Текст книги "Звать меня Кузнецов. Я один."

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

Ю. Кузнецов приходит в мастерскую 3 августа 2003, <…> Он говорит:

(…) Потребность в равновесии требует создания к поэме «Сошествие в ад» уравновешивающего продолжения под названием «Рай». Поскольку в православии чистилища нет, то, по всей видимости, окончательная композиция будет не трилогией, а дилогией.

(…) Нет-нет, мой «ад», вопреки твоему мнению, вовсе не «мыльная опера» и не зиндан, куда поэт набросал всех, кто ему не нравится… Это у мстительного Данте из 79 конкретных исторических персонажей 32 – флорентийцы…

Хотя мои персонажи и не объединены местом, в смысле их объединения по сходству совершённых преступлений или грехов, и в моей поэме нет ни «злых щелей», ни рвов и поясов, их появление в общем и целом соответствует исторической хронологии, таким образом они объединены временем… вообще же принцип развития сюжета выбран мною волнообразный, пульсирующий, мерцающий… И этому принципу подчинён и выбор размера строки, и тип стихосложения – смешанные анапест и амфибрахий…

Длинная строка выбрана мною для удобства в выражении мысли. Терцина же, которой воспользовался Данте, крайне для этого неудобна, она формально навязчива, в то время как рифма должна быть незаметна, чтобы не отвлекать читателя от восприятия сути поэтического высказывания.

17 ноября 2003, понедельник.

13.45. Звонок.

– Пётр Павлович? Это Владимир Фомичёв говорит. Вы знаете, что Юрий Поликарпович умер?

– Где? Во Внуково, дома в Москве или в «Нашем современнике»?

– Не знаю. Пришёл из московской организации поэт, его бывший ученик, Андрей Облог и сказал, что умер от остановки сердца сегодня в 10 часов утра… Это всё, что пока известно. <…>

Звонил С. М. Сергееву, сказал о смерти Кузнецова.

14.20. Захожу к Фомичёву. Он подписывает свой двухтомник.

– Где будет панихида?

– Ничего не знаю. Наверно, в храме Большого Вознесения. Цыбина там отпевали. А похоронили на Троекуровском. Там хорошо, высоко, сухо…

Звонит:

– Здравствуйте. Не можете ли вы сказать… Лёня, ты? Привет, Фомичёв. Как и где это произошло с Поликарпычем? Дома или во Внукове? Из дома вам звонили… А я звоню Бояринову – не отвечает… Я знаю, что Поликарпыч его в последнее время привлекал к работе в отделе национальных литератур… Он-то уж наверняка всё знает…

Кладёт трубку.

– Вот и Хлысталов Эдуард Александрович почти мгновенно умер…

– Когда?

– 13 сентября… от саркомы костей… по-видимому, где-то облучился.

Входит какой-то среднеазиат:

– Володя, у тебя водки нет? Для дела…

– Нет.

И мне:

– Пётр Павлович, если я что-то узнаю, то позвоню…

– До свидания.

На обратном пути захожу к Дубовскому. Там дым коромыслом. Отмечают 62-летие Виктора, сотрудника по работе…

* * *

16.30. Звоню В. В.

– Тебе Батима звонила?

– Звонила… Но я же была на Красносельской в Мосэнергосбыте, брала у Светланы Львовны справку о том, что у нас нет задолженности за электропитание… Лех, выписывая справку, удивлялась нашему желанию иметь разрешение МКС на присоединение. «Так и живите! На что оно вам?»

Вообще, в 11.45 Катя звонила Паше, а он не стал тебе говорить…

Это случилось в 9 часов утра. По словам Батимы… но она сказала это мне как близкой подруге, я даже не знаю, есть ли у неё кто-нибудь сейчас ближе, поэтому ты, смотри, никому это не передавай… он пил ещё с вечера, а утром снова послал её за водкой… С ним осталась сестра Батимы, и в это время ему стало плохо, вызвали «скорую», которая очень долго ехала и когда приехала, было уже поздно. Он до сих пор лежит дома из-за бюрократической волокиты. Нет свидетельства о смерти. Панихида будет в храме Большого Вознесения. Батима говорит, что не может понять, как она ещё с ума не сошла… «Когда всё кончится, я буду выть…»

22.00. В. В.:

– В среду в ЦДЛ будет гражданская панихида, затем отпевание в храме Большого Вознесения. А на каком кладбище похоронят – пока неизвестно.

– Хорошо бы на Ваганьковском…

– Хорошо бы… Юру забрали в морг после 17.00… Батима говорит: «Я не хочу, чтобы его вскрывали. Зачем? И так всё ясно…» Аня завтра поедет оформлять документы.

18 ноября 2003, вторник

11.45. Звонок:

– Петра Павловича можно? Это Митя Ильин беспокоит. Я хочу сообщить тебе печальную весть… Вчера…

И т. д.

16.20. В. В. в мастерской:

– Батима сегодня беспрестанно звонит. Дай-ка и я ей позвоню. Батима, попробуй всё-таки ещё раз добиться, чтобы его похоронили на Ваганьковском. Неужели он хуже Левитанского, Марка Лисянского или Окуджавы?

И мне:

– Ты представляешь, несмотря на то, что Батима и сама не соглашалась на вскрытие, и он тоже завещал не вскрывать, о чём она настойчиво твердила сотрудникам ЦКБ, когда они забирали тело в морг ЦКБ, ей ответили: «А мы без вскрытия вам документы не выдадим!» Прямо шантаж какой-то… И в морге ЦКБ они, вопреки воле и Юры, и Батимы, таки вскрыли тело и написали в заключении: «второй инфаркт». А врачи «скорой», приезжавшие на вызов, написали: «сердечная недостаточность».

– А когда же случился первый инфаркт?

– Не знаю…

21.50. Звонок Сукача: «Гуминский сказал, что умер Кузнецов. Его уже похоронили?»

19 ноября 2003, среда:

14.10. Звонок В. В.:

– Батима звонила… Говорит, что Юру перевезли в часовню на территории ЦКБ, они наняли женщину с Псалтырём – отчитывать…

– А тело не растает? Ведь ещё завтра целый день…

– Нет, они же делают заморозку уколами, всё давно продумано… Она продолжает воевать за Ваганьковское. Уже дошло до того, что ей сам Анатолий Лукьянов (Осенев) звонил – убеждал согласиться на Троекуровское. А Куняев и Ляпин, по её словам, не только не помогают, но даже втихомолку вредят…

– А ты чего ожидала? У них только теперь и появилась возможность с ним поквитаться. Ведь никакое множество не может позволить своему члену от него оторваться… Я сразу это смикитил, услышав фомичёвское «…наверно, на Троекуровском!.. где и Цыбина. Там хорошо: высоко, сухо…» Дескать, тогда и мы, тоже замечательные русские поэты, всем скопом будем там лежать стройными рядами. Главное – не дать ему теперь от них уйти.

– Какая дальновидная политика!..

– Пожалуй, да… но она и близорука…

– А в правительстве Москвы Батиме говорят: «Что же ваш Союз заранее не позаботился о месте на кладбище? Если он растакой выдающийся, так кинули бы ему загодя хоть пару орденочков, теперь было бы легче и место на кладбище выколачивать…» Ты представляешь, какие сволочи! Какой цинизм и маразм!.. Она только что вспомнила, что он ещё воин-интернационалист. Им ведь тоже положены какие-то льготы. Может, это поможет?

– Вряд ли…

Пётр Павлович Чусовитин родился в 1944 году на Урале в деревне Шипелово Белоярского района Свердловской области. В своё время он окончил Строгановское художественное училище. В разные годы его собеседниками были литературовед Вадим Кожинов, философ Дмитрий Галковский, поэты Анатолий Передреев и Юрий Кузнецов.

Для нас поэт – пророк…

Стенограмма юбилейного вечера к 50-летию Юрия Кузнецова в концертной студии «Останкино», 1991 год

Рад нашей встрече, дорогие друзья. Ну и начну читать стихи.

Читает стихотворения:

«Поэт», «Есть у меня в душе одна вершина…», «Что говорю? О чём толкую?..», «Знамя с Куликова», «Сказание о Сергии Радонежском», «Поединок», «Тайна Гоголя», «Диван», «Возвращение», «Отец космонавта», «Наваждение», «Вера», «Сон» (эпиграф: «О, русская земля! Ты уже за холмом…»), «Откровение обывателя», «Урок французского», «Маркитанты».

Отвечает на записки:

«Верители вы в Бога?»

Я не утратил психологию православного человека. Так как я продукт безбожной эпохи, то, лгать не буду, церковь я посещаю редко. Свечку ставлю – и всё. Я не хожу на службы. И я не хочу лгать. Но учёные люди, то есть люди, разбирающиеся в стихах, говорили, что моя поэтическая система допускает присутствие высшего начала.

«У вас в стихах много символики, которую часто нелегко разгадать. Что, к примеру, означает „рыба-птица садится на крест“?»

Это древний символ. Идёт ещё от шумеров. Воспринимайте это как символ природы: рыба-птица – верх-низ; она кричит: хочет докричаться до нас (уже охрипла), но мы её не слышим. Вообще, да, много символики, но символики именно народной, то есть забытой. В стихах я её воскрешаю, не надеясь особенно на понимание современников. Но иначе я не могу. Надеюсь, что потом поймут – читатели будущего времени.

«Что вы считаете источником своей поэзии?»

Много лет меня пытаются в критике определённого круга представить как поборника сатаны. Почему-то приписывают мне, что я язычник. Не знаю, словно это что-то такое плохое… Вот Илья Муромец живёт до сих пор, это тоже язычество… Я не то чтобы не согласен, но не могу это принять. Да, в стихах у меня часто, устойчиво мелькает символ вселенского зла: сатана, бесы. Но противопоставлен этому всему – свет. Свет – это и любовь к Родине (у меня много стихов о Родине). Так что источник – Свет, Добро, конечно…

«Каким вы представляете своего читателя?»

Читателя я не представляю совершенно. И считаю, что ориентироваться на читателя – значит проводить уже некую линию в своём творчестве, прислушиваться к мнению… Я думаю, поэт этого не должен делать.

«Когда вы впервые осознали себя поэтом?»

Это почти незаметно было. Примерно в семнадцать лет я что-то такое ощутил в себе – что-то вроде перехода в другое качество… Душа перешла в другое качество.

«Свободны ли вы в своём творчестве? Что такое свобода творчества для вас?»

Хороший вопрос. Свободен. И свободен уже много лет. Вот я вам прочитал стихотворение, где есть слова «перестройка», «гласность», и можно понять моё ироническое отношение к этому. Но это же ведь было в 1988 году – разгар такой! Как можно было против перестройки что-то сказать или написать об этом как-то по-своему, иронию допустить?! Не дай бог! Но я написал это стихотворение, и «Новый мир» опубликовал его, и – ничего. Значит были там люди, главный редактор, понимающие: ну что ж, поэзия есть поэзия, поэт имеет право… Так что я был свободен всегда.

«Расскажите о себе. Кто были ваши родители, из каких вы мест?»

Я, кажется, семнадцать книг уже выпустил. Некоторые из них предварил вступительным словом о себе. Но повторю. Родители… по материнской линии из рязанских мест. По отцовской линии – точно не знаю: может быть, из Тамбовской области, потому что родители отца – на Ставрополье, но пришли на Ставрополье в девятнадцатом веке, а откуда, сколько я ни пытался узнать, ничего не смог… Отец мой – кадровый военный. Погиб в 1944 году при освобождении Крыма. Мать работала в районном городке на Кубани администратором гостиницы. Сейчас она – пенсионерка, уже древняя старуха. Но жива, слава богу. Родился я на Кубани, в станице Ленинградская (бывшая Уманская). У меня мягкий говор, я все эти песни казачьи в детстве слышал. То есть по воспитанию, конечно, я южнорусский человек.

«В чём сила русской поэзии?»

Ну, слушайте… Я не могу… Как – сила поэзии?!..

«Ваш любимый поэт».

Одного я не могу назвать. Это – классики. Просто – классики. А из двадцатого века – Блок, Есенин. Всё остальное, я считаю, – ниже.

«Ваши стихи пронизаны болью о России. Вы считаете, она погибла безвозвратно?»

Да, у меня такие стихи… Значит, мы хороним её, да… Ну что ж… Знаете, я раньше, лет двадцать назад, писал очень печальные стихи о России, а сейчас всё это сбывается, как будто я в воду глядел… Но самая главная печаль ждёт нас впереди. Так я чувствую. Я к этой печали готов. Говорят о возрождении. Я говорю о воскресении. Погибшее – воскресает. Это было с Россией несколько раз. В Смутное время…. И сейчас… Всё погибло. Но она воскреснет. Такая вера у меня. У нас главный православный праздник – Пасха, то есть Воскресение. В католичестве и протестантстве основной праздник – Рождество Христово. А у нас – умер Христос и воскрес. Так что для нас Воскресенье – наш народный праздник. До сих пор мы это чувствуем. То есть умерла Россия, и она воскреснет. Я вот в это верю. А возродиться, то есть – родиться – можно ведь другим человеком… другим… А я хотел бы, чтобы воскрес – не исказился – русский дух, русский национальный характер, лучшее в нём.

«Мы ощущаем, что живём в оккупированной стране. Ощущают многие честные люди. Видите ли вы выход из этого состояния, из плена в ближайшие годы?»

Мда… Это, конечно, интеллигент писал… этот вопрос. Сейчас поощряется всё тёмное в русском народе: тёмные инстинкты, пьянство, воровство, лень и так далее, и так далее. Но есть же ведь и другое. Сейчас русский народ (который я могу только чувствовать: я не знаток, то есть не этнограф, своего народа, но я могу сказать, что я чувствую), сейчас наш народ очень близок к евангельскому состоянию, к состоянию принятия евангельских истин. Нас (народ) бьют по одной щеке, а мы подставляем другую… мы же видим это… Многих патриотически настроенных интеллигентов раздражает вот это терпение, такая вроде бы бессловесность. Нет, это нужно понимать в евангельском смысле. Это именно не забитость, а долготерпение. Просто мы близки к принятию евангельских истин. Поэтому просто нужно обратиться к вере. Иного не дано. Потому что коммунистическая утопия – рай на земле – уже очевидно, чем обернулась – кровью, морями крови… Так что воскресение церкви, воскресение веры – только это – больше ничего нас не спасёт. Не созерцательность какая-то, а – ВЕРА – камень несокрушимый, твердыня духа. Говорю как православный человек и как поэт.

«У вас много стихотворений о войне. Чем это вызвано?»

Ну как? Вызвано очень просто… тем что – сирота, и… Я уже писал, повторю… Сиротство, безотцовщина очень меня поразили, а поразили они весь народ (то есть меня поразило то, что поразило всех – вот эта трагедия), поэтому я и стал поэтом, я так считаю, – только поэтому. Из этой семейной драмы – через народную трагедию военную – я и вышел таким… Давайте я почитаю ещё стихи, а то утону сейчас в записках…

Читает стихотворения:

«На закат облака пролетели…», «Воскресение», «Я в поколенье друга не нашёл…», «Орлиное перо, упавшее с небес…», «Завещание» (которое я написал довольно давно – около двадцати или пятнадцати лет назад… Ну, с поэтом так бывает, что завещание написано, а он живёт и живёт, и пишет стихи… Так вот это – завещание поэта), «Газета», «Солнце родины смотрит в себя…».

Ну вот, видите, стихами я отвечаю на некоторые вопросы…

«Что вас вдохновляет писать стихи?»

Ну что… Птичка поёт – больше ничего. Что нужно поэту? Чтобы он сыт был, и ничего ему не мешало. Очень мало вообще нужно писателю и поэту, очень мало. Денег очень мало нужно. Ровно столько, чтобы передвигаться, ездить. Это не такие большие деньги. Ну и на пропитание. А в основном – покой, тишина. Больше ничего и не нужно. Это мало, но и этого очень часто не хватает.

«Вы много раз бывали за рубежом. Расскажите о какой-нибудь интересной встрече».

А я очень мало был за рубежом. И сколько я там ни был – блеск, изобилие – меня это не трогало… Передо мной только родина стояла…

«Для нас поэт – пророк. Что вам снится в последнее время. Самое последнее прочитайте».

Ну пророк – для вас… это… ладно… Вы заблуждаетесь. Поэт не может быть пророком, потому что пророк – это вестник Бога, и всё. Понимаете? То есть Бог говорит через пророка своё слово. У поэта другая миссия. Может быть, вас здесь несколько путает стихотворение «Пророк» Пушкина, но Пушкин писал именно о пророке, а не о поэте. «Глаголом жги сердца людей» – это пророк, Глагол здесь – Божий, вот в чём дело. Поэт предчувствует, предугадывает какие-то вещи. Можно сказать, что он «пророчествует», в будущее глядит, но это не пророк. Что мне снится в последнее время? Да, несколько снов мне снилось в жизни, которые я перевёл в стихи. Утром вставал – записывал. Просто отливал в стихотворную форму. Последнее время ничего не снится. Или, как я писал в последних стихах: «Кроме праха ничего не снится». Кто-то, может, ещё задаст вопрос?

«Юрий, прочитайте, пожалуйста, ваше знаменитое стихотворение „Сказка“: „Эту сказку счастливую слышал…“, поскольку, по-моему, оно сейчас попадает в самую точку…»

Ну, эта «сказка» написана давно, в 1968 году. Да, она переведена на многие языки.

Читает стихотворение «Атомная сказка», затем другие стихи:

«Не поминай про Стеньку Разина…», «Видение» («Как родился Господь при сиянье огромном…»), «Сказка о Золотой Звезде», «Для того, кто по-прежнему молод…», «Завижу ли облако в небе высоком…».

Благодарю! Устал предельно. Спасибо. Спасибо за цветы. Ну что ж, до новых встреч!

Подготовил текст Евгений Богачков

Юрий Архипов
Осуществлённая мечта Рильке

«Если бы я был русский крестьянин с просторным лицом…» – писал (по-русски!) Райнер Мария Рильке.

То слагал бы стихи – напрашивается стяжение – как просторно – и землистолицый южнорусский степняк Юрий Кузнецов.

Мне он, признаться, всегда напоминал чуть ли не Голема. Воспетого земляком Рильке немецким пражанином Майринком. Всегда был загадочно молчалив, статуарно недвижим. Глыба из глины. Или: каменное изваяние, овеянное ветрами дикого поля.

Основные точки пересечения московских литераторов восьмидесятых годов – ЦДЛ, Книжная лавка писателей на Кузнецком мосту, гонорарные кассы. Там-то я чаще всего его и видел.

Кузнецкий мост, видимо, притягивал Кузнецовых. Феликс Феодосьевич, правда, являлся не сам, присылал секретаршу со списком. Светлана Кузнецова, устало красивая поэтесса, в лавке, по-моему, дневала и ночевала; не было случая, чтобы я её там не встретил. Нередко заглядывал туда и «сам» классик. Вёл себя тише воды, модус (кодекс) незаметности блюл свято.

Как-то оказались мы с ним притёртыми друг к другу на узкой лесенке на второй этаж, где, собственно, и происходила раздача дефицита. (Раздавали и в самом деле почти бесплатно: на имлийскую зарплату я мог унести больше сотни книг в месяц.) С ним был какой-то поэт «из свиты». Разговаривали они о переводах, которыми тогда все кормились. Как шабашники обсуждали заказ. Кузнецов несколько раз произнёс «Ривера», фамилию известного поэта, с ударением на первом, а не втором слоге, как произносили имлийцы. Мне это резало слух. Я не выдержал и поправил. Тёзка легко согласился: «Ну, РивЕра, так РивЕра». Мол, на здоровье. А ведь он год или больше провёл на Кубе, немного лопотал по-испански. И, может быть, лучше знал, как надо. Но – ни малейшей тени мелких амбиций, поедом поедающих нутро наших пиитов, аки гельминты. Я тогда ещё совсем мало его знал, но подумал верно: «Экая здравая неотмирность!»

В другой раз он подсел ко мне («Не возражаете?»), поглощавшему комплексный обед, за столик в ЦДЛ. И тоже с каким-то поэтом. С более примелькавшимся на сей раз личиком, но для меня бесфамильным. (Их около тысячи было в Союзе писателей, всех не упомнишь.) Тот, идеологически, видимо, озабоченный, всё налегал на необходимость борьбы: «надо им дать по рукам, показать кузькину мать» и всё в таком духе. И опять Кузнецов был почти равнодушен. Только гыкал и хмыкал себе под нос, и не понять было, поддерживает он или не одобряет.

В начале девяностых я как-то семенил по Поварской к себе в ИМЛИ и увидел его, восседающего на приступочке у ограды издательства «Советский писатель». Перед ним были разложены стопочки его собственных книг. Он продавал их по цене батона. Я попросил украсить одну из них автографом для дочери. У неё, тогда десятилетней, уже собиралась изрядная коллекция: Анастасия Цветаева, Арсений Тарковский, Владимир Личутин, Белла Ахмадулина, Андрей Битов. Поэт-продавец (торговавший своими изделиями в двух шагах от того места, где за семьдесят лет до того продавал книжки и Сергей Есенин) внимательно посмотрел на меня и написал: «Тане Архиповой с пожеланием счастья». Косо, как почему-то принято, вполне ученическим почерком.

Придя в институт, я встретил Женю Лебедева, нашего зам. директора. Тот, автор хорошей книги о Баратынском, в поэзии понимал и немедленно выслал к месту события двух аспиранток. Скупить у автора весь тираж – пригодится!

В последний раз я видел его тут же, в ИМЛИ – на похоронах Вадима Кожинова. Тот высоко ценил Юрия Кузнецова. Помнится, на каком-то цэдээловском вечере поэзии, который он вёл, Вадим призывал публику навострить и глаза и уши: «Когда-нибудь будете рассказывать внукам, что видели Тряпкина и Кузнецова – как сейчас старушки рассказывают о встречах с Клюевым и Есениным!»

В бесконечной, непривычно запрудившей старинный особняк очереди людей с цветами, Кузнецов выделялся – фигурой, посадкой крупной головы, старомодным пальто с чуть ли не бобровым воротником. Поклонился до земли другу, положил цветок, подошёл к вдове Лене, тяжкой рукой, неуклюже означившей жест душевно-нежного сочувствия, провёл по воздуху над плечом.

Через два года не стало и его самого.

Юрий Иванович Архипов родился 16 марта 1943 года в Новгородской области в городе Малая Вишера. После войны он жил в Таганроге. Потом отец перевёз его в Киев. В 1969 году Архипов окончил филфак Московского университета, поступил в аспирантуру, занялся германистикой, а затем связал свою дальнейшую судьбу с Институтом мировой литературы им. А. М. Горького. Имя ему принесли переводы Э. Т. А. Гофмана, Г. Грасса, Ф. Кафки и Г. Гессе. Он – доктор филологических наук.