Текст книги "С четырех сторон"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– А ты спи! – обратилась она к Китти. – Я скоро вернусь. – И ушла. Китти боялся спать один. Когда он попросил тетю взять его с собой, она сказала: – Незачем тебе смотреть на удавленницу. Это очень страшно. – Ее слова еще больше напугали его. Он встал с постели и прибавил огня в лампе.

По поручению Чандреговды Рудра привел с собой Ситарамайю. Ситарамайя долго сидел, горестно подперев голову рукой. В конце концов он тоже пришел к выводу, что лучше всего поступить так, как предложил Чандреговда: сжечь тело еще до рассвета. Если хосурцы, которые и так уже ненавидят Коппалу, и этот предатель Путтасвами отправят анонимный донос в полицейское управление в Коте, неприятностей потом не оберешься. Поэтому лучше уж покончить со всем сегодня же ночью. Рудра позвал еще двоих мужчин. Тем временем Ломпи погрузил дрова. Рудра сам взялся править и осторожно повел повозку в сторону деревенского пруда. Ломпи пошел за повозкой. Силла остался с Китти. Вошла тетя.

– Как же так, Китти, – воскликнула она, – ты до сих пор не спишь? – Она попросила Силлу запереть дверь на засов и лечь спать в доме.

Китти не спалось. Голова шла кругом от мыслей. Почему повесилась Савитрамма? Что значит «на четвертом месяце»?.. И вообще, что происходит в жизни? Зачем люди умирают? Надо бы спросить у тети. Но она, кажется, заснула. Ананта, наверное, сейчас плачет. Снова и снова вспоминались ему умершие: старуха с запавшими глазами – бабушка Наги… Монна, растерзанный леопардом… а теперь вот и Савитрамма. От всех этих мыслей ему стало не по себе. Он весь вспотел. Его передернуло. Он крепко прижался к тете.

11

Китти ликовал. Завтра вечером – спектакль. Сегодня – праздник колесницы и Окали в Хосуре. Он поднялся ни свет ни заря. Хотя зубы стучали от холода, он разделся и пошел мыться: ведь, если придет тетя да примется намывать ему руки и тело, этому конца не будет! Тогда уж он, конечно, опоздает! Торопливо помывшись, он вышел из ванной. Поспешность Китти позабавила Камаламму. Опасаясь, что он может улизнуть из дому не поев, она дала ему наскоро приготовленный завтрак. Мигом проглотив его, он сунул в карман коротких брюк монетку в две аны, которую дала ему тетя, и поспешил к дому Наги. Наги горько плакала. Ее отец сидел, обхватив голову руками, на бревне, отгораживающем стойло в коровнике. В доме до сих пор не было убрано. Скотина все еще оставалась в хлеву. Китти был ужасно разочарован. Наги даже не умыта. Да что же это со всеми случилось? Почему они сидят в скорбных позах? Ведь еще вчера вечером мачеха Наги просила передать ему, чтобы он взял Наги с собой в Хосур на праздник колесницы. Китти вернулся в большую комнату и спросил:

– Наги, тебя, может быть, мачеха не отпускает?

Наги разрыдалась. Китти все это показалось странным. Он обошел весь дом: заглянул в среднюю комнату, на кухню – Кальяни нигде не было. Куда же она ушла в такую рань, не растопив даже очаг на кухне? Наги рыдала и не отвечала на его вопросы.

Китти пошел к отцу Наги. Сингаппаговда не знал, как ответить Китти. Он сидел на прежнем месте, устремив неподвижный взгляд на старую корову, мерно качающую головой. Китти с удивлением смотрел на него: колючий кустарник бороды и усов… черные с проседью волосы, заплетенные в косицу… морщинистый лоб… большие серьги в ушах… Впервые Китти видел его таким ошеломленным. Обычно, заметив Китти, он сплевывал бетелевую жвачку и вступал с ним в разговор. Почему же сегодня он точно окаменел? Китти потянул его за рубаху и повторил свой вопрос:

– А где Кальяни?

Сингаппаговда чувствовал себя глубоко несчастным. Он тяжело вздохнул. «Как могу я сказать ребенку, – думал он, – куда убежала Кальяни, почему и с кем». Наконец, не в силах больше сдерживать себя, он вымолвил, всхлипывая, как женщина:

– Она ушла, Китти… она меня опозорила… я от стыда не смогу показаться в деревне. – Его душили рыдания.

Китти опрометью помчался домой. Он боялся опоздать на праздник колесницы, но, жалея Наги, решил не идти в Хосур без нее. Одним духом выпалил Китти эту новость тете, которая поначалу ничего не поняла. Наконец, когда он сказал ей, что Наги и ее отец плачут, она смутно припомнила слухи, ходившие о Кальяни. И принялась бранить ее последними словами. Китти это удивило. Сколько раз тетя ругала отца Наги, когда Кальяни, избитая и выгнанная им из дому, вся в слезах приходила к ним. Тетя всегда давала ей поесть, прежде чем уложить спать. Китти помнил, что всего несколько дней назад отец Наги отстегал ее кнутом и у нее на бедрах вздулись широкие полосы. Тетя смазала раны маслом, а наутро сама отвела Кальяни домой. Наверное, Кальяни сбежала из-за того, что ей так доставалось.

С поля вернулся дядя и, услышав новость, ушел к Сингаппаговде. Когда Китти, держась за тетино сари, снова пришел в дом отца Наги, дядя был еще там.

– Не беда, что эта шлюха ушла от тебя, – утешал он Сингаппаговду. – Другую жену ты себе всегда найдешь!

Плачущей Наги Чандреговда велел идти к ним. Увидев стоящих позади Китти и Камаламму, он обернулся и сказал:

– Заберите Наги с собой. Пусть она поживет у нас.

Тетя собрала Наги и вновь стала последними словами ругать Кальяни. До Китти постепенно дошло: оказывается, Кальяни сбежала ночью с работником Ханумой. И Наги, и Китти не могли понять, зачем она так поступила. Китти решил, что она, наверное, ушла потому, что отец Наги каждый день ее бил.

На праздник колесницы они не успели. Говракка, жена Додды Говды, Лакшмакка, жена Кадакалы, и несколько других женщин сидели в большой комнате, обсуждая поступок Кальяни. Китти с нетерпением ждал, когда они встанут и отправятся в Хосур смотреть Окали. Наги сидела грустная. Увидев, что Ломпи наконец-то начал готовить повозку, Китти очень обрадовался. Он позвал Наги во двор. Ломпи настелил на голые доски повозки солому и положил сверху циновку. Когда в дом вошел дядя, женщины поднялись. Взяв свой ханде, дядя велел Китти принести медный кувшин. Китти принес кувшин, и дядя обвязал его горлышко шнурком. Женщины, судачившие в большой комнате, одна за другой ушли. Осталась только Говракка.

После того как дядя поел, за еду принялись Китти, тетя, Наги и Говракка. Тут уж Китти наелся до отвала. Даже рыгнул, вставая. Дядя уже ушел к чавади. Наги, вытирая вымытую руку о подол юбки, остановилась позади Китти. Китти не оглядывался, потому что его почему-то брала жалость, когда он смотрел на нее. Вдруг до его слуха донесся рокот барабанов со стороны чавади. Схватив Наги за руку, Китти бегом потащил ее туда.

Перед чавади собралось множество народу. У всех мужчин были в руках ханде. Жрец совершал на чавади пуджу, обряд приношения даров богам. Звенели колокольцы, грохотали барабаны – шум стоял такой, что в нем тонули голоса людей. Жрец дал выпить освященной воды из Ганга всем, кому предстояло участвовать в игре Окали. Каждый простирался ниц перед Ситарамайей и Доддой Говдой, сидевшими под навесом на чавади.

От дома Путтасвами не выставили ни одного игрока. Сам Додда Говда послал передать Путтасвами: «Пришли хотя бы своего брата». Но даже его просьбе Путтасвами не внял. При одном только упоминании этого имени Рудру трясло от бешенства. Ночью было тайно сожжено тело Савитраммы. Однако Путтасвами каким-то образом пронюхал об этом и подбил Шивагангу из Хосура послать анонимное заявление в полицию Коте с просьбой провести расследование.

Под бой барабанов и пение рожков мужчины Коппалу, которым предстояло принять участие в игре, отправились в Хосур, Китти и Наги побежали домой. Ломпи уже запряг в повозку волов. Тетя и Говракка взобрались на повозку. Китти тоже одним махом влез наверх. Говракка подняла в повозку Наги. Волы тронулись, и повозка покатила по улице к пруду. Все участники Окали совершили пуджу также и в заброшенном храме Ханумана. Ломпи стегнул волов, и они рванулись вскачь.

– Тише, тише, Ломпи, – сказала тетя. Китти стал горячо возражать. По другой стороне пруда катила, как он заметил, повозка Свамиговды, и ему хотелось, чтобы Ломпи пустился наперегонки и обогнал его.

Мало-помалу становилось теплее. Когда дорога пошла по насыпи у края пруда, пришлось ехать тише из-за потока людей, которые двигались в Хосур со всех концов Коппалу. Невозможно было объехать эту толпу: справа был полный до краев пруд, слева – ряд деревьев с облетевшей листвой, лишь на немногих из них виднелись кое-где молодые побеги. Китти стоял, опираясь на край повозки. У дальнего конца пруда тетя, попросив Ломпи остановить повозку, подсадила к ним жену и детей Донне Беттаны, которые шли пешком.

Жена Беттаны с детьми сошла напротив лавки Шетти в Хосуре. Ломпи подстегнул волов, рассчитывая подъехать поближе к хосурскому чавади. Но когда они поравнялись с домом Басакки, та вышла им навстречу, заставила остановиться и распрячь волов. Тетю, Говракку, Китти и Наги она позвала к себе в дом. На веранде сидели люди, с которыми они не были знакомы. Китти с удивлением посмотрел на тетю. Она говорила с Басаккой веселым, оживленным голосом. Он-то думал, что тетя не переносит Басакку, поэтому и не велит ему заходить к ней. Видя, что тетя дружелюбно беседует с Басаккой, Китти решил попросить потому нее разъяснений.

На Басакке было новое сари. В отличие от тети она не украшала свой лоб пятнышком и не носила браслетов на руках. Когда бы Китти ни приходил к ней, он заставал у нее дома только курносого мальчика. Кожа у Басакки была темнее, чем у Камаламмы, а талия – более округлой, и Китти нравилось, что говорила она всегда так весело, словно щебетала. Она часто зазывала его к себе и чем-нибудь угощала. Если Китти спрашивал у тети: «Басакка нам родственница?» – она отвечала: «Басакка тебе тоже тетя». Но когда тетя говорила с кем-нибудь из взрослых, она принималась бранить Басакку: «Она приворожила моего мужа». Китти стал звать Басакку «атте». Однажды он зашел в лавку Шетти купить себе сластей, и Шетти стал подшучивать над ним: «Как? Разве твоя Басатте ничего тебе не дала?» Все, кто был в лавке, рассмеялись. Не понимая, почему они смеются, Китти спросил у Ломпи, зачем его дядя ходит в дом Басакки. Ломпи лишь сказал в ответ: «Ты еще маленький. Нечего тебе совать нос в такие дела». Китти его слова ужасно рассердили.

Басакка внесла четыре тарелки, полных всевозможными лакомствами. Лицо у Китти осветилось радостью. Его тетя сказала:

– Мы только что поели. Зачем все это?

Басакка настойчиво угощала:

– Здесь совсем немножко. Подкрепитесь. Китти, почему ты не ходил в школу последние три дня?

У Китти даже кусок застрял в горле. Он выругался про себя: неужели этим взрослым не о чем говорить, кроме как о школе? В большой комнате у Басакки висели часы, точь-в-точь такие, как в школе. Китти часто мечтал, как он заводил бы подобные часы, если бы они появились у них в доме. Часы пробили один раз.

Громко забили барабаны, затрубили рожки – казалось, вся деревня вздрогнула от этих звуков, долетевших со стороны чавади. Тетя и Говракка как ни в чем не бывало продолжали болтать с Басаккой, словно вовсе и не собирались уходить. Китти был возмущен. Он потихоньку выскользнул вместе с Наги на улицу. Ломпи, привязав волов, куда-то ушел. Китти сунул руку в карман. Пальцы нащупали монетку, которую утром дала ему тетя. За все это время он ни разу о ней не вспомнил. Китти, не мешкая, отправился вместе с Наги в сторону чавади. Наги, все еще скучная, почти не разговаривала. Ее отец не пошел на Окали. Он поел у них в доме и лег спать. В мыслях Наги оставалась дома, с отцом.

Когда они подошли к чавади, вокруг просторного огороженного двора толпилось видимо-невидимо народу. Тут же, как на базаре, шла бойкая торговля с лотков. Лоточники под пестрыми зонтами, расположившись в длинный ряд подле чавади, продавали леденцы, разноцветные шарики для игры и всякую всячину. В двух местах торговали содовой и фруктовым соком. Пруд для Окали, вырытый посредине чавади, был полон до краев. Как говорили, другого такого пруда, оборудованного ступеньками со всех четырех сторон, не было больше нигде. Потребовался целый день, чтобы наполнить его: в пруд вылили сто двадцать бочек воды. С храмовой колесницы еще не сняли цветной балдахин, порвавшийся утром. Ее громадные колеса были закреплены камнями. По другую сторону колесницы мужчин Хосура – участников предстоящей игры – поили освященной водой из Ганга. Пока что они не раздевались. Грохот барабанов и звуки рожков смолкли. Палило солнце.

К моменту, когда к храму подошли тетя с Басаккой, мужчины Коппалу уже полностью приготовились к игре. Игроки Хосура, столпившиеся по другую сторону колесницы, с нетерпением дожидались завершения пуджи. Китти устроился вместе с тетей на большом камне у храмовой кухни, где была хоть какая-то тень. Жрец хосурского храма Басавы зазвонил в колокольцы и разложил принадлежности для богослужения на ступеньках пруда Окали. Затем он обошел пруд кругом и приступил к совершению пуджи. А Девайя из Говалли и шанбхог начали запускать в огороженный двор участников Окали – по равному количеству от каждой из деревень. В конце концов человек семь-восемь игроков Хосура оказались лишними. Их попросили отойти в сторону. Две группы участников игры встали в разных концах большого огороженного двора. Чандреговда в ожидании конца богослужения шепотом давал последние наставления мужчинам Коппалу. Шиваганга и Ченнура посвящали хосурцев в хитрости игры. На веранде храма восседали все важные лица Хосура, Коппалу и Говалли. Вокруг, куда ни глянь, было море человеческих голов. Многие взобрались на крыши соседних домов, на деревья. Взоры собравшихся были прикованы к заполненному водой пруду посередине двора. Китти во все глаза смотрел на дядю. Тот уже снял с себя одежду и остался водной набедренной повязке. В правой руке он держал ханде, в левой – медный кувшин для воды. Китти любовался его могучими мускулами. Ханде в руке Дяди сверкал на солнце. Видя, что все вокруг глядят на его дядю, Китти исполнился тайной гордости.

Зной, пекло. По лицам людей, стоящих вокруг, катится пот. Перед самым началом Окали Ираппа из Хосура, Додда Говда, Ситарамайя из Говалли и еще двое старейшин спустились с веранды и обратились к участникам игры с коротким напутственным словом. Жрец, завершая пуджу, воскурил благовония. Рудра втолковывал своим товарищам, чтобы они не жалели Шивагангу, Ченнуру, Нилаканту и прочих, всыпали бы им покрепче.

Хосурцы были обескуражены одним уже только тем, что Чандреговда решил сам принять участие в Окали. Многие в Хосуре поговаривали: «У него поразительно мощный ханде. От отца ему достался. Бьет без промаха». Как только закончилась пуджа, двор чавади вдруг огласился ревом сотен глоток. Все участники Окали одновременно бросились к пруду наполнять водой кувшины. Грохотали барабаны, надрывались рожки. Немилосердно жгло солнце.

Замелькали обнаженные торсы. Мужчины, согнувшись, принялись метать друг в друга струи воды из своих ханде. Неловкий игрок, подставивший спину противнику, получал звучный, как выстрел, удар. А когда он с воплем подпрыгивал, в него попадало еще несколько струй; одни хлестали сильно, другие послабей. И хотя в обеих командах игроков было поровну, мужчины Коппалу, похоже, начали одолевать. Рудра подмигнул своим дружкам: мол, пора задать жару Шиваганге, Ченнуре и всей их шайке.

Зрители громко подбадривали играющих: «Врежь ему!..», «Сбей его с ног!..», «Ожги его промеж лопаток!» Вскоре земля во дворе намокла, ноги играющих месили жидкую грязь. Воды в пруду заметно убыло, но оставалось еще достаточно. Китти, охваченный возбуждением, вскочил. Все взгляды устремлялись туда, откуда доносились самые звонкие удары. Чандреговда яростно атаковал хосурских игроков: он кричал, прыгал, разил как одержимый. Оголенные тела играющих, исхлестанные упругими струями, покраснели. Чама, игрок с улицы неприкасаемых в Коппалу, разил противников с такой же яростной мощью, как и Чандреговда. Вот он хлестнул струей из своего ханде хосурца, который целился в одного из игроков Коппалу, хосурец потерял равновесие и шлепнулся в грязь.

Пруд уже был наполовину вычерпан. Дело явно шло к полному поражению Хосура. Все реже и реже отваживались хосурские игроки вставать в полный рост – они низко приседали к земле, пытаясь выиграть время и передохнуть. Зрители начали возмущенно кричать и свистеть. Китти прыгал от радости. Раззадоренные хосурцы перестали отсиживаться и разом повскакали на ноги. Тех немногих, кто, не выдержав града секущих ударов, жались к загородке, вытолкнули на середину. Шиваганга и Ченнура, видя, что их команда проигрывает, бились с удвоенной яростью. Войдя в раж, игроки обеих сторон вновь принялись хлестать друг друга водой, словно сцепившиеся в смертельной схватке ракшасы. Китти смотрел, широко раскрыв глаза. Его трясло как в лихорадке. К этому моменту у нескольких игроков, пораненных острыми краями ханде, текла по телу кровь.

На глазах у всех Ченнура умышленно полоснул металлическим ободком своего ханде левую руку Чандреговды. Из рассеченной руки хлынула кровь, пальцы выпустили кувшин. Ранив Чандреговду, Ченнура попытался улизнуть со двора Окали. Рудра догнал его и, отшвырнув обратно, принялся молотить своим ханде. Вскоре игра превратилась в потасовку: игроки начали бить друг друга своими ханде.

Китти и тетя, отчаянно крича, бросились было во двор, но стоявшие впереди не пропустили их. Вожди деревень тоже устремились с веранды во двор, чтобы разнять дерущихся. Ченнура упал, и в свалке люди топтали его ногами. Когда его подняли и отнесли на веранду храма, он был без сознания. Никто его не жалел – наоборот, все ругали его как виновника того, что случилось. Каждого участника игры крепко держали теперь по три-четыре человека из числа зрителей. Руки и торсы у игроков были в крови. Китти почудилось, будто он и впрямь попал в жуткий мир ракшасов.

Несколько односельчан оттащили дядю к храмовой колеснице. Он яростно ревел, не обращая внимания на рану, из которой текла кровь. Дядя тоже казался сейчас Китти огромным ракшасом. Китти стало страшно. Долго еще не стихал шум на чавади. Жители Коппалу и Говалли, пришедшие посмотреть Окали, со всех сторон окружили игроков команды Коппалу и чуть ли не силой повели их домой. Рудра принес большое полотенце, туго обвязал дяде руку и отвел его к повозке, оставленной перед домом Басакки. Наги, тетя, Говракка, а за ними и Китти залезли в повозку. Все деревенские вожди, отложив обсуждение сегодняшних событий, отправились вместе с игроками по домам. День клонился к вечеру. Кровь из раны на руке Чандреговды просочилась даже через толстое мохнатое полотенце. У Китти было тоскливо на сердце. Он заглянул дяде в лицо. Глаза у дяди были сухие, лицо словно окаменело. Когда повозка выехала с хосурского проселка на шоссе между Коте и Майсуром, дядя спросил у Рудры, который шел за повозкой:

– Где мой ханде? – Никто не заметил, в чьи руки он попал в свалке. Дядя выругался: – Вот мерзавцы! Интересно, кто же это украл мой ханде?

Камаламму пропажа ханде почти обрадовала. При виде его она всегда испытывала смутное опасение, что-то вроде дурного предчувствия. Еще за несколько дней до Окали, начищая ханде во дворе дома, она вспоминала – и хотела бы не вспоминать, да ничего не могла с собой поделать – многочисленные кровавые истории, связанные с этим ханде. Даже у Китти постоянно всплывали в памяти истории, рассказанные тетей.

Чандреговда лег на койку в большой комнате и накрылся одеялом. Камаламма растолкла снадобье, которое Рудра принес от Путтанайи, и положила на рану припарку. Дядя задремал. Все работники с подавленным видом стояли возле коровника. Проснувшись, Чандреговда окликнул их:

– Эй, принимайтесь-ка за работу! Что такого случилось со мной, чтобы вы стояли тут с кислыми лицами?!

Китти был поражен. Неужели дядя, у которого глубоко рассечена рука, не чувствует никакой боли? А если ему больно, то как ухитряется он не плакать? Вместе с Наги Китти вышел на веранду. Отец Наги, не ходивший в Хосур на Окали, поспешил к Чандреговде, как только услыхал о его ранении. Теперь он сидел и слушал рассказ Чандреговды о событиях дня.

В сумерках пришел постановщик спектакля. Китти очень хотелось послушать, что скажет постановщику дядя. Дядя настаивал, чтобы спектакль сыграли во что бы то ни стало. Кого-то уже послали в Мандью за костюмами. Сообщив, что фургон с костюмами приедет часов в десять утра, постановщик ушел. Камаламма принесла мужу поесть в постель. Дядя теперь разговаривал с тетей, и Китти пришел в восторг. До чего же было бы замечательно, если бы дядя всегда мог оставаться дома, как сегодня. Но тут ему вспомнилось, как похож иногда дядя на свирепого ракшаса, и его радость угасла. Наги с отцом поели у них и ушли на ночь к себе домой.

В доме готовились ко сну, когда вдруг явился курносый мальчишка из дома Басакки и стал о чем-то рассказывать Чандреговде. Китти сел в постели и прислушался: Шиваганга, Путтасвами и их дружки, рассказывал мальчик, отвезли Ченнуру в Коте и, не послушавшись старейшин своей деревни, подали жалобу в полицию… Мальчик поспешил обратно. Дядя не сказал ни слова. Он велел убавить огонь в лампе и лег, натянув на себя одеяло.