Текст книги "Ксеноугроза: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 55 страниц)

– Инквизитор! – гаркнул Узохи. – Мы должны уходить!

Капитан излучал насилие, его заостренные зубы покрывали кровавые пятна.

«Кригер хотя бы не наслаждался убийствами», – неопределенно подумал Ганиил.

Уджурах перескочил через стену вокзального комплекса и распластался в снегу, выискивая по звукам часовых. Он слышал, как звери-жертвы что-то бормочут в отдалении, но поблизости никого не было. Предсказуемо – все они слетелись к главным воротам, привлеченные лишь явной угрозой.

«Какими же тупыми бездумными глазами они видят, и, видно, сами же таковы, – насмешливо подумал Горькая Кровь. – Их мысли такие же плоские и бледные, как и их лица!»

Покинув улей, он припустился через лед и сделал круг, зайдя к месту назначения сзади, как и наставлял Пустой. В кои-то веки он радовался зову хозяина, поскольку без него пропал бы, поглощенный белой пустотой. Не высовываясь, Уджурах пробрался к зданию впереди, отыскивая громадный механизм, который обрисовал ему повелитель.

Тьерри Хизоба собрался с духом и вернулся к воротам, где ждал великан в длинных одеяниях, нависавший над Акулами подобно предвестнику лиха из старых историй. Лицо незнакомца скрывалось под капюшоном, но он, очевидно, наблюдал за дорогой в улей, не обращая внимания на отбрасываемую им тень. Казалось, что ей не затронута только лейтенант Омазет, но жрица и сама была созданием мрака.

– Я запер арестанта, – доложил Хизоба, – а Железнопалый пробудил машинный дух поезда.

– Они идут, – произнес серый гигант. Его голос резонировал со свистящими металлическими нотками, несомненно, из-за какого-нибудь шлема, но при этом был удивительно мягким. Совсем не такого тона сержант ждал от космодесантника, ведь незнакомец совершенно точно не мог быть никем иным.

– Я ничего не вижу, – сказала Омазет.

– Мой глаз видит вернее, чем оба твоих, – ответил великан.

Ганиил бросился за очередной угол и внезапно оказался снаружи купола, вбежав прямо в кусачую пасть метели. Впереди он различил темное пятно вокзала, всего лишь в нескольких сотнях метров от себя. Узохи оставался рядом с дознавателем, но другие Акулы сгинули, пожранные гештальтной тварью за спиной беглецов.

«Она последует за нами на лед, – ощутил Мордайн, – и дальше в преисподнюю».

Когда защитники станции появились в зоне видимости, он услышал, как Арманд выкрикивает пароль. Часовые были всего лишь размытыми набросками на фоне белого вихря, причем неудачными, посколько один из них казался невозможно высоким. Пока Ганиил пытался разобраться с этой аномальной фигурой, остальные начали стрелять. Лазразряды и сплошные заряды с шипением проносились мимо него, оставляя парящие инверсионные следы в пурге. Оглянувшись, дознаватель увидел, как падают передние ряды толпы, но остальные неслись вперед, безразлично – бесчисленно – разворачиваясь из улья, словно тело змеи.

«Даже если мы доберемся до состава, Дракон Высходда нагонит нас…»

А затем позади него взорвалось маленькое солнце, окутав рой языками пламени и обезглавив змия. Ударная волна швырнула Мордайна вперед, и он, врезавшись в лед с силой, крушащей кости, неловко прокатился в сторону тьмы.

У него горела спина! Ганиил отчаянно перекатился по снегу, крича от боли в расколотых ребрах. Хрипло вдыхая грудью, полной разбитого стекла, он сплюнул кровью на лед. Перед мутным взглядом дознавателя проковылял Узохи; капитан завывал от боли, пытаясь сбросить пылающую шинель. Затем Мордайн услышал другие, более яростные вопли, когда из дыма вырвалась стая уцелевших мятежников. Их плоть обуглилась, но жажда убийства в глазах не потускнела.

«Ты был прав, Эшер, – подумал Ганиил. – Когда мы падаем, то падаем жестко».

Взрывной механический рев вдруг заглушил ветер, и проклятых разорвало на куски. Оторопевший дознаватель обернулся и увидел великана в длинных одеяниях, шагающего к нему. Гигант держал тяжелый болтер Акул, как смертный человек – винтовку. Поворачиваясь в поясе, воин косил предателей с грубой эффективностью. Рухнув возле жнеца, Узохи мельком заметил его лицо под капюшоном.

– Дедушка Смерть пришел за нами! – заорал капитан. Мордайн не мог понять, ужас или восторг двигали ивуджийцем, но в этом крике он услышал треск, с которым разорвалась последняя нить истрепанного рассудка Арманда.

Тогда незнакомец встал над Ганиилом, и дознаватель понял, что Узохи не ошибся, поскольку это была смерть во плоти. Ветер сорвал капюшон великана, обнажив стилизованный бронзовый череп, глазницы которого слились в единый темный проем. В этом углублении пылал хрустальный шар, укрепленный прямо над перемычкой носовой впадины; он даровал предвестнику облик циклопа.

– Калавера, – прошептал Мордайн, зная, что иначе быть не может.

Пепел

Когда пылающий ад поглотит себя, опустись на колени и просей пепел, ибо там ты найдешь Истину.

Калавера

Семь часов после Единения

В тени

Сломленный человек открывает глаза, когда его заносят на станцию. Его почти захлестывает ужас, когда он видит состав, припавший к рельсам магнитоплана, поскольку вагоны напоминают колоссального змея – и разве не змей охотился за ним всего лишь мгновения назад? Но затем мужчина вспоминает, что мстительный змий состоял из плоти, а этот сверкает ярким серебром. Он даже вспоминает, что таких змиев называют «Цепными Поездами», поскольку они связывают в единую цепь якорные ульи Облазти. И тогда он вспоминает ещё и то, что не может дышать, и ужас возвращается, усилившись вдвое, когда человек начинает захлебываться собственной кровью.

– Он будет жить? – спрашивает женщина с лицом-черепом, когда мужчина ускользает прочь…

Он присоединяется к гроссмейстеру Эшеру в корабельном карцере «Скрытого глаза», флагмана Дамоклова конклава. Наставник привел его туда, чтобы посмотреть на узника-тау, захваченного в самом конце Крестового похода. Это высокое, тонкое почти до скелетной худобы существо, которое повелитель называет «эфирным», представителем правящей касты чужаков. Создание взирает на мужчину через стеклянные стены камеры, изучая его, словно он – заключенный, а ксенос – тюремщик. Неподвижность тау, записанная в крови, придает ему облик сюрреалистичной статуи, вытянутой пародии на человека, созданной для воплощения абсолютной безмятежности. Или превосходства.

– Скажи мне, дознаватель, что ты видишь? – спрашивает Эшер из теней. Вопрос парализует сломленного человека, поскольку он одновременно испытывает отвращение и восхищение при виде ксеноса-узника. Он понимает, что это испытание, поскольку всё, что спрашивает гроссмейстер, является испытанием, но даже спустя годы служения мужчина не понимает, чего хочет от него нестареющий старец. Возможно, это слепота Эшера делает его таким недоступным для толкования.

– Да, что ты видишь, гуэ’ла? – эхом отзывается эфирный, голос которого проходит сквозь стекло с ошеломляющей легкостью. Оно насмехается над ним?

– Я… – зажатый между проницательными взглядами двух непроницаемых созданий, сломленный человек медлит.

– Я вижу нечистого, – говорит он. – Я вижу уродство чужака.

Хотя его ответ нелжив, мужчина знает, что этого недостаточно, поэтому слова душат его, и появляется…

Боль невыносимая! Человек открывает глаза и видит, что Смерть разрезал ему грудь и роется там, отыскивая истину.

– Ты убиваешь его! – протестует женщина с лицом-черепом, но мужчина не знает, есть ли забота в её упреке.

– Ребро пробило ему легкие, лейтенант, – шепчет Смерть, у которого, разумеется, тоже череп вместо лица. – Он утонет в собственной крови, если я не вытащу кость.

Иная тень держится позади них обоих: всего лишь неустойчивый, смутный отпечаток темного человека, бледное лицо которого – переплетение четких, ярко сияющих шрамов. Он смотрит на пациента с выражением, которое может быть жалостью, или презрением, или, возможно, вообще ничем. Один глаз пылает лихорадкой, другой, проржавевший имплантат – нечестивым огнем.

– Это ложь, – бессловесно говорит ему незнакомец.

Тогда что-то трескается в груди сломленного человека, и он кричит, и призрак исчезает, изгнанный в глубокую тьму, где заходится звоном демонический колокол.

Смерть поднимает голову и рассматривает мужчину единственным глазом из жидкого стекла.

– Боль – это иллюзия, Ганиил Мордайн, – говорит он.

«Моё имя? Смерть знает мое истинное имя», – отчаивается дознаватель, падая в воспоминания о ярких лазурных глазах и…

Незабываемо красивая женщина, которую Ганиил только что представил инквизитору Айону Эшеру, расцветает клинками и сражает его, низводя наставника до бессмысленного месива крови и костей. Она убила гроссмейстера на глазах Мордайна, ещё не закончившего докладывать о ней как о новом специалисте по информации. Затем красавица поворачивается к дознавателю с улыбкой, что подобна серебристой резне, но Кригер снимает её болт-снарядом, не позволив сделать и шага.

– Она была наемной убийцей, – безжизненно произносит Ганиил. – Я привел наемную убийцу на борт «Скрытого глаза».

– Нам нужно уходить, герцог, – отзывается Кригер, обшаривая тело Эшера.

– Уходить…?

– Побыстрее и подальше отсюда, – наемник удовлетворенно кивает, отыскав печать инквизитора. – Эти штуки генокодированы, но иметь такую не повредит.

– Я не понимаю.

– Как ты и сказал, ты привел наемную убийцу на борт корабля гроссмейстера, – помощник объясняет ему, словно ребенку. – В глазах Инквизиции это делает тебя предателем или дураком.

Где-то заходится воем сирена.

– Итак, ты хочешь жить?

– Я не могу умереть, – хрипит Мордайн Смерти, даже зная, что милосердие неведомо подобному созданию.

– Нет, – шепчет одноглазый предвестник. – Это было бы расточительно.

Иней

Истина холодна, но всё же пылает жарче любой горячки. Будь осторожен, ибо она – самый пагубный из всех пороков.

Калавера

Сутки после Единения

Призрачные земли

Магнитоплан несся через белое ничто пустошей, словно поезд-призрак, поселившийся на мире-фантоме, незримо привязанный к единственному рельсу, вдавленному в лед. Несмотря на свою скорость, он двигался почти бесшумно – лишь низкочастотное гудение двигательной установки и тихое потрескивание намагниченных частиц указывали, что машина принадлежит к материальному миру. Мерцающие огоньки цвета индиго плясали на ребристом фартуке её шасси, озаряя узкий просвет между рифлеными суспензорными пластинами и колеей. Мало кто на Облазти разбирался в техномантии, что поддерживала состав в дюйме над рельсом, и никто не обладал навыками, необходимыми для его починки. Это была старая технология, относившаяся к эпохе первой колонизации планеты.

Подобные вещи не волновали Горькую Кровь. Наружу, на шкуру машины, его привлекла будоражащая скорость поезда. Охотник припал к крыше заднего вагона, словно кающаяся горгулья, вцепившись когтями в щипцовое покрытие и широко раскинув руки, чтобы обнять воющий ветер, призвать его счистить грязь улья.

«По жилам плосколицых бежит жидкая кровь, – возрадовался он, – но их машина бежит с огоньком в брюхе!»

Уджурах уже изучил состав вдоль и поперек, передвигаясь по крышам, чтобы не столкнуться с плосколицыми во время исследования узкой территории. Всего здесь было девятнадцать вагонов, тянувшихся за скошенным клином ведущей кабины, словно надетые на нитку резные коробочки. Они соединялись между собой навесными платформами, которые дергались и извивались вслед за изгибами колеи. Плосколицые никогда не задерживались на этих открытых переходах, и никто из них не выбирался на крыши. Звери не были дураками, решил Горькая Кровь, но слишком боялись холода. Он сможет использовать это против них, когда придет время. Но случится это недостаточно скоро…

Уже дважды Уджурах почти поддался желанию схватить отбившуюся от стада одинокую добычу, проходившую между вагонами. Заметят ли они пропажу одного плосколицего среди столь многих? Но он уже знал ответ, действительно имевший значение: его хозяин заметит.

«Жди, – приказал Пустой, впечатав свой эдикт в череп Уджураха с обещанием боли. – Жди».

Два дня после Единения

Безвольно сидя в кресле у окна купе, Ганиил Мордайн мрачно взирал на промерзшую тундру Призрачных Земель. Невозможно было определить скорость Цепного Поезда в этом однообразном чистилище. С тем же успехом дознаватель мог смотреть бесконечный зацикленный вид-поток, но, несмотря на монотонность происходящего, он знал, что состав слишком быстро поглощает расстояние до Якова. До улья Яков, где находился космопорт. Где его наверняка поджидал конклав.

«Я не готов. Мне нужно больше времени».

– Два дня, – прошептал Ганиил. – Я потерял почти два дня.

Мордайну до сих пор не хватало смелости проверить забинтованную грудь. Боль говорила ему всё, что он хотел знать.

– Вы получили тяжелейшую рану, инквизитор, – сказала лейтенант Омазет, держась у него за спиной подобно угрюмому духу. – Если бы не способности капитана Калаверы, вы были бы мертвы.

– Капитана Калаверы? – несмотря на недомогание, это обращение позабавило дознавателя. Хотя это, разумеется, был вполне подходящий титул для космодесантника, он совсем не сочетался с его мрачным покровителем. Звание было слишком честным.

– Я не знала, что ваш контакт – астартес, – произнесла Адеола. Была ли в её голосе обвинительная нотка?

– Адептус астартес, – поправил Мордайн. Его всегда раздражали ошибки в высоком готике. – Вы не знали, потому что я решил не говорить вам этого, лейтенант.

«И потому что я тоже этого не знал, черт подери!»

– Как дела у капитана Узохи? – добавил он.

– Он не выходит из своего купе, карая себя тенями и одиночеством, – ответила лейтенант. – На душе ивуджийского офицера остается шрам за каждую потерянную им Акулу.

Она помедлила, подчеркивая это. Упрекая его?

– Мы потеряли много Акул в Высходде, инквизитор.

– Назовите мне цифры, пожалуйста, – сказал Ганиил, избегая её взгляда.

– Общим счетом, в третьей роте теперь осталось всего восемьдесят два бойца.

Они оба понимали значение этого числа: Третья утратила боеспособность. Если даже уцелевшие вернутся в родной полк, их распределят по другим ротам. Для Третьей это означало конец, для её капитана – нечто более постыдное.

– Я сожалею о ваших потерях, – тихо произнес Мордайн. «Особенно о тех, кто погиб ради излечения моей раненой гордости…» – Они были хорошими солдатами.

Женщина ничего не ответила, и дознаватель быстро добавил:

– А это что? – он указал на отчет о переговорах.

– Капитан Калавера просил передать его вам, – объяснила Омазет. – Он частным образом связывался с храмом Телепатики в Якове.

– Понимаю. Что ж, думаю, пора мне побеседовать с добрым капитаном.

Ребра Ганиила протестующе заскрежетали, когда он поднялся с кресла. Мордайн скривился – нахлынуло головокружение, и лицо Адеолы разделилось на пару ухмыляющихся черепов.

– Вы набрались сил, чтобы ходить, инквизитор? – спросили черепа. Из их уст это прозвучало как обвинение.

– Работа во имя Императора… не ждет… пока нам станет лучше, – прохрипел дознаватель, борясь с дурнотой. – Долг – наша сила.

Он взял лазпистолет, который принесла ему Омазет. Скверная замена «Серебристому многозаряднику», но лучше, чем ничего.

– Ганиил, – позвала женщина, когда он повернулся уходить.

– Да, лейтенант? – откликнулся Мордайн.

«Ганиил? – он замер. – Откуда она знает мое имя? Будь прокляты эти её адские линзы! Как можно понять кого-то, если ты не видишь его глаз?»

– Ганиил Мордайн, – пробормотала Адеола. – Так капитан Калавера назвал вас, когда вы лежали у порога Дедушки Смерти.

– Человек моего положения обладает множеством имен, – пренебрежительно ответил дознаватель. – Конечно же, это не удивляет тебя?

Омазет наклонила голову.

– Как скажете, инквизитор.

– Тогда больше не позволяй себе сомневаться во мне, – выходя из комнаты, Ганиил слышал, как она пробует его имя на языке, выискивая истину.

Горькая Кровь лежал ничком, втиснувшись в вентиляционную шахту над слабо освещенными покоями, которые занимали целый вагон ближе к началу состава. Он прижимал удлиненную голову к потолочной решетке, изогнувшись вбок таким образом, чтобы наблюдать за помещением внизу одним злобным глазом. Это был зал бесстыдства, увешанный непристойными изображениями брачных ритуалов плосколицых, плотно заставленный шелковыми коврами и туго набитыми креслами, просто молившими изрезать их. Он пел охотнику о дешевом тщеславии и поверхностных желаниях, напоминая о лебезившем аристократике, которого Уджурах пожрал в улье.

«Какими тонкими, незначительными ритмами они обвивают себя и думают о них, как о чуде, – оскалился Горькая Кровь. – Недолговечный скот мечтает о червях!»

Что любопытно, собравшаяся внизу группа плосколицых как будто соглашалась с ним, поскольку они относились к срамному вагону с открытым презрением, самозабвенно проливая и сплевывая пищу во время своего пира-кутежа. Их вожак, невысокий, но очень мускулистый здоровяк с оторванным ухом, которого остальные называли Хии-зоба, окрестил это место «нашей столовкой», а его сородичи расхохотались и начали делать всё, чтобы зал соответствовал имени. Уджураху сразу понравился Хии-зоба: для плосколицего он был силен духом и остроумен. Когда придет время, из него выйдет хороший обед. В самом деле, все звери из этого стада обладали живостью, а значит, происходили не с этой бросовой, лишенной вкуса планеты.

Незваный голод развернулся в недрах брюха Горькой Крови, призывая сорвать металлическую завесу, за которой он прятался – сорвать её и разорвать их! Толстый шнур слюны выскользнул из пасти охотника и расплескался о наплечник плосколицего, сидевшего прямо под ним. Уджурах напрягся, но ни само создание, ни его товарищи не заметили этой промашки. Объятый яростью, он придавил голод, не желая отрываться от подглядывания. Любопытство было в природе Горькой Крови, чего и требовалось ото всех, подобных ему, ведь как иначе формирователи могли бы выделять тайные нити узора-из-плоти и направлять свой народ по действенному пути? И так уже слишком много родословных было обречено на застой из-за бездействия робких формирователей. Нет, такие, как он, не могут быть слишком любопытными, и неважно, что скажут сородичи.

«Я не был слишком любопытным, но, возможно, был неосмотрительным», – признал Уджурах.

Пустой приказал ему затаиться, а хозяин умел выявлять даже самые маленькие проступки. Нет, ужимки этих существ не стоили расплаты за неудовольствие господина. Горькая Кровь нехотя ускользнул прочь.

– Ну ты и чухан, Акото! – гаркнул Тьерри Хизоба. Всполошившись, обруганный им боец поднял взгляд от карт и дотронулся до плеча, на которое показывал сержант. Пальцы солдата наткнулись на слизь, покрывавшую доспех, и он скорчил гримасу. Его товарищи прыснули, и один из них крикнул худощавому мужчине у окна:

– Эй, Реми, ты опять высморкался на Акото?

Обвиненный боец повернулся, виновато утирая сопливый нос.

– Не я, – пробормотал он с кривой улыбкой.

– Глазей дальше на свои звезды, Реми, – угрюмо произнес Хизоба. Где бы ни оказывался «Шызик» Нгоро, он всегда видел звезды. Трясучая лихорадка крепко прошлась по Реми после прибытия ивуджийцев на Облазть и всё перемешала у него в голове, но солдат оставался лучшим поваром в роте. Не то, чтобы у него теперь было много конкурентов…

«Столько погибших», – подумал сержант, изучая бойцов в салон-вагоне. Его братья наслаждались тем, что превращали это место в свое собственное и плевали в лица аристократов, позволивших улью рухнуть в ересь. Подобное упадничество было бы немыслимым на Ивуджи-секундус, где каждый ребенок входил в мясорубку Детских Войн наравне с остальными, а выходил из неё или воином, или рабом, или не выходил вообще.

– Это был не я, сержант, – настаивал Нгоро, дергая Хизобу за рукав. – Это был дождь.

Он ткнул пальцем в потолок.

– Я увидел его в окне… как в зеркале.

Тьерри неопределенно кивнул. Он понятия не имел, о чем талдычит парень, но с Шызиком Реми часто такое случалось.

– Ага, – согласился сержант. – Это был дождь.

Мордайн помедлил на пороге купе «императорского» класса. В этом помещении, отделанном золочеными панелями, висел несвежий, пыльный душок, который беспокоил его почти так же сильно, как и мрачный пассажир. Громадное тело космодесантника словно бы заполняло вагон, хотя тот совершенно не был тесным. Богатую мебель разломали и аккуратно сложили в примыкающем коридоре, как и саму дверь с большей частью косяка. Олигархи-Крули, создавая себе роскошные номера, не рассчитывали на великанов.

– Вы знаете, кто я, – прямо сказал Ганиил.

– Да, – отозвался Калавера. Он стоял лицом к дверному проему, как будто ожидал посетителя.

«Скорее всего, так и было», – решил Мордайн.

– Вы капеллан? – спросил он, указывая на бронзовую маску смерти великана.

– Нет, – ответил космодесантник. – На протяжении лет я служил во многих ипостасях, но не в этой.

– Но ваша маска… череп?

– Это мой личный символ. Его значение понятно только мне.

– Тогда я буду весьма обязан, если вы снимете шлем, – произнес Ганиил, входя. – Я предпочитаю общаться с людьми лицом к лицу, особенно когда обсуждаю важные дела.

– Я не могу.

– Очевидно, нам нет нужды таиться друг от друга? – дознаватель широко раскинул руки. – Мы с вами союзники и люди с высоким положением в конклаве…

– Вы находитесь в положении изменника и наемного убийцы, Ганиил Мордайн, – беззлобно ответил Калавера. – В глазах конклава вы изгнанник.

– Но, как вам хорошо известно, я совершенно невиновен в убийстве гроссмейстера Эшера.

– Совершенно?

– Я… – мертворожденные слова застряли в глотке дознавателя. Казалось, что хрустальный глаз космодесантника способен заглянуть ему в душу.

«А кто сказал, что это не так?», – беспокойно подумал Ганиил.

– Ваш орден… – он помедлил. Пепельная ряса воина полностью скрывала его силовой доспех, но в нем неоспоримо ощущалось что-то судейское, словно он был создан для вынесения приговоров, а не только исполнения наказаний, как большинство космодесантников. Внезапно всё это обрело смысл. – Вы из Серых Рыцарей, Калавера?

«Вы – мой судья?»

Торцевая дверь салон-вагона широко распахнулась и внутрь шагнула высокая женщина. Порывы ветра трепали её голубовато-зеленую шинель, пока она разглядывала Акул, рассевшихся по залу. Тепло и звуки покинули купе, когда бойцы заметили её силуэт в открытом дверном проеме.

– Лейтенант… – неуверенно начал сержант Хизоба, но жрица заставила его умолкнуть, гортанно зашипев. Ивуджийцы опустили глаза, когда она подошла к ним – она, Ла-Маль-Кальфу, воплощение безжалостной прислужницы Отца Терры.

– Духи наших братьев-мучеников ещё воют у врат Дедушки Смерти, растерзанные и окровавленные, – заговорила лейтенант Омазет, проходя через толпу солдат, словно коса холодной, обрекающей чистоты, – и всё же вы кутите в этих покоях беззакония.

Голос Адеолы был не более чем шепотом, вплетенным в ветер, но каждый боец в вагоне слышал её.

– Вы пляшете на их потревоженных могилах, будто гуули.

«Люди нуждались в этом! – хотел возразить Тьерри. – После бойни и предательства они нуждались хоть в чем-то». Но он знал, что подобные извинения вырастали из ложной гордости, и суровое осуждение жрицы было вполне заслуженным.

– Вина лежит на мне, – формально объявил сержант.

Лазпистолет лейтенанта с костяной отделкой словно бы прыгнул ей в руку, и Хизоба вздернул подбородок, твердо решив умереть с честью, но в момент выстрела кисть Омазет извернулась под прямым углом. Лазразряд пробил окно с шипением расплавленного стекла. Тут же Адеола описала рукой дугу, изливая свое презрение во вспышках зеленого огня, которые метались среди застывших Акул, порой так близко, что обжигали им кожу. Когда жрица остановилась, всё окна в вагоне были прострелены. Хотя толстое стекло держалось в рамах, его испещряли синюшные оплавленные воронки.

– Очистите этот храм порока, – скомандовала лейтенант, убирая оружие в кобуру.

Без промедления Хизоба поднял тяжелое кресло и швырнул его в ближайшее окно. Как только стекло раскололось, и внутрь ворвался снег, товарищи Тьерри вскочили на ноги, завывая от праведной ярости. Жаждая искупить вину, – жаждая порадовать её, – Акулы похватали вырожденческие безделушки аристократов и набросились на окна так, словно это были злобные, совращающие глаза варпа.

– Ваши вопросы не относятся к делу, – сказал Калавера. – Для вас я неважен.

– Нет? – Ганиил попытался скрыть напряжение в голосе. – Простите, но мне сложно это принять.

Он помахал отчетом о переговорах, который принесла Омазет.

– Вы призвали Дамоклов конклав на Облазть. Они будут ждать меня.

– Да.

– «Да», – ошеломленно повторил Мордайн. – Тебе больше нечего сказать? Ты предал меня! Я прополз через огонь и лед, делая за тебя грязную работу…

– У тебя осталось шесть дней, – перебил космодесантник.

– Шесть дней, чтобы умолять тебя о пощаде, исходя кровавым потом?

– Шесть дней, чтобы найти ответы и вернуть потерянную честь.

Ганиил не заметил движения Калаверы, но внезапно воин навис над ним, оказавшись так близко, что дознаватель смог рассмотреть изящные нити патины, испещрившие бронзовую маску подобно жилам. Так близко, что Мордайн уловил смертную тишину его силовой брони.

– Твой узник ждет, – выдохнул череп.

– Узник… – безучастно отозвался дознаватель. Он хотел отступить, но взгляд безжалостного глаза парализовал его. В вагоне стояла гнетущая жара, и Ганиил понял, что сильно потеет. Это показалось ему жалким пред лицом столь аскетичного, высохшего создания.

«Узник…»

Слово неторопливо вплыло в фокус его внимания через муть в голове.

– Узник, – повторил Мордайн, на этот раз более настойчиво. – Так это не было ложью? Ты действительно заполучил отступника?

– Это должен определить ты, дознаватель.

– Тут ничего не складывается… – Ганиил осекся, когда дурнота хлынула обратно, пришпоренная зазубренной теснотой в груди. Именно тогда он приметил заклепки, идущие вдоль боков маски Калаверы. Мрачная личина была прибита к черепу великана.

– Кто ты? – прошептал Мордайн.

– Такой же искатель истины, – ответил воин. Затем он добавил с тревожащей, не вселяющей доверия заботой: – Мне жаль, что ты всё ещё слаб, Ганиил Мордайн. Порой я забываю, насколько хрупки смертные.

«Это ложь, – ощутил дознаватель в миг прозрения. – Ты никогда не забываешь, насколько мы уязвимы по сравнению с твоими сородичами. Ты наслаждаешься этим знанием».

Внезапно ощущение давящей древности, исходящее от космодесантника, стало невыносимым. Оно повисло над ним, будто эфирный смрад, недомогание души, которое заставило пробудиться нечто внутри Мордайна. Нечто иное. На мимолетное мгновение Ганиил показался себе чужаком в собственной голове, связанным со своим телом истончающейся веревкой самосознания.

«Я не могу умереть…»

Эта мысль принадлежала не ему.

В ужасе Мордайн повернулся спиной к Калавере и бросился в коридор, хватаясь за поручень, идущий вдоль стены. Вагон сужался впереди него, вытягиваясь в слабо колеблющуюся реку окон и дверей, пронизанных жилами дрожащего золота и алого бархата. Ганиил знал, что состав скользит надо льдом, без сотрясений, тихо и гладко, но всё же он чувствовал себя так, словно оказался посреди штормового моря. Дознавателя сотряс позыв к рвоте, глубокий, но сухой, и нити чернильной тьмы поползли из уголков его поля зрения.

– Тебе требуется помощь? – крикнул сзади Калавера.

– В этом… нет необходимости, – прохрипел Мордайн.

«Мне ничего от тебя не нужно». Уткнувшись лбом в окно, он держал глаза плотно закрытыми, пока ледяное стекло охлаждало лихорадку. «Я не доставлю тебе такого удовольствия». Глубоко дыша, Ганиил ждал, пока спадет дурнота.

– Я должен подготовиться, – солгал дознаватель, желая оказаться в убежище своего купе, где можно было без стыда поддаться тьме. – К допросу.

– Понимаю.

«Конечно, понимаешь, надменный ты…»

– Завтра, – проговорил Мордайн. – Я начну завтра.

Он открыл глаза и заметил лицо, взирающее на него через промерзшее стекло – абстракцию серой плоти, натянутой на зубчатый костяной клин, с глубоко посаженными черными глазами. «А это что, перья?» Фантом исчез, прежде чем Ганиил успел распознать его, оставив стекло во власти отражения самого дознавателя. Он смотрел на исхудавшую развалину, пытаясь понять, кто ещё глядит на него через эти заполненные тенями глаза.

– Ты что-то увидел? – спросил Калавера, и Мордайн понял, что великан стоит рядом с ним.

– Ничего, – ответил Ганиил.

«Но что-то видит меня».

Три дня после Единения

Облазть была миром тьмы, но её ледяные пустоши мерцали тусклым, рассеянным светом, который походил на последний отблеск выгорающей люмен-лампы, растянувшийся навечно. Местные утверждали, что это отраженное сияние звезд, но лейтенант Омазет в такое не верила. Она ощущала голод, скрытый за этим анемичным свечением, и знала, что Призрачным Землям весьма подходит их название.

«Как будто этот порченый поезд увез нас в сумеречные владения Дедушки Смерти, – подумала жрица. – Возможно, все мы погибли в Высходде, только не поняли этого».

Отбросив мрачные мысли, Адеола сосредоточилась на темном коридоре впереди. Кто-то, должно быть, капитан, разбил все светошары, расположенные вдоль прохода, и путь ивуджийке освещала только блеклая марь за окнами. Когда они сели на поезд, Узохи объявил этот вагон своим, отказавшись от помощи и наставлений, потребовав лишь одиночества. Арманд выглядел как человек, тонущий в отравленном сне.

«Он истекает тенями, как необработанная рана истекает гноем», – с сожалением подумала Омазет. Как и все Акулы, она была неистово верна своему командиру, но давно подозревала, что Узохи похож на туго натянутую тетиву – опасную, но и очень непрочную.

«Но возможно ли для него искупление?» – спросила себя лейтенант, подойдя к запертой двери его купе.

– Капитан, – начала она, постучавшись. – Арманд… Нам нужно поговорить.

Ответа не было. Адеола постучала снова, уже сильнее. Что-то скрипнуло над головой жрицы, и она, прищурившись, резко подняла голову, вглядываясь в полумрак. Потолок представлял собой неясное пятно серых панелей и темных решеток, лишенных… Омазет нахмурилась. «Там что-то шевельнулось?» Нет, это какая-то бессмыслица.

Из-за запертой двери раздалось бормотание, и лейтенант приложила ухо к лакированному дереву. Кто-то метался в купе, словно животное в клетке.

– Капитан! – позвала женщина, негромко стукнув по двери. Шаги прекратились. Теряя терпение, Омазет перешла на коварный, проклинающий говор Ла-Маль-Кальфу: – Арманд, услышь мое дыхание и внемли мне, ибо я именую тебя заблудшим, бессловесным и слабым сердцем. Преследуемый малодушием, ты плюнул на свою клятву…

Так она и продолжала, пока не услышала смешок изнутри, пронизанный мукой. Мгновением позже отодвинулся засов, и у дверного косяка возникла полоска тени, содержащая налитый кровью глаз.