Текст книги "Греческая эпиграмма"

Автор книги: авторов Коллектив

ПАВЕЛ СИЛЕНЦИАРИЙ

СТАРЕЮЩЕЙ ПОДРУГЕ

 
Краше, Филинна, морщины твои, чем цветущая свежесть
  Девичьих лиц, и сильней будят желанье во мне,
Руки к себе привлекая, повисшие яблоки персей,
  Нежели дев молодых прямо стоящая грудь.
Ибо милей, чем иная весна, до сих пор твоя осень,
  Зимнее время твое лета иного теплей.
 

ЗОЛОТО И ЖЕНЩИНЫ

 
В золото Зевс обратился, когда захотел он с Данаи
  Девичий пояс совлечь, в медный проникнув чертог.
Миф этот нам говорит, что и медные стены, и цепи —
  Все подчиняет себе золота мощная власть.
Золото все расслабляет ремни, всякий ключ бесполезным
  Делает; золото гнет женщин с надменным челом,
Так же, как душу Данаи согнуло. Кто деньги приносит,
  Вовсе тому не нужна помощь Киприды в любви.
 

РОДОПЕ

1

 
Ради кого, мне скажи, ты кудри свои заплетаешь,
  Холишь руки свои, ногти подрезав кругом?
И для чего ты свою одежду окрасила в пурпур?
  Ведь не узнаешь теперь прежней Родопы красу.
Теми глазами, какими я больше не вижу Родопы,
  И на златую Зарю я не желаю смотреть!
 

2

 
Будем, Родопа, мы красть поцелуи и милую сердцу,
  Но, возбраненную нам, службу Киприде скрывать.
Сладко, таясь, избегать сторожей неусыпного взгляда;
  Ласки запретной любви слаще дозволенных ласк.
 

* * *

 
Долго ли будем с тобой распаленные взоры украдкой
  Друг на друга бросать, пламя желанья тая?
Молви, какая забота томит тебя – кто нам помехой,
  Чтобы мы нежно сплелись, горе в объятьях забыв?
Если ж нельзя нам сойтись, то меч нам обоим поможет:
  Сладко нам пребывать в жизни и в смерти вдвоем.
 

* * *

 
Тантала муки, какими он был в Ахеронте наказан,
  Право, гораздо слабей наших мучений людских.
Видя твою красоту, без помехи губами своими
  Нежных, как роза, твоих губ он коснуться бы мог.
Тантал, рыдающий вечно, нависшей над ним опасался
  Грозной скалы, но не мог он еще раз умереть.
Я же при жизни, бедняк, погибаю, снедаемый страстью;
  Весь изнемог, и меня жребий погибельный ждет.
 

* * *

 
Пламени ярость утихла, и я уже больше не болен.
  Но, охлажденный, теперь, Пафия, гибну совсем.
Тело уже спалено и ползет сквозь кости и душу,
  Алчностью тяжкой дыша, горечи полный Эрот.
Так, если жертвы приносят и пламя их поглотило,
  Пищи не видя себе, сам угасает огонь.
 

* * *

 
Слово «прости» тебе молвить хотел я. Но с уст не слетевший
  Звук задержал я в груди и остаюсь у тебя,
Снова по-прежнему твой, – потому что разлука с тобою
  Мне тяжела и страшна, как ахеронтская ночь.
С светом дневным я сравнил бы тебя. Свет, однако, безгласен,
  Ты же еще и мой слух радуешь речью своей,
Более сладкой, чем пенье сирен, и которой одною
  Держатся в сердце моем все упованья мои.
 

* * *

 
Нежен Сафо поцелуй и рук белоснежных объятья,
  Неги полна она вся, сердце же девы – кремень.
Только до губ у нее любовь простирается; дальше
  Девственность строго она и нерушимо хранит.
Кто это может снести? Да, пожалуй, лишь тот и сумеет,
  Кто в состоянье легко Тантала жажду стерпеть.
 

* * *

 
Милая, скинем одежды и, оба нагие, телами
  Тесно друг к другу прильнем в страстном объятье любви.
Пусть между нами не будет преград. Вавилонской стеною
  Кажется мне на тебе самая легкая ткань.
Грудью на грудь и губами к губам… Остальное молчаньем
  Скрыто да будет, – претит мне невоздержность в речах.
 

* * *

 
Видел я мучимых страстью. Любовным охвачены пылом,
  Губы с губами сомкнув в долгом лобзанье, они
Все не могли охладить этот пыл, и, казалось, охотно б
  Каждый из них, если б мог, в сердце другому проник.
Чтобы хоть сколько-нибудь утолить эту жажду слиянья,
  Стали меняться они мягкой одеждою. Он
Сделался очень похож на Ахилла, когда, приютившись
  У Ликомеда, герой в девичьем жил терему;
Дева ж, высоко до бедер блестящих хитон подобравши,
  На Артемиду теперь видом похожа была.
После устами опять сочетались они, ибо голод
  Неутолимой любви начал их снова терзать.
Легче бы было разнять две лозы виноградных, стволами
  Гибкими с давней поры сросшихся между собой,
Чем эту пару влюбленных и связанных нежно друг с другом
  Узами собственных рук в крепком объятье любви.
Милая, трижды блаженны, кто этими узами связан.
  Трижды блаженны… А мы розно с тобою горим.
 

* * *

 
Двери ночною порой захлопнула вдруг Галатея
  Передо мной и к тому ж дерзко ругнула меня.
«Дерзость уносит любовь» – изречение это неверно:
  Дерзость сильнее еще страсть возбуждает мою.
Я ведь поклялся, что год проживу от нее в отдаленье,
  Боги, а утром пришел к ней о прощенье молить!
 

* * *

 
Сеткой ли волосы стянешь, – и я уже таю от страсти:
  Вижу я Реи самой башней увенчанный лик.
Голову ль вовсе открытой оставишь, – от золота прядей,
  Вся растопясь, из груди вылиться хочет душа.
Белый покров ли себе на упавшие кудри накинешь, —
  Пламя сильнейшее вновь сердце объемлет мое…
Три этих вида различных с триадой Харит неразлучны:
  Каждый из них на меня льет свой особый огонь.
 

* * *

 
Кто был однажды укушен собакою бешеной, всюду
  Видит потом, говорят, призрак звериный в воде.
Бешеный также, быть может, Эрот мне свой зуб ядовитый
  В сердце вонзил и обрек недугам душу мою.
Только твой образ любимый повсюду мне чудится – в море,
  В заводи каждой реки, в каждом бокале вина.
 

* * *

 
Больше пугать не должны никого уже стрелы Эрота;
  Он, неудержный, в меня выпустил весь свой колчан.
Пусть не боится никто посещенья крылатого бога! —
  Как он ступил мне на грудь маленькой ножкой своей,
Так и засел в моем сердце с тех пор неподвижно и прочно, —
  С места нейдет и себе крылышки даже остриг.
 

КЛЕОФАНТИДЕ

1

 
Медлит Клеофантида. Уж в третьем светильнике пламя
  Стало клониться, и вот медленно гаснет оно.
Если бы в сердце огонь погас со светильником вместе
  И не сжигал бы меня долгой бессонной тоской!
Как она часто Кипридой клялась, что придет на закате,
  Но не желает щадить ни божества, ни людей!
 

2[152]152
  «Клеофантиде» (2). В эпиграмме намек на рассказ Гомера («Одиссея», VIII, 266 сл.) об измене Афродиты своему мужу, хромоногому Гефесту, с богом войны Аресом. Гефест ловко опутал любовников сетью и созвал всех богов поглядеть на них.


[Закрыть]

 
Клеофантида! Скажи: каково для двоих упоенье,
  Если обоих Эрот с равною силой стремит?
Есть ли Арей, или срам, или ужас такой, что возмог бы
  Силой внезапной разъять слитые страстью тела?
Если бы члены мои опутаны были сетями,
  Теми, что сладил Гефест хитрым искусством своим, —
Все же, с тобою соплетшись, прелестница, стан твой объявши,
  Я наслаждаться бы мог негой касаний твоих,
Было бы мне нипочем, госпожа, кто бы нас ни увидел —
  Путник, сосед иерей или супруга моя.
 

* * *

 
Целую ночь, покояся рядом со мною на ложе,
  Горькие слезы лила радость очей Феано.
Чуть только Геспер свой бег направил к вершинам Олимпа:
  «Близок денницы восход», – сетовать стала она.
Смертным ничто не по нраву, но если Эрот твой владыка —
  То киммерийская ночь будет желанна тебе.
 

ОТВЕТ ДРУГУ АГАФИЮ

 
Да, необуздан Эрот и не знает законов. Найдется ль
  Дело, что в силах отвлечь от безрассудства любви.
Если ж законы и право тебя занимают всецело,
  Значит в груди у тебя нет безрассудной любви.
Да и какая же это любовь, если узким проливом
  Можно совсем разлучить с девой твоею тебя?
Силу любви нам Леандр показал. Презирая опасность,
  Плыл он, отважный пловец, ночью по черным волнам.
А для тебя и суда есть, мой друг, только ты посещаешь
  Чаще Афину, – совсем ты о Киприде забыл.
Дело Паллады – законы, а Пафии – страсть; и найдется ль,
  Молви, такой человек, чтобы обеим служил?
 

ЗАКОЛДОВАННЫЙ ВЕНОК[153]153
  «Заколдованный венок» – Здесь намек на миф о Медее, погубившей из ревности дочь коринфского царя Креонта, Главку, послав ей отравленные платье и венок.


[Закрыть]

 
После того, как играя со мной на пирушке, украдкой
  Бросила мне Харикло на волоса свой венок,
Жжет меня адское пламя. Знать, было в венке этом что-то,
  Что и Креонтову дочь, Главку, когда-то сожгло.
 

* * *

 
Тот, кто заносчивым был и сводил надменные брови,
  Ныне игрушкой в руках девушки слабой лежит.
Тот, кто когда-то считал, что надо преследовать деву,
  Сам укрощенный, теперь вовсе надежды лишен.
Вот он, простершийся ниц и от жалобных просьб ослабевший,
  А у девчонки глаза гневом пылают мужским.
Девушка с львиной душой, даже если твой гнев и оправдан,
  Все же надменность умерь, ведь Немезида близка.
 

НА ПРИБРЕЖНЫЙ САД

 
Понт основанье земли омывает своею волною.
  Суши зеленой хребты здесь отразились в воде.
Был мудрецом, кто слил здесь море с землей и садами,
  Воды речные наяд с влагой морской нереид.
 

НА САДЫ ЮСТИНИАНА

 
Спорят о том нереиды, с наядами гамадриады,
  Кто это место своим более вправе назвать.
Судит Харита их спор, но решенье сама не находит, —
  Так им обязана всем местность своей красотой.
 

НА «ВАКХАНКУ» В ВИЗАНТИИ

 
Эта вакханка в безумье отнюдь не созданье природы —
  Только искусство могло с камнем безумие слить.
 

АГАФИЙ

[154]154
  Историк и поэт, составитель третьей по счету антологии эпиграмм.


[Закрыть]

НА ИЗОБРАЖЕНИЕ АРХАНГЕЛА МИХАИЛА

 
Ангелиарху незримому, духу, лишенному плоти,
  Форму телесную дать воск-воплотитель дерзнул.
И не без прелести образ; его созерцая, способен
  Смертный для мыслей святых лучше настроить свой ум.
Не беспредметно теперь его чувство; приняв в себя образ,
  Сердце трепещет пред ним, как пред лицом божества.
Зрение душу волнует до дна. Так умеет искусство
  Красками выразить то, что возникает в уме.
 

ВСТУПЛЕНИЕ К АНТОЛОГИИ

 
Стелы, картины и доски с почетными текстами, – вот где
  Радость для тех, кто сумел эти награды стяжать;
Радость, пока они живы: людские отличья ничтожны,
  И за умершим в Аид, право, они не пойдут.
Лишь благородство и мудрость пойдут и туда за умершим
  И остаются у нас, в памяти нашей всегда.
Так ни Платон, ни Гомер не гордятся картинами, или
  Стелами, – только одной мудростью горды они.
Счастливы мудрые, память о ком сохраняется в книгах, —
  Не обитает она в изображеньях пустых.
 

ПОСВЯЩЕНИЕ АФРОДИТЕ

 
Мы – девять Дафновых книг, от Агафия. Наш сочинитель
  Всех, о Киприда, тебе нас посвящает одной;
Ибо не столько о Музах печемся мы, как об Эроте,
  Будучи все целиком оргий любовных полны.
Сам же он просит тебя за труды, чтоб дано ему было
  Иль никого не любить, или доступных легко.
 

НОВЫЙ ПОЛЕМОН[155]155
  «Новый Полемон».«Ненавистный», «Хмурый», «Стриженая» – названия комедий Менандра.


[Закрыть]

 
Взяв в образец Полемона, остригшего в сцене Менандра
  Пряди роскошных волос грешной подруге своей,
Новый, второй Полемон окорнал беспощадной рукою
  Кудри Роданфы, причем не ограничился тем,
Но, перейдя от комических действий к трагическим мукам,
  Нежные члены ее плетью еще отхлестал.
Ревность безумная! Разве уж так согрешила девица,
  Если страданья мои в ней сожаленье нашли?
Нас между тем разлучил он, жестокий, настолько, что даже
  Видеть глазам не дает жгучая ревность его.
Стал он и впрямь «Ненавистным» за то. Я же сделался «Хмурым»,
  Так как не вижу ее, «Стриженой», больше нигде.
 

* * *

 
Плакал я всю эту ночь, а когда рассвело и настало
  Утро, утешившись, я очи сомкнуть захотел, —
Защебетали вокруг меня ласточки. Снова в страданья,
  Сладостный сон отогнав, птицы повергли меня.
Очи совсем не жалеют себя, их сомкнуть не могу я,
  А уже в сердце моем мысль о Роданфе опять.
О, перестаньте, болтуньи, завистницы птицы – не я ведь
  У Филомелы язык этой отрезал рукой.
Итиса лучше оплачьте в горах и, на каменных ложах
  Сидя, пролейте слезу вы об Удода судьбе.
Пусть хоть немного посплю, и сон мне, быть может, приснится,
  Что обнимают меня руки Роданфы моей.
 

СОТРАПЕЗНИЦЕ

 
Я не любитель вина; если ж ты напоить меня хочешь,
  Прежде чем мне поднести, выпей из кубка сама.
Только губами коснись, и уж трудно остаться мне трезвым,
  Трудно тогда избежать милого кравчего чар.
Он поцелуй от тебя принесет ведь с собой, этот кубок,
  Ласки, полученной им, вестником будет он мне.
 

* * *

 
– Что ты вздыхаешь, приятель? – Влюбился. – В кого же? – В девицу.
  – Разве уж так хороша? – Да, хороша на мой взгляд.
– Где присмотрел ты ее? – На обеде одном, где на общем
  Ложе я с ней возлежал. – Как же дела? На успех
Есть ли надежда? – О да, и большая, мой друг. Но открытой
  Связи я с ней не ищу, жажду лишь тайной любви.
– Брака законного все избегаешь? – Узнал я наверно,
  Что состоянье ее вовсе не так велико.
– Если «узнал», так не любишь ты, лжешь. Помраченный любовью,
  Разве способен бы был правильно мыслить твой ум?
 

* * *

 
Прежде, бывало, она гордилась своей красотою,
  Волны кудрей распустив, чванилась пышностью их;
И насмехалась все время надменно над нашей тоскою.
  Ныне… в морщинах рука, прелесть былая ушла…
Груди висят и повылезли брови, глаза потускнели,
  Губы лепечут теперь, шамкая, старческий вздор.
Я на тебя призываю Любви Немезиду – седины:
  Судят правдиво они, кару спесивым неся.
 

ПАВЛУ СИЛЕНЦИАРИЮ ОТ АГАФИЯ, ЗАДЕРЖИВАЕМОГО ВНЕ ГОРОДА ЮРИДИЧЕСКИМИ ЗАНЯТИЯМИ

 
Здесь, зеленея, земля, вся в цветенье побегов, явила
  Прелесть этих ветвей, щедро дающих плоды.
Здесь голосисто поют, укрываясь в тени кипарисов,
  Матери, нежных своих оберегая птенцов.
Звонко запели щеглята, и горлица тихо воркует;
  На ежевичном кусту выбрала место она.
Радость какая от них мне, когда я хотел бы услышать
  Больше, чем Феба игру, голоса звук твоего.
Как бы двойное желанье меня охватило: хочу я
  Видеть, счастливец, тебя, деву увидеть хочу
Ту, беспокойством о ком я вконец истомлен, но законы
  Держат меня, разлучив с быстрой газелью моей.
 

ЖАЛОБА ЖЕНЩИН

 
Юношам легче живется на свете, чем нам, горемычным
  Женщинам, кротким душой. Нет недостатка у них
В сверстниках верных, которым они в откровенной беседе
  Могут тревоги свои, боли души поверять,
Или устраивать игры, дающие сердцу утеху,
  Или, гуляя, глаза красками тешить картин.
Нам же нельзя и на свет поглядеть, но должны мы скрываться
  Вечно под кровом жилищ, жертвы унылых забот.
 

* * *

 
Влажные девичьи губы под вечер меня целовали,
Нектар уста выдыхали, и нектаром были лобзанья;
И опьянили меня, потому что я выпил их много.
 

* * *

 
Некий рыбак трудился на ловле. Его заприметив,
  Девушка знатной семьи стала томиться по нем.
Сделала мужем своим, а рыбак после нищенской жизни
  От перемены такой стал непомерно спесив.
Но посмеялась над ним Судьба и сказала Киприде:
  «Рук это дело моих – ты здесь совсем ни при чем».
 

НА КЛОАКУ В ПРИГОРОДЕ СМИРНЫ

 
Все мотовство человечье и пища богатая смертных
  Здесь потеряла совсем прелесть былую свою.
Ведь и фазаны, и рыба, и все измельченное в ступе
  Здесь образует собой смешанный с грязью навоз.
Это желудок сейчас же все выкинул прочь, что сумела,
  Чувствуя голод, в себя алчная глотка принять.
Поздно о том узнает, кто, лелея безумные мысли,
  Золота столько отдал, чтобы остаться с дермом.
 

О СМЕРТИ

 
Что так боитесь вы смерти? Она ведь начало покоя.
  Нашим болезням, нужде, горестям жизни конец.
Раз лишь людей посещает она, и второго прихода
  Смерти к себе никому не привелось увидать.
Недуги ж часто и пестрой толпою одни за другими
  В жизни преследуют нас, формы меняя свои.
 

ВИНОДЕЛЫ[156]156
  «Виноделы».Теплые наяды – теплая вода.


[Закрыть]

 
Гроздья, несметные Вакха дары, мы давили ногами,
  В Вакховой пляске кружась, руки с руками сплетя.
Сок уже лился широким потоком, и винные кубки
  Стали, как в море ладьи, плавать по сладким струям.
Черпая ими, мы пили еще неготовый напиток
  И не нуждались при том в помощи теплых наяд.
К чану тогда подойдя, наклонилась над краном Роданфа
  И осветила струю блеском своей красоты.
Сердце у всех застучало сильнее. Кого между нами
  Не подчиняла себе Вакха и Пафии власть?
Но между тем как дары одного изливались обильно,
  Льстила другая, увы, только надеждой одной.
 

*[157]157
  «„Гнев воспой“ изучал…» – намек на начало «Илиады». Ср. примечание к эпиграмме Паллада «На грамматику» (2).


[Закрыть]

 
«Гнев воспой» изучал и учил я премудрости той же:
  С «гибельной» после женой в брак я, бедняга, вступил.
Целыми днями воюет она и ночами воюет.
  Словно в приданое ей мать уделила войну.
Если ж я буду молчать, уступая воинственной силе, —
  Драться ведь я не привык, – будет и тут воевать.
 

* * *

 
Андротиона, который прекрасно играл на кифаре,
  Некто спросил о его славном искусстве игры:
«Крайнюю правую плектром ты тронул струну и за нею,
  Будто сама по себе, слева трепещет струна.
Тонкий разносится звук, и ответная трель раздается,
  Хоть и пришелся удар только по правой струне.
Я удивлен: натянув бездушные жилы, природа
  Как бы созвучие им всем совокупно дала».
Андротион же стал клятвы давать, что сам знаменитый
  Аристоксен и не знал вовсе теорий игры.
«Впрочем, одно объяснение есть. Ведь струны кифары
  Все из овечьих кишок, свитых в одно и сухих;
Все они – сестры друг другу и все образуют созвучье,
  Звуки родные его распределив меж собой.
Все они близкие, ибо из чрева единого вышли;
  Всем им досталось в удел вместе созвучными быть.
Так, если станет болеть правый глаз, зачастую на левый
  Он переносит затем боль и страданье свое».
 

*[158]158
  «После того, как закончил…»Камушки – орудие гадателя. По их расположению на доске делались предсказания.


[Закрыть]

 
После того, как закончил свой сев Каллиген-земледелец,
  Прямо к астрологу в дом Аристофану пришел
И попросил предсказать, ожидать ли жатвы обильной,
  Будет ли с нею в дому щедрый достаток плодов?
Тот свои камушки взял, подбросил затем на дощечке,
  Пальцы над ними согнул и Каллигену изрек:
«Ежели пашня твоя увлажнится дождем благодатным,
  И не сумеют на ней пышно расцвесть сорняки,
И не скуют холода твою пашню, и градом не будут
  Сбиты колосья, – они тянутся кверху уже, —
Если посев не потопчет лошак и беда не нагрянет
  С неба или с земли, поле твое погубив, —
Я предрекаю тебе превосходную жатву: удачно
  Ты ее снимешь тогда. Лишь саранчи берегись».
 

НА СТАТУЮ ПЛУТАРХА

 
Славный твой образ поставлен сынами могучего Рима,
  О херонеец Плутарх, в вознагражденье за то,
Что в параллельных своих описаниях жизни ты римлян,
  Победоносных в войне, с цветом Эллады сравнил.
Но ты и сам бы не мог в параллель своей жизни другую
  Чью-либо жизнь описать – так как подобной ей нет.
 

АРАБИЙ СХОЛАСТИК

НА ПРИГОРОД

 
Полон ручьями, садами, дубравами я, Дионисом,
  Море в соседстве со мной – все услаждает меня.
Суша несет мне дары, и волны их мне доставляют:
  Те – земледелец дает, эти – приносит рыбак.
Тех, кто остаться и жить у меня захотел, утешают
  То щебетание птиц, то корабельщиков речь.
 

ЛЕОНТИЙ СХОЛАСТИК

НА ЧАШУ, ПОДНЕСЕННУЮ ДЕВУШКЕ

 
Сладостных, чаша, коснись этих губ. Ты их встретила, – пей же!
  Я не в обиде, но быть жажду на месте твоем.
 

НА ХОЛОДНЫЕ БАНИ

 
Банщик, скажи, кто стеной окружил эту реку? И кто же
  Банями реку назвал, имя обманно сменив?
Сын Гипнота, Эол, всем богам-небожителям милый,
  Переселившись сюда, ветры привел за собой.
А для чего эта пара досок, что лежит под ногами?
  Не для тепла, а затем, чтобы от снега спастись.
Окочененья и Дрожи здесь место. Так сделай же надпись:
  «Мойся здесь летом. Зимой в банях гуляет Борей».
 

НА ЦАРСКИЕ ТЕРМЫ

 
Да, это царские термы; и дали им это названье
  Те, кто в былые года были в восторге от них.
Ведь не обычным огнем здесь прозрачная греется влага.
  Право, сама по себе здесь горячеет вода.
Да и холодная льется вода для тебя в изобилье, —
  Всякой, какой захотел, можешь омыться струей.
 

НА ИЗОБРАЖЕНИЕ ВРАЧА ЯМВЛИХА

 
Милый, по мнению всех, и доживший до старости Ямвлих,
  В жизни своей не имел близких с Кипридою встреч.
А исцеляя людей, наставляя в премудрости знаний,
  Даже законного он вознагражденья не брал.
 

НА СТАТУЮ ТАНЦОВЩИЦЫ

 
К Музам – десятой, к Харитам – четвертой войдет Родоклея,
  Смертных услада людей, города нашего блеск.
Очи и ноги ее, словно ветер стремительно-быстры:
  Пальцы искусные рук лучше и Муз и Харит.
 

ЭРАТОСФЕН СХОЛАСТИК

 
Вакх, сей кувшин без вина Ксенофонт посвятил тебе пьяный.
  Кротко прими: ничего больше ведь нет у него.
 

* * *

 
Девственность – клад драгоценный. Но если бы все захотели
  Девство хранить, на земле скоро исчезла бы жизнь.
Не избегай же законного брака, дай миру другого
  Смертного вместо себя; только разврата беги.
 

НА НЕВОЗДЕРЖНОСТЬ

 
Силу вина уподоблю огню. А когда в человека
  Вступит, его потрясет, так же как крутит Борей
С Нотом Ливийское море; сокрытое в тайных глубинах
  Делает явным для всех, ум поражая людской.
 

МИХАИЛ ГРАММАТИК

НА СТАТУЮ АГАФИЯ СХОЛАСТИКА

 
Город, Агафия чтя как ритора и стихотворца
  За красноречье его и за певучий язык,
Словно родимая мать ему статую эту поставил
  В знак уваженья к нему, к знаньям обширным его.
Также отца он поставил, Мемнония, с ним и родного
  Брата. Вот образ семьи, что уважаема здесь.
 

ГЕОРГИЙ ПИСИДА

НА ВЛАХЕРНСКИЙ ХРАМ

 
Коль ищешь на земле престола божества,
Дивись, дом Девы пресвятой увидевши.
Вот, бога на руках держа своих, сама
В священный этот храм она несет его.
Здесь те, кому дана в удел земная власть,
Уверены, что их победоносен скиптр:
Мирских напастей патриарх немало здесь
Предотвратить успел своей заботою;
И варвары, на город учинив набег,
Едва дружин заступницу увидели,
Как тотчас же склонились перед ней главой.
 

ЛЕВ ФИЛОСОФ

 
Феб, дальновержец, стрелок, пиерийских богинь предводитель,[159]159
  «Феб, дальновержец, стрелок…»Молви сестре – то есть богине Артемиде. В эпиграмме речь идет о травле зверей на потеху толпе.


[Закрыть]
Молви сестре, чтоб она возбудила зверей, сколько нужно,
Чтобы, напав на людей, они вырвали крик из священных
Уст веселящейся массы народа; но чтобы не видел
Я, получивший от Зевса престол, человеческой смерти.
 

* * *

 
Трижды несчастная, сгинь, Полигимния! Музы, уйдите!
  Знайте, риторику я сильно теперь полюбил.
Фотия-архиерея, наставника старцев, я встретил,
  И напоил он меня млеком учений святых.
 

* * *

 
Ты, старость, холодна; и от природы смесь
Моя полна мокроты; и к тому ж февраль
Студеный месяц тоже: Водолея знак, —
Теперь он вслед за солнцем, повернув, идет, —
В иных местах способен сделать льдом вино
И разорвать амфоры – так велик мороз.
А дом, в котором ныне поселился я,
Под снегом весь, и снова холод в нем царит.
Фракийский ветер резок и колюч, насквозь
Пронизывает злобно, Тартаром дыша:
Покинул наши земли теплый ветер Нот.
И как же ты, любезный, средь такой зимы,
Меня в тисках страданий видя, все же мне
Велишь, чтоб я одну, одну лишь воду пил?
Когда б тебя послушал, я бы снегом стал,
Иль градом, и, скончавшись, стал сосулькой я, —
Бальзамировщикам рукой и взять нельзя, —
Когда бы твой воспринял ледяной совет.
Уйди-ка лучше ты в пределы Индии
И к Агесимбе поезжай и к блеммиям,
Где, как я слышал, нет и виноградных лоз.
И там свое уменье проявляй, мудрец.
А нам твое искусство ни к чему; ведь мы
И жить еще хотим и видеть солнца свет.
 

* * *

 
Уносит время все достойное хвалы,
Теряется людьми и нравственность и честь.
Образование погибло, и исчез
Дар слова, ум, научной мысли свет.
Нет благочестия, священства дух упал,
Закон и правда – все, что красит жизнь, – ушло;
Лукавство лишь одно свободно говорит,
Царят насилие, обман и произвол.
И злоба ко всему священному ползет,
Раскрылись широко нечестия уста,
Рычит, разинув пасть, Харибда лжи, и всяк,
Кто только может, рад изречь слова хулы.