Текст книги "Что с нами происходит? Записки современников"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Валентин Распутин,Василий Белов,Василий Песков,Алесь Адамович,Алексей Лосев,Лев Аннинский,Павел Флоренский,Юрий Лощиц,Сергей Субботин,Татьяна Глушкова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Ю. Бородай
Крестьянский труд и сельская общность
(Философско-экономические предпосылки перестройки аграрного производства)

Постановка проблемы в трудах Маркса и Ленина

Нашему земледелию очень дорого обошлось забвение той простой истины, что суть крестьянской работы – забота о благе живых организмов, какими являются почва, растения и животные, – несовместима с индустриальными формами организации наемного труда.

Большинство экономистов-плановиков, несмотря на очевидность неэффективности в сельском хозяйстве традиционных методов построения крупно-промышленного производства, по сей день не желают принять этот факт во внимание. Видимо, уж таков склад инженерно-экономического мышления, стремящегося исключить из расчетов не поддающиеся измерению «иррациональные» факторы, например такие, как привязанность деревенского труженика к земле, на которой родился, чувство хозяина, без которого невозможен добросовестный сельский труд. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что даже такой величайший экономист, как Маркс, отнюдь не сразу пришел к осознанию уникальной специфики сельскохозяйственного труда.

Проблемы специфики аграрного производства Марксу пришлось решать в период работы над завершающим, III томом «Капитала». Факты, из которых он исходил, заключались в следующем.

Аграрная революция в Англии дотла разорила сельскохозяйственное производство, практически полностью ликвидировала крестьянство, превратив большую его часть в доведенных до крайней степени деградации люмпенов – бродяг, проституток, нищих, разбойников, которые, как казалось правительству, были годны лишь на то, чтобы их вешать.[9]9
  Маркс пишет: «Бродяг вешали целыми рядами, и не проходило года, чтобы в том или другом месте не было повешено их 300 или 400 человек…» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 744. Далее сноски в тексте даются по этому изданию). Ср. А. Тойнби: «Человек, незнакомый с нашей историей за промежуточный период, мог бы подумать, что произошла какая-нибудь большая истребительская война…» (Тойнби А. Промышленный переворот в Англии. М., 1924. С. 44).


[Закрыть] Но объективно таким способом был создан рынок дешевой наемной рабочей силы, что и явилось главным условием генезиса капиталистической крупной индустрии и основой ее чрезвычайно быстрого и бурного развития.

Характерно, что особое значение Маркс придавал такому фактору, как крайняя степень деградации бывших крестьянских масс. Он показывает, что машина – это не столько техническое изобретение, сколько результат социального процесса массовой пауперизации населения, что требовало расчленения целостного ремесленного труда[10]10
  Во многих языках слова «ремесло» и «искусство» имеют один корень, например, в английском – «art».


[Закрыть] на ряд частичных примитивных операций, доступных полуидиоту или ребенку: «…в середине XVIII века некоторые мануфактуры предпочитали употреблять полуидиотов» (Т. 23. С. 374). С конца XVIII века начинается массовое применение в промышленности женского и детского труда. Все это ведет к дифференциации и упрощению инструментов различного назначения с целью приспособить их к «исключительным особым функциям частичных рабочих» (Там же. С. 353), а это, в свою очередь, – «создает одну из материальных предпосылок машины, которая представляет собой комбинацию многих простых инструментов» (Там же. С. 354).

Таков подробно описанный Марксом «классический» путь капиталистической индустриализации. Логично было предположить, что параллельно с крупной фабричной промышленностью и на подвергшейся «чистке» земле[11]11
  «Техническое выражение „clearing of estates“ (буквально – чистка поместий или чистка земель)… означает, что не считались совершенно ни с оседлым населением, – его выгоняли, – ни с существующими деревнями – их сравнивали с землей, – ни с хозяйственными постройками – их отдавали на слом, ни с данными видами сельского хозяйства – их меняли одним ударом» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 16. С. 251).


[Закрыть] будет строиться столь же высокоэффективное крупное сельскохозяйственное производство, основанное на базе машинной техники и дешевом наемном труде. И действительно, оно строилось – на родине капитализма, в Англии, что побудило Маркса сделать вывод о всеобщей закономерности данной тенденции (См.: Т. 23. С. 752―759). И хотя позже, в период работы над III томом «Капитала», сам Маркс вынужден был констатировать неадекватность прежних своих обобщенных прогнозов действительности (в той же суперпромышленной Англии вопреки первоначальной тенденции со временем утвердилась и по сей день процветает в качестве основной рентабельной формы аграрного производства вовсе не крупноиндустриальная, а семейная ферма, практически не применяющая наемного труда), именно первоначальный – преждевременный вывод Маркса был превращен в основополагающую аксиому нашими теоретиками конца 20-х годов. И по сей день редко кто решается посягнуть на эту «священную» догму, несмотря на то что вся мировая практика земледелия опровергает ее.

Наиболее убедительно эту догму опровергает опыт промышленно развитых стран, где, казалось бы, крупному капиталу давно пора вытеснить из аграрной сферы крестьянина, организующего самостоятельное семейное производство, и где именно это относительно мелкое производство по сей день тем не менее остается ведущим и наиболее эффективным, хотя уже и основывается не только на частной собственности (классический фермер), но и на разных формах владения: от бессрочной аренды до семейно-фермерского подряда в рамках крупного агробизнеса. Что касается последнего, то на индустриальной основе крупные агрофирмы США организуют, как правило, лишь предприятия переработки, сбыта и технического обслуживания; сам же процесс непосредственного производства аграрной биопродукции оказалось выгоднее предоставить разоренным банками относительно мелким семейным фермам, потерявшим право собственности на землю, но продолжавшим хозяйствовать на условиях подрядного договора (контракта). В этой феноменальной устойчивости традиционных форм крестьянско-семейного производства, доказывающих свою незаменимость даже внутри проглотивших их мощных агропромышленных монополий, видимо, есть закономерность, отражающая специфику деятельности земледельца.

Сам Маркс к концу своей жизни уловил эту специфику. В завершающем, III томе «Капитала» он, вопреки своим прежним прогнозам, вынужден был констатировать неспособность крупных аграрных «фабрик» конкурировать с мелким крестьянским хозяйством. Оказалось, что в странах, где в той или иной форме сохранилось традиционное крестьянское хозяйство (в Швеции, Франции, США), хлеба больше и он дешевле: «…в странах с преобладанием парцеллярной собственности цена на хлеб стоит ниже, чем в странах с капиталистическим способом производства» (Т. 25. Ч. 2. С. 371).

Так обстояло дело во времена Маркса. Точно так же оно обстоит и сейчас: в стране с самым высокоразвитым капиталом, в современных США, несмотря на мощный натиск крупного агробизнеса, подавляющую часть сельскохозяйственной продукции продолжают производить 1 млн 800 тыс. фермерских хозяйств, основанных на личном труде хозяина и членов его семьи. Разумеется, современные фермеры (американские, канадские, европейские) широко используют современную технику и по энерговооруженности не уступают промышленным рабочим.

Таковы факты. Важно дать им теоретическое обоснование. Суть теоретических аргументов, намеченных еще Марксом и объясняющих специфику аграрного производства, можно свести к следующему.

Аграрное производство несовместимо с частичным наемным трудом, поскольку промежуточные сельскохозяйственные работы практически не поддаются измерению и оценке в единицах абстрактного рабочего времени.

Производственный процесс в аграрной сфере нацелен на создание благоприятных условий живым организмам в условиях постоянно меняющейся природной среды. Единственным реальным показателем эффективности вложенного труда здесь является конечный результат – устойчивая урожайность. Качество и эффективность большей части промежуточных работ или отдельных операций принципиально не поддается точной оценке. Поэтому в сельском хозяйстве неадекватны ни почасовая, ни сдельная (например, за число обработанных плугом гектаров) оплата труда.

Живая природа, с которой повседневно взаимодействует крестьянин, не терпит бездушного отношения поденщика. Есть поговорка: «Злой хозяйке и добрая корова много молока не даст». Другими словами, в аграрной сфере важную роль играет такой внеэкономический и внеправовой фактор, как любовь к земле, к своему полю, саду, животным, предрасположенность к такого рода деятельности, которая осуществляется не за страх, а на совесть. Если в промышленности практически всю деятельность рабочего оказалось возможным измерять и регулировать четкими принудительными нормативами, поскольку она складывается из конечного ряда стандартных технологических процедур и ими исчерпывается, то крестьянский труд предполагает беспрестанную заботу о живом с оглядкой на небо и хозяйской оценкой изменчивой перспективы. Такой труд принципиально не поддается внешнему регулированию. От земледельца, если он не наемник и заботится об урожае, а не о поденной зарплате, требуется постоянная творческая корректировка последовательности технических операций, сроков их проведения и, прежде всего, самой их совокупности. Поэтому и плата за аграрный труд не должна зависеть от объемов, пусть даже рекордных, промежуточных работ, что типично и оправданно во многих отраслях промышленности, где рабочий, каждый на своем участке, призван изготовить соответствующий точным нормативам полуфабрикат. Крестьянина, если мы ждем от него эффективной работы, нельзя превращать в узкого специалиста, отвечающего только за свою часть дела; в этом принципиальное отличие земледельца от исторически сложившегося типа промышленного рабочего – обстоятельство, с которым во всех индустриальных, высокоразвитых странах вынужден был смириться крупный капитал, поскольку он не хочет разориться.

Крестьянский труд не терпит стандарта. Даже в пределах одной области биологические процессы протекают в различных и постоянно меняющихся природных условиях. А это определяет крайне ограниченные возможности административного управления издалека. Поэтому в аграрном производстве недопустимо резкое разделение труда на управленческий и исполнительский. Сама специфика отрасли диктует необходимость предельной интеграции исполнительских и управленческих функций, что и было характерно для деятельности крестьянина-хозяина, возлагающего на себя всю полноту ответственности за каждое свое решение.[12]12
  Специфику аграрного производства с этой точки зрения особенно подробно исследовал крупный буржуазный экономист и социолог В. Зомбарт, который доказывал, что крупное сельскохозяйственное производство с применением капиталистических форм организации наемного труда в принципе не может быть рентабельным (См.: Зомбарт В. Современный капитализм. М.; Л., 1930. Т. 3. С. 467―522).


[Закрыть]

Что из этого следует?

В III томе «Капитала» Маркс следующим образом подводит итог своим размышлениям о специфике аграрного производства: «Мораль истории, которую можно извлечь, рассматривая земледелие… состоит в том, что капиталистическая система противоречит рациональному земледелию, или что рациональное земледелие несовместимо с капиталистической системой (хотя эта последняя и способствует его техническому развитию) и требует либо руки мелкого, живущего своим трудом крестьянина, либо контроля ассоциированных производителей» (Т. 25. Ч. 1. С. 135. Курсив мой. – Ю. Б.).

Итак, либо – либо, но только не крупное производство, основанное на отчужденном наемном труде.

Следует подчеркнуть, что и обе ленинские аграрные программы, в отличие от догматического «марксизма», исходили из последних Марксовых «либо – либо». В «Аграрной программе социал-демократии» (1908), где речь шла об оценке различных путей развития российского аграрного производства в рамках капитализма, Ленин ставил вопрос так: «Это развитие в капиталистической стране может проходить двояким образом. Или латифундии сохраняются и постепенно становятся основою капиталистического хозяйства на земле, – это прусский тип аграрного капитализма» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 17. С. 150). Прусский тип, то есть крупное сельскохозяйственное предприятие, основанное на отчужденном труде поденщиков, Ленин отвергал как самый неэффективный. Главной фигурой в сельскохозяйственном производстве быстро развивающейся капиталистической России должен стать, как считал Ленин, – «свободный фермер на свободной, т. е. очищенной от всего средневекового хлама земле. Это американский тип» (Там же).

Это была дореволюционная программа Ленина. К концу своей жизни он, как известно, разрабатывал свою вторую программу, программу социалистической перестройки аграрного производства, где исходил из второго Марксова «либо» – кооперативной ассоциации производителей.

Ленин не успел оставить всестороннего теоретического обоснования своего кооперативного плана. Но стоит заметить, что в период его разработки Владимир Ильич особое значение придавал трудам выдающегося советского экономиста-аграрника А. В. Чаянова, который всю свою жизнь посвятил практике аграрного кооперирования. Суть позиции Чаянова состояла в том, что в сельскохозяйственной отрасли кооперативная концентрация производства оказывается тем более экономически эффективной, чем дальше отстоит подлежащая кооперированию сфера деятельности от непосредственной работы крестьянина с биологическими организмами. Исходя из этого, он предложил дифференциальный метод определения возможностей аграрной концентрации: минимальная концентрация на биологических процессах, последовательное расширение границ и увеличение степени кооперативной концентрации во всех прилегающих сферах – содержание машин и организация техобслуживания, племенная селекция, мелиорация, переработка и сбыт продукции, строительство, кредит и т. п. С этой точки зрения нерациональной оказывается сельскохозяйственная артель – предельная, завершенная форма производственной концентрации, где не остается места для хозяйской деятельности самостоятельного крестьянина и принудительной регламентации со стороны может подвергнуться творческая часть многообразной деятельности земледельца – его повседневная забота о живом предмете труда.[13]13
  См.: Чаянов А. Основные идеи и формы организации крестьянской кооперации. М., 1919.


[Закрыть]

Сейчас трудно установить, до какой степени В. И. Ленин был согласен со всем комплексом теоретических положений, выдвинутых А. В. Чаяновым. Ясно одно – коллективизацию, осуществленную военно-административными методами, никак нельзя считать реализацией ленинского кооперативного плана, ибо сам Ленин неоднократно подчеркивал: «Лишь те объединения ценны, которые проведены самими крестьянами по их свободному почину и выгоды коих проверены ими на практике» (Полн. собр. соч. Т. 38. С. 208).

Сплошная принудительная коллективизация стала базой для построения завершенной системы административно-волевого управления всей сельской экономикой и социальной жизнью, обеспечив возможность осуществления глобальных инженерно-экономических мероприятий, об эффективности которых сейчас в различных наших изданиях появляется множество приводящих в дрожь публикаций.

Курс на индустриализацию аграрного производства

Цена ошибочного подхода к делу

Вопреки классической постановке проблемы, данной Марксом и Лениным, в нашей общественной науке (политэкономия социализма, философия, социология) за последние четверть века прочно утвердилось мнение, согласно которому никакой специфики у аграрного производства быть не должно, а если таковая и присутствует, то ее следует как можно скорее и радикальнее ликвидировать. Отсюда курс на создание системы аграрного производства, которая облегчала бы централизованное планирование и быстрое осуществление глобальных инженерно-экономических мероприятий в масштабах сельского хозяйства всей страны. На практике это обозначало укрупнение колхозов и тенденцию к последующей постепенной замене их сельскохозяйственными предприятиями, основанными на наемном труде: если в 1950 году в совхозах работало 3,1 млн человек, а в колхозах 27,4 млн, то в 1985 году и в совхозах и в колхозах было занято по 12,6 млн, в личных подсобных хозяйствах – 3,2 млн человек. С этим курсом связана и установка на строительство агрогородов, и идея определения чуть ли не большинства деревень как «неперспективных».

Каковы результаты этого курса? Рассмотрим лишь несколько важнейших направлений индустриализации сельского хозяйства, при этом подчеркнем, что в нашу задачу никак не входит оценка эффективности тех или иных технологий самих по себе.

1. Индустриальная технология выращивания сельскохозяйственных культур. Главная роль здесь у химии: «По производству минеральных удобрений СССР прочно удерживает первое место в мире» (Коммунист. 1986. № 17. С. 43). Вложения в эту отрасль громадны: только на реконструкцию и строительство новых заводов в XII пятилетке выделяется 17 млрд рублей, несмотря на то что 15 % всей продукции теряется при транспортировке и хранении (Там же. С. 44). Эффект того, что используется, таков: «…в одиннадцатой пятилетке окупаемость минеральных удобрений урожаем составила по зерновым культурам лишь 79 %, сахарной свекле – 74, картофелю – 53 и овощам – 38 процентов» (Там же. С. 44). Другими словами, чуть ли не половина всех средств, вкладываемых в производство минудобрений, расходуется впустую. И это при условии, что «окупаемость» расчитывается только по валу. Практически никогда и никем не учитывается качество дополнительных валовых тонн, получаемых посредством неумеренного использования химикалий. А между тем эта сторона дела заслуживает пристального внимания; вот, например, только один акт из подборки документов, опубликованных газ. «Известия» (11 декабря 1986 г.): «При токсикологическом исследовании, проведенном Якутской республиканской ветеринарной лабораторией, в пробе картофеля № 4 обнаружено нитратов – 10 г/кг, нитритов – 400 мг/кг… В пробе картофеля № 6 хлорофоса 0,8 мг/кг. Картофель в корм животным не пригоден». Это – животным! Но люди, случается, такой интенсивно выращенный картофель варят в алюминиевых кастрюлях, в результате чего резко повышается токсичность и нитратов и нитритов, и спокойно едят… спокойно, так как при сверхразвитом производстве химудобрений добросовестный токсикологический анализ сельскохозяйственной продукции в нашей стране – дело чрезвычайно редкое, исключительное.

В высокоразвитых капиталистических странах токсикологический контроль налажен хорошо. Результат? В последнее десятилетие в США неуклонно снижается производство и потребление минудобрений и пестицидов, поскольку на мировом рынке зерно, выращенное без применения химикалий, ценится намного дороже.

2. Мелиорация. Сельскохозяйственное производство потребляет 48 % общего забора свежей воды – 25 % ее теряется при транспортировке. Общая протяженность оросительных систем превысила 700 тыс. км, что примерно равно протяженности всех автодорог страны с твердым покрытием.

Сколько все это стоит? «За 1966―1985 годы на развитие мелиорации земель за счет государственных капитальных вложений и средств колхозов израсходовано 129,7 миллиарда рублей… Из общей площади орошаемых земель на двух третях не достигнута проектная урожайность сельскохозяйственных культур» (Коммунист. 1986. № 17. С. 27). Проектная урожайность не достигнута даже при том, что «повсеместно установлены устаревшие завышенные нормы полива, да и те на практике, как правило, превышаются в 2―3 раза… Такая практика вредна не только тем, что ведет к расточительному расходу воды, но и к засолению, потоплению, заболачиванию орошаемых почв, к развитию на них водной эрозии и как следствие – резкому снижению или полной потере плодородия» (Там же).

3. Эффективность механизации уборки зерновых. За последние 25 лет парк комбайнов в стране увеличился почти вдвое: 47 тыс. машин в 1960 году и 83,2 тыс. в 1985 году (См. Народное хоз. СССР в 1985 г. С. 178). Сегодня у нас и тракторов и комбайнов больше, чем где бы то ни было в мире. Затраты на производство и ремонт этой техники колоссальны – только ежегодный выпуск новых комбайнов перевалил за 100 тыс. штук. Вместе с тем средняя длительность уборки все эти годы остается одинаковой – 24 дня; средняя урожайность в течение последних 15 лет держится в пределах 15 центнеров с гектара (Там же. С. 183). Потери зерна при комбайновой уборке достигают 10 %, при этом рассеивается по полю отброшенная солома и полова – ценный корм для скота.

4. Индустриализация животноводства. «Магистральным путем» в молочном животноводстве 10 лет назад был объявлен крупный бетонный «комплекс» с механизацией и доения, и кормления, и уничтожения навоза. По сей день практически ни один из этих коровьих дворцов-заводов не окупил затрат на строительство. Комплексы сократили коровью жизнь в среднем до трех отелов, тогда как в нормальных (доиндустриальных) условиях коровы телятся 15―16 раз и до седьмого отела только прибавляют надой. Другими словами, в промышленных комплексах коровы в массе своей не доживают до биологической зрелости: «…ежегодно – 7,5 миллиарда рублей основных средств, не успевших себя окупить и похищенных на „магистральной дороге“! А с кого прикажете спрашивать?» (Новый мир. 1986. № 12. С. 195).

Есть и другая сторона в этом «передовом» начинании – потеря навоза, ведущая к хронической нехватке органических удобрений.[14]14
  В XVIII веке, когда Россия кормила хлебом Европу, роль органических удобрений в сохранении плодородия почвы хорошо понимали даже сугубо военные люди. Вот, например, распоряжение А. В. Суворова своим крестьянам: «Под посев пахать столько, сколько по числу скотин навоз обнять может, а неунавоженную не пахать и лучше оставшуюся, навозом не покрытую часть пустить под луга, а кустарник срубать. Но и сие только на это время; ибо я наистрожайше настаивать буду о размножении рогатого скота…» (Суворов А. В. Письма. М., 1986. С. 108).


[Закрыть] Сейчас «их вносится в среднем более четырех тонн на гектар. А для того чтобы только приостановить убыль гумуса, требуется не менее семи тонн. В результате наши поля не наращивают, а теряют свое плодородие» (Коммунист. 1986. № 17. С. 44). К этому над добавить, что хороший эффект химудобрения могут дать только при сочетании их с органикой.

Таков эффект некоторых глобальных мероприятий (здесь дан далеко не полный их перечень), призванных перевести аграрное производство на индустриальные рельсы.

Почему все эти мероприятия заканчиваются провалом? Только лишь потому, что в основе их лежали технически ошибочные решения? Где искать объективный критерий их правильности?

Что лучше: кукуруза или горох, плуг или безотвалка, стационарный ток или комбайн?

Как нам представляется, хуже всего то, что на все такого рода вопросы отвечает у нас не крестьянин, полностью лишенный инициативы и самостоятельности, не крестьянский кооператив, призванный, по мысли Ленина, решать весь комплекс производственных, финансовых и соцкультбытовых своих проблем, но организованная в жесткую систему институтов и контор бюрократия, с точки зрения которой население – это абстрактный «трудовой ресурс», вроде угля или руды, а самопрокормление державы – инженерная задача, требующая обобщенного экономико-математического анализа и утвержденного вышестоящим органом в качестве единственно правильного для всех директивного решения. Со временем обязательно обнаруживается, что решение было «ошибочным» (а оно априори ошибочно, поскольку навязано сверху всем без разбору – принудительно). Потом будет другое решение, третье… А ведь вроде бы уже ясно, что задача самопрокорма страны требует не новых глобальных технократических экспериментов, а радикальных социально-политических реформ. Это вовсе не техническая, не инженерно-экономическая задача. И если директивно-ведомственный подход к делу сейчас уже не приносит успеха даже в промышленности, то в сфере аграрного производства, которое принципиально не совместимо с индустриальными формами жестко регламентированного отчужденного труда, такой подход к делу грозит окончательным разорением.

Признаки этого разорения – брошенные деревни и заросшие сорным лесом поля Нечерноземья. Причины этого безобразия отнюдь не только в глобальных инженерно-экономических экспериментах, полигоном которых становились прежде всего области, призванные обеспечивать Продовольственную программу, то есть производящие хлеб, мясо и молоко. Еще более разорительными оказались перекосы централизованной бюджетной политики, отсутствие объективного механизма «определения стоимости» и система произвольно назначенных монопольных цен.

В. И. Ленин писал: «Поскольку устанавливаются, хотя бы на время, монопольные цены, постольку исчезают до известной степени побудительные причины к техническому, а следовательно, и к всякому другому прогрессу, движению вперед» (Полн. собр. соч. Т. 27. С. 397). Вопреки этому ленинскому положению, на все основные виды сельскохозяйственной продукции у нас назначаются цены, чаще всего не имеющие никакого отношения ни к реальным трудовым затратам, ни к их подлинной меновой стоимости. Например, в течение многих десятилетий сохранялись относительно низкие цены на хлеб (пшеницу, рожь), картофель, лен, по сравнению с ценами на хлопок, чай, цитрусовые. В результате у колхозника в РСФСР, имеющего самую высокую в стране нагрузку посевной площадью и самое большое число отработанных в год человеко-дней, доход почти в два раза ниже, чем в Таджикистане, где площадь пашни на одного колхозника в 8 раз меньше, чем в РСФСР (См.: Народное хозяйство СССР, 1922―1982: Юбил. стат. ежегодник. М., 1982. С. 292―293).

В 50-х годах стоимость валового сбора продуктов растениеводства за один трудодень по закупочным ценам в Нечерноземной зоне была в 10 раз ниже, чем в Узбекистане, и в 15 раз ниже, чем в Грузии (См.: Вопросы истории. 1970. № 6. С. 13―16). Похоже, что с тех пор это положение мало в чем изменилось. Надо ли удивляться, что население тает именно в тех регионах, которые призваны выполнять Продовольственную программу: «…во многих областях РСФСР и УССР, в Латвии и Эстонии смертность в сельской местности превысила рождаемость» (Наш современник. 1986. № 12. С. 136).

Общеизвестно, что ни Маркс, ни Ленин никогда не идеализировали мелкокрестьянскую частную земельную собственность. Маркс в III томе «Капитала» писал: «Мелкая земельная собственность создает класс варваров, который наполовину стоит вне общества» (Т. 25. Ч. 2. С. 378).

Однако, написав это, Маркс счел нужным тут же заметить, что, с другой стороны, крупное аграрное производство, основанное на отчужденном труде, «подрывает рабочую силу в той последней области, в которой находит убежище ее природная энергия и в которой она хранится как резервный фонд для возрождения жизненной силы наций – в самой деревне» (Там же. Курс. мой. – Ю. Б.). Эти слова Маркса должны звучать сейчас как пророческое предупреждение: если, пытаясь построить централизованно управляемое индустриальное сельское хозяйство, мы большинство деревень обрекаем на смерть в качестве «неперспективных», то рискуем окончательно подрыть корни не только аграрного производства в стране, речь идет о возможностях физического воспроизводства и морального возрождения социалистических наций.[15]15
  Стоит заметить, что с других позиций аналогичные идеи развивал в свое время еще автор проекта Декларации независимости – «отец демократии», третий президент США Томас Джефферсон. «Земледельцы, – писал он, – это самые ценные из граждан. Они – воплощение жизненной силы, независимости, добродетели; они преданы своей стране, будучи связаны с ее свободой и ее чаяниями самыми долговечными узами». Представителей городских профессий Джефферсон считал «носителями порока, с чьею помощью, как правило, уничтожаются социальные свободы» (Jefferson Т. The Life and Selested Writings of Thomas Jefferson. N. Y., 1944. P. 377).


[Закрыть]

Нам представляется, что возродить деревню – это первоочередная задача социалистической перестройки на современном этапе развития. Вспомним, что и свой нэп Ленин начинал с деревни – замена продразверстки продналогом, что сразу же привело к оживлению рыночных отношений и в сфере собственно промышленного производства, поскольку крестьянин получил возможность своим живым рублем диктовать городской промышленности, что именно ему нужно, а чего ему и совсем не надо навязывать. Но проблема не сводится только к оживлению рыночных отношений, есть вещи важнее.

Философская проблема «отчуждения труда» с точки зрения перестройки

Цель перестройки – так наладить производственные отношения, чтобы каждый трудящийся смог относится к делу не бездушно, как наемный поденщик, а по-хозяйски, с ответственностью за конечные результаты ассоциированного труда. Выражаясь философски, это значит «снять» отчуждение – безразличное отношение работника к своему делу.

В чем же суть отчуждения?

В философской литературе весьма широкое распространение получила тенденция связывать отчуждение с разделением труда – вплоть до их отождествления. Легко показать, что эту тенденцию первоначально задал сам Маркс в таких своих относительно ранних, по преимуществу философских, трудах, как «Экономическо-философские рукописи 1844 года» и «Немецкая идеология»; именно эти работы Маркса очень хорошо освоены философами. К сожалению, гораздо меньше освещен тот факт, что позже, в период написания «Капитала», – произведения по преимуществу экономического, – Маркс весьма существенно откорректировал и свою исходную общефилософскую позицию, при этом наиболее радикальному пересмотру подверглось понятие отчуждения труда.

Разделение труда неустранимо: оно было важным фактором прогресса в докапиталистических обществах, стало определяющим принципом капиталистической индустрии и, очевидно, будет и в дальнейшем только углубляться при социализме. И, вместе с тем, главная задача социалистического строительства на современном этапе – «снять» отчуждение. Как это совместить?

Чтобы не путаться в противоречиях, очень важно твердо осознать, что зрелый Маркс – Маркс «Капитала» – связывал отчуждение уже не с «частичным трудом», то есть не со специализацией, но прежде всего с наемным трудом.

Отчужденный труд – это принудительный труд. Это либо труд раба, либо труд наемного рабочего, «который по своей сущности всегда остается принудительным трудом, хотя бы он и казался результатом свободного договорного отношения» (Т. 25. Ч. 2. С. 385). Вся современная промышленность базируется на наемном труде. Но специфика аграрного производства в том и заключается, что даже в рамках капитализма оно оказывается несовместимым с отчужденным наемным трудом.

В добуржуазных обществах, основанных на земледелии, у непосредственных производителей, конечно, тоже отчуждается часть их овеществленного труда – в форме натуральной подати или денежной ренты. Но при этом отчуждению не подлежит сама способность к труду – рабочая сила, не отчуждается конкретная трудовая деятельность крестьянина или ремесленника. Другими словами, у крестьянина, даже крепостного, сохраняется еще весьма значительная доля хозяйственной самостоятельности. У него отнимают часть готового продукта (или принуждают продавать эту часть на рынке – денежная рента), но при этом общая цель, последовательность операций и сам смысл его повседневной трудовой деятельности не задаются извне; в отличие от наемного труда, труд крестьянина – «хозяина», хотя и не обязательно собственника, – сохраняет характер целесообразной деятельности и, соответственно, значимость нравственной ценности.

Что касается традиционных форм земледелия, общинного или парцелярного, исключением здесь являлось лишь крупное плантаторское производство, основанное на применении рабского труда, что было характерно для древнего Карфагена, позднего Рима и южных штатов США. Поэтому за пределами капитализма зрелый Маркс фиксирует отчужденный труд только «в тех земледельческих хозяйствах древнего мира, в которых обнаруживается наибольшая аналогия с капиталистическим сельским хозяйством, в Карфагене и Риме» (Т. 25. Ч. 2. С. 349. Курсив мой. – Ю. Б.). При этом Маркс замечает, что как в древности, так и в новое время развитие производства, основанного на рабском труде, стимулировалось потребностями развитого международного рынка (южные штаты США были придатком английской текстильной индустрии, а сицилийские латифундии призваны были снабжать товарной продукцией римскую армию) и сопровождалось явлениями, характерными для эпохи первоначального накопления – засилье ростовщиков, бурный рост денежно-торгового капитала.

В III томе «Капитала» Маркс настолько тесно связывает сущность рабского труда с наемным (по степени их отчужденности), что невольно встает вопрос: почему еще в античности не сложилось производства, аналогичного капиталистическому? Впрочем, сам Маркс постоянно подчеркивает эту аналогию, но при этом замечает, что нигде в древнем мире производственное использование рабского труда не достигало слишком больших размеров, основным производителем оставался крестьянин. В США до 1864 года число рабов, занятых непосредственно в производстве, было намного большим, чем в рабовладельческом Риме и Древней Греции, вместе взятых.[16]16
  Производственное использование рабского труда не надо путать с «патриархальным рабством» – наложницы, слуги, телохранители. В эпоху раннего средневековья ценнейшим товаром на рынках рабов стали дети: девочки, предназначавшиеся в гаремы, мальчики-кастраты (будущие евнухи). Наибольшее их число поставляла Европа, вынужденная расплачиваться детьми за импортные предметы восточной роскоши (шелк, пряности, дорогое оружие). Крупнейшим перевалочным пунктом работорговли и центром кастрации мальчиков вплоть до Реконкисты была Гренада – крупнейший из западноевропейских городов того времени; отсюда кастраты направлялись даже в папскую капеллу – в Рим. Большим спросом на восточных рынках пользовались также и профессионалы-воины, из которых составлялась гвардия, то есть личная охрана мусульманских владык, например, мамлюки в Египте, составившие привилегированную профессиональную касту. Подробнее о характере работорговли в эпоху средневековья см.: Шиппер И. Возникновение капитализма. Спб., 1910.


[Закрыть]