Текст книги "С четырех сторон"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Пастух помедлил, откашлялся и потом ответил:

– Кому бы понадобилось сжигать ваш дом? Вы никому поперек дороги не стояли. Нет, ничего плохого с вашим домом не сделали.

Я почувствовал себя на седьмом небе. Но вскоре в моем сознании поселилось сомнение: наверное, этот пастух ничего толком не знает. Неужто пощадили только наш дом, спалив всю деревню?

Хромой пастух в свою очередь принялся расспрашивать нас: откуда мы приехали да когда в путь отправились. Мы отвечали односложно: разговаривать не хотелось.

– Да ведь вы же, наверно, проголодались! – воскликнул пастух. – У меня тут есть немного хлеба, но хороша ли эта еда для вас? Не погнушаетесь?

Хотя чувство голода к этому времени притупилось, при одном упоминании о еде у нас потекли слюнки.

– С удовольствием подкрепимся! – откликнулся Ешванта. – Только тебя мы не объедим? Ведь когда ты домой-то попадешь? Только после заката.

– Обо мне не беспокойтесь. Я наелся, пока сидел у речки. – С этими словами добряк вынул четыре толстые румяные лепешки, которые были завернуты в край одеяла, и положил их перед нами. Затем достал продолговатый мешочек с молотым красным перцем, густо посыпал каждую лепешку и сказал:

– Кушайте, только не знаю, понравится ли вам…

Мы жадно набросились на еду. Нам и в голову раньше не приходило, что простой хлеб так вкусен с красным перцем!

Пока мы усердно уминали его обед, темнокожий пастух сидел напротив на корточках, обхватив колени руками, и с изумлением смотрел на нас. Вдруг его худое лицо осветилось, запавшие глаза засияли, и он, опустив веки, произнес слова, которые вырвались из самого его сердца:

– Вот занятно! Если бы каких-нибудь четыре дня назад я сказал вам: «Съешьте, пожалуйста, вот эту мою черствую лепешку – я дам за это десять рупий», разве бы вы к ней притронулись? А сегодня… Вот чудеса! Чего только не делает время!

В ответ мы смущенно улыбнулись и стали отламывать кусочки поменьше, чтобы хлеб не исчезал слишком быстро.

НАНДАВАДИ

К вечеру на ферму вернулись из Нандавади работники. От них-то мы и узнали, что все сорок пять домов, принадлежавших брахманам, либо сожжены, либо разграблены. Дом Гопу пострадал от огня и разграблен до нитки. Отец Гопу цел и невредим. Дом Ешванты уцелел, но все, что в нем было, похищено. Никому из брахманов не нанесли физического ущерба. Люди, поджигавшие дома брахманов и расхищавшие их имущество, явились из других деревень, а местные лишь подсказывали им, где живут брахманы, да советовали, какой дом спалить, а какой разграбить.

Узнав, что опасность миновала, мы поспешили в деревню. Чтобы добраться до домов Ешванты и Гопу по главной дороге, пришлось бы сделать порядочный крюк, поэтому мы отправились напрямик берегом речки. Перед Нандавади она широко разливалась и огибала деревню плавной дугой. Оба берега густо поросли деревьями и кустарником. Мы пошли тропой, петлявшей среди зарослей. На подходе к деревне повстречали Маленького Портняжку. На самом деле его звали Мадхавом Дешпанде, но так как по профессии он был портным, а ростом не вышел, все деревенские величали его Маленьким Портняжкой. Похоже, он что-то искал среди зарослей. При виде первого встреченного нами жителя деревни мы нетерпеливо ускорили шаги.

– Ты что тут потерял, портной? – полюбопытствовал Гопу. Маленький Портняжка бросил на нас мимолетный взгляд и продолжил свои поиски, даже не спросив, когда и зачем мы приехали. – Скажи, что ты ищешь? – не отставал Гопу.

– Детишки мои куда-то пропали, – встревоженным голосом объяснил портной. – Как начались днем эти поджоги да бесчинства, они перепугались и убежали. С тех пор вот хожу ищу их – как в воду канули.

Что можно было сказать ему в утешение? Мы молча зашагали дальше, а Маленький Портняжка с убитым видом побрел вдоль берега, низко наклоняясь и обшаривая каждый куст.

Поднявшись к деревне тропинкой, по которой ходят к речке за водой, мы вышли прямо к дому Ешванты. Во дворе не было ни души. В этот момент Гопу расстался с нами. Не пожелав зайти вместе с нами в дом Ешванты и выяснить, что произошло, он коротко бросил:

– Я иду домой. Пока! – и с этими словами исчез за углом.

Мы с Ешвантой поднялись по ступенькам веранды. Сердце мое тревожно билось. Дверь была открыта настежь. Вслед за Ешвантой я вошел внутрь. По полу была разлита вода, всюду валялись обгорелые обрывки бумаги, битое стекло, поломанные рамки для фотографий, пустые банки, коробки и прочий домашний хлам. На боковой веранде справа никого не было. Ешванта с минуту озирался, пытаясь разобраться во всем этом, затем позвал: «Мама…» Ответом ему было молчание. Он вбежал на переднюю веранду, заглянул на кухню. Потом полез на чердак. Я остался на веранде.

– Ну что? – спросил я, когда он весь бледный спустился с чердака.

– И там никого. Куда же они могли уйти – и дом оставили незапертым?

В растерянности мы еще раз обошли весь дом, пустой и голый.

– Пойдем у соседей спросим, – предложил Ешванта.

Мы подошли к соседнему дому, в котором жил мельник Бхагу Дешпанде. И этот дом казался пустым.

– Эй, есть там кто-нибудь? – крикнули мы, и из дверей выглянул сам Бхагу Дешпанде, единственной одеждой которого было полотенце, повязанное вокруг бедер.

– Что вам нужно?

– Вы не знаете, куда делись мои родные?

– У нас своих забот хватает, – сказал в ответ Бхагу. – Кто станет следить за твоими родственниками?

Похоже, он не собирался ничего прибавить к этим словам. Вся передняя часть его дома выгорела, многие столбы и опоры обуглились. Повсюду валялись сломанные вещи. Выйдя за ворота, мы направились к стоящему чуть дальше по улице храму Рамы. В домике на две комнаты, пристроенном к храму, жил жрец Джоши со своей старушкой матерью. Мы зашли к нему. Но перепуганный жрец ничего не мог толком сказать:

– Началась суматоха, паника. Люди забегали туда-сюда. Как тут знать, куда делись твои родные? Когда такое творится, разве люди говорят, куда они идут?

– Но утром-то вы их видели? – допытывался Ешванта. – Где они все – мать, брат Анна, невестка? Тут, в деревне, или ушли из нее?

– Вчера Анна проходил мимо, я видел его, – вот и все, что мог сообщить нам жрец. Где же нам искать их?

С упавшим сердцем Ешванта пошел дальше по улице, где жили брахманы. Я последовал за ним. Эта улица брахманов тянулась вдоль берега речки. Повсюду виднелись сгоревшие и догорающие дома. Кое-где люди пытались заливать огонь водой из колодца. Нам с Ешвантой были хорошо знакомы эти дома и их хозяева. Остановившись посреди дороги, Ешванта заметил:

– Похоже, все они куда-то подались из дому. Сколько мы уже отшагали, а людей почти не видели. Наверное, мои укрылись в доме Гупты.

Мы прошли до конца улицу брахманов, пересекли базарную площадь и вошли во двор дома Гупты. Как всегда по вечерам, Гупта прохаживался взад-вперед по веранде. Увидев нас, он воскликнул:

– А! Вы пришли! Твои все время были тут, Ешванты. Только что домой ушли.

Обратно мы пошли другой дорогой и, пройдя мимо многочисленных пожарищ, снова вышли к дому Ешванты.

Брат Ешванты, худощавый человек со светлой кожей и тяжелым астматическим дыханием, сидел без рубашки на приступке. Завидя нас, он поспешил навстречу.

– Дети мои! – воскликнул он и заключил нас в объятия. Не в силах больше сдерживаться, мы залились слезами. Анна продолжал говорить, успокаивая нас: – Вы благополучно добрались до дому – это самое главное. Пускай они сжигают дома, пускай отнимают у нас добро. Никто не отнимет у нас нашего счастья. Мы не упадем духом. У нас снова будет все, чего мы лишились. Не плачьте.

– Анна, а где мать, где отец? – сквозь слезы спросил Ешванта.

– Они в Пандхарпуре, вот уже четыре дня, как уехали погостить к деду. Хорошо, что их здесь не было. Мать бы не пережила этого.

Из дома вышла невестка Ешванты с заметно округлившейся талией. У нее ни кровинки в лице не было. Едва увидев Ешванту, она горестно воскликнула:

– Хорошее времечко, чтобы приехать отдохнуть домой!

Первое волнение постепенно улеглось. Я вытер слезы и молча присел в сторонке. Анна решительно сказал:

– Ладно, вставайте. Пойдите прополощите рот и умойтесь.

– Где они найдут в доме воду? – вмешалась невестка – она сидела у порога, прислонясь спиной к стене. – Нечем даже набрать воды из колодца.

– Такие мерзавцы! – возмущался Анна. – Горшка не оставили, воды не в чем принести. Ведро из колодца и то забрали!

В доме простого школьного учителя никогда-то лишнего добра не водилось, но теперь не осталось ничего: скудную кухонную утварь, одежду, съестные припасы, домашние пожитки – все, вплоть до керосиновой лампы, растащили грабители.

– Грабили все, кому не лень, – начал рассказывать Анна. – Все не терялись – что пришлые, что свои же односельчане. Этот Ганга – сапожник, он к нам сандалии чинить приходил – вломился в дом, взвалил на спину мешок риса и поволок к выходу. Чуть не падает от тяжести, а тащит. Так и упер. Махары, манги – все лезли в дом и что-нибудь тащили. Притом всех их мы отлично знаем. Среди грабителей ни одного незнакомого не было. Ну что я мог им сказать? Нет, времена переменились! – Помолчав, Анна поднялся, сказал: – Я скоро вернусь, – и вышел.

Невестка продолжала сетовать:

– Сахару нет, чая нет, посуды никакой. В доме хоть шаром покати. Что нам теперь делать? У кого одалживаться? Ведь у всех – то же самое.

– Хорошо еще, что хоть дом пощадили, не сожгли.

– Ну да, пощадили! Хотели поджечь, как только все разграбят. Видали дом Дешпанде позади нашего? Дотла его сожгли. Пришли наш дом обчищать. И в самый разгар грабежа – вдруг выстрелы. Услышали они, что пальба-то раздается со стороны Саркар-вады[21]21
  Саркар-вада – административное здание, в котором помещались органы исполнительной власти в районе, налоговое управление, полиция и т. д.


[Закрыть], где полиция засела, – их как ветром сдуло. На всей улице только наш дом и уцелел. Да еще дом Бхагу Дешпанде наполовину сохранился. И домик жреца Джоши не тронули, Разграбить разграбили, а поджигать не стали.

– Когда это началось?

– Около полудня.

– Мы еще в пути были.

– Мы ведь знали, что вы сошли с автобуса, как только Шивагхат проехали, – твой брат с тех пор места себе не находил.

– Как же вы узнали? – удивленно спросил я.

– Так ведь Аба-сахиб приехал вечерним автобусом. Он и сказал нам.

Темнело. Торопливыми шажками вошла старуха мать жреца Джоши и спросила у невестки Ешванты:

– Разве вы не идете спать в Саркар-ваду?

– Зачем?

– Так ведь близкие того человека, которого застрелил полицейский Шинде, собираются сегодня вечером прийти мстить за него.

– Правда? Что же нам делать?

– Как что? Запереть покрепче дом и укрыться в Саркар-ваде. У других-то и домов не осталось – запирать нечего.

– Раз так, и нам придется туда пойти.

– Анна-то куда ушел? А мальчики когда приехали?

Невестка коротко поведала ей о наших злоключениях. Мать Джоши выслушала ее уже в дверях. Поахав и выразив нам свое сочувствие, она поспешила домой.

Возвратился Анна. В одной руке он нес матерчатую сумку, в другой – фонарь. Мы сидели в темноте.

– Взял этот фонарь у Гупты, – пояснил Анна. – Очень хорошая семья, такие все славные люди. Старушка дала мне лепешек и овощей. Покормите детей, говорит. Их тоже хотели спалить. Но соседка, мать Кашьи, сказала поджигателям, что они не брахманы. Только тогда их оставили в покое. Иначе бы дом Гупты тоже запылал.

Мы, разложив принесенные продукты на бумаге, принялись за еду. Анна с женой смотрели на нас. Невестка Ешванты сказала Анне:

– Тут приходила соседка, мать Джоши. Говорит, эти люди снова придут вечером.

– Да, да! Младший инспектор Шинде уложил одного из их компании. Так что они рвут и мечут.

– Действительно человека убили? – спросил я.

– Ну конечно! После всех этих безобразий младший инспектор наконец пустил в ход оружие. И наповал убил одного из них. Только после этого погромщики разбежались. Иначе бы они ни одного дома целым не оставили.

– Если они вернутся, чтобы отомстить, они придут подготовившись, до зубов вооруженные…

– Ладно, пусть приходят вооруженные. Что нам теперь терять? Пускай стреляют, если хотят. По крайней мере это положит конец всем беспорядкам! – Анна проговорил все это со смешанным чувством гнева и отчаяния. Однако невестку не оставляло беспокойство. Как только мы закончили трапезу, она спросила:

– Так пойдем на ночь в Саркар-ваду?

– Зачем? Мы можем и здесь переночевать.

С наступлением вечера улица опустела. Ее обитатели, захватив с собой ковры, одеяла и простыни, прямиком направились к Саркар-ваде. Никто не остался дома. Невестка то выходила наружу, то возвращалась в дом. Каждый раз она сообщала мужу:

– Вот смотри, теперь и Ситабай с отцом прошла. Все Дешпанде ушли. В доме Фадни тоже нет огня.

В конце концов Анна не выдержал и, взяв фонарь, сказал:

– Ладно, пошли. – С фонарем в руке он пошел впереди, а мы трое последовали за ним.

Саркар-вада представляла собой обнесенное стеной старое двухэтажное здание с башенками, которое стояло в самом центре деревни. В нем помещалась канцелярия мамлатдара – чиновника, возглавляющего налоговое управление и органы исполнительной власти в районе. Кроме того, там же размещались местное полицейское управление и тюрьма.

Ко времени нашего прихода Саркар-ваду уже заполнили члены сорока с лишним брахманских семей деревни. Было людно и шумно. Плакали дети, бранились, унимая их, матери, ворчали старики. Пол был кое-где мокрый. Малыши понаделали всюду луж. Но даже в такое тревожное время люди продолжали цепляться за вещи. Одни приволокли сюда чемоданы с пожитками, другие – целые сундуки. Рядом лежали мешки с кухонной утварью и узлы с одеждой. Разложив вокруг себя весь свой скарб, люди сидели как на вокзале. Беспомощные, встревоженные, расстроенные и насмерть перепуганные, эти мужчины, женщины и дети, которые битком набились в здание, напоминали муравьев, кишащих в спичечном коробке.

Те, кто здесь работал, полицейские и канцеляристы, «наводили порядок». Они сгоняли с занятых мест бедняков и устраивали на эти места богачей. Так, жену бедного жреца, пришедшую сюда еще днем, чтобы занять место для своей семьи, просили встать и освободить место для какой-то более важной персоны. Между женщинами вспыхивали перепалки. Каждой казалось, что соседка заняла слишком много места своим барахлом. Там и сям раздраженно препирались:

– Эй, освободите-ка место.

– Еще чего! Кто вы такой, чтобы командовать?

– Это место предназначено для семьи адвоката. Они будут здесь спать.

– Мы в шесть часов сюда пришли и заняли это место.

– Тут вам не поезд! Тут не разрешается места захватывать. Вставайте, вставайте, не то я мамлатдара приведу!

– Будьте добры, сойдите с этого места. Мамлатдар любезно предоставил его нам для ночлега. Нам больше некуда пойти.

Что-то бормоча себе под нос, женщина встает, берет на руки спящих детей, передвигает узлы и чемоданы. При этом она не перестает возмущаться:

– Скажите пожалуйста, семья адвоката! Невидаль какая! Богачи, как же! Только все богатства-то теперь в огне сгорели. Один пепел остался. И слава богу.

Кому-то мешают чьи-то вытянутые ноги, кто-то сетует на неудобства, на кого-то ненароком наступили.

– Ой-ой-ой! Ослепли вы, что ли? Чуть ногу мне не сломали!

– В такой тесноте чего не случится!

– Ну спасибо! В следующий раз вы мне на грудь наступите.

– Ты бы лучше прямо сидела! Развалилась, словно у себя дома! Нахалка какая!

– Будет вам собачиться!

Несколько вооруженных полицейских несли охрану, заняв посты перед зданием. Влиятельные люди деревни с озабоченными лицами прохаживались взад и вперед. Почти все мужчины поднялись на второй этаж. В каждую из башенок был посажен дозорный полицейский. Так как полицейских не хватало, некоторым деревенским жителям, служившим раньше в армии, раздали по такому случаю казенное оружие. Двое-трое охотников-любителей вызвались помогать им заряжать выданные двустволки.

Ожидали, что поджигатели, которые не довели свое дело до конца из-за начавшейся пальбы, вернутся под покровом темноты, чтобы довершить начатое. Снова вспыхнут пожары, начнутся грабежи и бесчинства. Эти люди придут сюда мстить за убитого. Вдруг прозвучал возглас:

– Пришли!

У людей перехватило дыхание. На первом этаже стихли голоса женщин и детей. Волна страха прокатилась из конца в конец здания. Дозорные на башенках взвели курки. Люди вокруг дышали тяжело и учащенно. У многих выступил пот на лбу. Матери прикрывали ладонями рты плачущих младенцев. Волна страха захлестнула всех присутствующих, достигла апогея и пошла на убыль. Из уст в уста шепотом передавалось:

– Нет, нет, это были не они – так, случайные прохожие. Все спокойно.

Весть эта мигом облетела весь дом. Люди, скованные ужасом, постепенно приходили в себя. С новой силой заорали младенцы, затараторили женщины.

Так повторялось снова и снова.

В сутолоке я встретил отца Гопу. За те долгие годы, что я его не видел, он мало изменился. Как и всегда, на нем была рубашка серовато-белого цвета, куртка из домотканой материи, тюрбан.

– У нас пропало добра на семьдесят тысяч рупий, – поведал он мне шепотом, вытаращив глаза и сделав жест, призванный выражать смирение и беспомощность. Когда он двинулся дальше, я остановил Гопу, который шел следом за отцом.

– Ну, как у вас дела, Гопу? – поинтересовался я.

– Лучше не спрашивай! Мы лишились всего – серебра, золота, денег. У нас ничего не осталось! – Родные Гопу находились тут же. Его мать сидела на большом красном ковре, держа на коленях младшего брата Гопу. Ее окружали другие члены семейства. Гопу поспешил догнать отца, который расхаживал по Саркар-ваде, вступая в разговор то с одним, то с другим.

Несмотря на все наши старания, нам так и не удалось найти свободного места, где бы можно было устроить на ночь невестку Ешванты. Те, кто пришел раньше, не желали потесниться. Наконец Ешванта отправился к матери Гопу и попросил у нее разрешения уложить невестку где-нибудь с краю на ее ковре. Та с большой неохотой разрешила ей лечь.

– Только учтите: наши дети неспокойно спят, ворочаются с боку на бок, брыкаются во сне. Если это вас не пугает, пожалуйста, ложитесь.

Пристроив невестку, мы поднялись наверх. В большом зале было полно народу – присесть негде. Всюду – и в зале, и в примыкающих к нему комнатах – люди разговаривали стоя. В разных группах и разговоры велись разные, но тема была одна. Присоединясь к беспорядочно движущейся толпе, мы останавливались послушать то у одной, то у другой кучки беседующих, изредка задавали вопросы. Среди мужчин, собравшихся на втором этаже, нам повстречался Татья Даптардар. Он был одет в просторную домотканую рубаху и домотканую же шапочку. В Нандавади знали его как человека прямого до грубости. Он был одним из здешних вожаков. Однажды открыто заявил радже нашего княжества: «Вы у нас король – да только карточный». Таков был этот человек, настоящий тигр, но теперь он ходил взад-вперед по коридору Саркар-вады, бросая пронзительные взгляды по сторонам и жестикулируя, как сумасшедший. Когда мы столкнулись с ним лицом к лицу, я поздоровался:

– Здравствуйте, Татья-сахиб.

– Здравствуйте, – ответил он мне как незнакомцу и, ни о чем не спрашивая, направился дальше. Потом вернулся и, остановившись против меня, воскликнул: – Видали, что творится? Как было раньше – и что теперь?

Я молча смотрел на него. Он поднял руку с вытянутым указательным пальцем – этим жестом он любил подчеркивать на публичных сборищах важные положения своей речи – и продолжал:

– Тысяча корзин риса сгорела! Тридцать пять мешков пшеницы, сорок мешков сорго, земляные орехи, масличное семя – все сгорело дотла. И даже дом, построенный предками, – семьдесят пять квадратных ярдов! Теперь такой не построишь и за сто тысяч. Все погибло в огне. Один только я остался, нищий, голый факир. Что?

Положив руку на грудь и склонив голову набок, Татья-сахиб вперил в меня пристальный взор. Что же мог я сказать ему в утешение? Похоже, впрочем, что Татья-сахиб и не ожидал от меня ответа: повернувшись, он зашагал прочь. Стоявший рядом со мной юнец, по виду школьник, пояснил:

– Он совершенно разорен. Малость умом тронулся, заговаривается.

Этому юноше в рубашке и шапочке цвета хаки явно не терпелось выложить мне все, что ему было известно о событиях минувшего дня. Услышав, что я появился в деревне уже после этих событий, он тотчас же отвел меня в сторону и во всех подробностях поведал мне о том, как это происходило. Поджигатели пришли из других деревень. По дороге они спалили мою родную деревню. Добравшись до Нандавади, они поначалу остановились за речкой. Ведь перед ними как-никак был центр района. Они побаивались войти в деревню, где находились органы власти и жило много брахманов. Однако самые безрассудные стали обвинять остальных в трусости и подстрекать их к бесчинствам. Порешили на том, что четверо отправятся в деревню, потолкуют со здешними жителями, принадлежащими к низшим кастам, и договорятся с ними о совместных действиях. И вот четверо смутьянов вошли в деревню и встретились со здешними ремесленниками, которые во всем их восторженно поддержали. После этого толпа – человек сто или полтораста, – выжидавшая по ту сторону речки, ринулась в деревню. Тут к ней с энтузиазмом присоединились и многие местные. Они указывали пришлым, в каких домах живут брахманы, и поджигатели принялись за работу. Сперва выбрали несколько домов побольше, окружили их плотным кольцом и потребовали, чтобы хозяева очистили помещение. Затем устремились внутрь домов; в каждой комнате они сваливали в кучу легко воспламеняющиеся предметы, поливали керосином и поджигали. Вскоре дома запылали, а толпа исступленно завопила: «Да здравствует мать-Индия!»

Мамлатдар и районный судья, оба брахманы, сбежали. Никто не знал, где их искать. Полиция же ничего не могла предпринять без их приказа и вынуждена была играть роль беспомощного наблюдателя. За какую-то пару часов поджигатели предали огню больше тридцати домов. Один юноша, некий Панчва, оказался человеком не робкого десятка: он схватил парня, своего ровесника, который вбежал в дом, чтобы что-нибудь украсть. С полдюжины товарищей Панчвы бросились к нему на помощь, и все вместе они приволокли грабителя в Саркар-ваду, где сдали его с рук на руки младшему инспектору Шинде. Младший инспектор был совершенно вне себя из-за беспорядков в деревне, жалоб местных брахманов и их выпадов по его адресу. Когда ему доставили пойманного парня, он гаркнул:

– Ах ты негодяй! Откуда ты родом?

На юноше была обычная крестьянская одежда, тюрбан, талисман на черном шнурке. На верхней губе пробивались усики. Горячий юнец с вызовом ответил:

– Я из Сонапура.

– За каким чертом ты явился сюда?

– Люди из моей деревни пошли – и я вместе со всеми. – Несмотря на то что он стоял перед полицейским, его лицо не выражало страха. Он не чувствовал себя виноватым. Младший инспектор закричал:

– Что ты украл? Живо выкладывай краденое…

Юноша стоял напротив полицейского и смело смотрел ему в лицо. Полицейский хотел обыскать его карманы. Юноша крикнул:

– Эй вы, не прикасайтесь ко мне! – и оттолкнул его.

Взбешенный полицейский пнул его в живот. Парень скорчился и опустился на пол. Младший инспектор пнул его еще раз, и с головы юноши свалился тюрбан. Полицейский вдруг весь затрясся от ярости и, выхватив из-за пояса револьвер, в упор выстрелил в юношу. Он всадил в него одну пулю, вторую, третью… убитый остался лежать в луже крови. Когда поджигатели услыхали выстрелы и узнали, что один из их братии убит, они прекратили бесчинства и стали испуганно озираться по сторонам. Их главари, засвистев в свистки, подали сигнал к сбору. Собрав своих людей, они велели им покинуть деревню. Выкрикивая лозунги «Да здравствует Ганди!» и «Кровь за кровь!», толпа бегом устремилась прочь. Она пронеслась подобно смерчу и исчезла вдали, унося с собой награбленное.

Когда я слушал этот рассказ, опять поднялся переполох.

– Они тут! Они явились!

Все разговоры разом смолкли. Полицейские взяли оружие на изготовку. Через четверть часа распространилась молва:

– Они не пришли. Ложная тревога.

Экнатх Сали, один из признанных вожаков деревенской общественности, вот уже лет двадцать носивший только домотканую одежду, принялся громким голосом успокаивать людей:

– Вы навоображали себе всяких страхов, вот и все. Теперь они больше не сунутся. Не посмеют! Не мешайте людям спать и сами спите спокойно.

Юнец, поведавший о том, что произошло, шепнул мне на ухо:

– Между прочим, это он ходил звать сюда поджигателей. Гляди, какую песню завел…

В Нандавади было великое множество вожаков. Одним из вожаков был Хашимбхай, бравший годовой откуп на торговлю спиртным. Поскольку он подмешивал достаточное количество воды в напитки, которыми торговал, ему можно было ее беспокоиться о хлебе насущном. Политика являлась для него занятием побочным. Излюбленным его методом было с места отвергать все и вся, чинить препятствия и громко со всеми спорить.

Хашимбхай тоже прохаживался тут с важным, деловитым видом, выпятив вперед свое огромное брюхо. Он вполголоса предупреждал встречных:

– Не теряйте бдительности. Они наверняка вернутся. Держите под рукой какое-нибудь оружие – палку, трость, камень на худой конец.

Другой храбрый вожак, Патил, расхаживал взад и вперед с двустволкой в руках и, выставив грудь, провозглашал:

– Мы превратили Саркар-ваду в неприступную крепость и можем обороняться хоть против тысячи человек. Они и близко не подойдут. Уж поверьте мне, отставному солдату.

В толпе я увидел многих знакомых брахманов из Нандавади. У них были унылые, мрачные, встревоженные лица. Одни с отрешенным видом стояли, сложив ладони, посреди движущейся толпы; другие старались отойти в сторонку, чтобы остаться наедине со своими страхами и тревогами; третьи прогуливались, держа руки в карманах и неузнавающе глядя на знакомых. Хандубува Рамдаси прошел мимо, не заметив меня. В руке у него была длинная палка. Я подумал, что он либо не узнал меня, либо счел неприличным заговорить с человеком много моложе его. Поэтому я решил подойти к нему и поздороваться. Хандубува поглядел на меня как на незнакомца. В ответ на мое приветствие: «Как поживаете, Хандубува?» – он произнес: «Жизнь полна превратностей». Этот рослый, осанистый мужчина выглядел сейчас согнутым горем стариком.

– Я бедняк, нищий. У меня сожгли дом, отобрали все добро. Давным-давно об этом сказал в своих стихах Самартх Рамдас… – Он продекламировал стихи.

– Да, да, верно, – кивнул я. И вдруг мне вспомнился Рангбхат. Неужели и он, как другие, лишился всего?

Должно быть, Рангбхат, подумалось мне, спит сейчас сном праведника на веранде в доме своего патрона, тщательно завернув в узелок деньги и зерно, полученные за совершенный обряд. Несчастный, он даже вообразить себе не может, какая беда стряслась здесь.

Вновь раздались предостерегающие возгласы. Но люди перестали бояться. Никто никуда не побежал. Матери больше не затыкали рот плачущим младенцам. Никто не прикручивал фитили в лампах. Наоборот, мужчины поднимались на башенки и убеждались, что опасности нет.

Шел уже пятый час. Подул холодный предутренний ветерок. Усталые люди укладывались там, где могли приткнуться. Свернувшись калачиком, они погружались в беспокойный сон; кто всхрапывал, кто, вдруг проснувшись, испуганно вскрикивал. Воздух в Саркар-ваде стал влажным от дыхания спящих людей. Женщины спали чутко, продолжая и во сне охранять чемоданы, набитые дорогими сари, серебряной посудой и украшениями. Младенцы дремали на руках у матерей, посасывая грудь. Многие спали сидя, примостившись среди своих чемоданов и узлов и уткнувшись головой в колени. Внезапно заливается плачем проснувшийся малыш. Его мать, прикорнувшая было сидя, вздрагивает, просыпается и, широко раскрыв глаза, первым делом проверяет, целы ли чемодан и мешки. Убедившись, что вещи тут, она дает ребенку грудь и устремляет отсутствующий взгляд в пространство. Старуха, мучающаяся бессонницей, тихонько твердит нараспев: «О Рама! О Рама!» Мальчики беспокойно вертятся с боку на бок. Девушка разметалась во сне, и конец сари сполз у нее с груди. Женщина постарше поправляет сари, приговаривая:

– Камаль, разве можно так спать?! Даже за одеждой не последишь! Спи как полагается – на одном боку.

Рассвело. Невыспавшиеся люди принялись собирать вещи. Вокруг стало шумно и суматошно. Народ начал расходиться по домам. Мужчины несли на головах чемоданы и мешки, за ними следовали женщины и дети с узлами под мышкой. Отправились домой и мы: Ешванта, я, Анна и его жена.

Если вчера мы ничего не видели в темноте, когда шли в Саркар-ваду, то теперь, при свете дня, нашим глазам предстала горестная картина бедствия. Повсюду виднелись пепелища. Кое-где еще дымились обгорелые остатки домов.

Когда мы с Ешвантой отправились вчера на поиски его брата и невестки, мы проходили нижней частью улицы брахманов, теперь же, возвращаясь от Саркар-вады, расположенной в самом центре деревни, мы воочию увидели, во что превратилась верхняя часть этой улицы. Вот на углу то, что осталось от большого дома ростовщика Дарбхе. Ворота сожжены полностью – на их месте лишь кучка пепла. Сквозь образовавшуюся брешь видны внутренний дворик, веранда, кухня. Столбы и стропила обрушились. Стены, расписанные картинами на сюжеты «Рамаяны», почернели от копоти. Каменные опоры у основания столбов раскололись от жары.

Свернув направо, мы оказались перед домом Дадарао Дешпанде, от развалин которого еще шел дым. Все в доме от мала до велика таскали воду из колодца посредине внутреннего дворика и поливали дымящиеся руины. Сам Дадарао носил воду вместе со всеми.

Дальше мы увидели пожарище на месте дома адвоката Вишнупанта. Хозяин бродил по пепелищу и что-то искал.

– Что ты там ищешь, Вишнупант-сахиб? – спросил Анна.

– Гвозди собираю, которые не расплавились. Может, пригодятся еще.

Вообще говоря, адвокатом был отец Вишнупанта. Он давным-давно умер. Его сын не имел к юриспруденции никакого отношения, но тем не менее вся деревня звала его адвокатом. Вишнупант не был женат и жил с женщиной из низшей касты. Тут же, в его доме, жили и его дети от той женщины. Брахманы деревни бойкотировали этот дом.

Рядом жил землемер по имени Канаде. Он снимал дом у местного торговца, который не был брахманом, но толпа поджигателей спалила и этот дом. Бедняга Канаде, который и так едва сводил концы с концами – попробуй прокормить на маленькое жалованье семь человек детей! – стоял теперь с растерянным видом во дворе. Мало того, что он лишился всего имущества, хозяин дома объявил ему вчера, что он обязан отстроиться на свои средства, потому что дом сожгли из-за него. Когда мы пришли домой, Анна распорядился:

– Вот что, вы, юноши, пойдите и искупайтесь в речке. А мне, похоже, придется снова побеспокоить Гупту Рао-сахиба. К тому времени, когда вы вернетесь, я раздобуду чего-нибудь поесть.