Текст книги "С четырех сторон"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Мои невеселые размышления прервала Ситабай, спросившая:

– Наверное, все вы переедете теперь к твоему старшему брату в Бомбей?

– Не знаю, не решили пока.

– Ну, ясное дело, переедете. Любой бы поехал – было бы куда. Сколько можно жить в доме Патила? – Лицо Ситабай выражало явное огорчение по поводу того, что самой ей не к кому уехать.

Погорельцы, поселившиеся в храме, продолжали заниматься своими домашними делами. Вскоре они забыли про меня. Я поднялся и пошел дальше.

На камне, прислоненном к дереву ним, что росло возле деревенских ворот, сидел Есвара и гладил щенка. Увидев, что я подхожу, он встал, поздоровался и пригласил посидеть.

Есвара был чуть старше меня и жил по соседству с нами. Его хижина находилась в двух шагах от нашего дома. Как и Нандавади, наша деревня не делилась на отдельные порядки, сплошь населенные людьми одной касты и носящие названия «улица брахманов», «улица кошти», «улица дешмукхов». У нас в деревне люди строили дома там, где им удобно. Прямо за домом Рамукеки находились хижины неприкасаемых. Рамукека мог, не выходя из дому, позвать оттуда работников. А все дома вокруг жилища Бхуджанги принадлежали кунби-ремесленникам. Позади его дома стоял дом гончара.

Усадив меня на камень, Есвара сел напротив прямо на землю. Он даже склонил голову набок, всем видом показывая, что готов ловить каждое мое слово. Озабоченным и серьезным тоном, не слишком подобающим его возрасту, он спросил:

– Ты, наверное, слышал, что у нас произошло?

– Слыхал кое о чем. Ты был тут, когда подожгли наш дом?

Есвара молча кивнул головой. Опустив глаза, он подбирал с земли камешки.

– Как же все это было?

Есвара посмотрел в сторону, помолчал, потом решился. Усевшись поудобней – раньше он сидел на корточках, а теперь сел по-турецки, – он разложил камешки на земле перед собой и приступил к рассказу:

– По правде говоря, до нас еще раньше дошли слухи, что сюда собираются нагрянуть люди из других деревень и учинить беспорядки. Но никто не принял это всерьез. Каждый рассуждал так: «С какой стати придут они в нашу деревню? Ведь мы им ничего худого не делали!» Ни вы, брахманы, ни мы, рамоши, ни люди других каст – никто ничего не предпринимал. И вот рано утром – люди только завтракали – глядь, несется толпа, как ураган. У главаря двуствольное ружье и патронташ, набитый пулями. С криками: «Джай! Джай!» – всей толпой врываются в деревню. Хватают по дороге нескольких наших парней и подростков и заставляют их показывать дома брахманов. Вламываются в эти дома, женщин и детей гонят вон, поливают все вокруг керосином и поджигают. Многие из их братии принялись вещи разворовывать – все, что под руку попадалось. Повыбрасывали наружу горшки да сковороды, простыни да матрасы. Несколько бедняков, вроде меня, столпились вокруг, смотрим. Эти пришлые и говорят: «А ну, забирайте их вещички себе!» Нашлись такие гады, которые позарились на чужое добро и давай растаскивать его по своим хижинам. А люди почестней говорят их вожаку: «Скажи, Патил, куда нам деваться завтра, если сегодня мы заберем эти вещи? Ты пришел и ушел, а нам здесь жить». Тогда пришлые отходили этих честных людей палками и вразумили: «Берите вещи и ни о чем не думайте! Теперь брахманов бояться нечего! Ну, чего трусите?»

– И что же, наши деревенские стали брать эти вещи?

– Кое-кто брал. Что им оставалось делать? Не стали бы брать – получили бы палкой по спине. У нас ведь народ – трус. Многие брали вещи просто со страху.

– Что же вы не попытались остановить их, когда они поджигали наш дом?

– Нет, мы пытались. Бхима, Шрипати и я поклонились им и попросили: «Пожалуйста, не сжигайте этот дом. Его хозяева никому не делали зла».

– Ну а они что?

– Плевать они хотели! Всыпали нам палками и оттолкнули в сторону. Твой брат как раз пошел в деревню к тестю, чтобы жену свою домой забрать. Так один из них содрал с него куртку. А в кармане – кожаный бумажник с семьюдесятью рупиями. Забрали. Видят, у него пара колец на пальце. «Снимай!» – говорят. Делать нечего. Стал твой брат снимать кольца, а они, как на грех, не слезают. Тогда кто-то из них поднимает топор и грозится: «Ах, не слезают? Так я мигом палец оттяпаю!» Где же тут справедливость?

– О какой справедливости ты говоришь, Есвара? Обезумевшая толпа подобна чудовищу Кабандху из «Рамаяны» – безголовому, одноглазому, но с длинными-предлинными ручищами.

– Верно, верно. Потом эти люди велели ему сказать, где он хранит в доме деньги. Учитель-сахиб им и говорит: «Нет у нас денег. Сами ищите». Тогда эти громилы вломились к вам в дом, велели твоим убраться. Твои все вышли наружу – мать, отец, дети. Ну а те обыскали весь дом, вытряхнули из него ваши вещи, полили его со всех сторон керосином и поднесли спичку.

Шрипати увидел из своей хижины, как мы сидим и разговариваем, и медленно, заложив руки за спину, направился к нам. Поздоровавшись со мной, он первым долгом спросил:

– Когда ты пришел?

– Сегодня утром.

Взглянув на него, Есвара сообщил:

– Ваши семейные боги четыре дня простояли в доме Шрипати. Вот спроси у него.

– Правда, Шрипати?

Шрипати уселся, тщательно оправил свое дхоти. Откашлявшись, он начал рассказывать:

– Ужасные тут вещи творились. Ничего подобного в жизни не видывал. Ваш дом запылал. Мы смотрели. Рядом стояла твоя мать. Вдруг она и говорит мне: «Шрипати, спаси хотя бы наших богов. Беги же!» Что делать? Вбегаю в горящий дом. Внутри полно дыму, ничего не видать. Ощупью пробираюсь туда, где у вас семейные боги стоят, складываю их в край дхоти и скорей наружу. Ставлю я ваших богов перед твоей матерью и спрашиваю, куда их отнести. А матушка твоя и говорит: «Отнеси их к себе в хижину. Скажи им, что дома брахманов сожгли и пусть они поживут теперь в лачугах рамоши». Ну что я мог ответить? «Разве я могу это сделать?» Тут она как крикнет: «Сейчас же неси их к себе домой!» Ну, я бегу прямиком домой с вашими богами в руках. Остановился у порога и кричу жене: «Найди в доме уголок получше, прибери его и укрась. У меня в руках – семейные боги Кулкарни». Так и не входил в дом, пока она прибиралась и украшала место для богов. Как только она управилась, я поставил ваших богов на блюдо, а блюдо отнес в тот угол. Детишек предупредил: «Смотрите не убивайте сейчас птиц и не приносите их домой, чтобы сварить или зажарить. Пока тут стоят эти боги, никакого мяса, никакой рыбы в доме!»

Четыре дня прожили наши боги в хижине Шрипати, четыре дня обходились они без ежедневного богослужения. Оттуда они переселились в дом Патила.

– А у кого ночует наш Дину, Шрипати?

– У меня.

– Натерпелся он страху.

– Еще бы! – подхватил Шрипати. – Тут и взрослые-то до смерти перепугались, а Дину – ребенок. Перед приходом поджигателей наш славный Кондукека много куражился. Когда же они пришли и спросили, где тут брахман Конду, наш Кека дунул прямо ко мне и спрятался в углу. «Шрип, – говорит, – завали меня одеялами. И ни слова никому, что я спрятался тут! Узнают – конец мне». Ну, я собрал все, что у меня было, – покрывала, одеяла стеганые – и навалил на него горой. Но беднягу так трясло от страха, что эта гора ходуном ходила!

Во время нашего разговора подошли еще трое: Бхима Каранде, Деорао Патил и Ганпа Нхави. Каждый рассказывал о том, что произошло, а я слушал.

После того как все восемь домов брахманов в нашей деревне запылали, пришлые поджигатели стали отбирать у деревенских жителей съестное. У того потребовали молока, у другого – творога. Деревенские все это им отдали. Пришлые расположились в тени дерева ним возле кузницы и плотно закусили этими харчами. Затем, сытые и довольные, выкрикивая лозунги «Да здравствует Ганди!» и «Да здравствует мать-Индия!», поджигатели всей толпой двинулись в сторону Нандавади.

Люди, чьи дома сожгли, были пришиблены горем. Они в оцепенении сидели там, где их застала беда. Зашло солнце. Стемнело. Заплакали голодные дети. Все дрожали от холода. Тогда мужчины заставили себя подняться на ноги и отправиться на поиски пристанища в каком-нибудь храме, в школе, в общественном здании. Женщины наломали ветвей дерева тарвад, навязали веников и принялись подметать земляной пол храма. Мужчины тем временем сходили в лавку гончара и вернулись с кое-какой глиняной посудой. Чаши, чтобы напиться воды, сделали из листьев баньяна. Изнеможенные люди повалились спать прямо на землю в единственной своей одежде – той, которая была на них, когда их выгнали из собственного дома.

За свою жизнь человеку приходится пережить немало тяжелых ночей. В жизни бывает всякое, в том числе и пожары. Это бедствие людям не в новинку. Но та ночь показалась обездоленным брахманам страшнее самой страшной ночи, которая когда-либо выпала на долю любого из них. Ведь если в прошлом у кого-то сгорал дом, причиной была либо случайность, либо немилость богов, либо злоба человека, совершившего поджог. Погорельцам и раньше случалось ночевать на голой земле в единственной своей одежде, уложив спать детей ненакормленными. Но чтобы на положении погорельцев оказалась целая брахманская община – такого еще не случалось. Какая бы беда ни обрушивалась на человека в прошлом, он знал, что ему помогут родные, помогут односельчане. В прошлом никому и в голову не приходило, что вся деревня повернется к нему спиной. Такого удара каста брахманов не испытывала никогда.

Наутро некоторые из потерпевших направились на свои фермы, в поля. Оттуда они принесли немного незрелого зерна своим домашним на пропитание. Кое-кто добрался до дальних деревушек и добыл проса и сорго у арендаторов-издольщиков и у знакомых крестьян. Люди собирали в кучу уцелевший скарб: горшки и кастрюли, одеяла и покрывала. На жилье устраивались там, где удавалось найти место. Деревня оказалась не без добрых людей – они, не страшась последствий, стали помогать пострадавшим. Кто снабдил их постельными принадлежностями, кто – кое-какими продуктами. Маратхи, которые были особенно близки с каким-нибудь семейством брахманов, отдали в их распоряжение свои дома. Сами же перешли жить на фермы среди полей. Но никто из брахманов не верил, что они поступали так, движимые подлинным сочувствием, подлинным состраданием. «А, все это так, показное, – поговаривали брахманы. – Если бы они и вправду хорошо относились к нам, они бы не допустили, чтобы смутьяны сожгли наши дома. Они бы их остановили. Этих пришлых было не больше сотни, а в деревне живет человек семьсот-восемьсот. На каждого смутьяна пришлось бы семеро деревенских. Но односельчане предпочли остаться в стороне. В глубине души они считали, что брахманам так и надо. Вот почему сожгли наши дома, вот почему мы всего лишились!» Так говорили – в открытую! – брахманы. Деревенские не принимали этих обвинений всерьез. Они пытались отговориться: «Я был занят – поле поливал», – говорил один. «А меня так и вовсе не было – я в Нандавади уходил», – вторил другой. «У меня руки-ноги отнялись от страха», – признавался третий. Такими неубедительными доводами они пытались оправдать свое поведение. Но все это не могло рассеять сомнений, поселившихся в сознании брахманов. Замутившаяся вода так и оставалась мутной.

Было уже около часу дня, а мы все сидели и разговаривали. Подошел Дину и позвал меня домой обедать. Наша беседа прервалась.

Люди стали возвращать похищенные вещи. Их сносили на чавади, где они лежали теперь грудами: посуда, кухонная утварь, одежда, рамки для фотографий, картины, зерно. Каждый день члены брахманских семей приходили сюда и рылись в этих грудах. Иной раз между ними возникали споры из-за вещей. На некоторых горшках и мисках были выцарапаны имена, на других – нет. А уж кому принадлежало прежде зерно, установить было вовсе невозможно. Тем более что изрядное количество этого зерна было съедено теми, кто его брал. Правда, те, кто возвращал зерно, говорили, из чьего дома оно взято.

В разгар всей этой кутерьмы во двор дома Патила вошел Чандру Холар. Дряхлый старик, он шел, медленно передвигая ноги и опираясь на палку. Остановившись на солнцепеке посреди внутреннего дворика, он спросил у меня:

– Как там Кулкарни – жив, здоров?

– Да, а что?

– Пришел повидать его. И дельце одно есть.

Я был в некотором замешательстве. Отец прилег отдохнуть после обеда. Может быть, он и не спал: слышно было его покашливание.

– Вообще-то отец лег спать. Очень у вас важное дело? Может быть, попозже зайдете?

– Кто там пришел? – окликнул отец изнутри.

– Это я, Чандру. Вы не могли бы выйти на минутку?

– Что у вас за дело, Чандру-баба? – спросил отец, выходя из дому. – Чем я могу быть вам полезен?

Ни слова не говоря, Чандру достал из котомки, что висела у него за спиной, какую-то вещицу, завернутую в тряпку. Он развернул ее, и на ладони заблестело кольцо – украшение для носа. Осторожно положив его на приступок дома, Чандру проговорил:

– Мои дети сказали, что нашли это кольцо у вас в доме. Посмотрите, ваше?

Я открыл рот от удивления. Отец взял кольцо в руки, осмотрел его и сказал:

– Да, Чандру, это наше кольцо. Как мне вознаградить вас за то, что вы вернули нашу вещь? Ведь у меня не осталось ничего ценного.

– Мне ничего не надо, – ответил Чандру, сложив ладони. – Только сохраните к нам вашу благосклонность. Люди говорят, что мы стали неблагодарными. Мне это очень горько слышать, очень.

– Что вы, что вы, кто может так про вас сказать? Скверные времена приходят и уходят, а нам с вами вместе жить в этой деревне.

– Ваши слова – лучшее вознаграждение, – вымолвил Чандру, и его морщинистое лицо вдруг радостно осветилось. Взяв угощение, которое дала ему моя мать, Чандру с гордым видом двинулся домой. Отец с улыбкой глядел ему вслед.

– Что-то я не пойму, как это он нашел кольцо для носа? – вопросил я.

– Между прочим, это кольцо мы продевали в ноздрю маски Гоури, – улыбаясь, заметил отец. – Оно фальшивое.

– Вот как?! Почему же ты ему не сказал?

– Подумал, так будет лучше. Зачем разочаровывать его? Ведь он считает, что вернул нам настоящую драгоценность, и радуется этому. Во всяком случае, ему будет что рассказать в поучение своим внукам.

Оба – и отец, и Чандру – поразили меня, и я рассказал об этом Рамчандре. Брат рассмеялся:

– Ну и хитрецы же эти люди! Старик наверняка знал, что драгоценность эта поддельная и ничего не стоит. Думаешь, он вернул бы золотое кольцо? Да никогда! Как узнал, что кольцо фальшивое, тут же и вернул его с самым простодушным и преданным видом.

Слова Рамчандры огорчили меня. Огорчало меня и то, что, хотя мы жили у Патила, человека иной касты, в его доме, мать продолжала соблюдать обычаи неприкасания. Она отгоняла детей Патила, запрещала им прикасаться к нашим вещам, внушала им, чтобы они не ходили тут, не ходили там. Готовила она для нас на отдельном очаге.

– Зачем тебе отдельный очаг? – спрашивал я у матери. – Чем тебе плох хозяйский? Неужели ты хочешь по-прежнему делить все вещи на чистые и нечистые?

– Ты можешь от всего этого отказаться, – отвечала мать, – мы же будем и дальше держаться того, к чему привыкли. Мы не можем изменить свои обычаи только потому, что наши дома сожгли дотла. Пока мы живы, будем жить по-старому.

Пришло письмо от Татьи из Бомбея. Он звал всех нас к себе в Бомбей и уговаривал не горевать по поводу случившегося. Прочитав письмо, Рамчандра сказал:

– Он ютится там в трех комнатах. Как может разместиться у него дюжина людей? Да и жить в Бомбее очень дорого. Не понимаю, как он думает свести концы с концами, если мы к нему нагрянем?

– Так не навсегда же мы туда переезжаем, – вмешалась мать. – Вот улягутся немного страсти, мы и вернемся. Дом выгорел, но стены-то стоят. Сделаем крышу из жести, и будет у нас кров над головой.

– Но нам же придется начинать на голом месте, – с досадой возразил Рамчандра. – Снова обзаводиться тарелками и кастрюлями, чашками и горшками. И неизвестно, что дальше будет. С тех пор как все вокруг пропиталось ядом вражды к брахманам, жить в деревне стало просто опасно. Отныне эти люди не потерпят не то что нашего господства – самого нашего присутствия здесь! Знаешь, какие они ведут разговоры? «Раньше наши женщины мыли за вами грязную посуду, пускай-ка теперь ваши женщины помоют грязную посуду за нами!» Вот как они запели!

– Ничего, поговорят несколько дней и перестанут. Поймут, что они не правы, – тихо возразила мать.

– Ты все еще живешь в прошлом! Не понимаешь, как все изменилось.

– Ну ладно. Назначь удобный день да попроси нашего арендатора запрячь волов в тележку и отвезти нас на станцию. Привезешь нас в Бомбей, мы поговорим с твоим старшим братом и тогда уже решим, как быть.

Когда в доме заговорили об отъезде, я отправился на денек в Нандавади. Большинство брахманских семейств перебралось оттуда в города к родственникам. Дом Ешванты стоял заколоченный. Сосед-жрец сказал, что они всей семьей уехали в Пандхарпур к деду. Оттуда Ешванта собирался отправиться прямо в Пуну. У Гопу в доме все было благополучно. Дхондопант горячо внушал мне:

– Брахманы проявляют трусость, когда уезжают из своих родных деревень. Мы должны остаться тут во что бы то ни стало. Наше место в обществе завоевано трудом, и мы никогда не уступим его. У нас – знания, у нас – культура. Разве можем мы оказаться побежденными? Нет, Шанкар, капитулянтская точка зрения самоубийственна!

Целый день провел я в Нандавади, обстановка в деревне стала невыносимо тягостной. Все говорили только о грабежах и поджогах. На лицах брахманов было написано отчаяние. Брахманские семьи, которые и до этого жили бедно, теперь лишились последнего. Невыразимо больно было видеть этих людей с погасшими глазами, их рваную, грязную одежду. Невыразимо больно было слушать их речи, полные горькой обиды, злобы и уныния.

На другой день я вернулся домой. У нас уже начали собираться в дорогу. Укладывали вещи. День клонился к вечеру. Отец сидел на краю кровати и повязывал тюрбан. Он хотел пойти в храм Марути.

– Мы все поедем в Бомбей, отец?

– А что нам теперь делать?! Зачем здесь оставаться?! Во имя чего?

Мать говорила, что мы сюда вернемся. Отец, как видно, думал иначе. Похоже, он решил уехать отсюда навсегда. Опираясь на палку, отец вышел из дому. Поскольку брахманы больше не жили в своих домах, он отправился в храм Марути и попрощался с теми, кто там поселился.

Вскоре новость, что Винаяк Рао Кулкарни уезжает к старшему сыну, стала известна всем. Отец, вернувшийся в родную деревню после выхода в отставку, проживший в ней последние семь-восемь лет и мечтавший здесь же умереть, теперь покидает эту деревню вместе со своими детьми. И не говорит, вернется ли он обратно. Всем было жаль его.

Ехать решили в четверг. Рано утром мы должны были погрузиться в повозку и отправиться на станцию.

Вечером после ужина к отцу пришли четверо деревенских старейшин: Тукдев Патил, Бханудас Каранде, Кеки Махадев и Вишнудас Сонар. Поздоровавшись с гостями, отец усадил их на веранде.

– Говорят, ты уезжаешь из деревни? – начал Тукдев Патил.

– Куда я могу уехать от вас? Куда бы я ни поехал, мой прах будет в конце концов покоиться здесь…

– Да, мы знаем: ради этого ты после стольких лет службы вернулся сюда. Но что мы слышим теперь? Ты собираешь свое имущество и едешь в Бомбей?

– Да, еду, это правда.

Самым влиятельным в группе пришедших был Бханудас, ровесник отца. Подсев к нему, он положил ладонь отцу на руку и приступил к главному:

– Ты обиделся, что сожгли твой дом? Так вот, послушай. Чего нет, того не воротишь. Но мы отстроим его заново. Дом сожгли пришлые люди. Их нельзя было остановить. Они явились с оружием в руках. Мы ничего не могли с ними поделать. – Бханудас помолчал, проверяя, какое впечатление производят его слова на отца, и затем продолжил: – Или даже можешь обвинить нас в трусости, сказать, что мы вели себя, как женщины. Говори что хочешь. Но ведь мы можем возместить тот ущерб, который тебе нанесен. Зачем тебе переживать о сгоревшем доме? Да я сам построю для тебя дом вдвое больше того, прежнего. Вот, перед всеми обещаю! Верно, Тукдев?

– Еще бы не верно! – подхватил Тукдев, жестикулируя обеими руками. – Что уж тут такого трудного? Повозки у нас есть, волы есть. На моей земле полно деревьев. Я сам берусь отстроить твой дом.

Покачав головой, отец ответил им:

– Разве вы не помогали мне раньше? Я и не сомневаюсь, что вам было бы нетрудно выстроить дом заново.

– Почему же тогда ты хочешь уехать? – спросил старик Вишнудас, золотых дел мастер.

– Потому что меня пригласил к себе мой сын.

– И ты забираешь с собой все свое имущество?

Отец ответил не сразу.

– Сказать по правде, – помолчав, вымолвил он, – не очень-то приятно стало жить у нас в деревне. У меня нет охоты оставаться тут.

Как ни уговаривали они отца, он не переменил своего решения. Огорченные, они наконец встали. Бханудас на прощание сказал:

– Мы по-прежнему не хотим, чтобы ты уехал отсюда. Лучше бы тебе остаться. Но решать, конечно, тебе.

– Я очень рад был услышать это, – ответил отец. – Сохраняйте любовь ко мне – это все, что мне надо. Ни о чем другом я не прошу бога.

В путь тронулись перед рассветом, когда в темноте были еще неразличимы лица людей. И все-таки вокруг нашей повозки собрались десятки провожающих: и брахманов, и людей других каст. Перед переездом через речку отец сказал:

– Ну что ж, до свидания, друзья. Всего вам хорошего. Вам надо возвращаться.

Вскоре толпа провожающих повернула обратно. Отец влез в повозку, в которой уже сидели мать и Дину. Мы с Рамчандрой шли сзади.

Небо посветлело. Показался храм Хандобы у деревенской околицы. Хандоба – наше семейное божество. Мать молитвенно сложила ладони. То же сделал и отец. Затем, собравшись с духом, он сказал вознице:

– Ну, теперь погоняй волов. Поехали быстрей.

Сакхарам, Есвара и еще кое-кто продолжали идти за повозкой. Когда повозка покатилась скорей, они побежали.

– Иди домой, Сакхарам-баба! – крикнул отец.

– Скажи нам, богом Хандобой заклинаю тебя, скажи нам правду: ты уезжаешь из деревни насовсем?

– Я могу честно признаться: мне хотелось бы уехать насовсем, – отвечал отец, перегнувшись через край повозки. – Вот только смогу ли я это сделать? Деревня еще не пропала из виду, а во мне уже душа перевернулась. Всю свою жизнь я скитался по свету, а на старости лет все-таки вернулся домой. Нет, я умру только здесь!