Текст книги "Звать меня Кузнецов. Я один."

Автор книги: авторов Коллектив

Николай Переяслов

(Из статьи «Латентный постмодернизм Юрия Кузнецова»).

Переяслов Николай Владимирович (р. 1954) – литературный критик. В середине 90-х годов он перебрался из Самары в Москву и устроился на работу в аппарат Союза писателей России, видимо, полагая, что вместе с должностью получит и славу. Но карьера у него так и не задалась (его даже не стал долго держать в своих помощниках московский мэр Лужков). Да и критиком он оказался никаким.

…Большого читателя всё-таки нет, всеобщего литературного процесса нет, и главное: нет ощущения, что вокруг этих «слов» действительно сплачивается Россия. Показателен в этом отношении один из ярчайших (и лютейших) поэтов патриотической России, Юрий Кузнецов. Его фундаментальный сюжет – гибель мира. И в новейшем цикле, озаглавленном «Русское время», он пророчит:

 
Говорит тупик большой дороге:
«Не пыли! Тебя я обогнал!»
Это мы бежим, Господни ноги,
И бежит на месте наш финал.
 

Лев Аннинский

(«Дружба народов», 2002, № 6).

С моей точки зрения, один из наших лучших поэтов – Юрий Кузнецов. У него есть стихи, которые я абсолютно не принимаю, особенно когда он говорит о женщинах-поэтах: мол, есть три типа поэзии – рукоделие типа Ахматовой, истерия типа Цветаевой, всё остальное – безликий тип. Но как составитель поэтической антологии и как поэт я никогда не пропущу стихи Кузнецова. Он – один из лучших наших современных поэтов.

Евгений Евтушенко

(Из интервью Александру Щуплову для «Российской газеты», 2002 год).

Евтушенко Евгений Александрович (р. 1933) – поэт. Когда-то он собирал целые стадионы. «Как это ни парадоксально, – писал Михаил Светлов, – но… в своих социальных стихах Евтушенко куда лиричней, чем в своих рафинированно-лирических стихах». В 1964 году Евтушенко в своей поэме «Братская ГЭС» провозгласил: «Поэт в России – больше, чем поэт».

Умер не Божий Дар, являвший миру неповторимые образы. Отслужил своё – организм, обладавший этим Даром.

И всё же весть – ошеломляющая.

Смерть была внезапна, как разящая разум молния. Она не была запланирована всяческими слухами, лежаниями на больничных койках и т. п.

Многие современные стихотворцы патриотического толка, в том числе и я, жили за Юрием Кузнецовым, как за каменной стеной: пока жив этот несравненный Поэт – живы и мы, т. е. – жить можно. Но он ушёл… не попрощавшись. Его как бы срочно вызвали. Позвали. Вряд ли – «всеблагие». И вряд ли – на пир. Его позвали в могилу. А ведь он не был стариком в поэзии, её пенсионером. Он работал. Да и по возрасту, во всяком случае – для меня, который старше Юры на десять лет… Печально, однако – неотвратимо. Т. е. – безжалостно.

Юрий Поликарпович Кузнецов был и остаётся крупнейшим русским поэтом, и не потому ли, вот уже второй день после его смерти, – ни слуху, ни духу в средствах массовой информации об этой утрате, во всяком случае – здесь, у нас в Питере. О каком-нибудь гандболисте-футболисте долдонят по радио и телеку до хрипоты! А ведь все эти «исты», в том числе от политики, – ничто по сравнению с гением от поэзии. Ибо нравственный вклад его в судьбу народа несравним с усилиями марионеток.

Повторюсь: можно горько поплакать по усопшему человеку, по его хрупкой оболочке, но Дар Божий, которым этот человек обладал, – нерушим. Ибо – нерукотворен. А Душу Поэта – упокой Господи!

Глеб Горбовский

18 ноября 2003 года

Глеб Александрович Горбовский (р. 1931) – поэт. Юрий Кузнецов считал, что в русской поэзии 90-х годов если кого и стоило выделить, то в первую очередь Горбовского. Другие поэты, по его мнению, по своему уровню стояли намного ниже.

Есть знаменитая русская могила, там на камне выбито: «Здесь лежит Суворов».

Неохота выбирать оценочные эпитеты для Юрия Кузнецова. Здесь вот, перед нами, лежит Юрий Кузнецов.

Это истинно эпоха в нашей литературе и жизни. Один из последних общенациональных поэтов. Центробежные силы господствуют; все разбились на жалкие кучки. Юрий Кузнецов – да, из общих.

XXI век, третье тысячелетие, как и следовало ожидать, начинается неудачно для нашей литературы. Проскурин, Юрий Кузнецов…

Много точек. Людей измотали 90-е годы, теперь мы это расхлёбываем. К чему я это?

Юрий Кузнецов был человек жёсткий в самом лучшем смысле этого слова. Он всегда помнил о главном и не шёл на компромиссы ни в духовном, ни в житейском плане.

Человек волевой и мужественный как творец и как гражданин.

 
Земля пухом, царство небесное.
Его поэзия – его наследство нам.
Воля и мужество – его завет нам.
 

И ничего другого нам и не остаётся и не может остаться.

Владимир Гусев

2003 год.

Творчество многих поэтов, имена которых сейчас «на слуху», не несёт в себе той великой духовной новизны, оставленной Юрием Кузнецовым… Например, «Атомная сказка» – это определение целого века, а быть может, и двух. И почти единственное во всей истории. Быть может, нечто похожее было у Боратынского, но Юрий Кузнецов сделал это, по моему мнению, точнее и сильнее.

Когда звучит имя Юрия Кузнецова, мне слышится музыка Вагнера, Скрябина, Прокофьева, Свиридова – это тот звук, который он нам оставил вместе с удивительной поэтикой, былинной поэтикой, вернувшейся к нам, поэтикой построения современного мифа… И в то же время поэтикой библейского масштаба. Он был в масштабе своего исторического времени…

Владимир Костров 2003 год.

Костров Владимир Андреевич (р. 1935) – поэт очень скромного дарования, но рано научившийся входить в нужные «обоймы» и быть всегда на виду.

Вспоминаю середину 1960-х годов. В Краснодаре тогда появились очень интересные, перспективные ребята Юрий Кузнецов и Валерий Горский. Да, были и другие ребята, которые подавали надежды, но, к сожалению, не все смогли себя реализовать. А вот Кузнецов уже тогда выделялся. Я, когда познакомился с первыми его стихами, сразу почувствовал: появляется великий поэт. И вдруг он с Кубани исчез, поступил в Литературный институт, да так и остался в Москве.

Исхак Машбаш

(«Литературная Россия», 2003, 11 апреля).

Машбаш Исхак Шумафович (р. 1931) – адыгейский писатель. Он всю жизнь стремился к лидерству, встать вровень с Кайсыном Кулиевым и Давидом Кугультиновым, а оказался заурядным интриганом, который в читающей России никому не интересен.

Весной 2003 года Машбаш и Юрий Кузнецов оказались вместе в Нальчике. Появилась возможность организовать диалог двух писателей.

Кожиновская проницательная практичность, прозаическая пристальность его очков неприятно процедила и оклассичила многие стихи Юрия Кузнецова: сковывала и вроде приостанавливала крылатость и высоту поэта, приземлила его слово и страсти, отравила бесцветьем. А Юрий Кузнецов – знаменитый поэт <…> И Юрий Кузнецов – молодец. В партию вступил с моей рекомендацией, а переводами занялся один. Много перевёл. Даже за «Библию» зацепился, переклал на современный язык Иисуса Христа. Но Вадиму Валериановичу Кожинову дюжины и дюжины стихотворений преподнёс. Ишь, суровый и независимый какой: классик – классик, орла по размаху крыльев видать. Не жадничает – на посвящениях Иисусу Христу и Вадиму Кожинову?..

Валентин Сорокин

(«Московский литератор», 2003, № 1).

Сорокин Валентин Васильевич (р. 1936) – поэт. В 70-е годы он был главным редактором московского издательства «Современник». Возглавлявший тогда это издательство Юрий Прокушев всерьёз заявлял, будто «Валентин Сорокин – поэт, равный Некрасову, Блоку, Есенину!» Другой коллега Сорокина по «Современнику» – Александр Байгушев утверждал, что его соратник якобы был культовым поэтом «русских клубов» и что его стихи наизусть знал один из руководителей страны – Константин Черненко. Но, кроме пафоса, у Сорокина никогда ничего не было. Он так и остался всего лишь посредственным сочинителем, который до невозможности заиграл патриотическую тему, напрочь лишив её каких-либо идей.

…Наш современник, замечательный русский поэт Юрий Кузнецов – замечательный, Царство ему Небесное! – тоже потерпел поражение, когда написал три поэмы: «Детство Христа», «Юность Христа» и «Путь Христа». Там он в своей политической гордыне писал очень по-советски. Так нельзя.

Владимир Крупин

(Из интервью, данного главному редактору газеты «Православный Санкт-Петербург» Александру Ракову, 2004 год).

Крупин Владимир Николаевич (р. 1941) – писатель. Когда-то Юрий Селезнёв назвал его надеждой русской литературы. Это не помешало писателю через какое-то время предать критика. Зато потом Крупин стал всех учить вере. Такие настали времена.

У него была мечта: заново перевести «Илиаду» и «Одиссею». Собственно, к ним уже и в XIX веке не подходила тогдашняя «стихов пленительная сладость» и ложно-велеречивые эллинизмы и славянизмы (не Кузнецова слова, но его мнение). Согласен: русский перевод Гомера – он в стране мощных былин и песен, но после Малахова кургана, после обороны Сталинграда и скитаний Григория Мелехова и Андрея Соколова был обязан появиться заново. Он мог оказаться не просто ближе к грандиозному подлиннику, чем получалось у Жуковского и Гнедича, во времена задумчивых князь Андреев. Он мог стать и лучше подлинника. Но – не повезло богатырю русского слова, что был таким родным особенно стану воинов. Не хватило времени и на новый перевод «Лесного царя» Гёте (он у нас сейчас даже в классической версии несколько колченогий). Я обещал Кузнецову подстрочник, но исполнить не успел.

Сергей Небольсин

(«Наш современник», 2004, № 11).

Небольсин Сергей Андреевич (р. 1940) – литературовед. Практически вся его научная жизнь связана с Институтом мировой литературы им. А. М. Горького. С Юрием Кузнецовым он впервые познакомился летом 1991 года, совершая вместе с бригадой журнала «Наш современник» рабочую поездку по частям Дальневосточного военного округа и Тихоокеанского флота. Впоследствии учёный посвятил поэту несколько статей.

В конце ноября 1990 года Юрий Поликарпович приезжает ко мне в гости: он задумал купить дачу и просит меня подобрать на Ярославщине домик. Я нахожу где-то в Некрасовском районе домушку, подходящую по цене, он приезжает, смотрит… а потом категорично говорит о требующей ремонта избе:

– Нет, не подниму!

Ночует в этот день он у меня дома; это – первый и последний его визит ко мне. Меня поражает его вид: он сильно похудел и уже не так могуч, как прежде.

Пить он, однако, не бросает – и мы пьём и у меня дома, и в электричке, по пути в райцентр… помню, что в вагоне мне становится плохо и я долго стою в холодном тамбуре, приходя в себя; он же тем временем читает мою новую книжку, изданную, по новой моде, за свой счёт. Когда я возвращаюсь, он признаётся, что над одним стихотворением даже всплакнул – и я с тех пор, читая или показывая кому-то свои «Ладони», не устаю хвастливо повторять: «Над этим стихотворением плакал Юрий Кузнецов!»

Евгений Чеканов

(Из воспоминаний о поэте «Мы жили во тьме при мерцающих звёздах: Встречи с Юрием Кузнецовым», журнал «Русский путь на рубеже веков», 2004, № 2).

Чеканов Евгений Феликсович (р. 1955) – поэт. В 1979 году он окончил Ярославский университет. Его первые стихи в своё время попали к Юрию Кузнецову. Поэт кое-что даже отобрал у Чеканова для альманаха «День поэзии. 83». Интересно, что в целом этот альманах потом разгромила в «Правде» Юлия Друнина. Но зато Друнина отметила подборку Чеканова, назвав строки молодого автора «необходимыми, как патроны винтовке».

Позже Кузнецов написал короткое предисловие к одной из книг Чеканова.

Юрий Поликарпович Кузнецов – самая яркая классическая звезда русской поэзии века минувшего и века нынешнего. Мастер символов и космической тьмы, глашатай мифов и русского национального духа, в стихах которого жест – шедевр, фраза – афоризм, пауза – золото, слово – музыка.

Поэзия Кузнецова – это зрячий посох классической лиры, который будит таинственные родники, спящие в душах людей ушедших времён и сегодняшних дней.

Кузнецов – поэт в высшем, в божественном понимании таланта поэта.

«Гений, – сказал Расул Гамзатов, – это человек, который каждый день разговаривает с Богом».

Кузнецов, даже разговаривая с самим собой, ищет Бога.

Магомед Ахмедов

(Альманах «Литрос», 2005, вып. 6).

Ахмедов Магомед (р. 1955) – аварский поэт. В 1979 году он окончил Литинститут (семинар Ал. Михайлова) и тогда же выпустил на родном языке первый сборник «Ночные письмена». С 2003 года поэт возглавляет Союз писателей Дагестана.

В поздних стихах появляется у Кузнецова и тема, которой не могло быть ни в напористых молодых стихах, ни в «средний» период с таинственными мифами, – это тема терпения («Терпи, – мне чей-то голос говорит, – / Твоё терпенье небесам угодно») и смиренного отождествления своего творения с народным. Поэт обращается к молчащему колоколу:

 
Велико ли терпенье народа?
– Велико, – говорит, – велико.
Оттого о любви, о свободе
Не гремит колокольная медь.
Дух безмолвствует в русском народе,
Дух святой, и велит нам терпеть.
 

Именно в стихах 90-х годов далёко расходятся два образных мира, две интонации. С одной стороны, обостряется высокая, трагическая нота, сгущается разлитая во всей его поэзии печаль. Поэзия порой подступает к самому порогу отчаяния. <…> Но вот что удивительно: именно в последних сборниках (и это – «с другой стороны») появляется, во-первых, светлая печаль – уже как бы за гранью и природных бурь, и гражданских битв, «после вечного боя», а во-вторых, восторг перед хрупкой преходящей красотой мира…

Елена Ермилова

(«Литература в школе», 2006, № 1).

Я думаю, что кощунства в поэме о Христе нет, что богочеловеческая природа Христа не подвергается сомнению, тем более что и во всей поэзии Кузнецова нет «проклятья заветов священных» (как у блоковской Музы). Но вот насколько он перешёл грань, отделяющую духовное от плотского, в своём настойчивом и неотступном стремлении помочь людям увидеть то, что увидел он сам – живого Христа – судить я не берусь. Мирянам же, усердствующим в филиппиках, мне кажется, надо посоветовать проникнуться тем духом смирения, который ощутим в поздней лирике Кузнецова. С точки зрения эстетической, «посюсторонней», как кажется, можно сказать, что в этом ярком и мощном творении иногда поэту изменяет чувство меры, когда он пытается додумывать некоторые евангельские «сюжеты», а Христос порой принимает образ русского былинного «доброго молодца» или античного героя.

Елена Ермилова

(«Литература в школе», 2006, № 1).

Последние поэмы Юрия Кузнецова вновь, после булгаковского «Мастера» и леоновской «Пирамиды», ставят вопрос об ответственности художника перед христианством, о возможности литературного обращения к священным сюжетам. «Путь Христа» рассказывает о жизни Иисуса от рождения до воскресения и соответствует многим событиям четырёх канонических Евангелий. «Сошествие в ад» – не только видение загробного мира, но и апокалипсис Кузнецова, суд над культурой и мировой историей в традициях беспощадного повествования, восходящего к «Откровению Иоанна Богослова». Никаких выпадов против христианства в стиле модных ныне Дэна Брауна (роман «Код да Винчи») и Жозе Сарамаго (роман «Евангелие от Иисуса») в поэмах нет. Повествователь в «Пути Христа», герой, сошедший в ад в другой поэме, сам Кузнецов – христиане, которые веруют в Бога, зная, что никакая мифология, литература и авторский произвол не ограничат Его присутствия. Перетасовки образов, речей и понятий, столь частой в авторских апокрифах, здесь не происходят. Нравственные оценки, поставленные евангелистами, сохраняются. Никуда не исчезает и духовный образ мира: здесь есть Христос и вечная жизнь, происходит прощение и спасение достойных, есть ад для падших. Основные христианские идеи: грехопадение, искупление, Страшный суд – присутствуют. Лазарь воскресает, бесноватый исцеляется, искушения в пустыне преодолеваются. Чужие – те, кому совершенно не интересно русское богоискательство, – последних поэм Кузнецова не заметили. Заметили свои. Внимательно прочитали и сразу стали больно бить – за кощунство и гордыню, за недопустимое смешение литературы с религией.

Алексей Татаринов

(Из статьи «Последние апокрифы», 7 октября 2006 года).

Татаринов Алексей Викторович (р. 1967) – литературовед. В «нулевые» годы он возглавил кафедру зарубежной литературы и сравнительного литературоведения в Кубанском университете.

Юрий Кузнецов был пророком – и это не метафора и не преувеличение.

Кирилл Анкудинов

(«Литературная Россия», 2007, № 50).

Мощный талант, спору нет. Но перехваленный смолоду (Кожинов назвал его гением), однобокий, без развития, деградирующий к концу века. Его сочинения «Сошествие в ад» и «Христос» почти графоманские (я не дочитал), а отдельные стихи – просто пародийные.

 
…И вот перед нами
Тень показалась, как туча в удушливый день.
Тень приближалась – косматая страшная тень.
…Это был Левиафан! И ударом хвоста
Ад всколыхнул и обрушил его на Христа.
Молнии злобы Христа оперили, как стрелы,
Он их стряхнул – и зелёную ветку омелы
Бросил в противника острым обратным концом.
Пал Сатана на колени и рухнул лицом.
 

В последнем интервью Владимиру Бондаренко (опубликованном в Ex Libris в январе 2004 года) Юрий Кузнецов, говоря о работе над «Раем», доматывается до пошлой публицистики о кризисе октября 1993 года: «…Я ещё подумываю, будет ли в Раю Григорий Распутин? Я склонен к этому, подумаю. Конечно, от себя я никуда не денусь, но я старался как можно больше внести объективности и в мировую, и в русскую историю. Чтобы это не только от меня исходило. Чтобы мой взгляд вписывался в большой угол зрения других людей. А что касается живых людей, попавших у меня в Ад, думаю, это почти бесспорно. Много зла сделали. Ответственны перед Богом. Те, например, кто подписал письмо 42 либеральных писателей об уничтожении инакомыслящих, – куда их было девать? Только в Ад».

Правда, из его стихов 1991 года меня поразил «Живой голос» – даже пожалел, что не мною написано…

Я был с ним шапочно знаком. Грубоватый, крупный, малоподвижный, похожий на памятник Одновременно было в нём что-то рыхлое, бабистое (мягкое, вялое рукопожатие). Однажды сидели вместе за столом в ЦДЛ – он, я и Женька Карпов с Ольгой Афремовой (которую Женька настойчиво продвигал). Юра вещал: женщины поэтами не бывают… Незадолго до его смерти мы выступали вместе с другими на вечере Литинститута…

Патриотисты в некрологе объявили его великим.

Кирилл Ковальджи

(Из блога поэта в «Живом журнале», запись от 26 декабря 2007 года).

Ковальджи Кирилл Владимирович (р. 1930) – поэт. В 1954 году он окончил Литературный институт и затем пять лет проработал журналистом в Кишинёве. Потом поэт больше десяти лет прослужил консультантом в аппарате Союза писателей СССР.

В 70-е годы Ковальджи вёл свою литературную студию, в которой занимались Иван Жданов, Александр Ерёменко, Юрий Арабов, Алексей Парщиков и другие поэты.

Юрий Кузнецов, например, был поэтом на много порядков более антисоветским, нежели тот же Гандлевский; «мифо-модернизм» Кузнецова был неимоверно опасен для марксистской идеологии, а «критический сентиментализм» Гандлевского – вполне вписывался в нормативную эстетику советского искусства семидесятых годов. Однако Юрий Кузнецов активно публиковался в советских изданиях и всемерно обсуждался в них – потому что его идеологом был Вадим Кожинов, певец эволюционного хода развития русской культуры, глашатай вписывания традиционных национальных ценностей в советскую парадигму (и ползучего вытеснения советской парадигмы этими ценностями изнутри).

Кирилл Анкудинов

(«День литературы», 2008, № 6).

Должны ли мы сегодня, признавая Юрия Кузнецова крупным поэтом, однако затушёвывать его идейную противоречивость, только потому, что к концу своего жизненного пути он ездил с нами, отчаянными русскими патриотами, на массовые патриотические выступления-митинги? Литераторы в «перестройку» передрались, даже такой «наш» Виктор Астафьев дрогнул – подписал гнусное письмо в поддержку расстрела Верховного Совета, за Ельцина и либералов против патриотов. А Юрий Кузнецов, напротив, из стана либералов и авангардистов демонстративно пришёл к почвенникам и патриотам. Да, он сделал трудный выбор, и это было его вызовом ельцинскому предательству. Но авангардистских противоречий – ни духовных, ни художественных – его патриотический выбор, сделанный в нашем решающей политическом противостоянии, отнюдь не снял <…> Почему же Юрия Кузнецова мы должны приглаживать? Почему тут боимся, что Юрия Кузнецова, признав авангардистом, мы как русского поэта потеряем? Я убеждён: не надо лакировать Юрия Кузнецова под продолжателя традиций русской реалистической поэзии. Кузнецов никогда не был таким продолжателем.

Александр Байгушев

(Из книги критика «Культовый поэт русских клубов Валентин Сорокин», М., 2008)

Байгушев Александр Иннокентьевич (р. 1933) – партийный разведчик. В 1956 году он окончил филологический факультет Московского университета и вскоре стал неофициальным помощником главного идеолога КПСС Михаила Суслова. По его словам, Суслов лично поручил ему в начале 60-х годов найти в патриотическом лагере и раскрутить противовес Евгению Евтушенко. Выбор сначала пал на Егора Исаева, которому в случае успеха власти даже пообещали присудить Ленинскую премию.

…Некоторых стихов Кузнецова я не могу принять. У него есть стихотворение, как сыновья где-то под мостом насилуют мать. И ведь как это оправдывают? Вот, говорят, некогда был обычай пить из черепов предков. Да мне-то какое дело? Вот и свастика сначала была символом солнца, но я воочию видел, что под ней происходило! А потом, как у многих способных, талантливых людей, у Кузнецова было много неприятного, сплошное «яканье», мания величия. Я считаю, что строчки: «Я один Кузнецов, остальные обман и подделка» и, например, «Моя фамилия – Россия, а Евтушенко – псевдоним» – одного уровня бездарности.

Владимир Бушин

(Из интервью критика Михаилу Бойко, «НГ Ex Libris», 2008, 26 июня).

Бушин Владимир Сергеевич (р. 1924) – критик, начинавший свой путь в литературу с романов о Карле Марксе. Кроме того, он периодически писал стихи, но их всерьёз никто никогда не воспринимал. В том числе и Юрий Кузнецов.

Я припал душой к его стихам сразу. В Карелии, выступая однажды перед солдатами воинской части, по случившемуся под рукой журналу «Юность» прочёл его стихотворение «Пилотка». О том, «Что я ещё пешком под стол ходил, А для меня уже пилотку шили». Думаю, что солдатам понравилось, да и автору какая-никакая реклама. А вот представитель политотдела выслушал с безучастным лицом – упоминание отцов шло вразрез с самой идеей армии:

 
Они легли за эту жизнь костьми
На безымянной высоте России…
Мы сделаем такое, чёрт возьми,
Чтоб после нас пилоток не носили!
 

Когда-то в Магадане оказались мы с ним в числе руководителей творческих семинаров на Совещании молодых писателей Крайнего Севера. В один из дней, вернее утр, полёживали на койках в общем номере, перемогая вчерашнее и слушая по местному радио собственные выступления. Слушать свой голос со стороны – удовольствие совсем не большое. Тут входит поэт Анатолий Пчёлкин, тогдашний магаданец, полечить гостей. Как-то незаметно беседа за пивом перешла в спор. Мы лежали по койкам, Толя сидел на стуле. И с чего-то стал задирать гения: мол, не так уж ты силён, как тебя раскручивают. Кузнецов поначалу отбивался:

– Что, «Атомная сказка» слабая вещь? А «Возвращение»? А «Гимнастёрка»? Никто из вас такого не напишет.

Пчёлкин от такой нескромности загорячился:

– Знаешь, Юра, будешь выёгиваться, набьём морду!

Кузнецов тут отвернулся к стене, бросив:

– На моём уровне всё равно вы не существуете.

А вечером в каком-то из залов города состоялся литературный вечер. Уж тут Кузнецов оттянулся по полной! Во свой черёд он решительно вышел на край сцены и в полный голос стал метать в зал стихотворение за стихотворением одно другого сильнее. После каждого публика взрывалась аплодисментами. В поэте словно весь день сжималась честолюбивая пружина – и вот он отпустил её! А мне помстилось, что поэт хочет раздавить овациями сидящего за спиной Пчёлкина. Ничего не скажешь, характер.

Роберт Винонен

(«Литературная Россия», 2008, 25 июля).

Винонен Роберт Иванович (р. 1939) – поэт ингерманландского происхождения. В 1966 году окончил Литинститут (семинар Льва Озерова). В 1972 году защитил в Тбилиси кандидатскую диссертацию «Переводчик как творческая индивидуальность».

Одно время Винонен возглавлял кафедру художественного перевода в Литинституте. В 1997 году он переехал в Финляндию.

…Скажу вам один великий аргумент в пользу народности Кузнецова. Это – способность его поэзии ложиться на серьёзную, высокую музыку. Я сейчас не говорю именно о своих произведениях. Недавно был юбилей одного известного эстрадного поэта, он широко отмечался, показывали различные его эстрадные опусы. Но дело в том, что есть простое доказательство, что это – не настоящее. На его тексты нельзя написать высокой музыки. А стихи Кузнецова дают такую возможность. Для меня это одно из доказательств того, что он – великий поэт. Потому же легко ложатся на серьёзную музыку и Пушкин, и Тютчев, и Лермонтов, и Блок. И даже Рерих, Набоков, Бунин… Как и они, Кузнецов способен стать соавтором своеобразных интересных произведений в жанрах камерной, вокальной, хоровой музыки. И я уверен, что мы наблюдаем только начало этого процесса.

Композитор Георгий Дмитриев

(«Душа моя», Краснодар, 2008, № 6).

Дмитриев Георгий Петрович (р. 1942) – композитор. После окончания в 1961 году Краснодарского музыкального училища он по рекомендации Дмитрия Шостаковича поступил на композиторское отделение к Дмитрию Кабалевскому в Московскую консерваторию. В его музыке всегда преобладала древнерусская тема. Музыковед Н. Крашенинникова утверждала: «Георгий Дмитриев в своём творчестве, связанном со словом, охватил самые различные пласты русской (и не только) литературы – летописи, мифы, канонические тексты, жития святых, народные песни, исторические документы, прозу и поэзию русских классиков, малоизвестных авторов прошлого, современных писателей и поэтов… Не будет преувеличением назвать Г. Дмитриева композитором-мыслителем, способным через виртуозный монтаж смыслов (смысловых носителей – в том числе и вербально оформленных), через из сопоставление, многозначную игру и множественность перекличек выстроить уникальную музыкальную драматургию произведения, концептуально заострённую и неизменно новую».

Мне 36 лет, и моё первое воспоминание как человека относится к тому времени, когда мне было три года и когда мы с мамой и младшей сестрой поехали в Москву повидать отца, учившегося в то время на Высших литературных курсах. Помню огромный город, спешащих всегда куда-то людей и… шоколадные конфеты в форме золотых монет. В ту нашу встречу из друзей отца я запомнила молодого мужчину, который жил в общежитии по соседству с моим отцом, и я собирала свои игрушки и ходила в его комнату поиграть. А он, сидя на своей кровати, наблюдал за мной и улыбался. Позже из слов отца я узнала, что это был сокурсник отца, карачайский поэт Муса Батчаев, по «вине» которого отец познакомился с Юрием Кузнецовым. Москва запечатлелась в моей памяти с первой встречи и сыграла в моей жизни и жизни моей семьи, в частности отца, в его судьбе как поэта, в его взлётах, успехах неоценимую роль. Москва дала отцу возможность познакомиться и подружиться с великим Юрием Кузнецовым. Их творческий тандем – это дуэт двух выдающихся, удивительно талантливых и одарённых личностей – дал мировой литературе, в частности литературе России и Азербайджана, прекрасные произведения. Отец всегда читал свои новые стихи или переводы мне. Он это делал, даже когда я ещё была довольно юной. Позже, повзрослев, я поняла, что он считал мою душу ближе к себе и делился тем священным даром, своими стихами-детищем, которому только что дал новую жизнь. Его стихи в переводе Юрия Кузнецова всегда отличались от переводов других поэтов. Отца переводили известные поэты России. Но как будто все остальные просто переводили его стихи на другой язык, а дядя Юра жил жизнью этих стихов, зарождался с ними, проносил их через себя, через свою душу. Недаром отец так дорожил его переводами. Он говорил, что дядя Юра очень редко переводит, только лишь когда стихи ему очень понравились. Позже я поняла, почему он редко переводил. Ведь он не переводил ради перевода, а вложил колоссальную работу и оставлял свою «печать» в каждом переводе. Уже будучи способной понимать и оценивать стихи отца, я, несмотря на переводчика, могла с лёгкостью узнать «почерк» Юрия Кузнецова. Это трудно описать словами, но в этих стихах я могла чувствовать душу отца. И по той красоте и вкусу русского языка в тех переводах можно было невооружённым глазом «увидеть» «печать» Юрия Кузнецова… Он безумно красиво перевёл стихотворение отца «Гранат».

 
Держи его, как слово братства,
Разрезан надвое гранат
Текучим лезвием Аракса,
И полушария горят…
 

Ещё Юрий Кузнецов был скуп на похвалы. Он редко писал предисловия к какой-то книге. Слышать от него хоть маленькое одобрительное мнение стоило немалого. Когда он написал предисловие к сборнику стихотворений отца, изданному в издательстве «Художественная литература», отец не мог поверить этому. Причём это было написано так мастерски и красиво, что об отце говорили повсюду в Азербайджане. Своим мнением он мог сделать человека знаменитым. Потому что все знали – Юрий Кузнецов не льстил никому. Он ценил талант и настоящую поэзию.

Гюльзар Исмаил

2008 год.

Гюльзар Исмаил – дочь азербайджанского поэта Мамеда Исмаила. Кандидат юридических наук. Работает в Финляндии, в Хельсинки.

Введённый в литературный процесс, вживлённый в него усилиями Кожинова и многих других людей Кузнецов очень быстро взял типично-стандартный имидж советского литератора в соответствии с общепринятыми принципами эпохи «застоя» – вступил в Союз писателей, заседал в парткомах, во всевозможных комиссиях, служил в издательствах «Современник» и «Советский писатель», в журнале «Наш современник», преподавал в Литературном институте, как обычный литчиновник тех лет <…> Значение его как личности, творческой индивидуальности преувеличено: это – не тот поэт, который продолжил традиции великой русской классической поэзии.

Инна Ростовцева

(Из беседы с Игорем Михайловым, «Литературная учёба», 2008, № 6).

Я могу сказать с чистой совестью, несмотря на то, что его взгляды мне не близки, но Юрий Кузнецов – очень крупный, выдающийся поэт. Утрату которого так называемая либеральная творческая интеллигенция так и не заметила.

Михаил Синельников

(18 марта 2008 г.).

Синельников Михаил Исаевич (р. 1946) – поэт. В 1968 году он окончил Ошский пединститут. Его первая книга стихов «Облака и птицы» вышла в 1976 году. Особенно стоит отметить заслуги Синельникова как переводчика.

В стихах Юрия Кузнецова есть строго выверенная ось симметрии. Впечатление, что крутани его, и стихотворение будет вращаться как варёное яйцо, долго, не задевая никакие предметы на столе. Но потом вращение надоедает и «яйцо» останавливаешь рукой.