Текст книги "Греческая эпиграмма"

Автор книги: авторов Коллектив

ФИЛИПП III МАКЕДОНСКИЙ

[75]75
  Двустишие Филиппа – озлобленная пародия на первый дистих эпиграммы Алкея Мессенского «Без похорон и без слез…»


[Закрыть]

 
Без коры, без листвы, о прохожий, на этом кургане
  Для Алкея большой сооружается крест.
 

СИМОНИД МАГНЕСИЙСКИЙ

ГАЛЛ И ЛЕВ

 
В зимнюю пору однажды, спасаясь от снежной метели,
  Галл, жрец Кибелы, нашел в дикой пещере приют.
Но не успел волоса осушить он, как в то же ущелье
  Следом за ним прибежал лев, пожиратель быков.
Галл испугавшийся начал тогда, потрясая тимпаном,
  Бывшим в руке у него, звуками грот оглашать;
Звуков священных богини не вынес лесов обитатель
  И, убоявшись жреца, в горы пустился стремглав.
А полуженственный жрец с благодарностью горной богине
  Эту одежду принес с косами русых волос.
 

МOCX

 
Факел и лук отложив, взял рожон, чем волов погоняют,
  Бог пышнокудрый Эрот вместе с наплечной сумой
И, возложивши ярмо на затылки волов терпеливых,
  Тучную стал засевать ниву богини Део.
Зевсу ж, на небо взглянувши, сказал: «Ороси мою ниву,
  Чтобы Европы быка я под ярмо не подвел!»
 

* * *

 
Громко взывала Киприда-богиня о сыне Эроте:
«Если кто видел Эрота, бродящего на перепутьях, —
Он от меня убежал, – то любой, кто его мне укажет,
Будет моим награжден поцелуем, а кто возвратит мне,
Тот не один поцелуй, а и нечто другое получит.
Сразу заметен малютка: среди двадцати распознаешь;
Цветом не бел, а подобен огню; в его глазках суровых
Пламя блестит; его думы коварны, но сладостны речи:
Мыслит одно, а вещает иное; как мед его голос,
Мысли же злобные горьки, как желчь; обольститель коварный,
Правды не ведает хитрый ребенок и шутит жестоко.
В кудрях роскошных головка, чело его дышит отвагой;
Крошки-ручонки, но ими далеко стреляет малютка:
Стрелы его Ахеронт поражают и Ада владыку.
Тельце его все нагое, но ловко скрывает он думы.
Словно как птица крылат, на всех он мужчин или женщин
Вдруг налетает проворно и в сердце внедряется прочно.
Маленький лук у него, а на луке пернатая стрелка;
Стрелка ничтожна длиной, но несется она до эфира.
Золотом крытый колчан у него за спиной, а в колчане
Острые стрелы – он даже не раз и меня ими ранил.
Страшно все это, но более страшен им вечно носимый
Маленький факел с огнем: он и Солнце само зажигает.
Если его кто поймает, свяжи и веди, не жалея!
Если заплачет, – смотри, чтоб тебя не провел хитроумно,
Будет смеяться, – тащи! Целовать он тебя пожелает, —
О, берегись: поцелуй его вреден, и яд – его губки;
Если же скажет: „Возьми, подарю я тебе все оружье“, —
Даром коварным таким не прельщайся: в огне закален он»!
 

ПОЛИСТРАТ

НА РАЗРУШЕНИЕ КОРИНФА[76]76
  «На разрушение Коринфа». Во втором стихе истмийский берег назван двойным, так как Истм – это Коринфский перешеек, омываемый водами Коринфского и Саронического заливов.


[Закрыть]

 
Акрокоринф величавый ахейцев, светило Эллады,
  Как и истмийский двойной берег, дотла разорен
Луцием. Кости умерших, разбитые копьями, кроет
  Груда большая одна нагроможденных камней.
Так отомстили ахейцам за гибель Приамова дома
  Внуки Энея, лишив их погребальных торжеств.
 

АНТИПАТР СИДОНСКИЙ

ЭПИТАФИЯ ГОМЕРУ[77]77
  «Эпитафия Гомеру». Египетские («стовратные») Фивы были в числе городов, оспаривавших честь называться родиной Гомера.


[Закрыть]

 
Дивный Гомер здесь лежит, который Элладу прославил;
  Происходил он из Фив, города с сотней ворот.
 

ЭПИТАФИИ АНАКРЕОНТУ

1

 
Анакреонт, средь почивших ты спишь, потрудившись достойно.
  Спит и кифара, – в ночи сладко звучала она.
Спит и Смердис, твоей страсти весна; на своем барбитоне
  Ты для него пробуждал нектар гармоний. Кругом
Юноши были, а сам ты служил для Эрота мишенью:
  Только в тебя одного он, дальновержец, стрелял.
 

2

 
Анакреонта гробница. Покоится лебедь теосский;
  С ним, охватившая все, страсть его к юношам спит.
Но раздается еще его дивная песнь о Бафилле,
  Камень надгробный досель благоухает плющом.
Даже Аид не сумел погасить твою страсть: в Ахеронте
  Снова тебя охватил пылкой Киприды огонь.
 

СТЕСИХОРУ

 
Почва сухая Катаны в себя приняла Стесихора.
  Музы устами он был, полными звучных стихов;
В нем, говоря языком Пифагора, душа обитала
  Та же, что раньше его в сердце Гомера жила.
 

* * *

 
Малая эта могила – Приама отважного. Пусть он
  Большей достоин, но нас ведь погребают враги.
 

ЭПИТАФИЯ АРИСТОМЕНУ

[Прохожий]

 
– Вестник Кронида, почто ты, мощные крылья простерши,
  Здесь на гробе вождя Аристомена стоишь?
 

[Орел]

 
– Смертным вещаю: как я из целого сонма пернатых
  Силою первый, так он первым из юношей был.
Робкие к робкому праху пускай летят голубицы;
  Мы же бесстрашных мужей любим могилы хранить.
 

ЭПИТАФИЯ ВОИНАМ

 
Смерти они искали во брани. Их праха не давит
  Мрамор блестящий: венец доблести – доблесть одна!
 

НА МОГИЛЕ ЛАИДЫ

 
Здесь почивает Лаида, которая в пурпуре, в злате,
  В дружбе с Эротом жила, нежной Киприды пышней;
В морем объятом Коринфе сияла она, затмевая
  Светлой Пирены родник, Пафия между людьми.
Знатных искателей рой, многочисленней, чем у Елены,
  Ласк домогался ее, жадно стремился купить
Миг наслажденья продажной любовью. Душистым шафраном
  Здесь на могиле ее пахнет еще и теперь;
И до сих пор от костей, впитавших в себя благовонья,
  И от блестящих волос тонкий идет аромат…
В скорби по ней растерзала прекрасный свой лик Афродита,
  Слезы Эрот проливал, громко стеная о ней.
Если бы не были ласки ее покупными, Элладе
  Столько же бед принесла б, как и Елена, она.
 

АНТИМАХУ

 
Неутомимого славь Антимаха за стих полновесный,
  Тщательно кованный им на наковальне богинь,
Древних героев достойный. Хвали его, если сам ты
  Тонким чутьем одарен, любишь серьезную речь,
И не боишься дороги неторной и малодоступной.
  Правда, скипетр певцов все еще держит Гомер,
И без сомнения, Зевс Посидона сильнее. Но меньший,
  Нежели Зевс, Посидон – больше всех прочих богов.
Так и певец колофонский, хотя уступает Гомеру,
  Все же идет впереди хора певцов остальных.
 

* * *

 
Чью ты, о лев, пожиратель быков, охраняешь могилу?
  Кто из умерших, скажи, стражи достоин такой?
Это Телевтий, Феодора сын. Из людей несравненно
  Всех был могучее он, так же как я – средь зверей.
Здесь я недаром стою: символ доблести этого мужа,
  Я говорю, что в боях был он поистине львом.
 

НА СМЕРТЬ ДВУХ КОРИНФЯНОК

 
Пали мы обе, Боиска и я, дочь Боиски, Родопа,
  Не от болезни какой, не от удара копья —
Сами Аид мы избрали, когда обречен на сожженье
  Был беспощадной войной город родной наш, Коринф.
Мать, умертвивши меня смертоносным железом, бедняжка,
  Не пощадила потом также и жизни своей,
Но удавилась веревкой. Так пали мы – ибо была нам
  Легче свободная смерть, нежели доля рабынь.
 

ЭРИННЕ

 
Мало стихов у Эринны, и песни не многоречивы,
  Но небольшой ее труд Музами был вдохновлен.
И потому все жива еще память о нем, и доныне
  Не покрывает его черным крылом своим Ночь.
Сколько, о странник, меж тем увядает в печальном забвенье
  Наших певцов молодых! Нет и числа их толпе.
Лебедя краткое пенье милее, чем граянье галок,
  Что отовсюду весной ветер несет к облакам.
 

САФО

 
Страх обуял Мнемосину, лишь только Сафо услыхала:
  Как бы не стала она Музой десятой у нас.
 

НА РАЗРУШЕНИЕ КОРИНФА

 
Где красота твоя, город дорийцев, Коринф величавый,
  Где твоих башен венцы, прежняя роскошь твоя,
Храмы блаженных богов и дома и потомки Сисифа —
  Славные жены твои и мириады мужей?
Даже следов от тебя не осталось теперь, злополучный.
  Все разорила вконец, все поглотила война.
Только лишь мы, нереиды, бессмертные дочери моря,
  Как алькионы, одни плачем о доле твоей.
 

НА «ФЕСПИАД» ПРАКСИТЕЛЯ[78]78
  «На „Феспиад“ Праксителя».Феспиады – вакханки.


[Закрыть]

 
Пять этих женщин, прислужниц спасителя Вакха, готовят
  Все, что священный обряд хоростасии велит:
Тело могучего льва поднимает одна, длиннорогий
  Ликаонийский олень взвален на плечи другой,
Третья несет быстрокрылую птицу, четвертая – бубен,
  Пятая держит в руке медный тяжелый кротал.
Все в исступленье они, и вакхическим буйством у каждой
  Из пятерых поражен заколобродивший ум.
 

НА «ТЕЛКУ» МИРОНА

 
Кажется, телка сейчас замычит. Знать, живое творилось
  Не Прометеем одним, но и тобою, Мирон.
 

НА «НЕКИЮ» НИКИЯ[79]79
  «На „Некию“ Никия».Некия – буквально значит – жертвоприношение с целью вопросить тени умерших. В эпиграмме говорится о картине афинского живописца Никия, написанной на этот сюжет.


[Закрыть]

 
Никия это работа, живущая вечно Некия;
  Памятник смерти для всех возрастов жизни она.
Как первообраз служила художнику песня Гомера,
  Чей испытующий взгляд в недра Аида проник.
 

НА ХРАМ АРТЕМИДЫ В ЭФЕСЕ

1[80]80
  «На храм Артемиды в Эфесе». В этой эпиграмме перечислены «семь чудес света». Колоссальную статую Гелиоса на острове Родосе Антипатр мог видеть только в развалинах, так как она была разрушена уже в 227 г. до н. э.


[Закрыть]

 
Видел я стены твои, Вавилон, на которых просторно
  И колесницам; видал Зевса в Олимпии я,
Чудо висячих садов Вавилона, колосс Гелиоса
  И пирамиды – дела многих и тяжких трудов;
Знаю Мавзола гробницу огромную. Но лишь увидел
  Я Артемиды чертог, кровлю вознесший до туч,
Все остальное померкло пред ним; вне пределов Олимпа
  Солнце не видит нигде равной ему красоты.
 

2[81]81
  «Кто перенес парфенон твой, богиня…»Парфенон – храм богини Афины в афинском акрополе. Здесь «парфенон» – в общем значении – «храм девственной богини» (речь идет о храме Артемиды Эфесской).


[Закрыть]

 
Кто перенес парфенон твой, богиня, с Олимпа, где прежде
  Он находился в ряду прочих небесных жилищ,
В город Андрокла, столицу ретивых в бою ионийцев,
  Музами, как и копьем, славный повсюду Эфес?
Видно, сама ты, сразившая Тития, больше Олимпа
  Город родной возлюбя, в нем свой воздвигла чертог.
 

СЕЛЕВКУ

 
Скорую смерть предвещают астрологи мне, и, пожалуй,
  Правы они; но о том я не печалюсь, Селевк.
Всем ведь одна нам дорога – в Аид. Если раньше уйду я,
  Что же? Миноса зато буду скорей лицезреть.
Станем же пить! Говорят, что вино словно конь для дорожных;
  А ведь дорогу в Аид пешим придется пройти.
 

* * *

 
Слухам не верю, хотя достоверен источник. Но все же,
  Если, Памфила, меня любишь, молю, не целуй.
 

НИОБЕ

 
Что подняла ты к Олимпу, о женщина, дерзкую руку,
  С богоотступной главы пряди волос разметав?
Страшное мщенье Латоны увидев, теперь проклинаешь
  Ты, многодетная, спор свой необдуманный с ней.
В корчах бьется одна твоя дочь, бездыханной другая
  Пала, и третьей грозит тот же удел роковой.
Но не исполнилась мера страданий твоих, – покрывает
  Землю собою толпа павших твоих сыновей.
Жребий тяжелый оплакав, убитая горем Ниоба,
  Скоро ты станешь, увы, камнем бездушным сама.
 

НА РОДИНУ ГОМЕРА

 
Краем, вскормившим тебя, Колофон называют иные,
  Славную Смирну – одни, Хиос – другие, Гомер.
Хвалится тем еще Иос, равно Саламин благодатный,
  Также Фессалия, мать рода лапифов. Не раз
Место иное отчизной твоей величалось. Но если
  Призваны мы огласить вещие Феба слова,
Скажем: великое небо – отчизна твоя, и не смертной
  Матерью был ты рожден, а Каллиопой самой.
 

ПИНДАРУ

 
Как заглушаются звуком трубы костяные свирели,
  Так уступают, Пиндар, лиры другие твоей.
Видно, недаром у губ твоих нежных роилися пчелы,[82]82
  Видно, недаром у губ твоих нежных роилися пчелы – намек на поэтическое мастерство Пиндара. Ксенофонта, например, называли «аттической пчелой».


[Закрыть]
  Соты из воска на них, полные меда, лепя.
Ведомы чары твои и рогатому Пану, который,
  Дудку пастушью забыв, пенью внимал твоему.
 

* * *

 
Это Зенон, Китиону любезный. Олимпа достиг он,
  Но Пелион громоздить сверху на Оссу не стал,
И не свершал он Геракла воинственных подвигов, к звездам
  Выбрав единственный путь – мудрости скромной тропу.
 

МЕЛЕАГР

 
Ночь, священная ночь, и ты, лампада, не вас ли
  Часто в свидетели клятв мы призывали своих!
Вам принесли мы обет: он – друга любить, а я – с другом
  Жить неразлучно – никто нас не услышал иной.
Где ж вероломного клятвы, о ночь!.. Их волны умчали.
  Ты, лампада, его в чуждых объятиях зришь!
 

ТИМО

 
Клей – поцелуи твои, о Тимо, а глаза твои – пламя:
  Кинула взор – и зажгла, раз прикоснулась – и твой!
 

АСКЛЕПИАДЕ

 
Асклепиада глазами, подобными светлому морю,
  Всех соблазняет поплыть с нею по волнам любви.
 

ДЕМО

1

 
Утро, враждебное мне! Что так рано ты встало над ложем?
  Только пригреться успел я на груди у Демо.
Свет благодатный – который теперь мне так горек! – о лучше б,
  Быстро назад побежав, снова ты вечером стал!
Было же прежде, что вспять устремлялся ты волею Зевса
  Ради Алкмены, – не нов ход и обратный тебе.
 

2

 
Утро, враждебное мне! Что так тихо ты кружишь над миром?
  Нынче, когда у Демо млеет в объятьях другой?
Прежде, как с нею, прекрасной, был я, ты всходило скорее,
  Точно спешило в меня бросить злорадным лучом.
 

ЛИКЕНИДЕ

 
Сбегай, Доркада, скажи Ликениде: «Вот видишь – наружу
  Вышла неверность твоя: время не кроет измен».
Так и скажи ей, Доркада. Да после еще непременно
  Раз или два повтори. Ну же, Доркада, беги!
Живо, не мешкай! Справляйся скорей. Стой! Куда же, Доркада,
  Ты понеслась, не успев выслушать все до конца?
Надо прибавить к тому, что сказал я… Да что я болтаю!
  Не говори ничего… Нет, обо всем ей скажи,
Не пропусти ни словечка, Доркада… А впрочем, зачем же
  Я посылаю тебя? Сам я с тобою иду.
 

НЕИЗВЕСТНОЙ

 
Звезды и месяц, всегда так чудесно светящий влюбленным!
  Ночь и блужданий ночных маленький спутник-игрун!
Точно ль на ложе еще я застану прелестницу? Все ли
  Глаз не смыкает она, жалуясь лампе своей?
Или другой обнимает ее? О, тогда я у входа
  Этот повешу венок, вянущий, мокрый от слез,
И надпишу: «Афродита, тебе Мелеагр, посвященный
  В тайны твои, отдает эти останки любви».
 

ЭРОТУ

1

 
Пышные кудри Тимо и сандалии Гелиодоры,
  Миррой опрысканный вход в доме у милой Демо,
Полные неги уста и большие глаза Антиклеи,
  Свежий всегда на висках у Дорифеи венок, —
Нет, не осталось теперь у тебя уже больше в колчане
  Стрел оперенных, Эрот! Все твои стрелы во мне.
 

2

 
Все раздается в ушах моих голос Эрота, и слезы
  Сладкие, жертва любви, падают тихо из глаз.
Сердце не знает покоя ни ночью, ни днем – постоянно
  Чар пережитых следы власть сохраняют над ним.
Скоро умеете вы налетать, о крылатые боги!
  Сразу же прочь отлететь, видно, не можете вы.
 

ГЕЛИОДОРЕ

1

 
Больше, чем лиру твою, Аполлон, я хотел бы услышать
  Гелиодору. И в том клясться Эротом готов.
 

2

 
Крепкий Эротом взращен ноготочек у Гелиодоры.
  Может она, ущипнув, даже до сердца достать.
 

3

 
Мирты с весенним левкоем сплету я и с нежным нарциссом,
  Лилий веселых цветы с ними я вместе совью,
Милый шафран приплету и багряный цветок гиацинта
  И перевью свой венок розой, подругой любви, —
Чтоб, охватив волоса умащенные Гелиодоры,
  Он лепестками цветов сыпал на кольца кудрей.
 

4

 
В мяч он умеет играть, мой Эрот. Посмотри, он бросает
  Сердцем, что бьется во мне, Гелиодора, в тебя.
Страстью взаимной ответь. Если прочь меня кинешь, обиды
  Не потерплю я такой против законов игры.
 

5

 
Гелиодору с ее сладкозвучной, чарующей речью
  В сердце моем сам Эрот сделал душою души.
 

6

 
Сжалься, Эрот, дай покой наконец мне от страсти бессонной
  К Гелиодоре, уважь просьбу хоть Музы моей!
Право, как будто твой лук не умеет и ранить другого,
  Что на меня одного сыплются стрелы твои.
Если убьешь ты меня, я оставлю кричащую надпись:
  «Странник, запятнан Эрот кровью убитого здесь».
 

7

 
Пчелка, живущая соком цветов, отчего так, покинув
  Чашечки луга, к лицу Гелиодоры ты льнешь?
Хочешь ли тем показать, что и сладких и горьких до боли
  Много Эротовых стрел в сердце скрывает она?
Если пришла мне ты это сказать, то лети же обратно,
  Милая! Новость твою сами мы знаем давно.
 

8

 
Мать небожителей, Ночь! Об одном я тебя умоляю,
  Лишь об одном я прошу, спутница наших пиров:
Если другой кто-нибудь обладает чарующим телом
  Гелиодоры моей, с ней ее ложе деля,
О, да погаснет их лампа, и пусть, как Эндимион, вяло
  И неподвижно лежит он у нее на груди!
 

9

 
Кубок налей и опять и опять назови дорогую
  Гелиодору, с вином сладкое имя смешай!
Кудри вчерашним венком убери мне – он память о милой,
  Влагой душистых мастей он до сих пор напоен.
Видишь, как роза, подруга влюбленных, слезинки роняет,
  Видя ее не со мной и не в объятьях моих.
 

10

 
Слезы сквозь землю в Аид я роняю, о Гелиодора!
  Слезы, останки любви, в дар приношу я тебе.
Горькой тоской рождены, на твою они льются могилу
  В память желаний былых, нежности нашей былой.
Тяжко скорбит Мелеагр о тебе, и по смерти любимой
  Стоны напрасные шлет он к Ахеронту, скорбя…
Где ты, цветок мой желанный? Увы мне, похищен Аидом!
  С прахом могилы сырой смешан твой пышный расцвет…
О, не отвергни, земля, всеродящая мать, моей просьбы:
  Тихо в объятья свои Гелиодору прими!
 

ЗЕНОФИЛЕ

1

 
Вот уж левкои цветут. Распускается любящий влагу
  Нежный нарцисс, по горам лилий белеют цветы,
И, создана для любви, расцвела Зенофила, роскошный
  Между цветами цветок, чудная роза Пифо.
Что вы смеетесь, луга? Что кичитесь весенним убором?
  Краше подруга моя всех ароматных венков.
 

2

 
Паном аркадским клянусь, Зенофила, под звуки пектиды
  Мило ты песни поешь! Мило играешь, клянусь!
Как от тебя убегу я? Меня обступили эроты,
  Ни на минуту они мне отдохнуть не дают.
Сердце мое зажигает то образ твой чудный, то Муза,
  То твоя грация – все! Весь я горю, как в огне.
 

3

 
Быстрый мой вестник, комар, полети, на ушко Зенофиле,
  Нежно коснувшись его, эти слова ты шепни:
«Он тебя ждет и не может уснуть, а ты, друга забывши,
  Спишь!..» Ну, лети же скорей, ну, песнопевец, лети!
Но берегись! Потихоньку скажи, не то мужа разбудишь:
  С мужем воспрянут тотчас ревности муки с одра.
Если ж ее приведешь, то в награду тебя я одену
  Львиною кожей и дам в руки тебе булаву.
 

4

 
Винная чаша ликует и хвалится тем, что приникли
  К ней Зенофилы уста, сладкий источник речей.
Чаша счастливая! Если б, сомкнув свои губы с моими,
  Милая разом одним выпила душу мою!
 

5

 
Спишь ты, я вижу, мой нежный цветок, Зенофила. О, если б
  Мог на ресницы твои Сном я бескрылым сойти!
Чтобы к тебе даже тот, кто смыкает и Зевсовы очи,
  Не подходил, и тобой я обладал бы один.
 

6

 
Знаю! К чему твои клятвы, когда обличитель гулящих —
  След благовонных мастей свеж на твоих волосах?
Ночи бессонной улики – и глаз твоих взгляд утомленный,
  И обвитая вокруг нить на кудрях – от венка.
Только что в оргии бурной измяты волос твоих пряди,
  Ноги не тверды твои, руки дрожат от вина…
С глаз моих скройся, блудница! Пектида и треск погремушек,
  Вестники пира, зовут к оргии новой тебя.
 

7

 
Всем объявляю о бегстве Эрота. Вот только что, утром,
  Быстро с постели спорхнув, он улетел и исчез.
Мальчик он, плачущий сладко, болтливый, живой и бесстрашный,
  Склонен к насмешкам, крылат, носит колчан за спиной.
Чей он, сказать не сумею: его, шалуна, своим сыном
  Не признают ни Эфир, ни Океан, ни Земля,
Ибо он всем и всему ненавистен. Смотрите теперь же,
  Не расставляет ли он где-нибудь сети для душ?
Э, да ведь вот он – в засаде! Меня не обманешь. Напрасно
  Ты притаился, стрелок, у Зенофилы в глазах.
 

8

 
Три Хариты тройной Зенофилу венчали наградой,
  Ей подарили венок – тройственной прелести знак.
Нежная кожа ее уж одна вызывает влеченье,
  Облик рождает любовь, прелестью дышат слова.
Трижды будь счастлива ты, кому ложе стелила Киприда,
  Речи вдохнула Пифо, сладкую прелесть – Эрот.
 

9

 
Прелести дал Зенофиле Эрот, Хариты – любезность;
  Пафия с поясом ей власть над сердцами дала.
 

ЦИКАДЕ

 
Ты, моей ночи утеха, обманщица сердца, цикада,
  Муза – певица полей, лиры живой образец!
Милыми лапками в такт ударяя по крылышкам звонким,
  Что-нибудь мне по душе нынче, цикада, сыграй,
Чтобы избавить меня от ярма неусыпной заботы,
  Сладостным звуком во мне жажду любви обмануть;
И, в благодарность за это, я дам тебе утром, цикада,
  Свежей чесночной травы с каплями чистой росы.
 

* * *

 
Я быстроногий, еще унесенный дитятей от груди
  Матери доброй моей, заяц, ушатый скакун.
Нежная телом, меня на лоне вскормила с заботой
  Фания, вешних цветов сладкой питая едой.
Я и про мать позабыл: умираю от тучного яства,
  И от безмерных пиров, и ненасытной души.
Возле постельки меня схоронила хозяйка, чтоб на ночь
  Видеть соседний всегда с ложем задумчивый гроб.
 

ЭПИТАФИЯ ЭСИГЕНУ

 
Радуйся, матерь земля! И не будь тяжела Эсигену.
  Ведь и тебя Эсиген мало собой тяготил.
 

ЭПИТАФИЯ КЛЕАРИСТЕ

 
Горе! Не сладостный брак, но Аид, Клеариста, суровый
  Девственный пояс тебе хладной рукой развязал.
Поздней порой у невесты, пред дверью растворчатой, флейты
  Сладко звучали; от них брачный покой весь гремел.
Утром весь дом огласился рыданьями, и Гименея
  Песни веселый напев в стон обратился глухой.
Факелы те же невесте у храмины брачной светили
  И озаряли ей путь в мрачное царство теней.
 

ВЕСНА

 
Бури и вьюги печальной зимы с небес улетели,
Вновь улыбнулась весне цветоносной румяная Ора,
Мрачное поле украсилось бледно-зеленой травою,
Вновь дерева, распускаясь, младыми оделись листами.
Утро, питатель цветов, мураву напояет росою.
Луг засмеялся угрюмый, и роза на нем заалела.
Звонкой свирели в горах раздалися веселые звуки;
Белое стадо козлят пастуха забавляет играньем.
Вдаль по широким валам мореходец отважный понесся;
Веяньем легким зефира наполнился трепетный парус.
Все торжествуют на празднике гроздолюбивого Вакха,
Веткой плюща и лозой виноградной власы увивая.
Делом своим занялись из тельца происшедшие пчелы:[83]83
  Из тельца происшедшие пчелы. – Древние верили, что в гниющем трупе быка могут вывестись пчелы.


[Закрыть]
С дивным искусством и пламенным рвеньем в улье слепляют
Белые, медом златым и душистым текущие соты.
Яркие клики и песни пернатых несутся отвсюду:
С волн алькионы стенанье, чирликанье ласточки с кровли,
Крик лебединый с реки, соловьиные свисты из рощи.
Если ж и листья приятно шумят и поля расцветают,
Голос свирели в горах раздается, и резвится стадо,
Вдаль мореходец плывет, Дионис заплясал от восторга,
Весело птицы поют, и трудом наслаждаются пчелы, —
Можно ль весною певцу удержаться от радостных песней?
 

* * *

 
Сам этот жертвенный бык, замычав, о спасении молит.
  Этим он хочет, о Зевс, смерть от себя отвратить.
Ну отпусти же, Кронид, землепашца-вола, ведь и сам ты,
  Бог, для Европы быком и перевозчиком был.
 

ОТСУТСТВУЮЩЕЙ

 
Вы, корабли, скороходы морские, в объятьях Борея
  Смело держащие путь на Геллеспонтский пролив,
Если, идя мимо Коса, увидите там на прибрежье
  Милую Фанион, вдаль взор устремившую свой,
Весть от меня, корабли, передайте, что, страстью гонимый,
  К ней я спешу… не в ладье, нет! Я бегу по волнам!
Только скажите ей это – и тотчас же Зевс милосердный
  Ветром попутным начнет вам раздувать паруса.
 

* * *

 
О Мииск! В тебе пристань обрел корабль моей жизни.
  И последний души вздох посвящаю тебе.
Юноша милый, поверь мне, клянуся твоими очами, —
  Светлые очи твои даже глухим говорят:
Если ты взгляд отуманенный бросишь, – зима предо мною,
  Весело взглянешь – кругом сладкая блещет весна!
 

АВТОЭПИТАФИИ

1

 
Тир, окруженный водою, кормильцем мне был, а Гадара,
  Аттика Сирии, – край, где появился на свет
Я, Мелеагр, порожденный Евкратом; Хариты Мениппа[84]84
  Хариты Мениппа – произведения Мениппа (III в. до н. э.), автора философско-сатирических диалогов, создавшего эту форму сатиры.


[Закрыть]
  Были на поприще Муз первые спутницы мне.
Если сириец я, что же? Одна ведь у всех нас отчизна —
  Мир, и Хаосом одним смертные мы рождены.
А написал это я на дощечке, уж будучи старым,
  Близким к могиле своей: старость Аиду сосед.
Если ж меня, старика болтуна, ты приветствуешь, боги
  Да ниспошлют и тебе старость болтливую, друг!
 

2

 
Путник, спокойно иди. Средь душ благочестно умерших
  Сном неизбежным для всех старый здесь спит Мелеагр.
Он, сын Евкратов, который со сладостно-слезным Эротом
  Муз и веселых Харит соединял с юных лет,
Вскормлен божественным Тиром и почвой священной Гадары,
  Край же, меропам родной, Кос его старость призрел.
Если сириец ты, молви «салам»; коль рожден финикийцем,
  Произнеси «аудонис»; «хайре» скажи, если грек.