Текст книги "С четырех сторон"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Так, говорите, вы из Нандавади? Почему же вы свернули в сторону и явились сюда? Вы могли бы прямиком добраться туда автобусом.

– Мы так и хотели, – ответил я. – Но нас высадили. Мы слышали, в Самвади были какие-то беспорядки. Это правда?

– Да, да! Большие беспорядки! Сегодня днем там сожгли все дома брахманов.

Во время этого разговора подошли еще человека четыре – они принялись расспрашивать тех, кто пришел раньше.

– Кто эти люди?

– Молодые брахманы из Нандавади.

– А что они здесь делают?

– Напугались. Остались одни на дороге. Шофер автобуса высадил их у развилки, и они пешком пришли сюда.

Мы по-прежнему сидели на приступке у входа в храм. Никто не подошел и не сел рядом с нами. Деревенские жители столпились во дворе храма и разговаривали с нами издали, с расстояния нескольких шагов.

– В Нандавади тоже были большие беспорядки, – заметил один из них. – Говорят, восемь человек убито.

Когда Гопу, сидевший рядом со мной, услышал эту новость, он вскочил на ноги и тут же снова сел. Дыхание его участилось, он судорожно глотнул. Низко наклонив голову, он обхватил ее обеими руками. Потом, посмотрев в сторону говорившего, он упавшим голосом спросил:

– Восемь человек убито?

– Да, кажется, восемь.

Повернувшись к нам, Гопу сказал:

– Я пошел. На рассвете буду дома. – Подобрав лежавшую у стены сумку, он встал.

Нас это известие тоже потрясло. Ведь дыма без огня не бывает, а худые вести, как известно, самые верные. Я потянул Гопу за руку, усадил его обратно и шепнул ему на ухо:

– Мало ли что они говорят, Гопу. Это только слухи. У нас же не анархия. Как можно безнаказанно убить восемь человек? Да еще в административном центре района! Какого черта ты веришь этим ублюдкам?

Гопу выдернул руку и охрипшим голосом произнес:

– Нет, я пойду. А вы придете позже, утром.

– Ты что, спятил? – напустился на него Ешванта. – Тьма кромешная! Ты и дороги не знаешь, а идти отсюда – миль двадцать, не меньше.

Гопу встал, отошел на несколько шагов и остановился, спиной к нам, устремив взгляд в небо.

Тем временем слух о нас распространился по всей деревне. Люди толпились вокруг, как будто мы были актерами из бродячей труппы и собирались дать представление. Каждый подходивший первым делом спрашивал: «Они брахманы, да?» – и присоединялся к глазеющей толпе. Нас разглядывали с таким выражением, с каким смотрели бы на преступников, которых сейчас вздернут на виселице. В толпе шли разговоры о том, что произошло в той или иной деревне, какой всенародный гнев навлекли на себя брахманы из-за убийства Ганди и как дрожат теперь они за свою жизнь. Мы слушали молча, чувствуя себя как в ловушке. Мы забыли про голод и жажду. Головы наши были словно налиты свинцом. Никто из жителей не предложил нам остаться на ночлег. Никто не предложил нам напиться воды. Они приходили и, постояв, уходили. А мы продолжали сидеть.

Так прошло немало времени. Подошел еще кто-то и тоже начал спрашивать:

– Кто эти люди?

– Брахманы из Нандавади.

Услышав это, подошедший спросил тоном, в котором вдруг появился живой интерес:

– Из Нандавади, говорите? А как их зовут?

– Вроде бы какие-то Дешпанде…

Мужчина протиснулся вперед и подошел к нам. Нагнувшись, он стал вглядываться в наши лица.

– Из каких Дешпанде вы будете?

– Я Ешванта Дешпанде. Сын учителя.

– Ешванта?! – изумленно воскликнул мужчина. – А я Махада, цирюльник! Может, есть еще знакомые?

Тут и я его узнал. Цирюльник Махада? Как попал сюда Махада из Нандавади?

– Слушай, Махада, что ты здесь делаешь? Узнал меня? Я Шанкар.

– Нет, это вы что здесь делаете? Я-то гощу тут у тестя. А кто там сидит поодаль?

– Гопу, сын ростовщика.

– Гопу? Так почему вы здесь сидите? Откуда вы явились и как попали сюда в этот поздний час? Что случилось?

– Отойдем в сторонку, Махада, я все тебе объясню, – сказал я ему шепотом. Укрывшись за стеною храма, я вполголоса поведал Махаде историю наших злоключений и закончил рассказ словами: – Здешние жители тоже какие-то странные. Сам не знаю, зачем мы сюда притащились.

Наше бедственное положение тронуло Махаду.

– Э, что взять с этих дурней? Деревенщина! Надо же было таким хорошим людям, как вы, забрести в эту дыру! Пойдемте-ка ко мне. Посмотрим, что они посмеют сделать! Пусть только пальцем вас тронут – будут иметь дело со мной!

Мы подобрали свои сумки и пошли вслед за Махадой. Высокий, атлетически сложенный Махада возглавлял процессию, а мы плелись сзади. Деревенские смотрели, не трогаясь с места. Один из них спросил:

– Кто он такой?

– Зять цирюльника. Гостит у него.

Гопу шел позади меня. Вдруг он остановился и придержал меня за плечо. Когда Махада и Ешванта отошли на несколько шагов вперед, Гопу прошептал:

– Может, не нужно нам идти к нему? В такое время никому нельзя доверять.

Удивленный подобным поворотом мыслей, я спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты его хорошо знаешь? Можно ему доверять? Если ты не доверяешь ему полностью, лучше не ходить.

– Послушай, мы же года четыре чуть не каждый вечер проводили время в одной компании, сидели, разговаривали допоздна. Оставь ты свои глупые подозрения!

Видя, что мы порядочно отстали, Махада и Ешванта остановились. Махада окликнул нас:

– Эй, что вы там замешкались? Идемте.

– Пошли, пошли, – сказал я и решительно потянул Гопу за рукав. – Что будет, то будет!

Этот Махада был родом из Нандавади. Мы с Ешвантой познакомились с ним шесть лет назад, когда оба учились в старших классах средней школы. Вся моя семья жила в деревеньке, расположенной в нескольких милях от Нандавади. Я же на время учебы переселился в Нандавади. За шесть монет в месяц я снимал комнату в старом ветхом домишке, стоявшем на отшибе. Предназначалась эта комната для моих учебных занятий, но использовалась она по большей части не по прямому своему назначению. В ней дневали и ночевали молодые бездельники, которым некуда было себя девать. Особенно много народу собиралось у меня по вечерам. Приходили молодые люди самого разного общественного положения, принадлежавшие к разным кастам. Среди завсегдатаев вечерних сборищ в моей комнате были Рамья Джангам, недавно демобилизованный и слонявшийся без дела; портной Калья, забросивший свое ремесло, потому что его больше интересовало изучение тайн черной магии и колдовства; ткач Ганья, который без умолку сплетничал, сидя за своим ткацким станком; и вот этот самый цирюльник Махада.

Лампы в моей комнате не было, и мы обычно сидели в темноте, сгрудившись в тесный кружок. Мы тайком покуривали дешевые сигареты и вели разговоры обо всем на свете: то болтали о пустяках, то сплетничали, то травили анекдоты, то рассказывали разные были и небылицы. Махада был бесподобным рассказчиком необыкновенных историй про царей и цариц. Начав рассказывать, он обычно так увлекался, что совершенно забывал о времени и спохватывался лишь за полночь. В ту пору он только что женился. Зайдя, по обыкновению, ко мне поболтать с полчасика после ужина, он незаметно втягивался в повествование. Вдруг на самом интересном месте он прерывал рассказ и озадаченно спрашивал:

– Э, а сколько сейчас времени?

– Часов двенадцать, если не половина первого.

– Вот это да! – изумлялся Махада. – Так мне же давным-давно пора уходить. Я боюсь встретить привидение, проходя под деревом ним во дворе моего отца.

– Ну, давай рассказывай дальше. Времени еще мало. Так что, говоришь, там случилось у них?

И Махада продолжал рассказ. Когда он по прошествии некоторого времени снова спрашивал, который час, мы говорили ему:

– Наверное, половина второго – час призраков и привидений. Досказывай свою историю.

Так оно и продолжалось до рассвета. Домой Махада возвращался только под утро. Несмотря на то что эти ночные бдения повторялись довольно часто, Махада не мог отказать себе в удовольствии заглянуть ко мне после ужина. Каждый раз он притворно жаловался:

– Я теперь человек женатый, а вы, негодники, заставляете меня проводить всю ночь с вами!

Таков был этот Махада, с которым мы теперь неожиданно встретились много лет спустя.

По дороге Ешванта спросил у него, правда ли, что в Нандавади убито несколько человек.

– Какой мерзавец сказал тебе это? – возмутился Махада.

– Здешние жители возле храма.

– Не верь, все они негодяи. Выбрось из головы! Не тревожься понапрасну.

Спотыкаясь и бредя ощупью в потемках, мы наконец добрались до дома. У ворот были привязаны козы и прочая живность. Внутри, чадя, горела керосиновая лампа. Махада расстелил одеяло на помосте перед домом и пригласил нас садиться. Мы уселись.

– Я попрошу жену лепешек напечь. Козье молоко у нас осталось – напьетесь. А подзаправитесь как следует – спать ляжете.

– Здесь?! – вдруг подал голос Гопу.

– А почему бы нет? – ответил Махада. – Место тут безопасное. Но если вам здесь не нравится, можем переночевать в пустой хижине в поле. Только холод там собачий, а у меня нет лишних одеял.

Гопу настаивал, чтобы мы отправились на ночлег в хижину в стороне от деревни, но, так как было слишком темно, чтобы идти туда, мы решили остаться тут.

Растянувшись на грубошерстном черном одеяле, мы глядели вверх на звезды. Тем временем жена Махады напекла лепешек и поджарила стручки красного перца. Из дома доносился дразнящий запах.

– Ох, и голоден же я! – вырвалось у меня.

– Голоден? – удивился Гопу. – А мне не до еды. Все думаю, что с нами дальше будет.

– А ты, Еша?

– У меня голод уже прошел. Вот когда мы сидели под тем деревом у обочины дороги, я просто умирал – так есть хотелось.

Сейчас мы были бы уже дома. Мать приготовила бы в честь моего приезда после столь долгого отсутствия вкусную рисовую кашу. Наевшись вдоволь, я сидел бы с ощущением приятной сытости в желудке на скамейке под большим раскидистым деревом у нас во дворе и болтал о том о сем со своим младшим братом. Наговорившись с ним, я пошел бы побеседовать с матерью. Я сидел бы у изголовья ее постели, а она, поглаживая меня по спине, расспрашивала бы, как я живу. Я не стал бы рассказывать ей о трудностях жизни в Пуне – говорил бы только о хорошем. Так и разговаривал бы с ней усталым, сонным голосом, даже после того, как в доме погаснет свет, покуда сон не сморил бы меня.

Вместо этого я лежу на чужом одеяле, глядя в чужое небо над чужой деревушкой, оставленный из сострадания на ночь чужим человеком. Смогу ли я благополучно добраться домой? Увижу ли я своих близких целыми и невредимыми? Эта мысль не оставляла меня в покое. Махада привел нас к себе домой, потому что ему известно о царящих вокруг хаосе и анархии. Не пожалей он нас, нам пришлось бы провести ночь в каком-нибудь глухом, безлюдном месте, страдая от голода и холода.

Махада позвал нас есть. Он усадил нас на одеяло, расстеленное вдоль стены дома. Перед каждым была поставлена чистая, сверкающая металлическая тарелка с лепешками, разрезанными на четыре части и политыми густым молоком. Махада сел на корточки против нас и предложил приняться за еду. Но кусок не шел в горло. Едва притронувшись к пище, Гопу поднялся. Тогда Махада достал пару одеял и, пожелав нам спокойной ночи, сказал:

– Не беспокойтесь, все будет в порядке. Спите крепко. Я буду всю ночь караулить тут ваш сон.

Мы улеглись на переднем дворе, кое-как накрывшись двумя одеялами. Но сон не шел, и мы беспокойно ворочались с боку на бок. Верный своему слову Махада сидел, закутавшись в одеяло, у нашего изголовья и курил одну сигарету за другой. Так прошел час. Махада, прислушавшись, спросил:

– Вы что, не спите?

– Не спится что-то, – ответил я.

– Спите, не беспокойтесь. Я разбужу вас, когда взойдет утренняя звезда. Попьете чаю и топайте напрямик от Балевади. Как раз к обеду домой поспеете.

Медленно потянулись ночные часы. Махада, закутанный в одеяло, клевал носом. На какое-то время я забылся сном. Когда я проснулся, Ешванта спал. Гопу, как мне показалось, тоже заснул. Но вдруг он стремительно сел и начал озираться по сторонам.

– Что случилось, Гопу?

– Ничего.

Я тоже сел. Сел и Ешванта. Посидели-посидели, не говоря ни слова, и снова улеглись. За эту бесконечную ночь мы еще несколько раз вскакивали таким манером и опять ложились. Наконец начало светать. Прокричали петухи. Встала жена Махады и принялась молоть муку. Вслед за ней поднялись и мы, окончательно разбуженные скрежетом и утренним холодом. Гопу начал рассказывать кошмары, которые снились ему ночью.

Было еще совсем темно, и окружающие предметы смутно вырисовывались в полумраке. Ешванта сказал:

– Пойдемте, пора.

Махада предложил подождать:

– Пусть рассеются сумерки, а то вы с дороги собьетесь.

Прошло еще немало времени, прежде чем совсем рассвело. Жена Махады намолола муки и разожгла очаг на кухне. Дом наполнился приятным запахом горящих сухих стеблей и дыма. Мы умылись, напились чая из медных чашек и стали прощаться с Махадой.

Он проводил нас до околицы.

– Можешь возвращаться, Махада, до свидания.

– Не тревожьтесь понапрасну. Все ваши родные живы-здоровы. Вы сами напридумывали всяких страхов. Так я пойду?

– Да, конечно, иди.

– Гопу-дада[19]19
  Старший брат, обращение к человеку, старшему по возрасту или положению.


[Закрыть] ужас как перетрусил.

– Легко тебе говорить, Махада. Ты бы тоже перетрусил на моем месте.

– Верно. Каждый ведь переживает свое. Так идите все время прямо по дороге. Никуда не сворачивайте от этой колеи. В двух-трех местах дорога раздваивается, но вы там кого-нибудь спросите.

– Пока.

– Пока.

Махада повернул обратно. Мы двинулись вперед.

Дорога, по которой мы шли, была совершенно нам незнакома. Судя по ее виду, ею редко пользовались: проезжала иной раз с дальнего поля повозка, запряженная волами, прогоняли по ней стадо да проходили случайные путники. В этот ранний час кругом не было ни души. Мы шагали то все вместе, то один за другим.

Так мы шли уже довольно долго. По-прежнему никого не было видно вокруг. Гопу внезапно остановился и показал пальцем куда-то вправо:

– Посмотрите-ка. Это Самвади. Деревня до сих пор горит.

Вдали была видна автомобильная дорога – она шла параллельно нашей проселочной. Там, где дорога проходила через Самвади, зеленели купы деревьев, а над их зеленью поднимался в небо султан иссиня-черного дыма. В Самвади было не менее сорока домов, в которых жили брахманы; эти просторные старые строения принадлежали наследственным мелкопоместным землевладельцам, носившим фамилии Дешпанде и Инамдар. Все они, судя по всему, были подожжены. Однако требуется немало времени, чтобы сжечь дотла старые родовые гнезда, передававшиеся от одного поколения к другому. Они еще догорали сегодня.

Мы пошли дальше. Утренняя прохлада сменилась зноем. Солнце пекло голову. Над пустыми просторами на горизонте плавали миражи. От жары наши лица покраснели, по ним тек пот. Нам не попалось по пути ни одного колодца. Безводная местность, по которой мы шли, была выжжена солнцем: ни кустика вокруг, лишь голая земля.

– Эй, видите? Там тоже дым.

– Похоже, Валавади горит.

– Минуту назад там никакого дыма не было. Значит, только что загорелось.

– Огонь виден?

– Нет, слишком далеко, но дым так и валит.

Со временем зрелище далеких пожаров перестало удивлять нас. То справа, то слева мы видели горящие деревни. Самвади, Валавади, Коле – деревня за деревней вдоль нашего пути пылали, объятые пламенем и дымом. Это чем-то напоминало праздник холи, когда один за другим зажигают священные огни. Теперь наши взоры были устремлены туда, где находилась Нандавади. Пока что в той стороне не было видно столбов дыма. Моя деревня была еще дальше, за Нандавади. Я пытался мысленно определить ее местоположение и не сводил глаз с этого участка горизонта.

Вдали показалась фигура идущего нам навстречу человека. Ешванта узнал его. Это был старик Рангбхат, жрец из Нандавади. Его у нас знал каждый. Он зарабатывал себе на жизнь, отправляя различные религиозные обряды. Рангбхат славился по всей округе своим пристрастием к гороховой похлебке, которую едят с пшеничными лепешками, и способностью поглощать ее прямо-таки в неограниченном количестве. Рангбхата специально приглашали на свадебный пир или на званый обед в честь церемонии посвящения, чтобы хозяин мог угощать его этой похлебкой. Рангбхат с легкостью съедал восемь-десять «дронов» – полных до краев чаш из листьев. Хозяин продолжал уговаривать: «Ну, еще немного. Хотя бы парочку дронов. Ладно?» На что Рангбхат с улыбкой отвечал: «Старею я, старею. Что бывало раньше, теперь мне не под силу».

Рангбхат чуть было не прошел мимо, но Ешванта окликнул его:

– Куда путь держишь, Святой? – Рангбхата отчасти в шутку, отчасти из уважения к его жреческому сану называли святым. При очень маленьком росте он был довольно толст. Его длинный мясистый нос некрасиво выдавался вперед; от ноздрей к подбородку шли две глубокие складки. Он шагал тяжело, опираясь на посох и прикрывая голову концом своего дхоти. Услышав оклик, Рангбхат остановился и внимательно оглядел нас. Показывая, что узнал нас и все понял, он дважды ударил посохом о землю.

– В Курванди, вот куда!

– Зачем?

– У тамошних Дешпанде торжество, иду обряд совершать, – громким голосом пояснил он.

– В Нандавади были пожары?

– Пожары? – Морщинистый лоб Рангбхата с горизонтальными полосками, наведенными сандаловой пастой, еще больше наморщился.

– Ну да, ведь всюду жгут дома брахманов из-за убийства Ганди.

– Вот как? Я ничего не слыхал.

Выходит, Рангбхат ничего не знал. Он был мужчина неразговорчивый и, как правило, говорил только о деле. К тому же, кто станет тревожиться о подобных вещах, если у тебя на уме заботы о том, как прокормить большое семейство.

– Когда ты вышел из Нандавади?

– Часа в четыре утра.

– Разве те люди, которые приехали вечерним автобусом из Сарангпура, не рассказывали о поджогах в Самвади? – допытывался Гопу. Рангбхат, слушавший с открытым ртом, сомкнул губы, закрыл глаза и отрицательно помотал головой. Ну что с ним было делать? Гопу нетерпеливо расспрашивал его в надежде узнать, что произошло в Нандавади, и вот нате вам, этот Святой идет себе в Курванди совершать обряд и ровным счетом ничего не знает! Даже сейчас, когда он услышал новость от нас, на лице его не выразилось ни любопытства, ни беспокойства. Вытирая пот со лба концом хлопчатобумажного шейного платка, он лишь вымолвил:

– Ладно, я должен идти. Жарко становится. – Мы кивнули, и он пошел дальше, но, сделав несколько шагов, остановился. Повернувшись, он окликнул нас: – Слышь-ка, парни…

Решив, что старик попросит нас что-то передать его семье в Нандавади, мы остановились. Рангбхат вернулся и, вытянув шею, спросил:

– Покурить у вас не найдется?

Ешванта достал сигарету, протянул ее Рангбхату, дал прикурить. Старик без лишних слов повернулся и пошел своей дорогой.

Солнце слепило глаза. Мы брели, опустив головы и время от времени тревожно вглядываясь в даль. Пот тел по лицам ручьями. Часто и тяжело дыша, щурясь и моргая от ослепительно яркого света, мы погружали ноги в горячую дорожную пыль. Деревни, через которые проходило шоссе, занимались одна за другой. Дхатпхале, Вакхани, Хитвад – повсюду вздымались столбы дыма. Похоже горят в пору уборки урожая костры в поле, когда крестьяне пекут лепешки из нового хлеба. Раз уж события приняли такой размах, возможно ли, что они обойдут стороной Нандавади? Увидит ли Гопу свой дом неразоренным? Уцелеет ли дом Ешванты? Пощадит ли судьба большой дом, построенный моим дедом?

Нет! Не может этого быть! В Нандавади живет столько брахманов. Кто осмелится причинить им вред? Тем более что мы-то никогда не вмешивались в дела своих односельчан. Мы не занимались ростовщичеством, не выжимали из людей все соки, никого не обижали. Ни с кем не ссорились. Политикой не занимались. За Гопу поручиться нельзя, но кому придет в голову поджигать мой дом или дом Ешванты?

А что, если наши дома все-таки сожгли? Погрузившись в раздумье, я споткнулся о камень, который лежал посреди дороги. На моей старой сандалии лопнул ремешок. Я пытался и так и сяк связать его, но сандалия все время соскакивала. Отчаявшись, я засунул сандалии в сумку и пошел босиком. Подошвы моих ног жгло так, словно я ступал по раскаленной сковороде. В том, что я разулся, было лишь одно преимущество: если раньше я еле волочил ноги от усталости, то теперь припустился бегом. Пробежав столько, сколько могли терпеть мои горящие ступни, я останавливался в тени под кустом и вставал на цыпочки. Когда подошвы немного остывали, я бежал дальше. Если в конце очередной перебежки я не находил у дороги даже чахлого кустика, я бросал на накаленную землю свою наплечную сумку и становился на нее обеими ногами. Вдруг мне нестерпимо захотелось есть. Увидев в поле рощицу акаций и тамариндов, я испытал острое желание набить рот листьями этих деревьев. Ведь щиплют же их козы – значит, они безвредны.

Гопу и Ешванта плелись далеко позади. Я подошел к росшему у обочины дороги тамаринду, сорвал с ветки пригоршню сочных молодых листков и отправил их в рот. Кисловатые на вкус, они освежили мою пересохшую гортань. Я лег на спину, положил голову – вместо подушки – на корни дерева, согнул ноги в коленях, а руки сложил на груди. Я чувствовал ужасную слабость, полнейший упадок сил. Через некоторое время подошли Гопу с Ешвантой. Они тоже повалились рядом со мной на землю.

Однако не следовало терять время. Мы должны как можно скорей попасть домой. Собравшись с силами, мы поднялись и снова пустились в путь. Дорога вывела нас к деревне.

– Что это за селение, Ешванта?

– Манери.

– Пожаров не видно.

– Здесь нет домов брахманов. Тут живут простые маратхи да еще кунби-ремесленники.

– Пожалуй, не стоит заходить в нее, – сказал я, останавливаясь. – Возьмем-ка лучше в сторону.

– Но дорога-то идет через деревню. Если мы станем обходить ее, это покажется подозрительным. Привлечем к себе чье-нибудь внимание – и попались. Нет уж, пошли деревней, только по сторонам не надо оглядываться. И будь что будет.

Проходя деревней, мы чувствовали на себе взгляды людей. Кто-то спросил:

– Из каких вы краев, путники?

– Из Нандавади.

По счастью, никто не спросил, как нас зовут и к какой касте мы принадлежим. Мы ускорили шаг, и деревня осталась позади. Теперь дорога шла пастбищем другой деревни – Балевади. По обе ее стороны простирался луг. Среди высокой травы высились купы деревьев. Там и сям громоздились скалы, лежали каменные глыбы. Люди побаивались ходить через это пастбище. Тут пошаливали разбойники. Пугливо озираясь, мы торопились миновать эти места, о которых шла дурная слава. Кто решился бы ограбить нас среди бела дня? Но у страха глаза велики.

Чтобы сократить путь, мы пошли узкой тропкой, ответвившейся от наезженной повозками колеи, которой мы держались до сих пор. Она должна была вывести нас прямиком к основной проселочной дороге. Вдали показался верховой, трусивший рысцой навстречу нам со стороны Нандавади. Мы узнали старика Кашида. Он подстегивал лошадь тонким гибким прутиком и, судя по его виду, совсем изнемогал от жары.

– Откуда ты, Кашид? Из Нандавади?

– Да. А что?

Кашид не захотел из-за нас останавливаться, и нам пришлось повернуть обратно и шагать рядом с лошадью.

– Были там беспорядки?

– Пока нет. Но Самвади, Валавади, Коле – в огне. Говорят, и у нас в деревне народ забегал. Сами-то вы откуда сейчас?

– Из Пуны.

– Смотрите не заходите сразу в деревню, – сказал он нам напоследок и хлестнул коня прутом. – Разузнайте сперва, что там творится. Если заварушка – лучше не суйтесь. Мало ли что может случиться!

Мы кивнули и продолжили свой путь.

Было уже больше трех часов, когда мы, выйдя по проселку на автомобильную дорогу, увидали перед собой Нандавади, тоже объятую пламенем. До деревни оставалось не более полумили, если идти по дороге.

Гопу остановился и, облизав пересохшие губы, предложил:

– Давайте-ка зайдем сначала к нам на ферму. Там полно работников. Они нам все расскажут.

Сойдя с дороги, мы зашагали по жирной, черной земле. Через пашню и неубранное поле вышли к ферме, принадлежавшей семье Гопу.

На ферме – ни души. Все было в целости – и посевы, и скотина в стойлах, – но работники отсутствовали. Мы зашли в хибару, пристроенную к хлеву, и со вздохом облегчения уселись. От долгой ходьбы ноги у нас одеревенели. Гопу вышел наружу, влез на земляную насыпь возле колодца и внимательно оглядел все вокруг. Ни на скотном дворе, ни в поле не было видно ни одного человека.

Он вернулся, сел рядом с нами и расстроенно объявил:

– Наверное, дома случилось что-то ужасное. Иначе работники не ушли бы и не оставили без присмотра скотину. Значит, дома что-то стряслось.

Минуту-другую мы сидели молча. Потом послышались шаги, и в дверь вошла работница. Увидев нас, она всплеснула руками от удивления:

– Байя[20]20
  Господин.


[Закрыть]! Когда же вы пришли?

– Только что, – ответил Гопу. – Куда делись все мужчины, Нирмала? Почему никто не работает в поле?

– Говорят, в деревне началась смута. Поджигают дома всех брахманов. Кто-то прибежал из деревни и рассказал, что там творится. Все мужчины и сорвались туда.

– Наш дом сожгли? С отцом ничего не случилось?

– Откуда мне знать? – ответила она чуть ли не со слезами в голосе. – Я тут сижу одна и с ума схожу с тех пор, как услышала эти новости. Вот вернутся мужчины – тогда все узнаем. Угораздило же вас приехать как раз сегодня! И какой автобус привез вас в это время?

Гопу оставил ее слова без ответа и попросил напиться. Нирмала принесла холодной воды в глиняной кружке.

– Может, вы проголодались? – спросила она. – Напечь вам лепешек из нового зерна?

– Напеки. А пока ничего нет поесть?

– Ничего.

– Ну ладно. Иди за зерном.

Нирмала ушла. Помолчав, Гопу заметил:

– Если они только дома жгут, это еще полбеды. Лишь бы людей не трогали.

– За это поручиться нельзя, – выпалил я. – У толпы особая психология.

Ешванта снял пиджак и положил его рядом. Он сидел на корточках и курил сигарету. Лицо его посерело. Вероятно, его мысленному взору рисовались испытания, которым могла бы подвергнуть сейчас толпа его старушку мать, миниатюрную, словно куклу, с беззубым ртом и пепельно-бледным цветом лица, и больного астмой брата, школьного учителя. Хотя мне тоже было страшно, я, сколько ни напрягал воображение, не мог представить себе жителей моей деревни настолько потерявшими рассудок, чтобы спалить нашу старую усадьбу. Я просто-напросто не мог нарисовать себе эту картину: кричащую от страха мать, беспомощно глядящего на огонь отца и старшего брата, бессильного помешать поджигателям.

Нирмала, которая отправилась в поле за зерном, бегом вернулась обратно и, прижимая руки к груди, крикнула:

– Бегите скорей! Спасайтесь! Эти люди идут сюда поджигать усадьбу!

Подхватив сумки, мы выскочили наружу и бросились бежать. Мы мчались, не разбирая дороги, по пашне, через поле несжатой пшеницы, по склону холма, пока не добежали до речки, перегороженной земляной плотиной и разлившейся озерцом перед запрудой. Мы перемахнули по насыпи на другой берег и спрыгнули в канаву, заполненную песком и камнями. Распластавшись на дне, мы всем телом прижимались к земле. Сердца у нас бешено колотились, дыхание с хрипом вырывалось из груди.

Поблизости послышались громкие крики: «Да здравствует Ганди! Да здравствует пандит Неру! Да здравствует мать-Индия!» Ешванта, дрожа всем телом, прошептал:

– Сюда идут. Они заметили нас.

Я съежился в комок. Прикрыв голову ладонями, зарывшись лицом в песок, я затаил дыхание. Уши ловили малейший звук. Ешванту, лежавшего рядом, колотила дрожь. Мне даже показалось, что он всхлипнул. Я повернулся к нему, и сердце у меня больно сжалось. Ешванта беззвучно плакал. Его грудь сотрясали рыдания.

– Ты что, Еша? – шепотом спросил я. Он замотал головой, закусил губы до крови, сжал кулаки и ударил ими о землю. Лежавший за ним Гопу прошипел:

– Тише вы! Они сюда идут.

Мы лежали в канаве. Прямо перед нами было озерцо. Слева и справа на склонах холма простирались посевы пшеницы, высились кое-где акации. Справа раздались шаги и голоса. Я закрыл глаза и еще крепче обхватил руками голову. Послышался смех, говор. Громко шаркала обувь по каменистой земле.

…Отец Гопу и впрямь кровопийца; нажился на людских страданиях, душитель. Сын будет наказан за грехи богача отца. Эти люди сейчас убьют Гопью. Гопья, Гопья, тебя не станет…

Ешванта сдержал рыдания и затих. Гопу лежал, прислушиваясь.

Шаги и голоса, только что звучавшие совсем рядом, стали постепенно отдаляться. Обезумевшая толпа покатилась дальше, не заметив нас.

Прошло минут пятнадцать-двадцать. Я шепотом позвал:

– Гопу, Ешванта…

Они не откликнулись. Я осторожно поднял голову и огляделся. На том небольшом пространстве, которое открылось моему взору, людей видно не было. Я поднял голову выше. На склоне холма никого. Тогда я рискнул сесть на корточки. Повернувшись, я чуть приподнялся и огляделся. Вдали на пустоши паслись черные овцы. Подле них маячила фигура пастуха. Темный на фоне неба, он махал палкой, подавая нам какие-то сигналы.

– Эй, вставайте! Не бойтесь, вставайте! Те люди ушли! Вставайте! Эй!

Пастух, пасший овец, конечно, видел, как мы бежали и спрятались тут некоторое время назад. Видал он и толпу, которая прошла через ферму. А теперь он заметил меня. Как только я сообразил, что темнокожий пастух подает знаки мне и что крики его обращены тоже ко мне, я встал и объявил:

– Эти люди ушли.

Тогда и Ешванта медленно поднялся на ноги. Лицо у него осунулось, как после долгой болезни. Он утер слезы своей матерчатой сумкой. Его длинные ноги, выглядывавшие из-под коротких брюк, все еще дрожали. Вслед за Ешвантой поднялся Гопу. На его левой брючине виднелось большое мокрое пятно. Он еще не почувствовал, какой с ним приключился стыд. Я не знал, куда девать глаза.

Взяв свои сумки, мы взобрались на насыпь, до которой было не больше двух десятков шагов. С насыпи мы увидели скотный двор у подошвы холма. Его не тронули.

Тем временем пастух, оставив овец пастись, направился к нам. На вид ему было лет сорок с лишним. Он хромал, и его темное тело было таким же искривленным, как его палка. На нем было дхоти, на голове – тюрбан из грубой красной ткани. Под мышкой он держал одеяло. Приблизившись, пастух расстелил перед нами одеяло, сел на него и сказал:

– Я вон оттуда увидел, как вы бежали и спрятались в канаве. Когда те люди ушли, я стал махать вам и кричать, чтобы вы вставали.

Мы все еще никак не могли прийти в себя и молчали. Я вымученно улыбнулся, но тоже ничего не сказал. Пастух спросил:

– Вы все трое – из Нандавади?

– Да.

– Чьи вы будете?

– Вот он – сын адвоката Дхондопанта, это – сын учителя, а я – из Чопди.

– Из Чопди?

– Да. А что? Ты кого-нибудь там знаешь?

– Еще бы. Я работаю у Патила.

– А я сын Рао Кулкарни. Чопди сожгли?

Пастух, смотревший до этого мне в лицо, теперь опустил глаза. Помолчав, он ответил:

– Сожгли.

– И наш дом?