Текст книги "У черноморских твердынь"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Генерал–майор Л. П. БОЧАРОВ
МУЖЕСТВУ УЧИЛИ КОММУНИСТЫ

После Одессы в Севастополе было непривычно тихо и спокойно – ни артиллерийского обстрела, ни атак и контратак. Лишь изредка появлялись над городом фашистские самолеты. А крымское солнце сияло в безоблачном небе еще почти по–летнему, и все вокруг радовало глаз яркостью красок.

18 октября, на следующий день после прибытия сюда, в гостинице у командарма И. Е. Петрова собрались член Военного совета армии бригадный комиссар М. Г. Кузнецов, начальник штаба генерал–майор Г. Д. Шишенин ия – начальник политотдела. Впрочем, сейчас никто из нас определенно не знал, в какой должности он будет завтра. Из директивы Ставки следовало, что войска, эвакуированные из Одессы, по высадке в Крыму поступают в подчинение действующей здесь 51–й армии. Всем нам, быть может, предстояло вот–вот расстаться и друг с другом, и со знакомыми частями. А мы, многое вместе пережив и испытав, очень хотели бы и дальше воевать рядом.

– Да, хорошо бы сохранить Приморскую армию как самостоятельную боевую единицу! – выразил вслух общие мысли Иван Ефимович Петров.

Почему‑то верилось, что это наше горячее желание еще может осуществиться.

Но главной заботой было, конечно, приведение войск в боевую готовность: приказ о выдвижении их на север Крыма мог последовать с часу на час.

Мы считали также важным подвести с личным составом некоторые итоги наших действий под Одессой, связав это с разъяснением новых задач. Решили не упускать редкого на войне случая, когда все наши люди находятся в одном месте, и провести в соединениях митинги.

Первый из них должен был состояться в тот же день в 16 часов на Корабельной стороне, где находились основные силы армии. Условились, что после митинга выступит с небольшим концертом артистическая группа, созданная при политотделе в страдную пору Одесской обороны.

На Корабельную едем с Михаилом Григорьевичем Кузнецовым. Во дворе бывшего зенитного училища, где назначен митинг, нас встречают полковой комиссар Я. Г. Мельников и батальонный комиссар М. С. Гукосян– военком и начальник политотдела 95–й стрелковой дивизии. Здесь и старший батальонный комиссар Н. А. Бердовский – начальник политотдела 25–й Чапаевской. Это руководящие политработники основных соединений Приморской армии – обе дивизии входили в ее состав с самого начала.

Бердовский – старый чапаевец, член партии с девятнадцатого года. После гражданской войны сражался в Средней Азии с басмачами и имеет нагрудный знак «За храбрость» от правительства Таджикской республики. На одесских рубежах он был примером мужества и бесстрашия. Не раз поднимал бойцов в контратаки и Мамикон Сергеевич Гукосян. Зная его способность воодушевлять и сплачивать людей уже одним своим присутствием, командир дивизии часто просил начальника политотдела быть там, где складывалась трудная обстановка. Этот исключительно храбрый человек зарекомендовал себя в то же время большим знатоком партийнополитической работы, искусным организатором ее на фронте.

Начальники политотделов дивизий рассказывают, как размещен личный состав. Бердовский сообщает, что минометные и артиллерийские подразделения, а также разведка пополнились коммунистами и комсомольцами. Это мне очень важно знать —речь идет о том, как расставлены те коммунисты и комсомольцы, которые были направлены в обе дивизии из тыловых учреждений армии в последние дни обороны Одессы.

Двор училища уже заполнили бойцы. С кузова грузовика, заменившего трибуну, открываю митинг. Говорю о значении обороны Одессы, о том, что наша армия с честью и до конца выполнила там свой долг и ушла непобежденной, ушла для того, чтобы отстоять от врага Крым. Призываю приморцев хранить и умножать боевую славу и традиции, сражаться на крымской земле еще упорнее, сорвать здесь наглые замыслы фашистских захватчиков.

Уже по тому, как встретили мое вступительное слово, чувствовалось: люди настроены по–боевому. Нет, не сломило их духа оставление Одессы, как ни тяжело было это пережить. И не об отдыхе они помышляют, хотя и заслужили его. Ненависть к врагу держит их в напряжении, словно в каждом сжалась до предела и ждет разрядки действием какая‑то внутренняя пружина.

Ощущение этой общей суровой собранности, общей духовной готовности к новым боям все усиливалось, по мере того как выступали перед своими товарищами бойцы и командиры. Горячо говорил минометчик Беляев из Чапаевской дивизии. И слушали его тоже горячо, – пожалуй, это будет наиболее точное определение. Вот он упомянул о Перекопе, сказал, что, быть может, придется сражаться там, где в гражданскую покрыли себя славой отцы и старшие братья, – и будто живая волна прошла по массе бойцов. Должно быть, сами названия тех мест, которые им предстояло защищать, воскрешали в сознании знакомые всем героические страницы истории.

Я возвращался с митинга, охваченный гордостью за людей, которые были героями под Одессой и – в этом не могло быть сомнения – снова покажут себя героями в тех боях, что у нас впереди.

В тот же день мы узнали, что войска Приморской армии приказано срочно готовить к переброске на север Крыма.

Полевое управление армии перебралось в Симферополь. Полковник Н. И. Крылов, который прибыл туда еще раньше (Шишенин, возглавлявший в Одессе штаб оборонительного района, вернулся в Крым на должность начальника штаба армии, а Крылов на некоторое время опять стал начальником оперативного отдела), встретил нас новостями организационного характера. Мы узнали, что армия включена в состав войск Крыма с подчинением ей 172–й стрелковой и двух кавалерийских дивизий и уже получила боевую задачу. Из этого следовало, что Приморская армия сохранялась.

Политотдел немедленно занялся партийно–политическим обеспечением поставленной войскам задачи. Армии предстояло наступать, и притом с ходу. А до сих пор мы все время вели оборонительные бои, в которых накопили немалый опыт. Залог успешного решения новых задач мы, как всегда, видели прежде всего в том, чтобы мобилизовать на их выполнение коммунистов и комсомольцев, роли которых в наступлении и посвящались проходившие в частях партийные и комсомольские собрания.

Наступление началось 24 октября. Из окопа наблюдательного пункта 95–й дивизии в районе Воронцовки я вместе с ее комиссаром Я. Г. Мельниковым смотрел, как пошли в атаку наши части.

Немцы, только что прорвавшиеся сюда от Ишуни, сопротивлялись яростно, вели сильный огонь. Но приморцы, преодолевая его, упорно, хотя и медленно, двигались вперед.

Слева от 95–й дивизии наступал Разинский полк 25–й Чапаевской. Там тоже наметился некоторый успех.

– Хорошо начали разинцы, – рассказывал мне вечером пришедший оттуда батальонный комиссар Г. И. Лимонов. – Пошли дружно, под «ура», взяли фашистов в штыки… Вторую роту поднял в атаку отсекр полкового партбюро Семяшкин. Больше сотни гитлеровцев перебила третья рота. Ее командир старший лейтенант Еременко был ранен, но продолжал руководить боем. Да и вообще раненые оставались в строю, если хватало сил держать оружие…

Приморцы дрались в Крыму с той же беззаветной отвагой, что и под Одессой, где они были всего восемь дней назад. Однако чувствовалось – первый наш успех непрочен. Пехоту очень слабо поддерживала артиллерия: мало было подтянуто батарей, да и снарядов у них не хватало. Атаке предшествовал лишь пятнадцатиминутный огневой налет. В воздухе не было нашей авиации. Все говорило о поспешности, неподготовленности начатого наступления.

Уже во второй половине дня противник сумел использовать свой перевес в силах и остановил наши части. Боевые порядки войск, огневые позиции артиллеристов и минометчиков, штабы и тылы, почти открыто разместившиеся в голой степи, бомбила немецкая авиация, которую нечем было отогнать…

Приехав вечером в штаб, я узнал от Н. И. Крылова, что с утра 25 октября армия продолжит наступление, нанося главный удар в направлении Воронцовка – Ишунь.

Но героизм наших людей, их боевой порыв не могли восполнить недостаток снарядов, слабость авиационного прикрытия. Тяжелые бои не давали результатов, и над нашей армией стали сгущаться грозные тучи.

В полдень 26 октября наступали уже немецкие войска, поддерживаемые большим количеством самолетов и танков. В следующие дни враг, наращивая свои силы, развивал успех, прорываясь в крымские степи.

За тяжелыми боями на севере Крыма последовал трудный, через горные перевалы, отход наших частей к Севастополю.

Бои продолжались и в горах. Гитлеровцы все время пытались окружить наши части, блокировать их в непроходимых теснинах. Бойцы и командиры часто на плечах, на руках проносили, поднимали и спускали с крутых обрывов орудия, автомашины.

В горах враг отрезал обоз 31–го Пугачевского полка Чапаевской дивизии. Бойцы, сопровождавшие его, стали, отстреливаясь, отходить. На одной из повозок было укрыто Знамя полка. Красноармеец комендантского взвода комсомолец Г. И. Данилов бросился спасать полковую святыню. Товарищи прикрыли его огнем, и Данилов по–пластунски подобрался к повозке, рядом с которой уже были немцы. Знамя он спас.

К 9 ноября вся Приморская армия сосредоточилась в районе Севастополя и заняла оборонительные рубежи.

В Севастополе я сразу же встретился с дивизионным комиссаром П. Т. Бондаренко – начальником политуправления Черноморского флота. Мы познакомились еще в дни обороны Одессы. Петр Тихонович очень располагал к себе. Он был прост в обращении, не кичился своим огромным опытом партийно–политической работы, который, однако, чувствовался при любом с ним разговоре. Нельзя было не заметить и того, что Бондаренко– настоящий моряк, большой знаток своеобразной флотской жизни и морского дела.

При этой встрече Петр Тихонович прежде всего сообщил, что получена телеграмма Ставки Верховного Главнокомандования, требующая ни в коем случае не сдавать Севастополь. Еще раньше было решение о создании Севастопольского оборонительного района.

– Обороняться будем вместе, —говорил Бондаренко, имея в виду армию и флот. – Значит, вместе нам и работать. Давайте завтра же утром обсудим, как строить партполитработу в оборонительном районе.

В Севастополе находилась лишь небольшая оперативная группа работников политуправления флота. Основной его состав был на Кавказе, куда перебазировалась Черноморская эскадра. Однако флотская газета «Красный черноморец» продолжала выходить в Севастополе.

Мы условились, что в первую очередь надо направить во все части – армейские и флотские – политработников для разъяснения задачи, поставленной в телеграмме Ставки.

К этому времени было отпечатано обращение Военного совета флота ко всем защитникам Севастополя.

«Врагу удалось прорваться в Крым, – говорилось в нем. – Озверелая фашистская свора, напрягая все силы, стремится захватить с суши наш родной Севастополь… В этот грозный час еще теснее сплотим свои ряды для разгрома врага. Сознание грозной опасности должно удесятерить наши силы… Крепите воинскую дисциплину и организованность, стойко деритесь за каждую пядь родной земли. Дадим мощный отпор врагу! Ни шагу назад!»

Прибывшие дивизии Приморской армии явились костяком создаваемых секторов обороны. Командир той или иной дивизии стал в каждом из них комендантом, а политотдел дивизии начал выполнять, помимо своих обычных, функции политотдела сектора.

Врагу не удалось с ходу взять Севастополь. Но в течение всей первой половины ноября положение оставалось очень напряженным. Гитлеровцы пытались то там, то тут прорвать наши позиции, которые мы еще не успели как следует укрепить. Особенно упорные бои шли вдоль Ялтинского шоссе.

В этой обстановке, когда от стойкости и мужества наших бойцов на любом участке обороны могла зависеть судьба Севастополя, главным местом политработы стал передний край, а главным средством воздействия политработника на тех, кто находился с ним рядом, – личный пример бесстрашия. От политрука требовалось быть героем. Такими и были наши политработники.

Политрук из полка пограничников, оборонявшегося в первом секторе, А. Е. Фролов несколько раз водил роту в контратаки, и врагу, несмотря на большое численное превосходство, так и не удавалось ее потеснить.

– С таким политруком мы отобьемся хоть от кого! – говорили красноармейцы после боя.

В 383–м полку, под Балаклавой, политрук М. Ф. Журавлев возглавил батальон, защищавший важную для нас высоту. И как ни старались немцы овладеть ею, все их атаки были отбиты. Журавлев не ушел с высоты и после того, как его серьезно ранило.

Батальонный комиссар Евдокимов из санотдела армии докладывал мне в те дни, что многие бойцы, доставленные с передовой, после обработки ран требуют немедленного возвращения в свои подразделения, а некоторые уходят туда сами.

Стойкость, мужество, массовый героизм становились традицией начавшейся Севастопольской обороны. Это было закономерно, на это мы рассчитывали. Новые и новые замечательные примеры воинской доблести, о которых становилось известно изо дня в день, укрепляли уверенность в том, что, несмотря ни на какие трудности, севастопольцы выстоят.

Во второй половине ноября, когда вражеские атаки на время стихли, появилась возможность заняться организационными вопросами. Надо было и познакомиться с новыми людьми из приданных армии морских бригад и полков.

Много хорошего я уже слышал о начальнике политотдела 7–й бригады морской пехоты Александре Митрофановиче Ищенко. А при личном знакомстве убедился, что этот бывалый политработник к тому же и душевный человек, с которым просто приятно делать вместе любое дело. В 7–й бригаде вообще очень дружно работала вся руководящая тройка – командир полковник Е. И. Жидилов, военком полковой комиссар Н. Е. Ехлаков и начальник политотдела полковой комиссар А. М. Ищенко. Хорошо дополняя друг друга, они всегда приходили к единому мнению по важным вопросам. А в трудные минуты все шли в боевые порядки батальонов. Это была сплоченная, очень боеспособная бригада.

На КП 95–й дивизии, являвшемся и командным пунктом четвертого сектора обороны, я застал однажды моряка с нашивками бригадного комиссара. Догадался, что это и есть известный мне заочно Леонтий Николаевич Ефименко – военком 8–й бригады морской пехоты, которая оборонялась в том же секторе.

Ефименко производил впечатление опытного, хорошо подготовленного политработника. Он окончил Военнополитическую академию и, как видно, привык вникать во все. Выяснилось, что и на КП сектора он по делам скорее командирским, чем комиссарским. «Комбригу сейчас труднее отлучиться, и мы решили, что съезжу я», – пояснил Ефименко. Он заговорил о недостатках в организации взаимодействия с поддерживающей артиллерией. Беспокоило комиссара также отсутствие командирского опыта у среднего звена комсостава бригады.

– У нас, – сказал он, – очень уж много нестроевых. Восемьдесят процентов командиров рот – из начсостава интендантской службы. А краснофлотцы – на три четверти из запаса. – Рассказав о бригадных делах, Ефименко посетовал на наезды представителей от разных политорганов: – Не успеешь проводить одну группу проверяющих, как появляется вторая. Прямо некогда поговорить со своими людьми!

Армейские и флотские политорганы Севастопольского оборонительного района работали в тесном контакте, но подчас действительно дублировали друг друга. Пытаясь избавиться от такого параллелизма, начальник политуправления флота П. Т. Бондаренко потребовал было, чтобы политотдел Приморской армии не вмешивался в дела морских бригад, которыми политуправление решило руководить само. Но ведь бригады входили в секторы обороны, где старшими политорганами являлись политотделы дивизий. Как же могли они обходить морские бригады, выполнявшие вместе с дивизиями боевые задачи?

Об этом я уже докладывал приезжавшему в Севастополь начальнику Главного политуправления Военно-Морского Флота армейскому комиссару 2 ранга И. В. Рогову, и он поручил своим работникам уточнить структуру политического руководства частями СОР. А пока я решил ограничить посылку инструкторов в морские бригады.

Дня через два ко мне зашел заместитель начальника политуправления Черноморского флота бригадный комиссар Маслов.

– Товарищ Бондаренко просил передать, – сказал он, – что вы можете дать своим политотделам указание принять на учет коммунистов и комсомольцев всех флотских частей, приданных армии. – И добавил, улыбаясь: – Теперь все встает на свое место.

Передышка на фронте позволила обстоятельно проверить партийно–политическую работу в дивизиях. Собственно говоря, это была не проверка в обычном смысле слова. Мы стремились прежде всего помочь политаппарату соединений возродить партийные и комсомольские организации в ротах, которые не везде сохранились за время отхода армии к Севастополю и ноябрьских боев на подступах к городу.

Восстановление парторганизаций в одиннадцати ротах 95–й дивизии и пятнадцати ротах 25–й (одновременно это делалось и в других соединениях) сразу сказалось на всей воспитательной работе с личным составом.

Политработникам дивизий пришлось указать на то, что в условиях стабильной обороны, когда бывают и периоды затишья, нельзя уповать на одни беседы и встречи «накоротке». Сейчас появилась возможность регулярно проводить партийные и комсомольские собрания, хотя бы делегатские. Требовалось особое внимание к воспитанию боевого актива, агитаторов. Все это имело прямое отношение к совершенствованию боевой службы, повышению дисциплины, бдительности. Да и к тому, чтобы люди почувствовали себя на севастопольских рубежах прочно, «оседло», – ведь заняли мы их надолго.

Меры по усилению политической работы в подразделениях были обсуждены на делегатских партийных собраниях частей, решения которых затем довели до каждого коммуниста. Общие итоги проверки детально разобрали с политаппаратом соединений. В 95–й дивизии на такое итоговое совещание пришел и ее командир генерал–майор В. Ф. Воробьев.

– Свежая струя почувствовалась у нас во всем, – сказал он, выражая удовлетворение работой группы армейских политотдельцев.

Потом мы долго беседовали с Василием Фроловичем Воробьевым об обстановке на фронте. Он показал исписанные мелким почерком общие тетради. Оказалось, что в них заносятся все важнейшие события боевой жизни дивизии с начала Одесской обороны.

– Удастся ли сохранить? – вздохнул генерал.

Я выразил уверенность, что эти тетради сослужат хорошую службу будущим историкам.

Дня через три меня остановил на КП командарм И. Е. Петров:

– Знаете, Леонид Порфирьевич, Воробьев очень доволен тем, что ваша группа проделала в его дивизии. Столько мне рассказывал!

Я доложил, что такая работа проводится и в других соединениях.

Политотдел армии жил деятельно, по–хорошему шумно. Из частей возвращались наши работники, которым не терпелось выложить впечатления, предложения, мысли, подсказанные увиденным на передовой. Приходил редактор армейской газеты «За Родину» Н. М. Курочкин, которого мы нередко хвалили за пропаганду опыта лучших бойцов и подразделений, но, бывало, поругивали за то, что мало печатается заметок красноармейцев и сержантов. Курочкин в таких случаях предъявлял встречные претензии: редко пишут в газету работники политотдела. И тут уж оправдываться было нечем…

Часто атаковал меня своими нуждами оДин из инструкторов политического отдела Хакимов. Ему требовалась бумага то для листовок, то для фотогазеты – ее мы тоже забрасывали в расположение противника. Политотдел имел громкоговорящую станцию, выдвигавшуюся на передний край на различных участках фронта. Слово у ее микрофона не раз предоставлялось взятым в плен немецким и румынским солдатам, которые желали дать разумный совет своим однополчанам.

Было у нас отделение, ведавшее связью с партизанскими отрядами. Возглавлявший его батальонный комиссар В. Я. Рыбалкин к концу ноября имел контакт с пятью отрядами, действовавшими в районах Судака, Карасубазара, Алушты, Ялты и Ай–Тодора, в которых тогда насчитывалось более пяти тысяч человек. Удалось наладить регулярную связь и с главной базой крымских партизан. В отряды отправляли десятки тысяч листовок, рассказывавших населению Крыма об обороне Севастополя, о событиях на фронте.

Сами собою сложились теснейшие отношения между политотделом и горкомом партии. Первым секретарем его был очень популярный в Севастополе человек Борис Алексеевич Борисов, возглавлявший также городской комитет обороны.

Город делал для фронта, для армии исключительно много. Мы получали и мины, и гранаты севастопольского производства, и печи для землянок, и теплое белье, телогрейки, маскхалаты, шапки–ушанки…

– С таким тылом воевать можно, – говорил при встречах с городскими руководителями командарм И. Е. Петров. И тут же спрашивал: – А нельзя ли ускорить сроки ремонта танков, орудий?

Борисов изыскивал возможности и для этого. Было налажено изготовление минометов, артиллерийских снарядов. Севастопольские женщины стирали и чинили обмундирование бойцам, ухаживали за ранеными. Три тысячи патриоток стали донорами.

Много внимания уделялось укреплению занятых войсками рубежей. Ход работ обсуждался на заседаниях Военного совета, на партийных и комсомольских собраниях. Вокруг Севастополя за короткий срок выросли три пояса обороны с окопами, блиндажами, командными и наблюдательными пунктами, оборудованными огневыми позициями артиллерии и минометов. Конечно, тогда мы успели сделать еще далеко не все, что было нужно, и работы потом продолжались всю зиму. Но передышка, выпавшая нам в конце ноября и первой половине декабря, была использована неплохо.

17 декабря мощная артиллерийская подготовка грозно возвестила о начале нового фашистского штурма.

Враг тщательно его подготовил, подтянул к Севастополю много свежих сил. И хотя мы тоже готовились к отпору, выстоять теперь было труднее, чем в ноябре.

Основной удар противник наносил в долине Бельбека. Здесь и подверглись самым суровым испытаниям мужество и стойкость защитников Севастополя.

Подразделения 241–го стрелкового полка оказались в окружении. На безымянной высоте невдалеке от станции Бельбек заняла круговую оборону рота К. К. Яковлева. Она продержалась на этой позиции шесть дней и к 23 декабря находилась уже за три–четыре километра от общей линии фронта, сдвинувшегося в сторону Северной бухты.

Боеприпасы подходили к концу, и командир принял решение пробиваться к своим войскам. Были выделены группы прорыва и прикрытия, задача доведена до каждого бойца. Политрук роты Иванов повел в атаку группу прорыва и сразу же был смертельно ранен. Не имея уже патронов, красноармейцы дрались штыками, прикладами, саперными лопатами, даже касками.

Вырвавшись из первого кольца врагов, рота оказалась перед вторым. Наш передний край был еще далеко, но выручила ударившая по фашистам артиллерия. Воспользовавшись ошеломившим гитлеровцев огневым налетом, рота ударила по ним с тыла. К. вечеру она, потеряв за день многих храбрых бойцов, соединилась со своими. В последней схватке был ранен командир. Красноармейцы вынесли его на руках.

Опасность выхода противника к Северной бухте заставила командование армии бросить на это направление все резервные силы.

На возвышенности Кара–Тау, что севернее Бельбекской долины, оборонялись в пешем строю бойцы 40–й кавдивизии.

В сущности, это давно уже была не дивизия: в ней числилось три полка, но едва набиралось 500 штыков. За день 21 декабря каждый из полков отбил по нескольку атак пехоты и танков. Под вечер положение стало особенно тяжелым. Прервалась связь с поддерживающей артиллерией.

Когда пять фашистских танков двинулись к командному пункту, командир дивизии полковник Ф. Ф. Кудюров сам встал к противотанковой пушке, наводчик которой был убит. Комдив подбил два танка, приближавшихся к КП. Снаряд третьего ударил в пушку и сразил полковника. Бойцов, отбивавшихся на Кара–Тау, возглавил полковой комиссар И. И. Карпович – военком кавдивизии, и они продолжали отражать вражеские атаки.

Не могу не сказать о мужестве наших танкистов. Их в Приморской армии было немного, но каждый экипаж сражался геройски. А посылали их всегда в самый огонь.

25 декабря роту танков 81–го танкового батальона выделили для поддержки контратаки на участке 8–й морской бригады. Как я уже говорил, в этой бригаде было много плохо обученных бойцов из запаса. Вместе с танками они в атаку никогда не ходили. И вышло так, что пехота отстала, танки, ворвавшиеся в расположение врага, оказались там одни. Но танкисты продолжали бой.

Экипаж кандидата партии лейтенанта Рогодченко и механика–водителя комсомольца Резникова сокрушил дзот, миномет, разбил на огневой позиции противотанковое орудие.

Командир одного танка был убит, а сам танк поврежден, но все‑таки мог двигаться. И тяжелораненый – четыре осколка сидели у него в спине – механик–водитель комсомолец И. А. Устинов снова повел танк в атаку. Машина получила еще одну пробоину, убит был башенный стрелок. Но Устинов продолжал драться, давить вражеские огневые точки, пока не получил сигнала о возвращении на пункт сбора. Истекая кровью, он привел туда танк, а остановив машину, потерял сознание.

В полуобморочном состоянии вытащили краснофлотцы морской бригады из другого танка механика–водителя Шевченко. У него была раздроблена нога. Но до сигнала танк из боя не вышел.

На направлении главного вражеского удара была введена в бой только что прибывшая из Новороссийска 79–я стрелковая бригада. Ее командира полковника А. С. Потапова я, как и многие приморцы, знал по Одессе, где он командовал отрядом черноморских матросов. Приятно было снова встретиться с этим храбрым человеком. Под стать командиру был и военком бригады полковой комиссар И. А. Слесарев, высаживавшийся в сентябре под Одессой с морским десантом. На труднейшем участке Севастопольской обороны он еще раз показал себя боевым политработником. Контратаки 79–й бригады помогли выправить создавшееся 22 декабря критическое положение.

В дни, когда судьба обороны решалась в третьем и четвертом секторах, в их частях работал весь состав политотдела армии. Там же было большинство офицеров штаба.

Окончательный перелом наступил 31 декабря. На этот день враг назначал взятие города, а мы – контрудар, призванный сорвать замысел гитлеровского командования.

В батальонах и полках второго эшелона, на огневых позициях батарей ночью прошли митинги. Выступали командиры, комиссары, бойцы. Все понимали, что не когда‑нибудь, а вот сейчас, в ближайшие часы, решится участь Севастополя: или мы сумеем отбросить врага назад, или он нас сомнет…

На передовую был доставлен только что отпечатанный номер армейской газеты «За Родину». На стенках окопов появились боевые листки, призывавшие защитников Севастополя проучить зарвавшихся фашистов, нанести им сегодня сокрушительный удар.

Подъем был огромный. Люди словно стряхнули с себя невероятную усталость, накопившуюся за две недели непрестанных боев.

Начавшаяся на рассвете мощная артиллерийская контрподготовка, в которой слились залпы 340 полевых и береговых орудий, еще больше ободрила бойцов. И когда после нового массированного огневого удара, сломившего последний отчаянный натиск врага, армейцы и моряки пошли в атаку, фашисты уже не могли их остановить.

Новый, 1942 год севастопольцы встречали на отвоеванных у врага рубежах. Декабрьский штурм был отбит. Севастополь выстоял.

Главные бои, как уже было сказано, шли в третьем и четвертом секторах. Но враг предпринимал попытки прорвать оборону и на других участках, где тоже получил достойный отпор.

В 109–й стрелковой дивизии, на высотах у Балаклавы, отлично действовал полк пограничников под командованием Г. А. Рубцова. Здесь был трудный рубеж. Каменистый грунт плохо поддавался не то что лопате, но и кирке. Однако полк сумел сделать свои позиции неприступными. И во всем тут чувствовалась та особая, повышенная готовность к любым неожиданностям, которая свойственна пограничникам. Комиссар полка Анатолий Петрович Смирнов вместе с командиром очень умело, продуманно расставил людей. Пограничники славились своей разведкой, которая изо дня в день проникала во вражеские тылы, добывая ценнейшие сведения. У них никогда не было недостатка в «языках».

В ноябре мы, бывало, беспокоились за первый сектор. Теперь 109–я дивизия полковника П. Г. Новикова и комиссара А. Д. Хацкевича (бывшая 2–я кавалерийская) держалась безупречно стойко. И полк пограничников был ей надежной опорой.

С января по май, хотя и в эти месяцы под Севастополем было далеко не спокойно, приморцы имели возможность совершенствовать свою оборону, укреплять занятые рубежи. С Большой земли поступало вооружение и людские подкрепления. Армия выросла, и у политотдела, конечно, прибавилось забот.

Севастополь защищали советские люди всех национальностей. В 345, 386 и 388–й дивизиях, прибывших с Кавказа, как и в маршевых батальонах, поступавших к нам, было довольно много армян, грузин, азербайджанцев. Некоторые из них совсем не знали русского языка. Воспитательная работа в этих соединениях требовала особой гибкости, такта, а также и знакомства с национальными особенностями, обычаями.

Учитывая это, мы произвели ряд перестановок политработников. Начальник политотдела 95–й дивизии М. С. Гукосян, владевший языками народов Закавказья, был переведен на ту же должность в 386–ю дивизию. К работе в соединениях, о которых идет речь, эпизодически привлекались начальник тыла Приморской армии полковник МеЬрабян, батальонный комиссар Юсупов из штаба 109–й дивизии и батальонный комиссар Григорьянц из Чапаевской.

В подразделениях организовали изучение русского языка. Политотдел начал издавать ежедневный бюллетень новостей на азербайджанском языке. Наладилось поступление в Севастополь газеты Закавказского фронта «Боевой путь», выходившей, кроме русского, на грузинском, армянском и азербайджанском языках.

Из Азербайджана приезжала к нам делегация во главе с наркомом просвещения республики М. Г. Мамедовым. Она привезла бойцам подарки, причем наибольшую радость доставили им национальные музыкальные инструменты. Делегаты побывали во всех частях, где служили азербайджанцы, передали сотням бойцов на переднем крае приветы от родных и друзей.

У начальника политотдела 345–й дивизии батальонного комиссара А. М. Савельева завязалась широкая переписка не только с семьями бойцов, но и с предприятиями и колхозами Закавказья, где они работали до призыва.

– Казалось бы, это и не обязательно, – делился Савельев своим опытом, – спрашивать отличившегося красноармейца, куда и кому лучше всего написать про его боевые дела. Но вот мы начали спрашивать об этом, и оказывается, некоторым хочется, чтобы написали не домой, а в правление колхоза. А другой просит: «Если будете писать, то лучше не отцу, а матери – ей будет приятно…»