Текст книги "У черноморских твердынь"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Непобежденные

К 22 июня в батареях полка было в среднем не более одной пятой личного состава. Часть поврежденных орудий увезли на ремонт. В 3–м дивизионе уцелели четыре орудия и один трактор. Ощущался острый недостаток в боеприпасах.

И все же 134–й гаубичный полк оставался самой сильной артиллерийской частью на северном участке Севастопольского оборонительного района. Особенно важную роль играл теперь 1–й дивизион капитана Постоя. Со своих позиций у инкерманского обрыва его батареи могли держать под обстрелом долину речки Черная до высоты Сахарная Головка. Огонь они вели только прямой наводкой.

23 июня капитан Постой по телефону поздравил командира 1–й батареи Абдулхака Сагитовича Умеркина с присвоением ему звания Героя Советского Союза, а лучшего наводчика батареи Федора Вострикова – с награждением орденом Ленина. Это действительно была батарея героев. Лишь за первые дни июньского штурма она уничтожил три артиллерийские и минометную батареи немцев, шесть танков, до четырех рот пехоты. В критические часы, когда бой шел у наблюдательного пункта, сам Умеркин поджег два танка, истребил много фашистских автоматчиков.

25 июня немцы вновь пытались прорваться к Инкерману.

«Приготовиться к бою с танками», – передал капитан Постой огневикам. Дак только танки, показавшиеся на дороге, подошли к дамбе, по ним ударили все три батареи 1–го дивизиона. Халамендык поддержал Постоя огнем 8–й и 9–й батарей. Шесть подбитых танков остались в долине. Другие укрылись в овраге.

На позиции 1–го дивизиона обрушился огонь пяти вражеских батарей. «Юнкерсы» сбрасывали одну серию бомб за другой. Поредевшие расчеты прижались к камням. От дыма стало трудно дышать. Но к дамбе снова приближались танки, и боевая команда вернула людей к орудиям. И еще два танка было подбито, а десятки трупов немецких солдат остались лежать вдоль дороги.

Под обстрелом и бомбежкой шофер Малышев привез на батареи боеприпасы. «Снаряды последние», – мрачно предупредил он. Та же машина сделала еще один рейс и доставила ручные гранаты. Артиллеристы поделились ими с соседями–пехотинцами.

27 июня была отражена еще одна попытка немцев прорваться на Инкерман. К исходу этого дня на батареях 1–го дивизиона кончились снаряды. С наступлением темноты артиллеристы вручную вкатили орудие за орудием на Суздальскую гору. Оттуда трактор отбуксировал их к Малахову кургану.

Через день, 29 июня, немцы стали подниматься на склоны Суздальской. Их встретил огонь двух батарей 3–го дивизиона, стоявших уже у Килен–балки, на окраине Севастополя. Мы стреляли до тех пор, пока осталось по два снаряда на ствол, – их приберегли, чтобы было чем подорвать орудия.

Капитан Халамендык – в который уже раз! – запрашивает штаб, есть ли надежда получить боезапас. Отвечают неопределенно, —очевидно, не знают, остались ли где‑нибудь в Севастополе снаряды для наших орудий. Халамендык молча кладет трубку.

Вскоре с 8–й батареи докладывают:

– В Килен–балку спускаются немцы. Численность пока до взвода…

Голос докладывающего спокоен. А между тем это означает, что враг обходит батарею с тыла. Я выглянул из‑за камней, прикрывавших наш КП, и увидел метрах в шестидесяти цепочку немцев: пригибаясь, они пробирались с автоматами наизготовку. Дал очередь. Трое упали, остальные бросились бежать.

На выстрелы вышли из‑за камня Халамендык и военком дивизиона Кудрюк. Проводив взглядом скрывающихся гитлеровцев, Даниил Васильевич сказал:

– Что ж, комиссар, на командном пункте нам с тобой делать нечего – снарядов нет и не обещают, во всяком случае до утра… А наш решающий час, кажется, уже настал. Артиллерист побеждает или умирает вместе с орудием. Сейчас наше место там, – он кивнул в сторону огневых позиций.

Пожав друг другу руки, они разошлись: Кудрюк на 8–ю батарею, Халамендык – на 9–ю. На КП остались начальник штаба Куцинский, военфельдшер Котенко и я.

На 8–й батарее в строю было восемь—десять человек. Обстреливая батарею из автоматов и минометов, немцы шаг за шагом приближались к умолкшим орудиям. Враги подошли к ним уже почти вплотную, когда в окоп огневиков приполз комиссар Кудрюк. Слова были излишни, и комиссар, пристроившись у лафета гаубицы, дал автоматную очередь по ближайшим гитлеровцам. Так прозвучал его призыв сражаться до конца. И выстрелы горсточки бойцов поддержали комиссарский автомат. Получив отпор, фашисты не решились продолжать лобовую атаку.

На 9–й батарее семью оставшимися в живых бойцами командовал политрук Александр Канищев. Отбиваясь гранатами и огнем винтовок, они не отошли от орудий и тогда, когда гитлеровцы засели совсем рядом – за грудой пустых снарядных ящиков. В дело пошли последние бутылки с горючим, и куча ящиков превратилась в пылающий костер.

Капитан Халамендык, пробиравшийся к батарее, вовремя заметил, как за дымом этого костра группа немцев обходит батарею с тыла. Комдив уложил нескольких гитлеровцев длинной очередью из автомата, а остальные попали под огонь группы Канищева.

Тем временем к нам на КП позвонил капитан Ященко, продолжавший исполнять обязанности командира полка:

– Посылаю вам два последних трактора из первого дивизиона. Постарайтесь вывезти орудия.

Скоро мы услышали внизу шум тракторов. Куцинский побежал им навстречу. Но над балкой появился самолет, и первый тягач накрыли разрывы бомб. Водитель второго трактора успел прижать его к крутому склону. Куцинский расцеловал находчивого бойца и направил трактор на 9–ю батарею.

Вернувшись на КП, начальник штаба сказал мне:

– Кроме нас, здесь уже никого нет. Если немцы оседлают верхний край обрыва, снять орудия с позиции не удастся. Бери автомат, лезь наверх, вон в те камни, и не подпускай фашистов к балке сколько сможешь.

Место, указанное мне Виктором Родионовичем, оказалось выгодным. Камни хорошо защищали меня. Мои автоматные очереди заставили убраться назад гитлеровцев, уже начавших забрасывать балку гранатами.

Внизу прогромыхал трактор с орудием на прицепе. Вскоре на позиции 9–й батареи раздался взрыв, —значит, возможности вывезти второе орудие уже не было. Потом я увидел, как политрук Каннщев с бойцами пробираются между скал.

После захода солнца застрочили автоматы у позиции 8–й батареи и почти одновременно прогремели два взрыва: комиссар дивизиона Кудрюк приказал взорвать орудия, когда не оставалось сомнений, что всякое промедление приведет к захвату их врагом.

Остатки 3–го дивизиона собрались в северном отроге балки. Противоположный склон был в руках противника, и на малейший шорох на нашей стороне оттуда отвечали огнем из пулеметов и автоматов. Теперь перед нашими командирами могла стоять лишь одна задача: вывести из этой теснины людей, которые – пусть уже без орудий – еще могли сражаться за Севастополь на других рубежах.

Прижимаясь к камням, мы бесшумно двинулись по направлению к Килен–бухте. Затем выбрались на Малахов курган… Немцы остались позади, уже можно было не таиться. Но мы еще долго все так же тихо шли по разрушенному городу.

Развалины, развалины кругом… Порой в темноте трудно разобрать, где же была раньше улица. Около вокзала беспорядочно разбросаны перевернутые вагоны, сверху, на вагонах, очутились искореженные рельсы. И только на горе у Панорамы – что‑то похожее на прежний бульвар. Мы опустились на землю и ощутили под руками мягкую свежую траву. Здесь она еще уцелела…

Наступило 30 июня. Последнее орудие 3–го дивизиона – то, которое под носом у немцев вытащил из Килен–балки трактор, послало через город снаряд в Константиновский равелин – там уже. были фашисты. Один снаряд… Другим подорвали орудие, и политрук Канищев, выполняя полученный приказ, повел людей к Рудольфовой слободе, на южную окраину Севастополя.

Батареи 1–го дивизиона в этот день еще участвовали в боях за Малахов курган, били прямой наводкой по пехоте и танкам. К вечеру гитлеровцы прекратили атаки, но и снаряды у артиллеристов кончились. Комдиву доставили письменный приказ. Капитан Постой перечитал его несколько раз, словно не веря написанному. Потом скомандовал:

– Орудия к бою!

Расчеты встали по местам. Николай Федорович вышел вперед.

– Дорогие мои боевые друзья, – начал он, и голос капитана дрогнул. – Нам приказано отходить за город, а орудия взорвать… Отдадим же им последнюю почесть… – И, обняв обгорелый ствол гаубицы, крепко его поцеловал.

Орудия были взорваны под салют из винтовок. Молча двинулись бойцы героического дивизиона в Рудольфову слободу и дальше – на Херсонесский мыс.

Мы еще не знали тогда, что уже три или четыре дня к Севастополю не могли прорваться крупные корабли– слишком много было в Крыму вражеской авиации. Мы верили, что корабли еще придут в какую‑нибудь из бухт, прилегающих. ^ЛГ«осонесу. Утро 1 июля застало нас в районе Херсонеижого аэродрома. Около полудня сюда подошла немецкая пехоте с двумя танками, и завязался бой.

В окопчике на краю взлетной полосы засели капитан Халамендык и лейтенант Куцинский. Танк идет прямо на них. Куцинский бросает противотанковую гранату. Взрыв – и скрежет гусениц оборвался. Сюда же повернул, строча из пулеметов, второй танк. Повернул… да, видно, раздумал лезть на окоп, когда Куцинский метнул – чуть–чуть рано! – бутылку с горючим… У нас нет больше орудий, но все равно враг нас боится! Даже тут, на последнем клочке севастопольской земли.

Танк ушел, вызвав на окопчик огонь минометов. И от одной мины Виктор Родионович Куцинский укрыться не успел. В этом окопе и похоронил Даниил Васильевич Халамендык своего начальника штаба – днепропетровского инженера, ставшего бесстрашным воином.

В другом окопе, ближе к Камышовой бухте, принял свой последний бой капитан Николай Федорович Постой. С ним вместе были замполит Яненко, военфельдшер Евстафьев и несколько красноармейцев. Отбив не одну атаку, они уложили десятки гитлеровцев. На окоп пикировал фашистский бомбардировщик, и осколок бомбы, врезавшийся капитану в грудь, оборвал его жизнь. Но его боевые друзья продолжали вести огонь.

Только после того как у наших бойцов кончились патроны и гранаты, немцам удалось преодолеть те метры, что отделяли их от края высокого берега. Но и это было еще не все. Севастопольцы спустились вниз, на каменные террасы у самого моря. Они были уже почти безоружны, но враг еще долго – несколько дней– не мог полностью овладеть Херсонесским мысом…

Я не пытаюсь рассказать обо всем, что пришлось за те дни пережить. Но не могу не сказать главного. Оно состоит в том, что на последнем из последних севастопольских рубежей продолжался массовый подвиг, начавшийся восемь месяцев назад, когда враг подступил к городу.

Да, было горько сознавать, что вот так кончается битва за Севастополь, стоившая стольких сил и жизней. Чего мы не сумели сделать? Почему, несмотря на все жертвы, не взяли верх над врагом? Эти проклятые вопросы мучили не меньше, чем жажда, голод и ожидание конца. Но люди не давали себе и друг другу падать духом, оставались бойцами, готовыми сражаться.

И 2 и 3 июля группа за группой без приказа поднимались на рассвете на высокий выступ берега, с тем чтобы удержать его до ночи, помешать немцам в упор бить сверху по катерам (катера приходили, но их было слишком мало даже для одних раненых, и все верили, что придут еще). Гитлеровцы встречали нас наверху огнем из пулеметов, минометов, орудий, вызывали на мыс танки…

Как сейчас, вижу: танк на большой скорости двинулся к нашей, не успевшей еще окопаться группе, и какой-то незнакомый мне лейтенант, обернувшись, быстро спросил:

– У кого есть гранаты? Давайте мне!

Никому не хотелось отдавать последнее оружие, но он сказал это так, что не отдать было нельзя. Лейтенанту протянули штук пять гранат, он ловко связал их ремнем и, крикнув, чтобы мы стреляли по щелям танка, рывком бросился к нему. Грохнул взрыв, танк остановился, не дойдя до нас. Невдалеке лежал герой–лейтенант, прошитый пулеметной очередью из башни.

Убитых становилось все больше, но живые держались так, будто обрели бессмертие. Страшила не смерть, а ранение, обрекавшее на беспомощность, страшило, что можешь от палящего солнца потерять сознание, когда фашисты подойдут совсем близко. И люди, полуживые от жажды, зорко следили за залегшими впереди гитлеровцами, точными выстрелами и уничтожали тех, кто пытался подняться.

С наступлением темноты бой стихал, и оставшиеся в живых отползали к морю, тихо плескавшемуся о камни. Черпали котелками, пилотками соленую, не утоляющую жажду воду…

Бойцы разных частей перемешались, но люди из нашего дивизиона или полка часто оказывались со мною рядом. Раз утром меня окликнул комиссар Коновалов. Он лежал, прижав к плечу карабин, направленный к краю обрыва. Голова забинтована, лицо осунулось, но голос звучал удивительно бодро:

– Жив, малыш? Оружие есть? А ел‑то давно?

Я ответил, что в нагане есть пять патронов. А когда ел, забыл, но сейчас уже не хочется. Вот выпил бы, кажется, целое море…

Коновалов достал из планшетки плитку шоколаду, отломил половину и протянул мне. И тут же, вскинув карабин, выстрелил. Сверху со звоном скатилась немецкая каска, а рыжая голова мертвого солдата свесилась над обрывом.

– Одолели, гады, ничего не скажешь… И все‑таки будем бить их, пока есть хоть один патрон. А попить, пожалуй, сможешь вон за той скалой. Там наши ребята продолбили камень, и понемножку набирается вода. Хоть и морская, но все же фильтрованная, не одна соль. Только следи за обрывом, а то до воды не дойдешь!..

В лунку, кем‑то выбитую в пористом камне, и в самом деле набиралась вода. Боец, стоявший рядом, бережно черпал по четвертькружки, оделяя выстроившихся в очередь товарищей. Дошел черед и до меня. Целых три глотка! Мне показалось, что ничего вкуснее этой воды я в жизни не пил.

Чуть дальше сидел за камнем обросший Даниил Васильевич Халамендык. Окинув меня взглядом, он неожиданно спросил:

– А где твой орден?

– Какой? У меня его не было…

– Эх ты! Значит, не успел получить? Тебя же наградили Красным Знаменем за высоту 64.4! А теперь все, что не вручено, – в море…

Я знал, что был представлен, а вот, оказывается, и награжден. И обрадовался этому, и горько стало, что орден погиб раньше меня, даже в руках не пришлось подержать…

В ночь на 6 июля капитан Ященко и с ним человек двадцать попытались пройти берегом в сторону Балаклавы, но добрались только до мыса Феолент… Для вылазок наверх уже ни у кого не хватало сил. Фашисты окончательно завладели верхним краем обрыва. Однако оттуда они не могли ни пулями, ни гранатами достать людей, укрывавшихся в углублениях и нишах отвесного склона. Не помогали и бомбежки с воздуха. Но на врага работали жажда и голод, подтачивавшие наши силы.

Мне довелось еще раз увидеть комиссара Коновалова – в черный день, когда мы, оба раненые, были схвачены фашистами. Собрав последние силы, военком оттолкнул двух державших его солдат и потребовал переводчика.

– Я большевик и комиссар! – отчетливо произнес он. – Я знаю, что фашизм обречен, и это последняя его победа. Я был и остаюсь врагом фашизма, который должен быть уничтожен!

Пока это переводили каким‑то гитлеровским офицерам, рядом с военкомом полка встал политрук 9–й батареи Саша Канищев. Он обнял комиссара и громко сказал:

– Фашизм будет уничтожен!

Озверевшие гитлеровцы свалили обоих с ног ударами прикладов…

Комиссар остался непобежденным. И его слова, гордо брошенные в лицо врагам, слова, проникнутые пламенной верой в нашу победу, помогли тем, кто их слышал, тоже почувствовать себя непобежденными, несмотря ни на что.

Капитан 1 ранга Л. Н. ЕФИМЕНКО
ВОСЬМАЯ МОРСКАЯ

Высота Азиз-Оба

Ночь на 2 ноября 1941 года… Несколько часов назад я прибыл в Севастополь с назначением на должность комиссара 8–й отдельной бригады морской пехоты. Представился начальнику политуправления флота дивизионному комиссару П. Т. Бондаренко, навел необходимые справки в штабе, и вот мы со связным поднимаемся по извилистой дорожке на высоту с никогда не встречавшимся мне раньше названием – Азиз-Оба.

На ней, в 700 метрах от переднего края обороны, разместился наблюдательный пункт бригады, который одновременно служит и командным. Кругом такая тишина, что просто трудно поверить в близость фронта, в то, что рядом – враг, подступивший вплотную к главной базе Черноморского флота.

По траншее проходим к неказистому блиндажу, сооруженному явно наспех. Тут и происходит встреча с моими новыми боевыми товарищами – командиром бригады полковником Владимиром Львовичем Вильшанским, временно исполняющим обязанности начальника штаба майором Тимофеем Наумовичем Текучевым, заместителем начальника политотдела батальонным комиссаром Михаилом Никитичем Корнеевым.

Все они прибыли в Севастополь немногим раньше меня. Бригада, переброшенная морем из Новороссийска, лишь сутки с небольшим назад заняла оборону на 9–километровом участке фронта между Бельбекской и Качинской долинами.

В бригаде почти 4 тысячи бойцов, и пока не подошли дивизии Приморской армии, еще пробивающиеся через Крымские горы, Восьмая морская – самое крупное соединение на севастопольских рубежах.

– Имеем пять батальонов, несколько отдельных рот, – вводит меня в курс дел комбриг. – Но отправлялись сюда так спешно, что не успели получить артиллерию. Да и станковых пулеметов только пять: по одному на два километра фронта. Ручных – двадцать четыре… Не хватает даже винтовок, очень мало саперного инвентаря. Связь —лишь до батальонов, на роты уже не хватило ни кабеля, ни аппаратов. Ну а люди – в основном из запаса. Многие не успели толком пройти общевойсковую подготовку…

Уже рассветает, и мы выходим из блиндажа, поднимаемся на вершину горы. Владимир Львович Вилыпанский рассказывает, что накануне, вечером передовые подразделения противника пересекли Качинскую долину и подошли непосредственно к позициям бригады. Ночью была стычка нашего боевого охранения с немецкой разведкой.

Комбриг показывает участки батальонов – с вершины неплохой обзор. Но со стороны противника боевые порядки бригады просматриваются еще лучше: немцы захватили выгодный рубеж с группой господствующих над местностью высот. Их позиции как бы приподняты над нашими. Позади у нас широкая впадина с отрогами – овраг Барак. За ним уклон, ведущий в наши тылы и к морю.

Разговор прерывает перестрелка на левом фланге бригады. Вильшанский соединяется с командиром первого батальона. Я уже знаю – это Алексей Анисимович Хотин, капитан из береговой обороны. Он докладывает, что противник силами до двух рот пытается наступать в направлении деревень Эфендикой и Аранчи.

Не успел Вильшанский закончить разговор с Хотиным, как возникает перестрелка справа, на участке второго батальона. Через полтора часа все смолкает – враг получил отпор и притих.

Михаил Никитич Корнеев начинает знакомить меня с состоянием партийно–политической работы. Практические задачи ее во многом определяются тем, что личный состав бригады в боях еще не участвовал, с врагом только–только соприкоснулся. Главное сейчас – помочь людям с честью принять боевое крещение. Работники политотдела распределены по подразделениям. Коммунистов и комсомольцев в бригаде немного – всего 6,5 процента, но это в основном люди зрелые, с житейским опытом.

Под вечер отправляюсь в батальоны. Обхожу блиндажи и траншеи, знакомлюсь с командирами и бойцами. Настроены они по–боевому. Явно гордятся тем, что их одели в новенькую морскую форму и называют краснофлотцами, моряками, хотя большинство не имело раньше отношения к флоту. Ни от кого не услышал никаких жалоб. А ведь сидят пока на сухом пайке: бригадные тылы с походными кухнями застряли где‑то в Новороссийске.

Но если настроение бойцов мне понравилось, то состояние переднего края произвело неутешительное впечатление. Окопы – далеко не полного профиля. Блиндажи (их соорудили тут еще до прихода бригады) годятся как укрытие от ненастья, но вряд ли защитят от вражеских снарядов. И притом так возвышаются над окопами, что могут служить для противника хорошими ориентирами. Передовой рубеж в целом скорее просто обозначен, чем оборудован…

Долго обсуждаем все это с комбригом и начальником штаба. Решаем, что надо, не теряя времени, приступать к укреплению наших позиций, а заодно и к утеплению блиндажей и землянок – ведь жить в них придется долго. Нельзя мириться и с тем, что бригада не обеспечена теплым бельем, что люди в окопах обуты, словно на парад, в хромовые ботинки.

Приходим к единому мнению также насчет того, что нынешний наблюдательный и командный пункт слишком уж на виду у противника и надо срочно сооружать новый в более подходящем месте. Через три дня старый КП, из которого мы уже успели перебраться, был разрушен огневым налетом.

Мне приходилось служить со многими командирами, и я не мог не оценить того, как быстро установилось у нас с полковником Вильшанским хорошее взаимопонимание. Знакомы считанные часы, а я уже чувствую себя с ним так, словно знаю его давно. Мне по душе и вдумчивость Владимира Львовича, и его сдержанность, сочетающаяся с откровенностью и прямотой.

На следующий день противник вновь попытался прощупать на отдельных участках нашу оборону. Но действовал осторожно, не зная, видно, как мало пока у нас огневых средств.

Лишь на участке третьего батальона фашисты нажали посильнее, введя в бой танки, и начали теснить наших бойцов. В батальон только что пришел заместитель начальника политотдела Михаил Никитич Корнеев. Мгновенно оценив обстановку, он поднял краснофлотцев в контратаку. Сам пошел впереди… Натиск врага был отбит, позиции удержаны. Но бригада понесла первые потери. В числе убитых оказался батальонный комиссар Корнеев, флотский политработник с дипломом корабельного инженера, бывший шахтер. Недолго довелось нам вместе воевать…

Анализируя столкновения с врагом, происшедшие за два дня, мы с комбригом сделали вывод, что к крупным наступательным действиям на нашем участке немцы еще не готовы. Не подлежало, однако, сомнению, что они накапливают здесь силы.

Начальнику тыла бригады интенданту 2 ранга Н. Н. Жару никак не удавалось получить необходимые нам сапоги, теплое белье, шанцевый инструмент, походные кухни: в Севастополе формировались новые части, и все это стало крайне дефицитным. Посоветовавшись с комбригом, еду 5 ноября за помощью к члену Военного совета флота Н. М. Кулакову.

Флагманский командный пункт Черноморского флота – в скале у Южной бухты. Вхожу в помещение, куда меня направил дежурный, и неожиданно встречаюсь с дивизионным комиссаром Кулаковым прямо у двери. Пытаюсь представиться и доложить о прибытии по всей форме, но Николай Михайлович, обхватив меня рукой, ведет к столу, усаживает и сам садится напротив.

– Ну, рассказывай, как там у вас дела!

Мы учились на одном курсе в Военно–политической академии, но с тех пор почти не встречались. Своим товарищеским отношением Кулаков как бы перенес меня в то далекое уже время, и я сразу почувствовал себя спокойно и непринужденно.

Доложил об обстановке на нашем участке, о первых боях. Заверил, что личный состав сознает свой долг и будет сражаться за Севастополь так, как подобает советским морякам. Кулаков слушал внимательно, интересовался деталями. Когда зашла речь о наших нуждах, он тут же позвонил командующему береговой обороной, и вопрос о выделении нам шанцевого инструмента был быстро решен. Сложнее оказалось с сапогами и теплым бельем. Вызванный начальник вещевого отдела заявил, что ни того, ни другого в нужном нам количестве на складах просто нет. Ничего не получалось и с полевыми кухнями: флоту они вообще не полагались и в Севастополь не завозились.

Николай Михайлович кратко рассказал об общей обстановке под Севастополем, о наших силах. Их было немного: в частях и подразделениях, защищающих город, насчитывалось всего около 21 тысячи бойцов. На карте, висевшей на стене, были обозначены позиции спешно сформированных батальонов, отрядов. А основные соединения Приморской армии – еще на подходе. До Севастополя пока добрались лишь ее командование, часть артиллерии и немного пехоты…

Словом, мне было нечем порадовать Вильшанского, который просил разузнать обо всем и, кажется, ждал хороших новостей.

По пути в бригаду я заехал в политуправление флота, где случайно встретил секретаря горкома партии Б. А. Борисова.

– Погодите‑ка! – воскликнул он, услышав, что мы нуждаемся в полевых кухнях. – Кажется, я видел их на территории судоремонтного завода.

Борисов созвонился с заводом. Выяснилось, что там действительно есть сколько‑то старых кухонь. Они, правда, требовали ремонта, но это уже не было проблемой.