Текст книги "У черноморских твердынь"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

А Лев Львович Шестаков говорил о новых приемах воздушного боя, требовал быть осмотрительнее, не увлекаться преследованием противника в одиночку, разбирал наши действия при штурмовке наземных войск, маневрирование в зонах сильного зенитного огня. Потом лучшие летчики делились опытом. На этом собрании остро ставился вопрос о том, что необходимо сократить потери – слишком мало оставалось в строю и самолетов, и летчиков.

И мы продолжали прикрывать город и порт от налетов вражеской авиации, вести разведку, штурмовать рвущиеся к Одессе фашистские войска.

А 12 октября я неожиданно получил приказание возглавить группу И-16, перебрасываемых в Крым. Это были самолеты, уже не способные по своему техническому состоянию вести воздушные бои, и с них сняли вооружение, которое еще могло послужить на других машинах. Поэтому я мысленно приготовился к самому худшему, когда в начале перелета, еще над сушей, появилась на параллельном курсе четверка «мессершмиттов». Выручили зенитчики, помешавшие врагу нас атаковать. И мы долетели до Крыма благополучно, хотя порой и барахлили давно выработавшие свои ресурсы моторы.

14 октября прилетели в Крым и остальные самолеты полка. Те, что лететь не могли, были взорваны. Командир и комиссар полка хотели улететь последними, но по приказу старшего начальника их самолеты были погружены на канлодку.

Вскоре все мы оказались в Закавказье – 69–му Истребительному авиаполку предстояло пополниться, получить и освоить новую материальную часть. А затем – бои на другом фронте, в которые мы вступили, вооруженные богатым одесским опытом.

Я уже говорил о том, какой разносторонней была под Одессой боевая деятельность истребителей. Красноречивы, на мой взгляд, и некоторые итоговые цифры, которые хочется привести в заключение. За время обороны Одессы летчики 69–го полка совершили 6603 боевых самолето–вылета, в том числе 3421 вылет на штурмовку. Мы провели 576 воздушных боев, в которых сбито 94 фашистских самолета (сожженные на земле сюда не входят). И конечно, никто бы не смог точно подсчитать, сколько вражеской живой силы и техники уничтожено при наших штурмовках.

За одесские бои двенадцать летчиков полка были удостоены звания Героя Советского Союза. Некоторых я уже называл. Остальные – наш командир Лев Львович Шестаков, майор Юрий Рыкачев, капитан Аггей Елохин, старшие лейтенанты Алексей Маланов и Петр Полоз, лейтенанты Иван Королев, Василий Серогодский и Виталий Топольский. Был удостоен той же высокой награды и я, тогда – старший лейтенант, заместитель командира эскадрильи. Каждый из этих летчиков совершил до двухсот боевых вылетов, половина которых приходилась на штурмовки, сбил не менее пяти вражеских самолетов. А «ястребок» майора Шестакова украшали к концу Одесской обороны одиннадцать красных звездочек.

Наш полк был награжден орденом Красного Знамени, стал гвардейским и получил почетное право именоваться по городу–герою, в небе которого мы начали войну. Вот его полное наименование: 9–й Одесский гвардейский Краснознаменный истребительный авиационный полк.

Летчики полка сражались под Харьковом и Сталинградом, под Ростовом и в Крыму, а потом дошли и до Берлина. В полку выросло много новых Героев Советского Союза (всего за войну – 26 человек, в том числе 4 дважды Героя). Из тех летчиков, что приняли боевое крещение в небе Одессы, заслужил впоследствии Золотую Звезду Михаил Твеленев, а Алексей Алелюхин – дважды.

Подвиги летчиков нашего полка помнят жители города–героя. В дни, когда отмечалось 25–летие обороны Одессы, заложен монумент в честь солдат и офицеров 69–го авиаполка. Он будет стоять среди новых красивых зданий на площади Патриса Лумумбы: на этом месте, которое теперь трудно узнать, и был наш последний одесский аэродром.

Майор Я. Я. ВАСЬКОВСКИЙ
СТОЙКОСТЬ

Двадцать пятая Чапаевская Краснознаменная ордена Ленина стрелковая дивизия вступила в войну на румынской границе, у Прута. Полки, названия которых напоминали о героической истории и традициях чапаевцев – 54–й Разинский, 31–й Пугачевский имени Фурманова, 263–й Домашкинский имени Фрунзе, – заняли на рассвете 22 июня заранее назначенные им рубежи. И почти четыре недели, до вечера 18 июля, когда был получен приказ об отходе, чапаевцы удерживали вверенную им 120–километровую полосу государственной границы.

Мы прикрывали затем отход основных сил 14–го стрелкового корпуса, вели упорные арьергардные бои на небольших молдавских реках и у днестровских переправ, держали фронт по Днестру… Там в состав Чапаевской вошел 287–й стрелковый полк. Он заменил 263–й Домашкинский, переданный еще раньше в 150–ю дивизию.

Обстановка на Юге все более осложнялась. В начале августа между 9–й армией и Приморской, в которую вошла наша дивизия, образовался разрыв, куда клином врезались неприятельские войска. Врагу не удалось с ходу прорваться к Одессе, но, обойдя ее, он вышел к морю восточнее. На подступах к окруженной с суши Одессе начались бои за город. Основные силы чапаевцев оказались в Южном секторе обороны, а 54–й Разинский полк – в Восточном.

12 августа в дивизии стал известен приказ главнокомандующего войсками Юго–Западного направления, в котором подчеркивалось: Одессу ни при каких условиях не сдавать. Вечером на передовой проходили партийные и комсомольские собрания. На повестке дня везде один и тот же вопрос: о выполнении приказа Буденного.

Я был членом комсомольского бюро Разинского полка и пошел на собрание во второй его батальон. Комсомольцы разместились в траншее, ходах сообщения. Не слышно обычных шуток, смеха. Лица суровы, еще не прошло напряжение недавно утихшего боя. И все сознают: вопрос, который им обсуждать, – это судьба Одессы.

Докладчик – капитан Степан Александрович Телятник, комбат.

– С тяжелыми боями, – говорит он, – отходил наш батальон от самой Траницы. Мы потеряли замечательных боевых товарищей. Мы отступали, таков был приказ. Но с этого рубежа никто не имеет права отступить ни на шаг. Нужно, чтобы каждый понял это всей душой, всем сердцем… Нам будет трудно, гораздо труднее, чем было до сих пор. Но чем труднее, тем упорнее надо драться. И я уверен – мы выстоим.

Потом выступает сержант Савченко из четвертой роты.

– Комсомольцы нашего отделения, – заявляет он, – уполномочили меня заверить собрание, что мы будем стоять насмерть, но врага к городу не подпустим.

А на смену сержанту уже поднялся смуглый скуластый красноармеец. Он не силен в русском языке, но сегодня не стесняется этого:

– Моя фамилия Обескулиев… Я – шестой рота… Мы сдесь сдэлаем смерт всем фашистам. Никакой Одессы им! Разведка – смерт! Бой – смерт!

Следует выразительный жест обеими руками, и комсомолец Обескулиев отходит в сторону – он сказал все.

Собрание принимает обращение ко всем бойцам Разинского полка. «Превратим подступы к Одессе в могилу для врага! – призывали комсомольцы второго батальона. – Ни шагу назад! Смерть фашистам!»

Пять суток шли кровопролитные бои на рубеже у Кубанки. 17 августа противник отвел отсюда в тыл свои части, понесшие большие потери, и заменил их свежей дивизией. Ни днем, ни ночью не прекращался артиллерийский и минометный огонь по нашему переднему краю. Трудно стало доставлять в окопы боеприпасы и горячую пищу. Подразделения поредели от потерь, почти не оставалось командиров взводов. На передний край перешли командиры рот и батальонов.

К вечеру 19–го врагу удалось потеснить на левом фланге роты третьего батальона. Но остальные батальоны держались на прежних рубежах.

Следующим утром усилился нажим на нашего соседа– 1–й морской полк. Оттуда доносился нарастающий грохот боя. Гремела канонада и дальше – в стороне Западного сектора. А перед фронтом Разинского полка вдруг стало очень тихо. Это удивляло и настораживало.

Тишина продолжалась недолго. В 10 часов из вражеских окопов поднялись густые цепи солдат. Неожиданно послышались звуки марша. Это застало меня в четвертой роте. Рядом стоял сержант Савченко, тот, что первым после комбата выступил на комсомольском собрании.

– Что это там происходит? – тревожно спросил молодой красноармеец.

– Черт их знает, что они еще выдумали, – проворчал сержант. – Похоже на похороны с музыкой.

– А почему они тогда идут сюда?

– «Чапаева» видел? Помнишь, как там…

– A–а, «психическая», значит. Не получается так, решили попробовать с музыкой? Это даже забавно– мы музыки давно не слышали!

– Забавно, да не очень, – возразил Савченко. – Их будет с полк, а у нас и двух рот нет…

Неприятельские солдаты шли сомкнутым строем. Через равные промежутки в шеренгах – офицеры. За цепями солдат – оркестр.

В окопе появился командир батальона капитан Телятник.

– Ну как, Савченко, готов принять эту процессию?

– Да это, товарищ капитан, пожалуй, легче, чем когда они идут перебежками. Тут только подпускай поближе…

– Нет, Савченко, огонь надо открывать раньше, чем обычно. Иначе не задержать… Нужно уничтожить большую часть метров за двести – полтораста. Ждите сигнала! – И комбат пошел по траншее дальше.

Цепи с оркестром приближались. Командир батальонных минометчиков младший лейтенант Николай Корячко, устроивший свой НП в этом же окопе, разговаривал, не отрывая от глаз бинокля, с командиром полковой батареи лейтенантом Тимофеем Выбыванием:

– Я накрою цепь и пущу несколько мин по оркестру. А ты поддай по левому флангу, мне труднее туда достать. Только одновременно, это тоже имеет значение!..

Минометы – батальонные и полковые – ударили разом. В наступающей цепи и за нею замелькали черные клубы разрывов. Строй дрогнул, сломался было, но первое замешательство быстро прошло. Шагая через убитых, солдаты снова сомкнули ряды и двинулись дальше. Разрывы мин и снарядов передвигались вместе с ними, вырывая из строя солдата за солдатом. А остальные все шли и шли…

Да, такую атаку мы видели раньше только в кино. Но у бойцов не возникло чувство страха. Они воспринимали все это как отчаяние врага, который не может нас одолеть.

Отчетливо доносится барабанная дробь. Над головами офицеров блеснули обнаженные шашки, засверкали лезвия примкнутых штыков. Уже можно различить перекошенные лица солдат, – очевидно, пьяных.

– А что ж музыки‑то больше не слышно? – спохватился все тот же молодой боец.

– Минометчики сыграли оркестру последний марш, – ответил Савченко. – Сейчас мы сыграем остальным, так и быть!

Один пулемет дал длинную очередь – сигнал, по которому открыли огонь все…

Кажется, с каждой секундой солдат в цепи становилось все меньше. Но они, как очумелые, шагали навстречу смерти, вряд ли отдавая себе отчет, что до наших окопов им уже не дойти.

Когда до них осталось метров шестьдесят, разинцы поднялись в контратаку. Цепи сомкнулись и смешались в рукопашной схватке. Несколько минут спустя разинцы уже преследовали бегущего врага.

«Психическая» атака принесла противнику лишь новые потери.

20 августа в командование Чапаевской дивизией вступил генерал–майор Иван Ефимович Петров. Высокий, худощавый, лицо выразительное и часто кажется суровым, движения резкие, отчетливые.

В это время напряженная обстановка создалась на участке 287–го стрелкового полка, и следующим утром, еще на рассвете, генерал Петров был уже там.

Командир второй роты старший лейтенант Иван Федорович Ромашкин знал, что в дивизию назначен новый командир, но никак не ожидал так скоро встретиться с ним на переднем крае. Рота готовилась к отражению очередной вражеской атаки (она, как по расписанию, каждый день начиналась ровно в восемь). Генерал, положив руки на бруствер, рассматривал оборону противника, разговаривая с кем‑то из бойцов. Старший лейтенант представился.

– У вас трудный участок, – сказал ему генерал. Дав несколько советов, он ушел на КП первого батальона.

Противник начал артподготовку. Как только огонь был перенесен в глубину обороны, к нашим окопам двинулась вражеская пехота. В ее цепях виднелись легкие орудия, минометы. Раньше этого не бывало.

– Смотри, командир, так уверены в победе, что даже пушки и минометы с собой тащат, – промолвил политрук роты Прокофий Небрат.

– Да, назад, видно, не собираются возвращаться, – отвечал Ромашкин. – Но ничего.' Пушки нам пригодятся…

Наблюдая за боем с КП батальона, генерал Петров заметно волновался. Враг упорно шел вперед. Остановить его огнем не удавалось.

– Надо контратаковать! – сказал командир дивизии комбату.

Из окопов уже поднимались наши бойцы. Впереди всех – политрук Небрат. В одно мгновение перед цепью противника выросла наша. Грозно сверкнули штыки. И, как бывало не раз, враг не выдержал, повернул назад, а потом и побежал.

Пять противотанковых пушек с запасом снарядов, два миномета, станковый пулемет и много винтовок стали трофеями одной только второй роты.

Разинский полк оставался в Восточном секторе. Здесь появилась свежая неприятельская дивизия – 13–я пехотная. Ее поддерживали пять артиллерийских полков.

Очередная вражеская атака застала меня на КП первого батальона. Комбат Иван Иванович Сергиенко, наблюдавший за полем боя из щели, вдруг грозно прокричал в телефонную трубку:

– Почему молчит пулемет на левом фланге? Немедленно проверьте. Если надо – сами стреляйте!

Это было адресовано командиру роты лейтенанту Ивану Гринцову. Тот побежал по траншее на левый фланг. Положение действительно было опасным. Заметив, очевидно, что огонь там слабее, атакующие фашисты начали сдвигаться к тому краю. А пулеметный расчет был новый, только что прибыл в батальон, и командир роты не успел познакомиться с людьми перед боем.

Добежав до окопа пулеметчиков, Гринцов увидел: первый номер наклонился вперед и не двигается, а второй номер как ни в чем не бывало стоит сзади.

– Далеко еще. Немного поближе пусть подойдут… – сказал пулеметчик не оборачиваясь, совершенно спокойным тоном.

А до вражеской цепи каких‑нибудь семьдесят метров!..

Гринцов не выдержал, закричал:

– Да что ты делаешь? Они же сейчас забросают тебя гранатами! – И готов был оттолкнуть пулеметчика, чтобы самому открыть огонь.

Но в это мгновение пулемет заговорил. Солдаты противника скопились на узком участке. И первая же очередь скосила чуть не половину. Они были так близко, что и спрятаться уже некуда. Последние повалились метрах в тридцати от пулемета. В наших окопах кричали «ура». Такого действия пулеметного огня, кажется, еще никто в роте не видел.

– Молодчина! – воскликнул Гринцов. – Ты только посмотри, сколько там лежит фашистов! Ордена тебе мало!

Пулеметчик наконец повернулся к командиру роты, и тот увидел, что перед ним девушка—загорелая, с круглым веселым лицом, по–мальчишески коротко остриженная.

– Орден это хорошо, товарищ командир, – ответила она улыбаясь. – Только я пришла сюда не ради этого. За спиной – моя Одесса!..

– Как же вы не побоялись так близко их подпустить? – спросил Гринцов, невольно переходя на «вы».

– Верю в своего «максимчика», – сказала пулеметчица и, тряхнув головой, сбросила со лба крупные капли пота.

А капитан Сергиенко был уверен, что это Гринцов, добежав до пулемета на левом фланге, открыл огонь в самую последнюю минуту.

– Не подоспей вы, ворвались бы в окопы, – сказал он Гринцову после боя.

– Нет, товарищ капитан, это не я, это все Нина Онилова – наш новый боец. А я чуть не отшвырнул ее от пулемета – и все бы испортил. У меня бы так не получилось! – откровенно признался Гринцов. И стал восхищаться пулеметчицей: – Понимаете, глаза горят, а сама совершенно спокойна, будто перед ней не фашисты, а картонные мишени… Прямо как чапаевская Анка в фильме!

Сергиенко выслушал лейтенанта несколько недоверчиво и пошел к окопу Ониловой.

– Вы смелая, – сказал он пулеметчице после того, как с ней познакомился. – Но все‑таки запомните: так близко подпускать врага нельзя. Может случиться, что после первой очереди пулемет будет разбит гранатой, а фашисты окажутся у нас в окопах.

– Слушаюсь, товарищ капитан! – отчеканила Нина.

Скоро о пулеметчице Ониловой– «второй чапаевской Анке» – знал весь полк, а затем и вся дивизия.

В конце августа – начале сентября перед фронтом Пугачевского и 287–го полков противник сосредоточил до восьми полков пехоты и много артиллерии. Ее огонь по нашей обороне достиг, казалось, всех мыслимых пределов. Доставалось нам и от неприятельской авиации.

Удар, нанесенный затем шестью пехотными полками на 3–километровом фронте, означал новую попытку врага прорваться к городу. Подразделения 287–го полка начали отходить. Положение создалось угрожающее. Но командир дивизии успел перегруппировать свои силы. При всем численном превосходстве противника его застала врасплох дерзкая ночная контратака чапаевцев. Было захвачено много оружия и боеприпасов, взято 600 пленных. Подразделения 287–го полка вернулись на позиции, которые вынуждены были перед этим оставить.

Однако вражеские атаки не прекращались, и оборона 287–го полка опять оказалась прорванной. Трое суток шли бои на высотах западнее Дальника. На передний край вышли штаб и политотдел дивизии, в строй встали все бойцы тыловых подразделений. И враг еще раз был остановлен.

А 17 сентября он вновь начал наступать. Через четыре дня противнику удалось выйти на окраину Дальника. До Одессы оставались считанные километры.

В это время вернулся в Чапаевскую дивизию один батальон Разинского полка, а затем и остальные. Дивизию усилили также запасным стрелковым полком. И 2 октября чапаевцы смогли атаковать врага, решительным ударом отбросить его назад. Были уничтожены три батальона неприятельской пехоты, захвачено 30 орудий, в том числе 4 дальнобойных, которые давно обстреливали город.

9 октября первый батальон разинцев выбивал врага из пригородного селения Татарка. Противник сопротивлялся отчаянно, но рукопашный бой решил дело в нашу пользу. Остатки выбитых из Татарки подразделений начали отходить к Болгарским хуторам, однако путь им был уже отрезан, и 60 вражеских солдат подняли руки.

А между Татаркой и Сухим Лиманом оказался окруженным в этот день 33–й пехотный полк румын. Два часа продолжались жестокие схватки, атаки и контратаки. 1300 человек оставил противник на поле боя убитыми и ранеными, 200 сдались в плен. Мы захватили полковое знамя, оперативные документы и печать, много вооружения. Позиции чапаевцев значительно улучшились.

Все это происходило за несколько дней до того, как Приморская армия по приказу Ставки оставила Одессу. Противник еще несколько раз пытался прорвать оборону чапаевцев, но отбрасывался назад с большими потерями. 14 октября он прекратил атаки на этом участке фронта и, как установила наша разведка, приступил к укреплению своих позиций…

Взять осажденную Одессу с боя фашисты так и не смогли. Последние дни обороны убедительно подтверждали: мы уходим непобежденными.

Генерал–полковник артиллерии Н. К. РЫЖИ
НА СЕВАСТОПОЛЬСКИХ РУБЕЖАХ

Добрый опыт Одессы

Встречи со старыми сослуживцами часто бывают неожиданными, особенно на войне. В первых числах августа 1941 года, когда бои шли на дальних подступах к Одессе, я был на оборонительных рубежах 25–й Чапаевской дивизии. В дивизию прибыл незнакомый, как мне сперва показалось, генерал–лейтенант. Увидев его издали, я подумал, что это, наверное, какой-нибудь представитель командования Южного фронта. И вдруг узнал в генерале Георгия Павловича Софронова.

Под его началом я служил в свое время в 17–й Нижегородской стрелковой дивизии, которой Г. П. Софронов бессменно командовал все двадцатые годы. Мы не просто уважали, а скажу больше – любили своего боевого комдива–краснознаменца. Любили за сильный и самобытный характер, за душевность и прямоту, за кипучую энергию и настоящую партийность. Потом судьба долго не сводила меня с ним, и, конечно, я очень обрадовался этой встрече.

Георгий Павлович сообщил, что он только что назначен командующим Приморской армией, и это означало, что нам снова служить вместе. Я возглавлял артиллерию той же армии, основное ядро которой составил 14–й стрелковый корпус, где я был до этого начартом.

Приморская армия создавалась для защиты Одессы, и Г. П. Софронов сразу стал обсуждать со мною, как организовать оборону города. Задача была нелегкой: к Одессе рвалась крупная группировка противника, а мы располагали всего тремя стрелковыми дивизиями, с боями отходившими от границы.

В качестве командующего артиллерией Приморской армии мне выпала честь участвовать в обороне как Одессы, так и Севастополя. В этих записках речь пойдет о Севастополе. Но я начал с Одессы, потому что в обороне обоих городов есть определенная преемственность. И то, чему научили бои за один, весьма пригодилось, когда пришлось защищать другой.

Мы вступили в борьбу за Одессу, не имея достаточного опыта взаимодействия с артиллерией флота. Однако о том, что надо рассчитывать и на нее, Г. П. Софронов предупредил меня уже при той первой встрече. Это заставило задуматься об объединении управления всей артиллерией – армейской, береговой, а также корабельной для наиболее эффективного использования ее общей огневой мощи.

Так пришлось практически решать задачу, о которой раньше мы и не думали. Кто до войны мог предполагать, что нам придется защищать с суши такой город, как Одесса (не говоря уже о Севастополе)? Артиллерия береговой обороны предназначалась исключительно для борьбы с морским противником. Уже во время военных действий она начала перестраиваться для использования на сухопутном фронте, где применялась затем очень успешно.

Одесская военно–морская база располагала стационарными и подвижными батареями, насчитывавшими в общей сложности 35 орудий. Наиболее мощные батареи имели калибр 180–203 миллиметра, дальность их стрельбы достигала 40 километров. Начальник штаба артиллерии Приморской армии майор Н. А. Васильев (он пришел вместе со мною из 14–го корпуса) побывал на береговых батареях, познакомился с командирами, совместно с ними наметил места корректировочных постов флотской дальнобойной артиллерии. Это и было началом боевого взаимодействия с нею.

События развивались быстро, все организационные вопросы приходилось решать в ходе боевых действий. К утру 11 августа, в процессе общей перегруппировки войск и создания секторов обороны, были образованы артиллерийские группы поддержки пехоты, куда вошли артполки стрелковых дивизий и подвижные батареи береговой артиллерии (преимущественно среднего калибра). Одновременно создавались группы дальнего действия– из дивизионов армейской артиллерии, подвижных 152–миллиметровых батарей и частично из стационарных батарей береговой обороны.

Артиллерийские полки и отдельные артдивизионы, вошедшие в Приморскую армию, были укомплектованы почти полностью и, отходя от границы, сохранили высокую боеспособность. Всего, вместе с артиллерией береговой обороны, под Одессой набиралось 410 орудий и минометов (не считая ротных). К этому должны были прибавиться еще орудия кораблей.

С отходом частей Западного и Южного секторов на рубежи, близкие к морю, их стала поддерживать и корабельная артиллерия. В Восточном секторе, который с самого начала имел небольшую глубину, артиллерия кораблей использовалась еще раньше.

Командарм Г. П. Софронов смело положил в основу всей тактики Одесской обороны принцип самых активных действий. При этом Георгий Павлович решительно поддержал идею объединить управление всей наличной артиллерией в руках командующего артиллерией Приморской армии и его штаба. Это было осуществлено и полностью себя оправдало, позволив создать при довольно ограниченном количестве орудий такую систему огня, которая не раз приводила противника в смятение и изо дня в день наносила ему большие потери.

Высокую оценку действиям артиллеристов неизменно давали командиры стрелковых частей и соединений.

Помню, как 17 сентября, в день, когда были отражены яростные вражеские атаки, я застал командира Чапаевской дивизии генерал–майора И. Е. Петрова на НП ее начарта. Делясь впечатлениями только что отгремевшего боя, генерал увлеченно говорил:

– Ну и молодцы артиллеристы! Их удар прямо сломил сегодня боевые порядки врага. Ему пришлось отходить, и огонь шел за ним по пятам. А наши пехотинцы не замедлили этим воспользоваться!..

Сами имена наших лучших артиллерийских командиров наводили страх в стане врага.

Как‑то разведчики 265–го армейского артиллерийского полка захватили в ночной вылазке вражеского сол–дата. Приведенный на КП полка, пленный заявил, что в его части больше всего боятся огня советской артиллерии.

– Особенно страшно, когда стреляет полк Богданова, – добавил солдат.

Майор Николай Васильевич Богданов, присутствовавший при допросе, весьма удивился, услышав свою фамилию. Пленный же, когда ему сообщили, что это и есть тот самый Богданов, надолго лишился дара речи.

Командование противника потом буквально охотилось за Богдановым. За его голову назначалась награда в 50 тысяч румынских лей, ордена и поместья на советской земле.

А у нас от фамилии этого талантливого командира образовалось неофициальное название части – богдановский полк. Н. В. Богданов, являвшийся, кстати сказать, депутатом Верховного Совета УССР, отлично подготовил свой полк к боям, за что был в мирное время награжден орденом. И вся Приморская армия называла артиллеристов этого полка богдановцами. Потом запели в осажденной Одессе и «Песню о богдановцах»…

И еще одно яркое, неизгладимое воспоминание, связанное с Одессой. Однажды утром (это было в сентябре, в очень трудное время обороны) ко мне явился молодой коренастый командир, отрекомендовавшийся старшим лейтенантом Небоженко. Он доложил, что с Большой земли прибыл дивизион гвардейских минометов. Это явилось для меня полной неожиданностью.

Расспросив Небоженко о свойствах и возможностях, нового оружия (мне тогда было известно о нем очень немногое), я отправился к гвардейцам–минометчикам. Они показали мне свою технику и заверили, что готовы к выполнению боевых задач.

Наши войска уже несколько суток отражали атаки противника вдоль дороги Вакаржаны – Дальник – поселок Застава. Следовало ожидать, что новые попытки прорваться к Одессе будут предприняты здесь и следующим утром, и я предложил командарму произвести первый залп из гвардейских минометов на этом направлении.

Ночью дивизион «катюш» занял огневые позиции. Ему был выделен отдельный участок подавления шириной примерно 500 метров. Участок представлял собою небольшую возвышенность с траншеями, хорошо просматривавшуюся с нашей стороны.

Стало светать, противник начал артиллерийскую подготовку атаки… Затем я, как обычно, подал команду на нанесение огневого удара по пехоте, скопившейся на исходных позициях. Участок, выделенный гвардейцам, не перекрывался другими батареями. А пехота двинулась уже в атаку и там.

– Пора, Николай Кирьякович! – подсказывает мне стоящий рядом командир Чапаевской дивизии Иван Ефимович Петров.

– Гвардейцам огонь! – передаю я по телефону.

Все, кто находился в то утро вместе со мною на наблюдательном пункте, впервые стали свидетелями стрельбы гвардейских минометов. Мы услышали сильное, резкое шипение. Залп накрыл густые боевые порядки наступавшей пехоты, и эффект был исключительный. Сразу все остановилось, прекратила огонь даже неприятельская артиллерия. Потом до нас донеслись отчаянные крики вражеских солдат: те, кто остался на переднем крае в живых, покидали свои траншеи. Противник бежал с поля боя в самом прямом смысле слова.

Залпы «катюш» всегда действовали на врага ошеломляюще. Пленные называли их «огнем дьявола». К сожалению, мы имели под Одессой лишь один дивизион гвардейских минометов с весьма скромным запасом реактивных снарядов.