Текст книги "У черноморских твердынь"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Штурм продолжается

В центральной части участка первого батальона, на безымянной высоте, напоминавшей своими причудливыми очертаниями булаву с острыми шипами, оборонялся пулеметный взвод младшего лейтенанта Матвея Грицика, рослого моряка, человека недюжинной силы. В декабрьских боях он был дважды ранен и после выздоровления вернулся в 79–ю бригаду. В расположении взвода Грицика были сооружены три дота и дзот. Почти в сплошном камне пулеметчики пробили траншеи, ходы сообщения.

Внизу, в долине, ковром расстилался зеленый луг, пестрящий ярко–красными маками. Пулеметчикам из дотов было хорошо видно, как немецкие солдаты – с засученными рукавами, с ранцами за плечами – цепями двинулись по этому маковому ковру на позиции третьего батальона. Но, встретив там сильный огонь, фашисты стали сворачивать к высоте–булаве, ища под ней укрытия.

И тогда вступил в дело дот № 15, расчет которого возглавлял хладнокровный сержант Верещак. Кинжальным огнем своего «максима» он заставил немцев отвернуть и от этой высоты. В течение дня дот вновь и вновь открывал огонь, как только враг появлялся перед ним в долине.

Потом Матвей Иванович Грицик рассказывал мне, какую тревожную ночь провели пулеметчики, готовясь отражать с утра новые атаки и еще не зная, удержался ли на своих позициях их батальон. Связь с ним прервалась, связист, ушедший на линию, не вернулся и, очевидно, был убит.

– Я проберусь, разрешите! – попросил старшина 2–й статьи Заяц, когда неизвестность стала слишком тягостной. И командир его отпустил.

Моряк вернулся в дот с двумя котелками пшенной каши, изрядно присыпанной по дороге песком, но еще горячей, и с колбасой за пазухой. Но главным было известие, которое он принес. Батальон держится! Повеселевшие бойцы, справившись с кашей и колбасой, тут же засыпали. Только сержант Верещак с первым номером расчета продолжали возиться у пулемета: они меняли ствол и чистили «максим», которому опять предстояло изрядно поработать.

С утра 8 июня к пулемету в доте № 15 встал сам Матвей Грицик. А сержант Верещак с двумя бойцами вышли в траншею с гранатами и зажигательными бутылками: немцы начинали штурмовать и эту высоту.

– Прерывая огонь, – рассказывал Матвей Иванович, – я прислушивался, работает ли «максим» в шестнадцатом доте у Девлешева. Это тот сержант, который гладил неразорвавшийся снаряд, чтобы ободрить своих бойцов. До середины дня я слышал его очереди. Потом шестнадцатый дот замолчал. И Девлешева я больше не увидел. Свой долг он выполнил до конца.

Враг, как видно, решил во что бы то ни стало разделаться и с дотом Верещака. По нему открыли прицельный огонь три танка. В доте появились раненые. Грицик отправил их в батальон, а сам продолжал отбиваться с оставшимися восьмью бойцами.

Вечером в дот вполз старшина 2–й статьи Заяц.

– Раненых доставил, – прохрипел он, – Ночью приказано отходить…

Главные события между тем продолжали развертываться на нашем левом фланге.

Еще в ночь на 8 июня мы получили приказ командарма произвести контратаку в направлении стыка с левым соседом и восстановить там передний край обороны. Атаковать врага надо было на рассвете. В помощь нам выделялись батальон 2–го Перекопского полка и рота танков.

С танкистами мы связались быстро. Но найти батальон перекопцев, находящийся в подчинении Чапаевской дивизии, долго не удавалось. Когда прибыли наконец две роты, было уже светло. Действовать требовалось очень быстро – пока не появилась в воздухе вражеская авиация. Все делалось наспех, командиры прибывших подразделений не успели как следует познакомиться с обстановкой. Начавшаяся с опозданием контратака успеха не имела…

На второй день штурма нас продолжали атаковать части 50–й и 24–й немецких пехотных дивизий. Появились и пленные из 22–й пехотной. Вчерашние потери кое–чему научили гитлеровцев. Они, как видно, уже не рассчитывали прорвать нашу оборону с ходу, шли не «навалом», как накануне, а пытались нащупать наши уязвимые места и пробивать там бреши. Уже не так нахально, а осторожнее действовали, стремясь пробраться к нам в тыл, группы автоматчиков. Танки, попадая под огонь нашей артиллерии, торопились от него укрыться. И все же враг продвигался вперед. Очень медленно, но продвигался. Его перевес в силах давал себя знать.

На правом фланге четыре фашистские роты, поддерживаемые артиллерией и авиацией, теснили нашу вторую роту, оборонявшуюся на высоте 90. Там шел тяжелый бой, и, чтобы ободрить людей, туда поспешил комиссар бригады Слесарев. А против третьего и второго батальонов действовало до трех немецких полков с танками.

Комбат–два Яков Мартынович Пчелкин долго держался на своем старом КП. Его прикрывала «счетверенка» на «Сливе». Комендантский взвод Савченко много раз открывал огонь по автоматчикам, поддерживая с фланга свои роты. Потом прямым попаданием снаряда разбило «счетверенку» на высотке. Оба моряка – Поляков и Кудинов – были убиты. Выбыл из строя раненый лейтенант Савченко. За пулемет становился то сам Пчелкин, то остававшийся с ним Куролесов.

После полудня комбату пришлось все‑таки покинуть свой обжитый КП и перебраться по траншеям на новый – за позициями шестой роты. Она в этот день неоднократно вступала в рукопашный бой, а немецкие танки появлялись и над траншеями. Рота потеряла командира и многих бойцов. Оставшихся в строю возглавил командир взвода лейтенант Васильев. За день он лично подбил гранатами два танка.

Под вечер, когда Пчелкин был вызван к комбригу и на новом КП батальона оставались Ершов с Куролесовым, пришлось и тут отбиваться от прорвавшихся автоматчиков и танков. Комиссар, подобно тому, как это сделал накануне комбат, попросил, чтобы по району КГТ открыла огонь своя артиллерия. Это помогло отбить вражескую атаку.

В направлении кордона Мекензи № 1, от которого уже не так далеко и до Северной бухты, выступала как бы изогнутым волнорезом наша вторая позиция, обращенная на северо–восток. Оборона ее становилась главной заботой командира бригады.

–Там надо сплотить кому‑то все подразделения, – делился Потапов своими мыслями. – Кулиниченко ранен… Кого бы туда послать – сильного, надежного человека.

– Давайте пошлем майора Кохно, – предложил я. – Все равно его батареи в том же районе.

– Хорошо, вызывайте его, – согласился Алексей Степанович. Решения, в том числе и касавшиеся разных назначений, он принимал быстро.

Иван Ильич Кохно командовал дивизионом противотанковых пушек. В бригаду он попал при ее формировании, из госпиталя, где лечился после ранения, полученного на другом фронте. А перед войной служил преподавателем в артиллерийском училище. При отражении декабрьского штурма дивизион Кохно был единственным артиллерийским подразделением, находившимся непосредственно в боевых порядках 79–й бригады. Все у нас относились с уважением к этому аккуратному и исполнительному, всегда подтянутому майору.

– Товарищ Кохно, я вас знаю как стойкого, смелого и рассудительного командира, – сказал Потапов Ивану Ильичу, явившемуся на КП. – Возьмите в свои руки управление всеми подразделениями второй позиции. Надо не допустить, чтобы противник там прорвался. Особенно важно закрыть ему выход из Камышловского оврага.

– Задача ясна, – ответил майор. Через четверть часа он с военкомом своего дивизиона И. А. Кузнецовым был уже на месте.

В «отряде Кохно» – так мы стали называть все вверенные Ивану Ильичу подразделения – набралось около 150 человек. Из штаба бригады мы дали в помощь Кохно начальника оперативного отделения старшего лейтенанта П. Г. Банкета (это был мой «выдвиженец», командовавший раньше взводом ПВО). В отряд вошла рота противотанковых ружей лейтенанта Ф. М. Грабового.

Как мы и предполагали, танки, а затем и автомашины противника пытались воспользоваться дорогой, ведущей наверх из Камышловского оврага. И как только они выходили из лощины, замедляя ход на повороте, по ним, с расстояния 300–400 метров, без промаха били пушки и противотанковые ружья. Танки вспыхивали, а автоцистерны с горючим сразу взрывались, загромождая дорогу обломками.

Небольшой отряд майора Кохно прочно держался на своей позиции и на целую неделю стал для врага тем трудным «орешком», который немцам никак не удавалось раскусить.

9 июня батальон старшего лейтенанта Оришко вел тяжелый бой уже в полуокружении. Фашистские самолеты, как и перед штурмом, сбрасывали кроме бомб железные бочки, тракторные колеса… Батальон по–прежнему дрался стойко. Раненые после наскоро сделанной перевязки возвращались в строй. Но батальону надо было чем‑то помочь. Решили взять со второй позиции часть роты автоматчиков. Ее командир только что выбыл из строя.

– Назначьте кого‑нибудь из штаба, – приказал комбриг.

Рядом стоял майор Николай Кузьмич Афонин, наш начальник связи.

– Разрешите пойти мне, – попросил он.

– Хорошо, – согласился я. – Но прошу быть осторожным. А то в штабе никого не остается…

Автоматчики прорвались к Оришко, когда остатки батальона держались из последних сил. И еще раз удалось отбросить фашистов назад. Но майор Афонин в штаб уже не вернулся: в этом бою он был ранен разрывной пулей.

Несколькими часами позже выбыл из строя и тяжелораненый командир первого батальона старший лейтенант Оришко. Наши командные кадры таяли. В этот же день был ранен комиссар бригады Иван Андреевич Слесарев. Его обязанности принял начальник политотдела С. И. Костяхин.

Вечером на левом фланге в руках противника оказалась «высота с памятником» – так называли мы возвышенность, где стоял обелиск в честь событий первой Севастопольской обороны. Эта небольшая высотка приобретала сейчас важное значение, как и любой рубеж на пути к кордону Мекензи и Северной бухте.

– Немцев с высоты надо выбить, – сказал Потапов, уезжавший в это время по вызову командарма. – Поручите это третьему батальону.

Раненый комбат Кулиниченко продолжал руководить подразделениями, но такую задачу, как овладение высотой, можно было возложить в батальоне только на начальника штаба старшего лейтенанта М. Л. Латмана. Я объяснил ему, что захватывать высотку надо ночью, потому что днем будет гораздо труднее.

Была уже полночь, когда Латман вместе со старшим лейтенантом А. И. Сафроновым повели на высоту группу человек в двадцать – все, что оставалось от седьмой роты. С КП бригады были видны пулеметные трассы завязавшегося боя. Высотку и все вокруг стали освещать немецкие ракеты. Почувствовав, что Латману может понадобиться поддержка, я послал ему в подкрепление группу бойцов из второго батальона, с двумя противотанковыми ружьями.

Этот сводный отряд занял и высоту, и позиции вдоль проходившей около нее шоссейной дороги. На следующий день враг трижды пытался вернуться сюда, но выбить наш отряд не смог. При отражении фашистских атак там был убит командир седьмой роты Анатолий Ильич Сафронов. Он запомнился мне как удивительно спокойный человек с сильным и твердым характером.

Старший лейтенант Латман и его бойцы ушли с «высоты с памятником» только по приказу, когда потребовалось выполнять новую задачу на другом рубеже.

«Домик Потапова»

Рано утром 10 июня, после того как враг уже обошел наши фланги, штаб перешел на запасный КП – в тот самый домик дорожного мастера, где три с половиной месяца назад произошло мое неожиданное назначение в 79–ю бригаду. Кстати сказать, он еще с декабрьских боев, когда командный пункт бригады тоже располагался тут, был известен в армии как «домик Потапова».

Комбриг сразу же отправился в батальоны, а я стал налаживать работу на новом КП. Вдруг вбежал боец из комендантского взвода и крикнул, что сюда идут танки. Выскочив из домика, я увидел с десяток немецких танков – они действительно шли к командному пункту по лощине и вдоль дороги, стреляя на ходу.

Я побежал к стоявшей недалеко 76–миллиметровой пушке и вместе с расчетом вкатил ее на соседний пригорок. Когда мы установили пушку в кустах, до танков оставалось метров пятьсот.

– Целься лучше! – сказал я наводчику, подавая снаряд.

Первым же снарядом один танк был подбит. Затем расчет орудия подбил еще два танка. Завязалась артиллерийская дуэль. Немецкие снаряды рвались около нас, но осколками никого серьезно не задело. Кончилось тем, что уцелевшие танки повернули назад и скрылись. К сожалению, я не запомнил фамилии меткого наводчика. А командовал орудием сержант Николай Париенко. Оказалось, что за его расчетом уже числилось три подбитых танка.

10 июня было очень тяжелым днем. Подтянув свежие части, противник при поддержке артиллерии и авиации возобновил атаки. Пытаясь вклиниться сильной ударной группой – в нее входило до 70 танков—между нами и нашим левым соседом (теперь это уже была 345–я дивизия), фашисты, как и в декабре, рвались к Северной бухте.

Бригада по–прежнему держалась стойко. Сопротивление вражескому натиску было настолько упорным, что без прямого содействия авиации ни танки, ни пехота не могли продвинуться вперед. Бомбардировщики вызывались для подавления отдельных огневых точек, минометных расчетов. За день враг произвел на участке бригады свыше тысячи самолето–вылетов, сбросил больше 2,5 тысяч бомб.

11 июня наш КП был уже на безымянной высоте, в верховье Трензиной балки.

Метрах в восьмистах севернее батальон немецкой пехоты с танками окружил нашу минометную роту. У минометчиков еще раньше вышел из строя весь командный состав, и командовал ими старший политрук И. А. Чаусовский. Это был степенный политработник, умевший делать все толково и обстоятельно, а в этот день мы узнали, что он был еще и героем.

Окруженная рота отбивалась больше трех часов. Мы помогали ей артиллерией, хотя снаряды были на исходе. Но снять с позиций какое‑либо подразделение и послать на выручку Чаусовскому и его людям не было никакой возможности. Потом с КП увидели, как немцы ринулись в окопы минометчиков, до нас донеслись оттуда последние разрывы гранат…

Позже оттуда выбралось несколько раненых бойцов. Они рассказали о последних минутах своих товарищей. Когда стрелять уже было нечем и гитлеровцы проникли в траншеи, комиссар Чаусовский – он лежал в блиндаже с оторванной ногой – запел «Интернационал». Подхватив революционный гимн, бойцы схватились с фашистами врукопашную, пустили в ход последние гранаты.

Почти двое суток дралась в окружении другая наша минометная рота, которой командовал лейтенант П. И. Пригарин. Уничтожив десять немецких танков, часть этой роты вырвалась из вражеского кольца.

А на второй позиции продолжал отбивать яростные атаки отряд Кохно. 10 июня майор сообщил по радио, что отряд полностью окружен. Еще два дня связь действовала хорошо, и мы регулярно получали подробные донесения о том, как отражаются вражеские атаки. Знали даже, кто именно из бронебойщиков подбил еще несколько танков и автоцистерн.

Радуясь, что Кохно держится на нашей прежней второй позиции, мы еще надеялись туда вернуться. Ведь 11 июня наши войска предпринимали на этом направлении контрудар.

Потом рация Кохно умолкла. Но за линией фронта– там, где находился отряд, вновь и вновь возникала сильная стрельба. Между тем стало ясно, что контрударом не удалось (для этого не хватало сил) срезать вражеский клин, как это намечалось. Надо было как‑то выводить наших товарищей из окружения.

– Людей везде осталось мало, но сейчас наименьший нажим испытывает первый батальон, – вслух размышлял Потапов. – Придется взять оттуда роту. С храбрым командиром, может быть, и пробьются к Кохно…

– Пробиваться придется больше двух километров, – заметил я. – Может быть, лучше послать несколько человек с приказом майору Кохно выходить сюда?

– Нет, будем контратаковать, – решил командир бригады.

Набрали человек шестьдесят. Сводную роту возглавил помкомбата по хозчасти лейтенант Новиков. Пошел с ним и младший лейтенант Грицик – тот, который со своими пулеметчиками два дня не позволял немцам передвигаться по Камышловскому оврагу. Полковник Потапов сам поставил роте задачу – пробиться к отряду Кохно и вывести из окружения.

Однако сделать это рота не смогла: дорогу преградил слишком сильный огонь. После этого Потапов согласился с моим предложением послать к Кохно одного-двух человек. Но кого? Работники штаба уже почти все были ранены или убиты. Идти мне самому комбриг не разрешал. Пришлось послать лейтенанта Молчанова, так часто выручавшего нас в самых различных случаях.

Задание он принял просто и деловито, как принимал все, что ему поручалось. Заверил, что пройти к Кохно сумеет. Но больше мы его уже не видели, и что с ним сталось, я не знаю.

А отряд Кохно, к большой нашей радости, 14 июня самостоятельно пробился к основным силам бригады. За дни боев в окружении он подбил и сжег 23 танка, уничтожил несколько автоцистерн, истребил сотни гитлеровцев. Бронебойщики сумели даже сбить самолет–корректировщик.

В один из этих тяжелых дней, поздно вечером, ко мне заглянул Семен Иванович Костяхин. Став после ранения И. А. Слесарева комиссаром бригады, он почти все время находился в подразделениях, на переднем крае.

Вот и сейчас только что вернулся из восьмой роты. Почернел, оброс, а добрые глаза все так же светятся – мягко и лучисто – за стеклами очков. Стал рассказывать: людей в восьмой роте уже совсем мало, политрук Дорохов ранен, но рота и сегодня выстояла. Немцы двинули в атаку пятнадцать танков, за ними – пехота. Но наши бойцы уже знают, как бороться с танками. Подпустили их поближе и закидали противотанковыми гранатами. Семь танков подбили, остальные повернули назад. Ну, а с пехотой справились пулеметчики и автоматчики.

– Какие люди! Как научились драться! – восхищался Семен Иванович. – Эх, если бы…

Это «если бы» то и дело приходило на ум. Если бы побольше снарядов… Если бы побольше людей в строю…

Мы видели: наш отпор врагу постепенно ослабевает. Не потому, что кто‑то упал духом – этого не было. Но у нас не хватало боеприпасов, вооружения, мы понесли большие потери, особенно в командном составе, которые нечем было восполнить. К этому времени уже почти никого не оставалось в строю из прежних командиров и комиссаров батальонов, командиров рот, взводов. Опустели и штабы. То, чем стала бригада, фактически было батальоном.

С 10 июня, после того как основные подразделения отошли за вторую позицию, мы уже не имели за собой заранее подготовленных к обороне рубежей. Их приходилось готовить теперь, под вражеским огнем. И для этого опять‑таки требовались люди.

Но все равно врагу дорого стоил каждый шаг продвижения. Лишь за один день боев в районе станции Мекензиевы Горы и у Трензиной балки части 345–й дивизии и наша бригада разгромили 3 неприятельских пехотных полка и кавалерийский эскадрон, подбили и уничтожили 42 танка.

Стойкие до конца

После двухдневной весьма относительной передышки (натиск врага не прекращался, но ослабел, и это было результатом понесенных им потерь, необходимости подтянуть свежие части) вновь разгорелись ожесточенные бои. Главным образом на стыке с нашим левым соседом – 345–й дивизией. Противник упорно пытался сбросить нас в Инкерманскую долину. Но ему еще не хватало для этого сил – их сковывала 95–я дивизия, которая вела тяжелые бои на Северной стороне.

Если нам подбрасывали снарядов, пехоту хорошо поддерживали артиллеристы. У них в основном сохранился командный состав, и наша артиллерия – были бы боеприпасы! – представляла еще вместе с минометчиками грозную силу. Наблюдательные пункты командиров дивизионов– капитанов А. В. Макарова, М. 3. Певкина и Н. Ф. Постоя размещались теперь совсем недалеко от бригадного КП, и вызов огня по любой цели происходил легко и просто.

Порой артиллеристы выручали пехоту и людьми. Когда вновь был ранен командир третьего батальона Яков Степанович Кулиниченко и комбриг поручил мне быстро подобрать командира ему на замену, я вспомнил, что где‑то недалеко находится с двумя или тремя противотанковыми пушками начальник штаба артдивизиона старший лейтенант Дробот. Это был смелый и решительный человек, отличившийся еще в декабрьских боях, и я предложил его кандидатуру на должность комбата.

– Хорошо, согласен, – сказал Потапов, и назначение состоялось. К помощи отдела кадров мы в таких случаях тогда не прибегали.

Дробот немедленно был направлен в батальон, отбивавший очередные вражеские атаки. Потом, правда, мы все‑таки вернули его артиллеристам, а комбатом стал Иван Ильич Кохно. Из окружения он вышел раненым, и ему былц предложено эвакуироваться на Большую землю, но Кохно отказался.

– Ноги и одна рука целы, – сказал он, – значит, еще можно воевать. Да и с людьми жаль расставаться.

Жестокие июньские бои сроднили всех. Людей, как никогда, тянуло друг к другу. Пользуясь тем, что от КП теперь было всего несколько сот метров до любого участка передовой, шел туда, к бойцам, и полковник Потапов, как только представлялась возможность отлучиться.

– Я в батальон, – говорил он мне и наказывал: – Если будет разговор, просите побольше боеприпасов!

Помню, возвратясь поздно ночью, он рассказал о том, как рота лейтенанта Н. А. Хорошкина, в которой осталось не более трех десятков бойцов, отбила атаку немецкого батальона, и о том, как отличился опять пулеметчик Цыгановский, истребивший уже сотни фашистов.

– К ордену его надо представлять, – заключил Алексей Степанович. – Завтра же оформляйте.

Вплоть до 21 июня главные события по–прежнему происходили в полосе обороны 95–й дивизии. Но ее фронт на Северной стороне Севастополя представлял собою уже цепь отдельных очагов сопротивления. Враг выходил к Северной бухте…

22 июня, в годовщину войны, полк немецкой пехоты с танками навалился на нашу бригаду. У Трензиной балки мы отбили одну за другой восемь атак, но понесли много потерь, главным образом от артобстрела и бомбежки.

Геройски действовали в этот день наши артиллеристы. Огневые позиции двух батарей находились над железнодорожным туннелем западнее Трензиной балки. С КП бригады было видно, как туда устремились, стреляя на ходу, десятка два вражеских танков. В то же время над батареями появились бомбардировщики. Вот разрывы бомб скрыли от нас два орудия. Кажется, что все там погибли… Но рассеивается дым, и мы видим – орудия опять бьют по танкам, которые все ближе и ближе.

Потом мы узнали, что при бомбежке были ранены командир батареи Цимлов и политрук Ульянов. Стремясь ободрить товарищей, парторг третьей батареи рядовой Иванов поднялся во весь рост и крикнул:

– Артиллеристы! Не пропустим фашистские танки в Севастополь!

Он тут же упал, сраженный осколком. Но его призыв был услышан.

– Не пропустим гадов! – подхватил раненый подносчик снарядов Винокуров, тоже поднимаясь во весь рост и грозя врагу кулаком.

На одном орудии заклинился замок. У другого, исправного, ранило наводчика. Сержант Николай Париенко – тот, с которым мы несколько дней назад били по танкам у «домика Потапова», – сам стал наводить, а двум бойцам приказал расклинить на замолчавшем орудии замок…

К концу боя в третьей батарее оставалось в строю лишь одно орудие. Но ни один танк не смог прорваться в Инкерманскую долину. Не прошла туда и следовавшая за танками фашистская пехота.

Как только позволила обстановка, на огневые позиции первой и третьей батарей пришел вместе с командиром дивизиона Макаровым полковник Потапов. Они насчитали там шесть горевших танков и еще восемь подбитых.

– Представляйте всех к наградам! – сказал комбриг, вернувшись на КП.

21 июня остатки 95–й дивизии были эвакуированы с Северной стороны. Возникала опасность высадки вражеских десантов на Корабельной стороне и в центральной части города.

В этой обстановке командующий СОР вице–адмирал Ф. С. Октябрьский лично приказал 79–й бригаде занять к утру 23 июня оборону по южному берегу Северной бухты. Бригаде были подчинены небольшой отряд моряков, оставшийся от 2–го Перекопского полка, сводный батальон Черноморского флотского экипажа, еще некоторые мелкие подразделения, а также огневые точки береговой обороны от Павловского мыска до окраины Корабельной слободы. На следующий день бригаде придали и знаменитый севастопольский бронепоезд «Железняков», который «базировался» в туннеле у Килен–балки, укрываясь там от бомбежек. Наша боевая задача состояла в том, чтобы не давать врагу переправляться через Северную бухту.

Немцы, захватившие Северную сторону, теперь весь день торчали у нас перед глазами – даже без бинокля было видно, как они там разгуливают. У артиллеристов и минометчиков прямо чесались руки по ним ударить. Но снаряды надо было беречь, как никогда.

К этому времени нехватка боеприпасов в Севастополе стала особенно острой. Транспорты с Большой земли уже не приходили, а прорывавшиеся в Камышевую бухту эсминцы и подводные лодки не могли привезти столько, сколько требовалось. Окончательно иссякли запасы 120–миллиметровых мин, и комбриг приказал капитану Певкину вывести из строя и сбросить в бухту наши тяжелые минометы. Осматривая ближайшие тылы бригады – это были разрушенные бомбами кварталы Корабельной стороны, – я натыкался на бездействующие зенитные батареи. А в воздухе так и висела вражеская авиация…

Вся эта картина вызывала тяжелые мысли о трагической судьбе Севастополя. О себе не думалось—мы все были так захвачены и накалены напряжением борьбы, что и в мыслях своя доля не отделялась от общей.

Моею личной судьбой распорядился случай. Утром 24 июня наш командный пункт – он находился в Доковом овраге у подножия Малахова кургана – попал под бомбежку. КП был в штольне, но меня налет застал наверху, и я получил тяжелое ранение в ногу.

«Юнкерсы» продолжали бомбить этот район весь день, и я оставался на КП до наступления темноты, то забываясь, то прислушиваясь к звукам огневого боя, который вела с берега бухты наша бригада. Помню, ко мне часто подсаживался Семен Иванович Костяхин. Комбриг договорился по телефону о том, что вместо меня пришлют капитана Евсеева – начальника разведки 95–й дивизии. Но до того как меня увезли в госпиталь, он прибыть на КП не успел – очевидно, тоже из‑за бомбежки.

Ночью мне сделали операцию. А двое суток спустя меня разыскали в штольнях подземного госпиталя комиссар штаба бригады Черкасов и наш военврач Мирин.

– Мы за тобой, Василий Павлович. Едем на корабль!

Знакомая штабная машина доставила меня к Камышевой бухте. Стояла лунная ночь. С лидера «Ташкент», ошвартованного у какого‑то временного причала, сходили на берег бойцы с автоматами: Большая земля продолжала посылать в Севастополь подкрепления. Это высаживалась 142–я стрелковая бригада – сибиряки. Затем их места заняли на борту две с лишним тысячи раненых и женщин. Доктор Мирин с кем‑то из корабельных офицеров внесли меня на «Ташкент», когда уже заканчивалась посадка и под палубой глухо заурчали машины.

Многих боевых товарищей по 79–й бригаде мне не суждено было увидеть больше никогда. Да и с другими, в том числе с Алексеем Степановичем Потаповым, я вновь увиделся не скоро. Тогда мне и стало известно то, что остается досказать.

28 июня враг начал интенсивно готовиться к переправе через Северную бухту. Наблюдатели фиксировали сосредоточение плавсредств, накапливание немецкой пехоты в балках Северной стороны, вывод батарей на огневые позиции. Но наша бригада имела по десять снарядов на орудие, и от удара по десанту на исходных позициях приходилось отказываться.

Полковник Потапов обходил занявшие оборону подразделения, ободрял людей, напоминая, что надо держаться тут изо всех сил. А неутомимый майор Кохно занялся укреплением участка побережья в районе Севастопольской ГРЭС, чтобы не допустить охвата фланга бригады со стороны Инкерманской долины.

29 июня весь южный берег бухты еще до рассвета был под вражеским огнем. От разрывов снарядов и бомб поднялась сплошная стена дыма и пыли, затруднявшая наблюдение. Потом противник поставил и над бухтой дымовую завесу. После этого началась переправа.

Катера и лодки шли к устьям балок на южном берегу– Сушильной, Георгиевской, Троицкой, Килен–балки. Несмотря на плохую видимость, наши артиллеристы и пулеметчики уничтожили семнадцать лодок и катер, и лишь пять лодок из первого броска десанта достигли южного берега. У Георгиевской балки завязался бой с высадившимися здесь гитлеровцами.

Вскоре он перекинулся и на другие участки берега – пресечь переброску войск через бухту не удавалось. Бойцы бригады и все, кто оборонялись с ними рядом, дрались больше врукопашную – патронов было мало. Две последние пушки из дивизиона капитана Макарова били по врагу прямой наводкой.

К полудню бригада, понеся большие потери, отошла правым флангом к Малахову кургану. Левым флангом еще некоторое время оставался Павловский мысок.

Бои продолжались в городе, а затем – у Херсонеса. Эвакуироваться на Большую землю в ночь на 1 июля из 79–й бригады довелось немногим.

Как установлено теперь по рассказам непосредственных участников боев, старший батальонный комиссар С. И. Костяхин сформировал в Лабораторной балке сводный отряд прикрытия из бойцов разных подразделений. В нем было свыше 400 человек. Отряд имел два орудия, некоторое количество пулеметов, противотанковые гранаты, бутылки с зажигательной смесью.

Утром 2 июля этот отряд принял на Балаклавском шоссе бой с фашистскими танками и пехотой. Он длился не особенно долго – около часа. Но на поле боя враг оставил до двадцати подбитых и сожженных танков и сотни убитых солдат. Значительная часть их была истреблена в жестокой рукопашной схватке.

Отряд Костяхина за этот час потерял убитыми и ранеными три четверти своих бойцов и очень многих командиров. Но поредевший отряд, пополняясь присоединявшимися к нему бойцами, продолжал и 3, и 4 июля прикрывать другие наши подразделения. По свидетельству ныне здравствующего Т. Ф. Крахмалева (тогда – инженер–капитана из автобатальона), сражавшегося вместе с Костяхиным, в бою 4 июля было уничтожено еще до четырнадцати танков. Так дрались севастопольцы на последних рубежах своего плацдарма в дни, когда сам город, или вернее то, что от него осталось, находился уже в руках врага.

4 июля Семен Иванович Костяхин (так же, как и Крахмалев) получил контузию и был схвачен гитлеровцами. После зверских истязаний фашисты расстреляли нашего комиссара в Бахчисарае.

До Херсонесского полуострова, где также действовала вместе с другими защитниками Севастополя группа бойцов 79–й бригады, дошла последняя наша пушка. Ее расчет возглавлял лейтенант Попенко из 2–го артдивизиона бригады, отличный артиллерист, огневой взвод которого уничтожил свыше десяти вражеских танков еще на Мекензиевых горах. Отходя к Херсонесу, Попенко раздобыл где‑то снаряды, и его расчет продолжал истреблять врагов, ведя огонь прямой наводкой по фашистской пехоте, по танкам. Есть сведения, что благодаря именно этой пушке советские бойцы смогли захватить два исправных немецких танка, которые тут же были введены в бой…