.

– Ты кожу себе не ранишь? – спросила она.

– Поначалу случалось, – сказал он, туго натягивая щеку и легко работая бритвой, при свете установленного на камне фонарика. – Бывало, я вынужден был целыми днями прикрывать лицо рукой.

– Ты всегда пользуешься для бритья чаем?

– Нет, – засмеялся он. – Это вместо воды. Вечером схожу поищу пруд или ручей.

– А тебе часто приходится это делать? – спросила она.

– Ежедневно, – сказал он. – Вчера пропустил. Безобразие, конечно, но оно продлится лишь несколько недель. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Что ты хочешь этим сказать?

Он промолчал и продолжал бритье.

Маттиола отвернулась.

Чип читал французскую книгу о причинах войны, которая длилась тридцать лет. Маттиола спала. Потом села на одеяле, посмотрела на него, на деревья, на небо.

– Ты не хочешь, чтобы я поучил тебя этому языку? – спросил он.

– А зачем? – спросила она.

– Когда-то тебе хотелось его выучить, – сказал он. – Помнишь, я дал тебе список слов?

– Да, – сказала она. – Я помню. Я учила их, но потом забыла. Но сейчас я здорова – зачем он мне теперь нужен?

Чип делал гимнастику и ее заставлял делать, с тем чтобы в воскресенье они были готовы к дальней поездке. Она выполняла его указания, не протестуя.

В ту ночь он нашел хотя и не ручей, но ирригационный канал шириной метра два, с бетонными откосами. Он искупался в его медленно текущей воде, затем принес фляги с водой в укрытие, разбудил Маттиолу и развязал ее. Провел через рощицу, потом стоял и смотрел, как она купалась. Ее мокрое тело блестело в слабом свете четвертушки луны.

Он помог ей вылезти по бетонному берегу, дал полотенце и, пока она вытиралась, стоял рядом.

– Ты знаешь, почему я пошел на это? – спросил он.

Она посмотрела на Чипа.

– Потому что я тебя люблю, – сказал он.

– Тогда отпусти меня.

Он покачал головой.

– Тогда с какой стати ты говоришь, что любишь меня?

– Люблю.

Она нагнулась и вытерла ноги.

– Ты хочешь, чтобы я опять стала больной?

– Да, хочу.

– Тогда, значит, ты меня ненавидишь, – сказала она, – ты не любишь меня. – Она выпрямилась.

Он взял ее руку, гладкую, прохладную и влажную.

– Маттиола.

– Анна, – поправила она.

Он попытался поцеловать ее в губы, но она отвернулась, и поцелуй пришелся в щеку.

– Теперь наставь на меня свое оружие и изнасилуй меня, – сказала она.

– Я не буду этого делать, – сказал он, выпуская ее руку.

– Почему же нет? – Она надевала свой балахон и застегивала его медленно, неуверенно. – Пожалуйста, Ли, – продолжала она, – давай поедем назад в город. Я уверена, тебя можно вылечить, потому что, если бы ты был действительно болен, неизлечимо болен, ты изнасиловал бы меня! Ты был бы намного грубей со мной, чем ты есть.

– Ладно, – не вступая в спор, ответил он. – Давай-ка вернемся на наше место.

– Пожалуйста, Ли.

– Чип, – поправил он. – Мое имя Чип. Пошли. – Он тряхнул головой, и они двинулись обратно через рощицу.

К концу недели она взяла его карандаш и книгу, которую он не читал в тот момент, и стала рисовать на внутренней стороне обложки наброски портретов Христа и Вэня, а еще дома, свою левую руку и ряд оттененных крестиков и серпиков. Он взглянул – не пишет ли она записку в надежде кому-нибудь ее подкинуть в воскресенье.

Потом Чип сам нарисовал дом и показал ей.

– Что это? – спросила Маттиола.

– Дом.

– Не похоже.

– Нет, это дом, – сказал он. – Они не обязательно должны быть все уныло-одинаковыми и прямоугольными.

– А это что за овалы?

– Окна.

– Я никогда не видела таких домов, – сказала она. – Даже в пред-У-эпохе. Где есть такие?

– Нигде, – сказал он. – Я его таким придумал.

– О, тогда это не дом, таких не бывает. Как ты можешь рисовать то, чего не бывает?

– Я ведь больной, ты не забыла? – сказал он.

Она отдала книгу, не глядя ему в глаза.

– Не надо таких шуток, – сказала она.

Он надеялся – впрочем, нет, он предполагал, – что могло ведь так случиться, что субботней ночью, в силу привычки или других причин она могла бы проявить желание сблизиться с ним. Однако не проявила. Так же как во все предыдущие вечера, она сидела в сумерках, обхватив руками колени и глядя на багровую полоску неба между нависшей скалой и черными кронами деревьев впереди.

– Сегодня суббота, – сказал Чип.

– Я знаю, – сказала она.

Они помолчали. Затем Маттиола спросила:

– Я не смогу получить лечебную процедуру. Да?

– Не сможешь, – сказал он.

– Но тогда я могу забеременеть, – сказала она. – А мне не положено иметь детей. Как, кстати, и тебе.

Ему хотелось сказать, что они едут в такое место, где решения Уни не имеют силы, но это было бы преждевременно: она могла бы перепугаться и перестать ему подчиняться.

– Да, наверно, ты права.

Он поцеловал ее в щеку, когда связывал ее и укрывал на ночь. Она молча продолжала лежать в темноте, и он поднялся с колен и пошел к своим одеялам.

Воскресная поездка прошла благополучно. Рано утром их остановила группа молодых номеров, но им просто нужно было помочь починить порвавшуюся цепь, и Маттиола сидела в траве вдали от группы, пока Чип был занят делом. К закату они приехали в парковую зону на севере от '14266. За день они отмахали больше семидесяти пяти километров.

И опять оказалось нелегким делом найти укрытие. Но в конце концов Чипу все же удалось найти подходящее место – развалины пред-У или ранне-У-строения, густо заросшего виноградом и плющом. Здесь было просторней и гораздо удобней, чем на предыдущей стоянке. В ту же ночь, несмотря на усталость после дальнего перехода, он съездил в '14266 и воротился с запасом унипеков и питья на три дня.

Маттиола за эту неделю стала раздражительной.

– Мне надо почистить зубы, – капризничала она. – И я хочу принять душ. До каких пор мы будем так ехать? Всю жизнь, что ли? Тебе, может, и нравится жить, как животному, но мне – нет. Я – человек. И я не могу спать со связанными руками и ногами.

– На прошлой неделе ты не жаловалась, – сказал он.

– А теперь не могу!

– Тогда лежи спокойно и дай спать мне, – сказал он.

Ее взгляд выражал теперь только раздражение, и ни следа былой жалости. Она упрекала его, когда он брился и когда он читал; на вопросы отвечала односложно или не отвечала вовсе. Гимнастику делала кое-как, и он был вынужден грозить ей пистолетом.

Близилось восьмое Маркса, дата назначенной ей процедуры. Этим он объяснял себе ее раздражительность, естественное недовольство положением пленницы и вызванными этим положением неудобствами. Но это были и признаки воскрешения Маттиолы, погребенной в Анне СГ. Это должно было его радовать, и, когда он об этом размышлял, так оно и было. Но сносить это было все трудней и трудней, особенно после прошлой недели, когда в ее тоне слышалось сочувствие, а поведение было спокойным и дружелюбным.

Она жаловалась на обилие насекомых и на скуку. Как-то ночью пошел дождь, и по этому поводу она ворчливо ныла.

Однажды Чипа разбудило ее подозрительное ерзанье. Он направил на нее луч фонарика. Маттиола уже высвободила руки и теперь развязывала веревку на щиколотках. Он снова связал ее да еще стукнул для острастки.

За весь субботний вечер они даже словом не перекинулись.

В воскресенье поехали дальше. Чип не отъезжал от нее – ехал сбоку и внимательно следил, если к ним приближались номеры. Он приказывал ей улыбаться, кивать, отвечать на приветствия, напоминал, что вести себя надо так, будто все в порядке. Она ехала в угрюмом молчании, и он боялся, как бы она, несмотря на угрозу оружия, не позвала в любой момент на помощь или не остановилась и не отказалась наотрез ехать дальше.

– Смотри у меня! – пригрозил Чип. – Не только тебя – всех до одного перебью. Ни одного свидетеля не оставлю, клянусь тебе!

Она продолжала крутить педали, хмуро улыбалась и кивала встречным. У Чипова велосипеда сломалась передача, и за день они проехали всего сорок километров.

К концу третьей недели ее раздражительность уменьшилась. На привале она сидела, хмуря брови, подбирала травинки, рассматривала кончики пальцев, без конца вращала на запястье браслет. В ее взгляде, устремленном на Чипа, сквозило странное любопытство, будто бы она видела его впервые. Его указаниям она следовала машинально и вяло.

Он занялся ремонтом велосипеда, решив не будить ее.

Однажды вечером – это было на четвертой неделе их путешествия – Маттиола спросила:

– Куда мы едем?

Чип посмотрел на нее – они доедали последний за тот день унипек – и сказал:

– На остров, который называется Майорка. В море Вечного Мира.

– Майорка?! – удивилась она.

– Это остров, где живут неизлечимые, – пояснил он. – В мире есть еще семь таких островов. Больше, чем семь, конечно, потому что некоторые представляют собой группы островов. Я нашел их на карте в Пред-У-музее, в Инде. Они были заклеены, и их нет на карте в МДБ. Я собирался вам всем рассказать об этом как раз в тот день, когда меня «вылечили».

Маттиола выслушала молча, а потом спросила:

– Ты рассказал об этом Королю?

Это было первое упоминание его имени. Надо ли было ей сообщить, что Король обо всем знал, но скрывал, и потому рассказывать ему об островах не было смысла? Зачем это теперь? Он умер. Для чего разрушать его образ в ее памяти?

– Да, рассказал. Он был изумлен этим открытием и очень разволновался. Я не понимаю, почему он сделал с собой то, что сделал. Ты ведь об этом знаешь?

– Да, знаю, – сказала Маттиола, взяла ломтик унипека и стала жевать, не глядя на Чипа. – А как они живут на этом острове? – спросила она.

– Понятия не имею, – сказал он. – Эта жизнь, может быть, очень груба и примитивна, но это – свободная жизнь. А может быть, она на высоком уровне цивилизации. Первые неизлечимые должны были быть в высшей степени независимыми и изобретательными номерами.

– Я не уверена, что хочу туда, – сказала она.

– Не спеши – подумай, – сказал он. – Через несколько дней твое настроение изменится. Ведь это ты высказала предположение о существовании колоний неизлечимых, разве не помнишь? Еще просила меня заняться поисками.

– Да, помню, – кивнула она.

В конце недели она взяла одну из французских книжек, которые он нашел в музее, и попыталась читать. Он сидел рядом и переводил неизвестные ей слова.

В следующее воскресенье с ними увязался попутчик. Он ехал слева от Чипа, не отставая и не обгоняя их.

– Привет, – сказал он дружелюбно.

– Привет, – отозвался Чип.

– Я думал, все старые велосипеды списаны, – сказал он.

– Я тоже так думал, – сказал Чип, – но нам почему-то дали вот эти.

Велосипед номера имел более тонкую раму и рычажок переключателя скоростей на руле, управляемый большим пальцем.

– Возвращаетесь в '935? – поинтересовался номер.

– Нет, едем в '939, – сказал Чип.

– О! – сказал номер, глядя на их багажники с завернутыми в одеяла сумками.

– Нам бы поднажать, Ли, – сказала Маттиола. – Остальных уже не видно. Мы отстали.

– Они подождут нас, – сказал Чип. – Все равно их унипеки и одеяла у нас.

Номер улыбнулся.

– Нет, нет! Давай поедем скорее, – сказала Маттиола. – Это несправедливо заставлять их ждать.