Текст книги "У черноморских твердынь"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

8 ноября, еще в полной темноте, Николай Евдокимович Ехлаков встретил нас у знакомых казарм бывшего зенитного училища на Корабельной стороне Севастополя.

– Получен приказ командующего Севастопольским оборонительным районом, – сообщает он, не давая мне прийти в себя.

– Погоди с приказом, – отмахиваюсь я. – Вот высплюсь, тогда будем читать.

– Нет, брат, спать тебе сейчас не придется – скоро машины придут!

– Какие еще машины?

– Да вот же приказ, из него все поймешь.

В приказе говорилось:

«7–й бригаде морской пехоты к 8 часам 8 ноября сосредоточиться в районе безымянной высоты, что в 2 километрах восточнее хутора Мекензи № 2, с задачей уничтожить прорвавшегося в этом направлении противника, восстановить положение на участке 3–го морского полка, заняв рубеж высота 200.3, Черкез–Кермен, безымянная высота 1 километр севернее Черкез–Кермена. Переброску бригады в район сосредоточения провести на автомашинах, которые будут выделены оборонительным районом».

– С корабля на бал!.. – вырвалось у меня.

Был уже четвертый час утра. Чтобы к восьми прибыть на место, следовало выехать в шесть.

Скоро 60 грузовиков – на всю бригаду – выстроились во дворе училища. Моросил мелкий осенний дождь. Краснофлотцы молча рассаживались по машинам. Раздражала темнота, но подсветить нельзя – фронт совсем близко.

На Мекензиевых горах

В конце XVIII века русский адмирал по фамилии Мекензи обосновался со своей флотилией в восточной части Ахтиарской бухты – ныне Северная бухта Севастополя. Служебные береговые постройки – мастерские, склады, маяки, казармы для матросов и жилье самого адмирала разместились у ближайших к бухте высот. И получили эти высоты название – Мекензиевы горы.

Они густо заросли дубняком, грабинником, кизилом. По склонам петляют узкие лесные дороги, ведущие к хуторам, к Черкез–Кермену, в долину Кара–Кобя, к селениям Камышлы (Дальнее) и Заланкой (Холмовка). Невдалеке – железнодорожная станция.

Все это очень близко от Севастополя. В августе – сентябре, когда на низеньких деревцах кизила поспевают красные кисло–сладкие ягоды, севастопольцы отправляются по воскресеньям на Мекензиевы горы целыми семьями. Варенье и наливки из здешнего кизила не уступают вишневым. А охотников привлекают вальдшнепы, которые ранней осенью останавливаются тут на две-три недели, чтобы набраться сил для дальнейшего полета на юг.

Теперь лесные угодья Мекензиевых гор стали ареной жестоких боев. В этих диковатых местах, изрезанных во всех направлениях балками и почти лишенных хороших ориентиров, происходят первые схватки битвы за Севастополь.

В небольшом деревянном домике на Мекензиевых горах я встретился, как со старыми знакомыми, с генералами Петровым и Коломийцем.

Трофим Калинович Коломиец, оставаясь командиром 25–й Чапаевской дивизии, стал комендантом третьего сектора обороны Севастополя, куда входит и наша бригада. Но он здесь тоже первый день и еще с трудом ориентируется на местности.

– Помогите своим морякам, третьему морскому полку Гусарова, – говорит мне Коломиец. – Целая дивизия фашистов забралась на эти горы. Гусаров вторые сутки отбивается, а они все прут и прут. А отходить отсюда никак нельзя–откроем немцам путь на Инкерман. Точно определите с полковником Гусаровым передний край обороны, сменяйте его полк и выбивайте фашистов из Черкез–Кермена. Правый ваш сосед, – Коломиец показывает по карте, – отдельный батальон морской пехоты полковника Костышина, он держит гору Кара–Кобя. А левее – моя дивизия, – Трофим Калинович произносит это с подчеркиванием, хлопнув себя ладонью по широкой груди. – Сюда, на этот вот хутор, нацелилась пятидесятая дивизия немцев, а слева нам угрожает сто тридцать вторая…

Иван Ефимович Петров внимательно слушает Коломийца, кивая головой.

– Вас поддержат корабельная и береговая артиллерия, – добавляет командарм.

– По Черкез–Кермену огонь будет вести тридцатая батарея, – уточняет присутствующий здесь же командующий береговой обороной флота генерал–майор Петр Алексеевич Моргунов, – а по Заланкою—крейсер «Червона Украина».

– Тогда уж мы рванем, Евгений! – радуется Николай Евдокимович Ехлаков. Его не смущает присутствие старших начальников, и он реагирует на все, что мы сейчас узнаём, со свойственной ему непосредственностью. Впрочем, вся обстановка этой встречи отличается простотой и сердечностью. О многом говорит и то, что командующий армией дает нам указания не из штаба, а прямо тут, на передовой.

На предварительное планирование нашей контратаки и детальную организацию взаимодействия времени нет. Надо, что называется, брать за руку командиров батальонов и выводить на передний край. На КП коменданта сектора были вместе со мною и комиссаром также начальник штаба бригады, начальник артиллерии, комбаты Гегешидзе и Мальцев. Свою задачу они понимают теперь с полуслова. Четвертому батальону капитана Гегешидзе предстоит наступать в первом эшелоне. За ним, уступом влево, пойдет третий батальон майора Мальцева.

Занимаем командный пункт 3–го морского полка. У полковника Гусарова и его начальника штаба подполковника Харичева измученный вид. Петр Васильевич Харичев – давнишний мой друг. Уже несколько лет мы оба служим в Севастопольском гарнизоне. В свое время он сменил меня в должности помощника начальника Военно–морского училища береговой обороны имени ЛКСМУ. И вот вновь скрещиваются наши военные дороги.

– Желаю успеха, Евгений Иванович! – крепко жмет мне руку Харичев перед тем как отправиться в тыл.

– Пусть отдохнут, а мы тут повоюем! – басит Ехлаков. Он сбрасывает с себя снаряжение, как будто пришел домой. – Ну‑ка, связисты, вызывайте четвертый батальон!

Связь работает. Командиры и комиссары батальонов—на своих местах. Атака назначается на 15 часов.

За некоторое время до нее к нам на КП прибыл генерал Коломиец. Трофиму Калиновичу не сидится на месте, хочется везде побывать, все самому посмотреть и проверить.

– Как готовность, полковник?

– Все на исходных рубежах, ждут сигнала.

Внезапно вблизи КП начинают рваться мины. Я тяну генерала за рукав в землянку. Отставший от нас адъютант Коломийиа лейтенант Дубинин задерживается наверху. Падает еше одна мина, и мы слышим чей‑то возглас: «Лейтенанта убило!»

Выскакиваем из убежища.

– Друг ты мой, как же ты так? – горестно склоняется Трофим Калинович над бездыханным уже Дубининым.

Наступает час контратаки. За высотами, там, где начинается море, открывает огонь береговая артиллерия. У Заланкоя и Черкез–Кермена (Крепкое) загремели разрывы первых снарядов.

Батальон Гегешидзе двинулся к высоте 137.5, прикрывающей хутор Мекензия № 2. Но немцы успели поставить на высоте множество пулеметов. Это настоящая «пулеметная горка», и она встречает атакующих ливнем огня. Матросам приходится залечь. Раненые отползают назад.

– Бейте по высоте! – неистово кричит Гегешидзе в телефонную трубку.

А наши мины ложатся не там, где надо, – за высотой… Оказывается, корректировщик, высланный перед атакой в передовую роту, убит. Командир минометного дивизиона старший лейтенант Волошанович сам выдвигается вперед с телефоном. Мины начинают рваться на переднем скате высоты.

– Здорово! – восхищается Гегешидзе. – Прямо по пулеметным гнездам! Прибавь, прибавь, Волошанович!..

Грянуло «ура», и на «пулеметную горку» пошла одиннадцатая рота. Ее повел, увлекая матросов все выше и выше, батальонный комиссар Шеломков из политотдела бригады. И фашисты не выдержали краснофлотского натиска, отошли.

– Высота наша! – рапортует Гегешидзе.

Я уже у него в батальоне. Идем с ним на только что отбитую у немцев горку. Навстречу несут на импровизированных носилках из двух винтовок и плащ–палатки смертельно раненного Шеломкова.

– Кричали ему: «Стой, ложись!», —оправдывается политрук роты Василий Дудник, – а он все впереди и впереди, уж больно настойчивый…

К вечеру бригада овладела первой линией немецких окопов и на других участках. Но развить успех не удается – нет резервов. Генерал Коломиец ничем не может помочь: крупные силы фашистов угрожают левому флангу его дивизии.

Ночью ко мне на КП явился сосед справа – полковник Василий Андреевич Костышин. Полковник он флотский, но Полевой устав знает: правый сосед устанавливает связь с левым.

Василий Андреевич—тоже мой сослуживец по училищу береговой обороны, где он был известен как неутомимый и несколько педантичный поборник воинского порядка. Кое‑кто недолюбливал его за строгость и особенно за склонность организовывать всякие авральные работы. Зато учебно–техническая база была им создана образцовая. А на войне ему выпала честь командовать батальоном, сформированным из курсантов училища.

Костышин похудел и осунулся, но, как всегда, подтянут. Войдя в землянку, одернул шинель и встал навытяжку. Приглашаю его присесть к столику, и Василий Андреевич начинает свой обстоятельный доклад:

– Гора Кара–Кобя господствует над одноименной долиной. Разведка батальона освещает всю долину…

– Спасибо, Василий Андреевич, – говорю я, выслушав его до конца. – За правый фланг я спокоен. С утра начнем активные действия. Поддерживайте нас.

– Курсанты не подведут, Евгений Иванович!

Костышин подобрал из офицеров училища отменных помощников. Ротами в курсантском батальоне командуют полковник Корнейчук, капитаны Компанеец и Сабуров. Батальон участвует в боях с первых чисел ноября – сперва под Бахчисараем, а теперь здесь, на Мекензиевых.

Комендант сектора требует тщательно вести разведку перед нашим фронтом. Выручают в этом отношении опытные бригадные разведчики старший лейтенант Иван Павликов и старшина 1–й статьи Андрей Хорунжий. Они со своими помощниками искусно разузнают расположение подразделений и огневых средств противника, за хватывают «языков». Нередко приносят и трофейное оружие. Особенно ценны для нас автоматы, которых пока еще нет на снабжении.

Бои становятся все более упорными. Но несмотря на все попытки противника выбить нас с занимаемых рубежей, мы удерживаем их прочно.

– Говорил я вам – остановим, и остановили! – резюмирует Трофим Калинович Коломиец при очередной нашей встрече, расхаживая по тесной комнатке своего КП. – Но фашисты производят перегруппировку, подтягивают резервы. Готовьтесь, Жидилов, к новым атакам врага. А пополнения дать не могу, – Коломиец замахал обеими руками, словно упреждая еще не высказанную мною просьбу. – И на третий морской полк не рассчитывайте. Он нужен нам во втором эшелоне.

Это было 11 ноября. А на рассвете 12–го немцы атаковали наши позиции у хутора Мекензия.

– Противник начал артиллерийский обстрел, – первым из комбатов доложил Гегешидзе. Аркадий Спиридонович старается говорить в трубку четко и неторопливо, но усилившийся грузинский акцент в его речи выдает волнение капитана.

Что начался обстрел, слышим и мы. Землянка вздрагивает от частых и сильных разрывов. Я спешу к Гегешидзе – его батальон на самом ответственном участке. Едва успеваю выйти из землянки, как меня возвращает голос телефониста: «Комбрига к телефону!» На проводе – генерал Коломиец.

– Не отступать ни на шаг! —грозно предупреждает он. – Сейчас вызовем поддержку корабельной артиллерии.

На батальонном КП капитана Гегешидзе уже нет– он в одиннадцатой роте, на «пулеметной горке».

– Там большие потери. Убит комиссар батальона Лешаков, – докладывает встретивший меня начальник штаба старший лейтенант Матвиенко.

Денек выдался горячий. Атаки противника следуют одна за другой. Стоит такой треск и грохот, что на передовой невозможно подавать команды – никто ничего не услышит. Слова все чаще заменяет личный пример командира, коммуниста или просто передового бойца.

«Пулеметная горка» остается нашей, но немцы подступили к ней вплотную. До них так близко, что малейший шорох на нашем переднем крае вызывает огонь.

Гегешидзе сам организует в одиннадцатой роте оборону на предстоящую ночь.

На рассвете враг попытался прорвать нашу оборону на стыке батальона Мальцева с правым флангом Чапаевской дивизии. Но, встретив дружный огонь чапаевцев и наших моряков, немцы откатились.

Проходит еще несколько дней, и бои на Мекензиевых горах стихают. Не добились фашисты успеха ни на нашем, ни на других участках севастопольского фронта.

Нашу бригаду отводят в резерв командующего Приморской армией. Позиции передаем прежнему хозяину – 3–му морскому полку, который за это время отдохнул и доукомплектовался. Батальон майора Мальцева оставляют пока в третьем секторе.

– Это еще зачем? – возмущается Ехлаков. – Да я пойду к командующему флотом!

– Думаю, что это делается с его ведома, – успокаиваю я комиссара. – А потом просто неудобно поднимать сейчас такие вопросы. Считай, что тут наш батальон нужнее.

И Ехлаков, хоть и не согласен с этим, умолкает.

Под пронизывающим норд–остом идем к Инкерману. Впереди – передышка, и это, конечно, приятно, но уходить с обжитых позиций все‑таки немножко грустно. За две недели привыкли к третьему сектору, подружились с соседями, хорошо разместили в инкерманских штольнях свои тылы, наладили связь… На новом месте все надо будет делать заново.

«Глухой, неведомой тайгою…» – запевает Николай Евдокимович Ехлаков свою любимую. – Подтягивай, командир!..

Но мне сегодня что‑то не поется. Наш уход с Мекензиевых гор как бы подводит итог октябрьским и ноябрьским боям бригады в Крыму. И должно быть, поэтому вновь встают перед глазами товарищи, которых уже нет с нами.

А потеряли мы многих. Я уже говорил о политработниках Лешакове и Шеломкове. Погибли и другие замечательные люди, ветераны бригады – начальник штаба Илларионов, заместитель начальника политотдела Сергеев, начмед Мармерштейн, начальник связи Бекетов и командир роты связистов старший лейтенант Белозерцев. Не вышли из окружения наши славные комбаты Владимир Николаевич Черногубов и Михаил Павлович Дьячков, а с ними и многие их бойцы (только небольшие группы моряков из этих батальонов добрались до Севастополя и вернулись в бригаду).

И сколько еще имен надо прибавить к этому списку потерь!

Вся бригада знала никогда не унывавшего заряжающего минометной батареи Федорченко. Закладывая в ствол мину, он любил приговаривать: «Гитлеру в печенку, Антонеске в селезенку!» Эта присказка, должно быть, выражала непоколебимую его уверенность в том, что в конце концов советские мины, снаряды и бомбы обязательно настигнут всех гитлеров и антонесок. Самую трудную боевую работу Федорченко делал весело, вдохновенно. Минометчики любили его шутки–прибаутки и, глядя на него, заражались неиссякаемой бодростью.

Мы поднялись на Инкерманские высоты, и взгляду открылась картина, понемногу развеявшая мое минорное настроение. Перед нами раскинулся во всем своем торжественном величии Севастополь. С заросших лесом Мекензиевых гор мы его не видели, а теперь словно зачарованные смотрели на город, террасами сбегающий от Исторического бульвара и Малахова кургана к широким бухтам. По их глади скользнул пробившийся вдруг сквозь тучи луч солнца, и весь город стал еще прекраснее.

И радостно было сознавать, что он выстоял, отразив первые вражеские удары, и что в этом помогли ему также и мы.

Второй сектор обороны

Итак, мы в резерве командующего армией. Бригада занимает западные скаты Сапун–горы и Хомутову балку с Максимовой дачей. Это тылы второго сектора обороны, ограниченного справа Ялтинским шоссе, а слева – долинами Инкерманской и Кара–Кобя.

Бригаде предстоит пополниться и привести в норму боевую организацию. Нужно разобраться с кадрами, произвести необходимые перестановки, выбрать руководящие партийные органы – они сильно поредели в боях.' Насущно необходимо наладить боевую учебу. Ведь взводами у нас командуют не лейтенанты, а сержанты. Их надо поучить хотя бы с месяц. На месяц и рассчитываем программу бригадных курсов командиров взводов. Но разработан и сокращенный вариант – на три недели.

Возглавляет второй сектор командир 172–й стрелковой дивизии полковник Иван Андреевич Ласкин. К нашему появлению здесь он отнесся весьма благожелательно. С краснофлотцами 7–й бригады Ласкин уже встречался на Ишуньских позициях и знает, на что они способны.

– Присматривайтесь, изучайте наш сектор, готовьтесь к активным действиям, – сказал мне Иван Андреевич, улыбчиво щуря живые светлые глаза. Он в меховой безрукавке, в галифе защитного цвета, хромовые сапоги начищены до блеска.

Военком 172–й дивизии полковой комиссар Петр Ефимович Солонцов расспрашивает Ехлакова о состоянии партийной и комсомольской организаций бригады.

Во втором секторе есть и другие флотские части – 2–й морской полк майора Тарана, 1–й Севастопольский стрелковый полк, которым командует полковник Горпищенко.

– Морячки у нас подбираются неплохие! – говорит Ласкин.

– Только маленько подучиться надо, – вставляет Ехлаков.

– Да в разведку походить, чтоб поближе познакомиться с супостатом, – добавляю я.

– Одобряю, одобряю, – соглашается Ласкин. – Пока в резерве, всем этим и займитесь.

– Как у вас со снабжением? – интересуется начальник тыла 172–й дивизии полковник Александр Иванович Находкин.

– Наш интендант Будяков уже развернулся, – хвалится Ехлаков. – Так что помощи пока не требуется.

– Приятно иметь дело с такими частями, – потирает руки Находкин. Ему уже за пятьдесят, но он подтянут, сухощав. И какой это интереснейший человек! В первую мировую войну был летчиком, хорошо помнит Нестерова, Уточкина. В гражданскую служил в кавалерии, участвовал в освобождении Крыма от Врангеля. Сейчас пошел воевать добровольцем…

– Хороший тут народ! – подытоживает Ехлаков впечатление от первой встречи с новыми начальниками и соседями.

В бригаду назначен начальником штаба майор Кернер, участник обороны Одессы. Он горячо берется за организацию боевого управления и учебы, за сколачивание подразделений разведки, и мы быстро находим с ним общий язык.

Декабрь стоит морозный, снежный. Раньше я и не знал, что в Крыму бывают такие холода. Всем командирам приходится заботиться о том, как обогреть людей. Осторожно топим печурки в землянках. Хозяйственники добывают, не без помощи городских властей, ватники, теплые портянки, сапоги. Начальник тыла Приморской армии Алексей Петрович Ермилов выделил нам некоторое количество теплой одежды из своих запасов.

– Вы у меня на одном счету с приморцами, не подумайте, что зажимаю, – говорил он, выразительно шевеля густыми, сросшимися на переносице бровями.

Противник на всем севастопольском фронте притих. Лишь освещает свой передний край ракетами, постреливает по ночам из дежурных пулеметов и автоматов, да изредка ведет беспокоящий артогонь. Наши войска, не оставаясь в долгу, обстреливают позиции разведанных батарей и вражеские командные пункты.

А мы учимся… Сшили разведчикам белые халаты из простыней, и краснофлотцы целыми ночами ползают – пока у себя в тылу – по чистому белому снегу. К утру вваливаются раскрасневшиеся в курные землянки и спят до обеда.

Отношение к учебе – самое серьезное. Наблюдатели, обозначающие противника, придираются ко всякой мелочи: то винтовки чернеют на белом фоне, то выделяются руки или сапоги. Недостатки берутся на учет и устраняются к следующему учению.

Но вот тренировкам приходит конец – нам приказано принять участок 2–го морского полка. Сам полк включается в состав бригады, а его командир майор Таран становится моим заместителем по строевой части.

Николая Николаевича Тарана я знаю давно. Знакомы мне и командиры батальонов его полка – капитан А. А. Бондаренко и майор Ф. И. Запорощенко. Народ это боевой, уже воевали под Николаевом и Очаковом.

Командный пункт Тарана – под самой горой Гасфорта, на которой находится старое Итальянское кладбище– один из грозных «памятников» захватчикам, посягавшим на Севастополь в прошлом веке. От КП до переднего края – всего 200 метров…

– Зато я вижу свой передний край, и никакой снаряд меня не достанет: тут мертвое пространство, – объясняет Таран преимущества такой позиции.

– Так‑то оно так, – говорю я. – Командиру с телефоном можно быть и здесь. А вот управление надо бы отнести назад, на Федюхины высоты.

– Подождем, – советует Ехлаков, – может, удастся фронт отодвинуть на уставное расстояние от КП…

– Можно и подождать, – соглашаюсь я. Начальник штаба тоже не возражает против того, чтобы остаться здесь.

Передний край Таран сдал, а я принял, совершив, как положено, личный его обход.

– Теперь будем принимать противника, – шучу я.

– А как? – совершенно серьезно спрашивает Николай Николаевич.

– Да вот пошлем капитана Харитонова с ротой и начнем приемку.

– Понятно. Только описание противника у меня неточное.

– Ничего, уточним. Недаром же столько тренировались.

Выход за передний край усиленной роты, выделенной в разведку, назначается на 2 часа ночи 15 декабря. Комбат Харитонов лично руководил подготовкой роты и сам с нею пошел. Там, куда ушла рота, сперва совсем тихо. Но вот донеслись автоматные и пулеметные очереди. Слышатся разрывы гранат, заработали минометы…

«Продвинулись на 200 метров, захватили пленного», – доносит Харитонов. А немцы уже взбудоражились перед нашим фронтом так, что только успевай засекать их огневые точки. Это нам и нужно!

Вклинившись в расположение противника, разведрота к утру закрепилась на северо–восточных скатах горы Гасфорта и в лощине между нею и горой Телеграфная. Немцы изо всех сил стараются выбить ее оттуда, ведут интенсивный минометный и пулеметный огонь. Людям Харитонова пришлось залечь и не двигаться весь день. Только к вечеру удалось продвинуть вперед две другие роты.

Считая эту разведку боем успешной, мы, однако, ни 15, ни 16 декабря еще не знали ближайших намерений противника. Между тем наши и его действия оказались в какой‑то мере встречными. Шла своего рода разминка перед схваткой главных сил, которая завязалась очень скоро.

Рано утром 17 декабря весь фронт под Севастополем огласился гулом и грохотом канонады. Со свистом прорезая морозный воздух, тяжелые снаряды проносятся над нами и рвутся позади, в глубине обороны.

Все мы в землянке, разбуженные этим громом, какие‑то мгновения молчим, соображая, что же, собственно, происходит. Разобраться в обстановке помогают артиллерийские наблюдатели.

– Открыла огонь тяжелая батарея у Сухой речки, – докладывает один.

– Вижу вспышки батарей в районе Алсу, – доносит Другой.

– Бьют шестиствольные минометы от деревни Кучки! – кричит в телефонную трубку третий.

Противный скрежет шестиствольных – от него будто выворачивает внутренности – знаком всем. И уже ясно, что это не какой‑то там случайный переполох, когда застрочит вдруг пулемет, откроет огонь одна–другая батарея, а потом все стихает. Громыханье вражеской артиллерии все нарастает, а разрывы снарядов постепенно продвигаются из глубины обороны к переднему краю.

Но вот как‑то по–особому вздрогнула под ногами земля и волной прокатился тяжелый гул.

– Наши открыли огонь, – улыбнулся мрачный до того начарт Альфонс Янович Кольницкий. Старый береговой артиллерист, он сразу узнал свою батарею.

Заговорили и тяжелые орудия артиллерийского полка приморцев.

– Побухают, побухают немцы, да и двинут… – комментирует Ехлаков. – Как там у Бондаренко? Ну‑ка, телефонист!..

Капитан Бондаренко командует первым батальоном бывшего 2–го морского полка. Его наблюдательный пункт – на кладбищенской часовне, и комбат, конечно, после первых же выстрелов поспешил туда.

– Полезли, полезли во весь рост! – слышу вскоре в трубке его голос. – Сейчас я их угощу!

У Бондаренко всегда под рукой станковый пулемет. Он старый стрелок–спортсмен и, когда начинается бой, просто не может не стрелять сам.

Весь наш передний край ощетинился. Еще темно, и фигуры наступающих фашистов кажутся широкими, расплывчатыми, но пули краснофлотцев находят цель. Первые шеренги гитлеровцев валятся, как снопы, на подступах к нашим окопам.

– У Харитонова тяжело, его обходят справа, – докладывает начальник штаба Кернер, не отрывая от уха телефонную трубку. – Просит помочь.

– Бондаренко, слышишь меня? – распоряжаюсь по другому телефону. – Немедленно атакуй во фланг тех, что обходят Харитонова!

Бондаренко понял задачу с полуслова, и его вторая рота вовремя выручила соседа. Но скоро туго приходится ему самому. Лавина фашистов движется прямо к часовне, и одним батальоном их не остановить.

– Пусть все минометы бьют сюда! – просит Бондаренко.

– Я туда, к нему! – крикнул, схватив свой автомат, Ехлаков. За ним выскакивает из землянки и Таран.

Минометный огонь батареи Волошановича и контратака резервной роты, которую повели комиссар с Тараном, останавливают врага. Но с гребня высоты наши все‑таки отошли. Бондаренко сильно это переживает и заверяет меня, что к вечеру вернет прежние позиции.

– Только помогите мне авиацией. Так хорошо можно хлестануть их на горе «илами». Хотя бы два самолета! – умоляет он.

– Попросим, но особенно на это не рассчитывай. Надейся на свои силы, – отвечаю я.

В этот день действительно надо было обходиться своими силами: внимание командования армии приковано к Северной стороне, где враг наносит главный удар. Там и наш третий батальон майора Мальцева. А батальон капитана Гегешидзе – в полку Горпищенко, в долине Кара–Кобя.

Вечером, когда бой стал стихать, в землянке появился начальник политотдела Александр Митрофанович Ищенко.

– Был в первом батальоне, – сообщает он. И, устало опустившись на скамью у стола, вынимает из нагрудного кармана что‑то завернутое в обрывок газеты. Осторожно разворачивает газету, и мы видим партийный билет, залитый не высохшей еще кровью.

– Это кровь заместителя политрука третьей роты Ивана Личкатого, – тихо говорит Александр Митрофанович. – Командир роты был убит. А немцы наседают. Личкатый вышел вперед, поднял винтовку: «За мной, товарищи!» И краснофлотцы, как один, поднялись в атаку. Фашисты не выдержали, повернули назад. А Личкатый все бежит и бежит впереди роты… Потом, когда уже отогнали гитлеровцев, хватились – где же Иван? Нашли его мертвым. Партбилет пробит пулей. Матросы просили меня сохранить его в память о подвиге коммуниста Личкатого.

18 декабря все началось сызнова. С утра – сильнейшая артподготовка, и опять фашисты прут на нас. Мы отбиваемся в основном успешно. Бондаренко, сдержав свое слово, восстановил утраченные вчера позиции. Ему хорошо помог правый сосед – подразделения 109–й стрелковой дивизии.

Только на участке Харитонова обстановка по–прежнему тревожная. Долго о нем вообще ничего не знаем. Потом на КП появляется начальник штаба батальона старший лейтенант Николай Иванович Хоренко. Он дышит прерывисто, лицо почернело, каска надвинута на лоб. Еще не отдышавшись, докладывает:

– Батальон окружен. Связь не работает. Харитонов просит помощи…

Собираем и даем старшему лейтенанту человек сорок. Немного спустя восстанавливается связь, и я слышу спокойный баритон Валентина Павловича Харитонова:

– Зажали нас здорово. Взвод, который прислали, пока выручил, но положение трудное.

– Держитесь! —больше я ничего не мог ему сказать.

Ночью из батальона поступает короткое донесение:

«Капитан Харитонов и старший лейтенант Хоренко погибли. Вступил в командование батальоном. Замковой».

Замковой – секретарь батальонного партбюро. Положение на этом участке становится критическим, а резервов в бригаде нет. По моей просьбе туда посылают отряд моряков из флотского экипажа (он именуется батальоном, но по численности это в лучшем случае рота) под командованием майора Сонина. С ходу заняв позиции, утраченные остатками нашего батальона, отряд ликвидирует прорыв фашистов на этом участке.

А утром 19–го немцы прорвались было к бригадному КП. Комендантский взвод и взвод разведки отбили атаку.

Вслед за тем полянку перед КП – мы только что вышли на нее из блиндажа – накрыл залп немецкой батареи. Рядом со мною упали замертво начальник штаба Кернер и начхим Левиев. Я отделался ранением и был отправлен в госпиталь – требовалась операция. Во временное командование бригадой вступил Ехлаков.

Тот, третий, день декабрьского штурма был для бригады невероятно тяжелым. Судьба нашего участка фронта висела на волоске.

Ночью бригада получила небольшое подкрепление: командир флотского экипажа собрал последние свои резервы и прислал их нам под командой последнего оставшегося в его распоряжении офицера – начальника строевой части капитана Кузьмы Андреевича Карагодского. Подкрепление было введено в бой все на том же участке первого батальона, где фашисты стремились через горловину между двумя высотами прорваться в Чоргунскую долину. Удайся им это – и создалась бы реальная угроза захвата Инкермана и выхода врага к Северной бухте с востока. Прибывший отряд сделал свое дело – вход в Чоргунскую долину был для немцев закрыт. Но это стоило нам немалых потерь. Пал в бою и храбрый капитан Карагодский.

Жестокие бои продолжались еще несколько дней. Но ни в нашем секторе, ни на главном направлении – на Северной стороне враг не добился решающего успеха. Севастопольцы выстояли! Существенно помогли нам десанты, высадившиеся в последних числах декабря в Керчи и Феодосии: генералу Манштейну пришлось оттянуть часть своих сил от Севастополя на восток Крыма.