Текст книги "У черноморских твердынь"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Декабрьский штурм

Вечером 16 декабря на командном пункте 54–го полка в Камышловском овраге происходило вручение правительственных наград первым десяти разницам, награжденным за ноябрьские бои. Среди них была и пулеметчица Онилова, которой я вручил орден Красного Знамени. Поздравить товарищей пришли представители от всех рот. Разошлись поздно. Ничто не предвещало серьезных событий на фронте – на переднем крае стояла глубокая тишина.

Я был сильно простужен и, решив немного подлечиться, уехал в тылы дивизии. Ночью, перед тем как заснуть, позвонил на КП – все было спокойно.

А в 6 часов 30 минут меня разбудила артиллерийская канонада. Сразу же зазвонил телефон. Начальник штаба дивизии Парфентий Григорьевич Неустроев докладывал, что противник ведет мощный огонь по переднему краю 54–го полка. Начштаба высказал предположение, что немцы начинают разведку боем.

Я приказал приводить в полную боевую готовность все части, а через полчаса сам был на командном пункте. К этому времени гитлеровцы силами до батальона атаковали первый батальон Разинского полка. Минут через двадцать Матусевич – как всегда, очень спокойно– доложил, что атака отбита. Но это явно не было концом сегодняшних событий. Фашисты начали подрывать свое минное поле напротив второго батальона разинцев. В расположении противника слышалось урчание передвигающихся танков.

В 7 часов 30 минут снова загрохотали немецкие пушки, и теперь огонь велся уже по переднему краю всей дивизии. Ровно в 8 противник атаковал позиции двух наших полков. Артиллерия и минометы били по всему фронту третьего и четвертого секторов обороны. В воздухе появились фашистские самолеты.

Все предположения, что это разведка боем, отпали окончательно. Стало ясно: противник начал штурм севастопольских рубежей.

Разинцы и моряки 3–го полка отбивали все новые атаки. Противник понес на этих участках большие потери, было подбито и сожжено семь немецких танков. Но на участке 287–го полка нашей дивизии обстановка осложнилась. Гитлеровцы отчаянно рвались к Камышловскому оврагу, и становилось все очевиднее, что это и есть направление основного их удара в полосе нашей дивизии.

Срочно еду на КП 287–го полка. Начальник штаба капитан Бровчак, который остался тут старшим, докладывает, что командир полка подполковник Захаров руководит занятием обороны на западном склоне Камышловского оврага – полк оттеснен туда. Комиссар – в первом батальоне. Связь с отошедшими подразделениями эпизодическая…

Беру проводником помощника начальника штаба по разведке и иду к Камышловскому оврагу. С заросших лесом и кустарником холмов доносятся звуки ожесточенного боя. Не стихает грохот и в стороне Разинского полка и 3–го морского. Но, насколько можно понять, там наши части дерутся на прежних рубежах.

Выходим на позицию артиллерийской батареи 287–го полка. Командир лейтенант Фокин, надрываясь, кричит в полевой телефон:

– Где? Где этот пулемет? В пятидесяти метрах от развилки? Следи! Даю пристрелку!

Гремят выстрелы. Фокин нетерпеливо спрашивает, как легли разрывы, и его юное лицо озаряется радости ной улыбкой. Уже понятно – пулемет уничтожен.

– Имейте в виду, – предупреждаю лейтенанта, – что сегодня от вас зависит многое. Батарея должна вести огонь, пока есть хоть одна пушка и хоть один боец, способный вложить снаряд и дернуть за шнур.

– Умрем здесь, товарищ генерал, но врага не пропустим! – горячо откликается Фокин.

– Лучше постарайтесь врага уничтожить, а сами остаться в живых, – говорю ему на прощание.

Командира полка Захарова находим в одной из щелей, вырытых на опушке небольшой дубовой рощи. Отсюда у него уже налажена связь с батальонами. Местность хорошо просматривается. Лощина у хутора Мекензия– как на ладони. Захаров считает, что через эту лощину немцы и попытаются прорваться в Камышловский овраг. Соответственно этому он уже ориентировал своих огневиков, выдвинул в лощину корректировочный пост.

– Удержаться тут надо во что бы то ни стало, – напоминаю я.

– Поэтому я сюда и пришел, товарищ генерал, – отвечает Захаров, словно давая понять, что такие вещи ему объяснять не требуется. Подполковник Захаров, как и майор Матусевич, прошел школу одесских боев. И может быть, главное, что приобрели там они оба, – способность сохранять спокойствие и командирскую выдержку в любой обстановке.

К 2 часам дня врагу все же удалось войти в лощину у хутора. Туда прорвалось пока не так уж много немцев, но очистить от них и надежно перекрыть лощину командиру 287–го полка просто нечем. Пришлось приказать Матусевичу прочесать лощину силами своего резерва. Разинцы справились с этим быстро, дерзко атаковав проникших сюда гитлеровцев. Тем временем 287–й полк ликвидировал брешь на участке второго батальона. Обстановка немного разрядилась.

Но одновременно осложнилось положение 2–го Перекопского полка. Командный пункт его окружили фашистские автоматчики, затем связь прервалась. К вечеру два батальона перекопцев отошли на главный рубеж обороны.

Ночь проходит в напряженной работе. Полки приводят себя в порядок, укрепляют свои рубежи. Производим некоторую перегруппировку огневых средств. Выясняем общие потери. Они довольно значительны. Но духом люди не падают, настроены твердо и решительно.

С 6 утра 18 декабря возобновляется бой. Атака следует за атакой. Мы отбиваем их, и врагу достается крепко. Однако держаться все труднее. Кажется, еще никогда с начала войны чапаевцам не было так тяжело.

После четырех часов боя немцам удается вновь прорвать оборону 287–го полка – опять на участке второго батальона. К полудню они достигают командного пункта Разинского полка. Под угрозой окружения разинцы отходят на главный оборонительный рубеж.

В первые дни декабрьского штурма ночью бои стихали. Потом этого уже не было. В ночь на 22 декабря немцы вклинились в нашу оборону на стыке 3–го морского и Разинского полков. Между ними образовался разрыв метров в шестьсот, куда и втянулся батальон фашистской пехоты.

Мой последний резерв – 80–й отдельный разведбатальон– уже введен по приказанию командарма в бой у станции Мекензиевы Горы. А остановить фашистов, лезущих в наши тылы, необходимо. Иду на риск – снимаю с участка Перекопского полка одну роту. О сложившейся обстановке докладываю командарму. Генерал Петров просит продержаться до утра. «Утром, – обещает он, – подброшу батальон моряков».

Встречаю подкрепление у кордона Мекензи. Это краснофлотцы из береговых частей. Командует ими майор Касьян Савельевич Шейкин. Моряки в бескозырках, хотя на дворе мороз. И почему‑то у всех при себе скатанные валиком матрасы. Спросил, зачем это им тут. Отвечают шутками: нельзя, мол, бросать казенное имущество, – Народ лихой и веселый. Но подразделение сборное, только что сформировано. Командиры не знают бойцов, бойцы командиров. И кажется, ни те, ни другие не имеют представления о тактике сухопутного боя, а тем более – боя в горно–лесистой местности…

Завел моряков в рощицу и рассказываю вкратце, какое у нас тут положение. Даю кое–какие практические советы на первый случай и ставлю командиру батальона боевую задачу. Чувствуется, что майор Шейкин не слишком уверен в своих бойцах, и по–человечески его можно понять: не просто вести в атаку людей, которых ты сегодня или вчера в первый раз увидел. Но дать ему время на знакомство с подчиненными я сейчас не могу.

И вот моряки, сложив на исходном рубеже свои матрасы, с ходу атакуют врага. Немцы встретили их бешеным огнем, но моряки идут вперед, идут совершенно бесстрашно. И немцы вдруг приходят в замешательство, начинают пятиться. Инициатива окончательно переходит к краснофлотцам. А их командир Шейкин и комиссар Шмидт, вопреки всяким правилам, оба оказываются впереди всех…

Результаты атаки превзошли все мои ожидания. Прорвавшийся фашистский батальон практически был уничтожен. На поле боя осталось больше 300 убитых гитлеровцев. Моряки захватили 11 станковых и 7 ручных пулеметов, 2 миномета, 300 винтовок, взяли пленных.

Преследуя остатки разбитого батальона, краснофлотцы дошли до прежнего нашего переднего края и закрепились там. Кто‑то из них подтащил оставленные перед атакой матрасы. Пристраивая их в землянках и траншеях, эти отчаянные парни балагурили: «Вот теперь можно переходить и к обороне». Но успех не был легким– они недосчитались многих своих товарищей.

Немцы долго пытались выбить моряков с достигнутого рубежа и артиллерией, и бомбежками, а на следующее утро предприняли новую атаку. Был момент, когда краснофлотский батальон чуть не откатился. Но комбат Шейкин и комиссар Шмидт опять вышли вперед и увлекли моряков в рукопашный бой. На помощь им пришли соседи из 3–го морского полка. И враг был остановлен.

Рубеж, которым овладел морской батальон Касьяна Шейнина в трудные декабрьские дни, оставался в наших руках вплоть до июньского штурма.

Дни 22–23 декабря были критическими – решалась судьба Севастополя.

С Большой земли прибывали крупные подкрепления– 79–я бригада, 345–я стрелковая дивизия. Они шли в бой прямо с причалов при поддержке артиллерийского огня высадивших их кораблей. Но положение было настолько напряженным, враг так оголтело рвался к Северной бухте, что эти свежие войска, сумевшие потом отбросить немцев назад, могли и не успеть высадиться.

22 декабря на участке слева от нас положение спасли артиллеристы 265–го («богдановского») полка. Оказавшись без пехотного прикрытия, лицом к лицу с ринувшейся напролом массой гитлеровцев, артиллеристы открыли по ним огонь прямой наводкой с дистанции 300–400 метров. Стойкость дивизиона богдановцев, который задержал врага на Мекензиевых Горах, обеспечила спокойную высадку подкрепления.

– Продержитесь еще два–три дня? – спрашивал меня по телефону Иван Ефимович Петров. – Потом уже будет легче.

– Продержимся, – отвечал я. – Лишь бы держался сосед слева.

К 25 декабря у нас оставалось в ротах по 60–70 бойцов. Но отборная немецкая дивизия – 24–я пехотная (в ней вместо рядовых были ефрейторы) понесла, как свидетельствовали пленные, гораздо большие потери. Она так и не смогла выбить нас с главного оборонительного рубежа.

В последние дни декабрьского штурма, продолжавшегося на других участках до 1 января, противник уже не предпринимал серьезных попыток прорвать оборону чапаевцев.

Как и другие войска третьего и четвертого секторов, 25–я дивизия нуждалась в пополнении личным составом и вооружением. Люди, оставшиеся в строю, были крайне измотаны. Но об отводе дивизии на отдых не могло быть речи, и все это понимали.

Когда на фронте потише

В январе в Чапаевскую дивизию вернулся наконец 31–й Пугачевский имени Фурманова стрелковый полк, который временно был в другом соединении. Пугачевцы сосредоточились в лесу за кордоном Мекензи, готовясь сменить на передовой перекопцев. Но прежде чем включать полк в оборону, хотелось получше познакомиться с его состоянием, потолковать с людьми.

За день, который я отвел на это, успел поговорить с командирами всех батальонов, рот и взводов, со многими бойцами. Пугачевцы тоже участвовали в декабрьских боях и не посрамили славы Чапаевской дивизии, а теперь радовались, что снова будут сражаться вместе с другими ее полками.

В одном из подразделений мы с командиром полка полковником К. М. Мухамедяровым подошли к группе бойцов, присевших вокруг пулемета. Они так увлеченно слушали немолодого красноармейца, что не заметили нашего приближения. Мы остановились в сторонке и прислушались.

– Так тяжело было, что никто и не чаял живым остаться, – рассказывал пожилой боец. – Прет, проклятый, прямо сил нет держаться. Пулеметов у него тьма, а у нас известно – трехлинейка да штык. Не то что сейчас—и автоматы, и пулеметы, и гранаты… Кое‑кто уж начал назад посматривать. И вот невесть откуда несутся к нам на всем галопе всадники. Прискакали, спешились– и в цепь. «Чапай! Чапай!» – пронеслось по цепи. «Вперед!» – закричал кто‑то на правом фланге. Цепь разом поднялась и двинулась на врага. И дрогнул враг, побежал…

– Так прямо с коня и в цепь? И в атаку с вами? – не то изумленно, не то недоверчиво спросил стоявший рядом красноармеец. Другие зашикали на него – не мешай, мол, рассказчику. А тот продолжал:

– Так и ворвались мы на плечах колчаковцев на хутор. Ох и каша была! Спаслись только те из беляков, кто на конях был, – ускакали… Собрал нас после Чапай и речь держит. Постыдил сперва за начальную робость. Но и похвалил за то, как дальше дрались. «Герои, – говорит, – орлы, верно действовали, смело, быстро. Всегда так надо!»

У меня за спиной кто‑то громко кашлянул. Боец, рассказывавший о Чапаеве, оглянулся и, заметив нас, замолчал.

– Старый чапаевец к нам прибыл, товарищ генерал, – объяснил какой‑то бойкий красноармеец, – да не один прибыл, а с сыном!

– Раз так, давайте познакомимся, – подошел я к ветерану.

– Рядовой Василий Иванович Ямщиков, – представился он, с достоинством пожимая мне руку. – В гражданскую воевал тоже в Чапаевской. Пулеметчик по специальности. А вообще‑то председатель колхоза. Да вот не выдержал, на фронт попросился. И сына прихватил с собой. Восемнадцатый уж год парню, уговорил военкома…

Рядом с Василием Ивановичем стоял парнишка, удивительно похожий на отца. Такой же высокий, покатый лоб, крупный нос, резко очерченный волевой подбородок. И тот же упрямый взгляд узких карих глаз.

– Николаем зовут, – молвил отец. – А делу обучу его быстро. Один–другой бой, и настоящим пулеметчиком станет.

– Это‑то верно, товарищ Ямщиков, – сказал я старому чапаевцу, – бой многому может научить. Но и до боя не надо терять времени. Учите сына, пока у нас передышка!

Вечером пугачевцы начали принимать участок Перекопского полка.

Я не пытаюсь рассказать здесь обо всем, чем жила дивизия в относительно тихие зимние месяцы, когда на фронте не происходило особенно значительных событий и обе стороны готовились к решающей схватке.

В начале 1942 года еще трудно было представить, как развернется эта схватка. После успешной высадки советских войск на Керченском полуострове, казалось, можно было надеяться, что и под Севастополем начнем наступать мы, а не немцы. Наступательные действия ограниченного масштаба предпринимались уже в феврале – с целью не дать противнику перебрасывать войска из‑под Севастополя на керченское направление. В них участвовали в нашем секторе и 31–й Пугачевский полк, и 3–й морской, и 54–й Разинскнй.

Когда разинцы, действовавшие четыре дня в неприятельском тылу, отходили на свой оборонительный рубеж, в отряде прикрытия вместе с другими пулеметчиками была и Нина Онилова. Ее расчет вновь отличился, уложив десятки гитлеровцев, но наша «Анка–пулеметчица» была тяжело ранена осколком в грудь.

Врачи несколько дней боролись за жизнь бесстрашной девушки. В это время она была награждена – за декабрьские и февральские бои–вторым орденом Красного Знамени. В госпитале ее навестил командующий Приморской армией Иван Ефимович Петров. Нина уже умирала.

– Спасибо тебе, дочка, от всей армии, от всего нашего народа, – сказал ей командарм. – Весь Севастополь знает тебя, а будет знать вся страна.

Эти слова оправдались. А когда наша Родина отмечала 20–летие Победы над фашистской Германией, Нине Андреевне Ониловой было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

После гибели Нины очень многие наши медсестры стали просить, чтобы их перевели в пулеметные подразделения. Пришлось настойчиво разъяснять, что помощь раненым – тоже боевая работа и тоже подвиг, потому что часто требуется выносить их из‑под огня. Но все-таки, пока на фронте было более или менее спокойно, мы организовали обучение группы медсестер пулеметному делу, и тех, кто освоил его особенно хорошо, переводили в виде исключения в пулеметчицы. Одной из таких последовательниц Нины Ониловой стала Зоя Медведева, о которой я еще скажу дальше. А в июньских боях и те девушки, что продолжали службу медсестрами, не раз заменяли выбывших из строя пулеметчиков.

За зимние месяцы произошли некоторые перемены в командном составе. Вместо Мухамедярова, ушедшего с повышением на Крымский фронт, под Керчь, командиром Пугачевского полка стал майор Жук, который до этого был комбатом, а в дивизию пришел из 1–го морского полка. Встретившись с ним, мы установили, что служили вместе еще шестнадцать лет назад, когда я был комиссаром полка, а он – командиром взвода. Новый командир и в 287–м стрелковом полку – майор Михаил Степанович Антипин, бывший командир разведбатальона.

Мы потеряли начальника политотдела дивизии старого чапаевца Н. А. Бердовского – он попал под вражеский огневой налет, когда ехал в артполк вручать партийные документы… Начальником политотдела стал полковой комиссар А. С. Блохин.

Люди уходили – и в другие части, и навсегда, вместо них приходили новые. Без этого на войне не обходится. Но при всех потерях и заменах мы в дивизии, готовясь к новым большим боям, успели как следует узнать друг друга, и это тоже было очень важно.

Я по–настоящему оценил прежде всего ближайшего своего боевого товарища – комиссара дивизии Н. И. Расникова. Нередко мы отправлялись то в одну, то в другую часть вместе. Живо вспоминается один такой выезд, хотя он как будто ничем и не примечателен…

Едем в Разинский полк. По пути обмениваемся мыслями о комиссаре полка Мальцеве. Обоим нам он нравится. Пришел в дивизию в начале октября, когда чапаевцы еще обороняли Одессу, и как‑то сразу сумел стать самым близким для бойцов человеком. Через два дня его знали буквально все в полку. И теперь он всегда среди людей, день и ночь в окопах.

В этот раз встречаем Мальцева вместе с командиром батальона майором Гальченко на участке второй роты. Комиссар полка в отличном настроении, приветливо улыбается. Он, впрочем, всегда такой. Может быть, и за это любят его бойцы.

Мы прибыли, собственно, за тем, чтобы проверить боевую готовность некоторых подразделений, посмотреть, как выглядят их позиции. Но у Расникова любая проверка чего бы то ни было начинается и кончается беседами с бойцами.

– Ну, как ведут себя фрицы? – уже слышу его вопрос, обращенный к какому‑то красноармейцу.

– Притихли, товарищ комиссар. Но, как видно, готовятся, подлецы. Думают отквитаться за ноябрь и декабрь… Только теперь наша оборона куда сильнее!

– Об этом и говорить нечего, – вставляет комбат. – А уж то, что сами понастроили, использовать в бою сумеем.

Вокруг полкового комиссара Расникова, присевшего у входа в блиндаж, собирается группа бойцов. Он начинает рассказывать им о событиях на других фронтах, не упуская случая напомнить, что и там, далеко от нас, сказывается стойкая оборона Севастополя, срывающая вражеские планы.

В траншее появляется командир полка Николай Михайлович Матусевич, и мы идем осматривать оборонительные сооружения.

– Я, пожалуй, задержусь здесь, – решает Расников. – Надо с товарищами потолковать – уж неделю не виделись.

У нас с ним почти всегда так получается: вместе – только до первого окопа. А там обязательно задержится: и с одним ему надо поговорить, и с другим. И не любит, чтобы его сопровождало полковое начальство. На КП дивизии тоже не часто его увидишь. Позвонит с утра? я в таком‑то полку. А потом делится наблюдениями о таких деталях боевой жизни, которые только своими глазами и можно подметить.

– Боевой у нас комиссар, настоящий, – говорит по дороге в другой батальон Матусевич, будто подслушав мои мысли. И мне приятна эта искренняя, от души, похвала моему товарищу.

Чапаевцы настойчиво и планомерно совершенствовали оборонительные сооружения на своем рубеже. Сделано было немало.

В начале мая нашу оборону проверяли командующий Севастопольским оборонительным районом вицеадмирал Ф. С. Октябрьский, командарм Приморской И. Е. Петров, член Военного совета армии дивизионный комиссар И. Ф. Чухнов. Прежде всего они отправились на передний край 287–го стрелкового полка: были основания полагать, что при новом наступлении гитлеровцев этот участок может оказаться на направлении главного удара.

Среди густой зелени кустарника спускаемся в ход сообщения, и я веду своих начальников к траншее первой линии обороны. Извилистый ход почти не заметен сверху. Он проложен под раскидистыми кустами. Лишь кое–где понадобилось перекрыть ход бревнами, замаскировать камнями. Неподалеку от траншеи – развилка. В нише стоит телефонный аппарат. Табличка указывает путь к ближайшему медпункту.

Мы идем молча. Но, оглядываясь, я вижу, как адмирал Октябрьский удовлетворенно улыбается. Он, как и мы сами, радуется плодам упорного труда чапаевцев.

Вот и траншея. Нагибаться не нужно – она отрыта в рост человека. Боец из дежурной смены докладывает, что на участке его наблюдения противник ведет себя спокойно. Из траншеи тянется ход в направлении ничейной полосы, тщательно замаскированный привязанными к колышкам ветвями кустов.

– Там парный окоп, – объясняю я. – Они вынесены у нас вперед на пять–шесть метров. Такие окопы сократили потери при артобстрелах: противник бьет по линии траншей, а наши люди впереди. И наблюдать оттуда удобнее.

– Пойдем посмотрим, – предлагает Ф. С. Октябрьский.

В окопе два бойца. Над ними – козырек. На подкладках из дерева разложены гранаты и запасные пулеметные диски. На колышке, вбитом в стенку, баклажка с водой.

– Чудесный у вас окоп, – похвалил адмирал. – В ноябре, да и в декабре о таком можно было только мечтать.

– Для себя делали, товарищ командующий! – ответил один из бойцов.

– А это что такое? – командующего заинтересовал уходящий за окоп провод.

– Это наша связь с истребителями танков. Штука простая, но надежная. Дернешь раз – внимание, вижу врага. Дернешь два – огонь! А три раза – это запрос: живы ли?

Филипп Сергеевич Октябрьский стал искать глазами окоп истребителей танков.

– Бесполезно, товарищ командующий, – заметил Иван Ефимович Петров. – В него скорее свалишься, чем увидишь.

Когда осмотрели всю оборону 287–го полка, Ф. С. Октябрьский вдруг вспомнил:

– А где же ваши «невидимые батареи», те, что камнями‑то стреляют? И как вообще они?

– Пригодится и это, – ответил я. – А они в основном дальше, за передним краем.

Речь шла о потайных фугасах–камнеметах, созданных инженером дивизии Михаийлом Петровичем Бочаровым вместе с начартом Ф. Ф. Гроссманом. Делались они так: в котлован глубиной метра полтора закладывалась на дно взрывчатка, потом слой бревен, а на них – крупные камни. Сверху все маскировалось под общий грунт местности. Под землей и провода, ведущие к фугасу. Взрыв можно произвести с командного пункта. В Мартыновском овраге было испытание этих устройств в присутствии командиров полков. Камни взлетали вверх метров на семьдесят и со страшной силой шлепались вокруг. После этого заложили несколько десятков таких фугасов на подступах к нашему переднему краю, а также и в глу» бине обороны. Они пригодились в июне, когда дорого было все, что могло увеличить потери врага и хоть ненадолго ошеломить, задержать идущих на штурм гитлеровцев.

Руководители Севастопольской обороны побывали в тот день также на переднем крае Пугачевского и Разинского полков. После осмотра наших рубежей командующий СОР объявил благодарность всему личному составу третьего сектора.

У нас твердо соблюдалось правило: всегда говорить бойцам правду о положении дел под Севастополем, какой бы суровой она ни была.

Со второй половины апреля стало ясно, что близятся дни самых тяжелых боевых испытаний. Противник вел себя все активнее. Его разведка упорно старалась проникнуть в наше расположение. Особенно настойчиво прощупывали немецкие разведчики участок 287–го полка на левом фланге дивизии.

В отличие от того, что было накануне декабрьских боев, мы теперь располагали довольно точными данными о силах противника, его действиях и намерениях. Вся информация, которую передавали нам Военный совет и штаб армии, подтверждала: новый штурм не за горами.

В начале мая немцы развернули наступление на Керченском полуострове и в двадцатых числах вытеснили оттуда наши войска, развязав себе руки для наступления на Севастополь. На подступы к нему немедленно стали перебрасываться войска, освободившиеся под Керчью. Шли эшелоны с боеприпасами, подтягивались артиллерия и танки, происходило перебазирование авиации.

Настало время, когда штурма можно было ждать со дня на день. Мы привели все в боевую готовность. Командиры и политработники откровенно рассказывали бойцам о сложившейся обстановке, о том, что предстоит драться с врагом, у которого большой перевес в численности войск, в боевой технике.

Об этом же говорилось на делегатских красноармейских конференциях, проведенных в мае во всех частях. Запомнилась мне конференция в Разинском полку. Она проходила при развернутом знамени, под которым полк сражался еще в гражданскую войну. Представители всех подразделений горячо, взволнованно заверяли, что чапаевцы не посрамят своей боевой славы и готовы стоять под Севастополем до последнего человека. После конференции группа артистов московской эстрады, уже давно находившаяся в Севастополе, дала– в 400 метрах от передовой – концерт. Кажется, еще никогда я не видел, чтобы так восторженно встречали артистов. Бойцы преподнесли им букеты цветов, собранных… на минном поле.

С подъемом прошла и делегатская конференция всей дивизии, собравшаяся в по–весеннему свежем горном лесу. На ней выступил командарм Иван Ефимович Петров. Помню его слова: «Севастополь – не Одесса. Нет таких средств, которыми можно вывезти отсюда всю армию, если бы и был такой приказ. Значит, выход один – стоять насмерть».

У нас в секторе было довольно много моряков, и я воспользовался приездом командующего, чтобы в неофициальном порядке попросить об отмене одного волновавшего их распоряжения: в пехотных частях у краснофлотцев, уже переодетых раньше в защитную армейскую форму, отбирали теперь, единообразия ради, то, что еще оставалось у них от морской – заветные бескозырки и тельняшки. Я сказал Ивану Ефимовичу, что, по–моему, делать это не время. Нам предстоят тяжелые бои, а матросы недаром надевают перед атакой бескозырки– фашисты одного их вида боятся. Генерал Петров тут же приказал оставить морякам и бескозырки, и тельняшки.