355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Фантум 2012. Локальный экстремум (сборник) » Текст книги (страница 1)
Фантум 2012. Локальный экстремум (сборник)
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 01:49

Текст книги "Фантум 2012. Локальный экстремум (сборник)"


Автор книги: авторов Коллектив



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Фантум 2012
Локальный экстремум
Антология научной фантастики

Акцент первый. Этика. Почти как люди

Наталья Лескова
Чудовища

Парень лежал на лестничной площадке между моей дверью и соседней. Типичный трущобный подонок: короткая куртка цвета ржавой пыли, ядовито-лиловый поникший гребень волос, с полкило металлического лома на ушах… Пьяный. Или мертвый. То и другое было одинаково естественно для округа Син. Моя реакция тоже должна быть естественной: подвинуть тело ногой, чтобы не мешало пройти. Но всё же я наклонился. В это время он пошевелился, и мне в нос ударил кошмарный запах перегара.

– Ад, – прохрипел он. – Ты тоже его видел, да?

Он засмеялся визгливым пьяным смехом. И темнота навалилась на меня.

Ад. Ад кругом. Мир перевернут. Бежать. Заборы. Провода. Люди. Толпы. Мертвые люди на мертвых улицах. Все мертвые. Ненавижу! Ненавижу!!! Мертвых ненавижу. Живых презираю. Дайте небо! Вырваться. Вырваться!!! Ад снаружи. Ад внутри. Когда всё стало Адом? Мир перевернут. Сталь съела небо. Солнце за решеткой проводов. Не хочу. Вырваться. Перевернуть мир обратно. Взорвать. Уничтожить. Невозможно. Чудовища вокруг меня. Догоняют. Ад. Ад человеческих лиц. Чудовищных морд. Окружили. Я хочу умереть!!!

Я открыл глаза – голова ответила болью. Жалкая клетушка комнаты, такая же, как моя, только окно с другой стороны. И чисто кругом. У меня так чисто не было с тех пор, как я въехал. Впрочем, даже тогда так не было. Стерильно, как в морге. Брр. Ненавижу чистоту! Похмелье тоже ненавижу…

– Очухался? – Низкий голос шел из-за спины. Я с трудом повернул гудящую голову, посмотрел на говорившего. Ну и типчик! Вроде парень как парень. Моих лет, среднего роста, среднего телосложения, волосы средней длины, лицо тоже усредненное. Представитель среднего класса, серый и мертвый. Вот только глаза… Глаза не мертвяка – чудовища. Еще более страшного, чем я.

– Очухался? – повторил он.

– Хрен знает, – я попытался встать. Зря попытался. – Я тут блевану, не возражаешь?

– Возражаю.

Его тон был таким, что тошнота, поднявшаяся было от желудка вверх, быстро подалась назад – вниз, до самых пяток. Вместе с душой.

Некоторое время мы молчали, смотрели друг на друга. Изучающе.

– Ты транслер? – спросил он вдруг.

– Чё?! – Я постарался вложить в вопрос столько возмущения и недоумения, сколько могло вместить в себя короткое слово.

– Ад. Ад кругом. Мир перевернут. Бежать. Заборы. Провода. Люди. Толпы. Мертвые люди на мертвых…

– Заткнись, – оборвал я его монотонные слова, отражающие мои образы. – И так тошно. – Я помолчал немного и со вздохом признался: – Баньши я.

– Баньши? – В его глазах появился сдержанный интерес. – С большим диапазоном трансляции?

– С большим. На полкилометра могу вопить.

Я заметил, что в моих словах чуть ли не гордость проскользнула. И стало еще противнее – вот, гордится чудовище своей чудовищностью! Посмотрите, какие клыки! Какие когти!

– И что же такой выдающийся баньши делает в трущобах округа Син? – Он едва заметно усмехнулся.

– А не пофиг ли? – огрызнулся я. – Я же не спрашиваю, что псевдобог из Ячейки делает в этих же гребаных трущобах. Ты ведь ячеечный, да?

На его лице ни один мускул не дрогнул, только взгляд стал кошмарно-стеклянным. Я понял, что угадал, но легче мне от этого не стало. Вот уж повезло. Как висельнику. Что я знал о Ячейках? Кое-что знал. Может, и побольше, чем другие обитатели округа Син. И главное, что мне было известно: я ненавижу их всех до смерти. И даже сильнее.

– Не будем о прошлом, – сказал тем временем он с убийственным миролюбием. – Давай о будущем. Ты будешь работать со мной.

– Ага, разбежался, – я бы хрюкнул от смеха. Если бы желудок не сделал очередной кульбит. Я уже говорил, что ненавижу похмелье?

– У меня есть деньги.

– Засунь их себе в задницу.

Он вздохнул.

– Если бы я оставил тебя валяться на лестнице, то сейчас ты был бы мертв. И это в лучшем случае. Здесь округ Син, если ты не в курсе. Разобрали бы тебя живьем на органы, протрезветь не успел бы. Тебе следует быть благодарным.

– А я не просил меня спасать! Я, может, этого и хочу – сдохнуть скорее!

Его глаза сузились до щелочек.

– Сдохнуть, говоришь, хочешь? Так сдохни.

Он быстрым движением выхватил из внутреннего кармана куртки лучевик, протянул рукоятью вперед.

– Давай. Лучше всего стрелять в висок. Или в рот. Тогда наверняка. Или тебе помочь?

– Ты что, совсем псих?! – Я инстинктивно отшатнулся от оружия.

– Всё ясно, – он снова усмехнулся. – Только и умеешь орать: «Хочу сдохнуть! Хочу сдохнуть!» А на деле… Ты не можешь принять смерть. Поэтому перестань говорить ерунду.

«А ты можешь?» – хотел я опять огрызнуться. Но слова в горле застряли. Потому что понял: он может. Еще как может! Черт бы побрал этих ячеечных…

– И чего ты от меня хочешь? – спросил я.

– Чтобы ты транслировал. Так же, как вчера, но сознательно и направленно. В полную силу своих способностей. Страх. Безысходность. Отчаяние. Ненависть. У тебя это хорошо получается.

– Ты понимаешь, о чем просишь? – сказал я серьезно. – Понимаешь, какие могут быть последствия?

– Да, – ответил он спокойно.

– Да пошел ты!

Превозмогая похмельную тошноту, я поднялся со старого топчана и поковылял к двери. Он не шевельнулся. И только когда я взялся за ручку двери, сказал тихо:

– Ты спрашивал, видел ли я ад… Так вот, ада нет. Понял?

– Пошел ты! – повторил я и хлопнул дверью. Ненавижу!

Мальчик ушел, хлопнув дверью, как и положено разозленным детям. Я не возражал. Потому что знал: он вернется. Всё равно идти ему некуда. Как он там транслировал? «Ад внутри, Ад снаружи». Умереть не может. Жить не хочет. Типичное явление для человечества вообще и для жителей округа Син в частности – балансировать на краю в ожидании смерти, закрывая глаза, чтобы не видеть ее красоту и величие. Глупые, смешные люди. Люди… Я усмехнулся. Еще недавно я счел бы такие мысли недостойными. Но после трех месяцев, проведенных на дне округа Син, перебираясь из каморки в каморку, из притона в притон, из нечистот в нечистоты, я мог себе позволить думать о людях всё, что считаю нужным. И передумать успел многое.

Я подошел к окну, посмотрел на улицу. Стена соседнего дома была в метре от моих глаз, серая и глухая, собранная из блоков псевдобетона. Солнце в щель между домами заглядывает только в полдень, да и то не всегда. Обычно небо затянуто красновато-бурым смогом. Но и без солнца жарко – так, что к вечеру старый растрескавшийся асфальт начинает плавиться… На улицах вонь, и дело не столько в промо-выбросе, сколько в экономии на утилизации отходов. Но людям всё равно – у них слишком много хлопот, чтоб думать о таких мелочах, как грязь, вонь и смог. Да и о такой мелочи, как жизнь, они тоже не думают.

Таков округ Син изнутри. Изнаночная сторона внешне благополучного города.

Изнанка ли? Благополучного ли?

За три месяца я успел понять – цифры на экране, даже самые объективные, не всегда отражают реальность.

«Мир перевернут» – так он сказал?

Но кто его перевернул?

И как должен выглядеть неперевернутый мир?

Я привык смотреть на город сверху – с последних этажей Альфа-башни. Он весь как на ладони – мышиные пятна жилых кварталов, багряные нарывы промышленных зон, небольшие грязно-зеленые островки – места обитания привилегированных классов, облагороженные чахлой псевдорастительностью. И всё пронизано нитками транспортных магистралей, этими муравьиными тропами огней. Муравейник? Такой же, какой показал мне мой господин пять лет назад.

Да, сверху видно многое. Из окна моего нового дома вся панорама – соседская стена. И всё же последнее время мне казалось, что я стал видеть больше. Мой князь, предвидели ли вы это, с позором изгоняя меня из Структуры? Или именно этого вы и добивались?

И я снова вспомнил о муравейнике. О том дне, когда увидел его впервые там, в Экс-зоне. Где нет серых стен и бурых облаков. Где вместо убогой псевдорастительности зеленела настоящая, хоть и модифицированная, трава. Где жили настоящие, немодифицированные насекомые, а в скором будущем, возможно, трудами наших ученых, могут появиться и животные.

Муравейник раскинулся под большим колючим деревом – гора из травинок и сучков и копошащиеся вокруг нее существа. Да, он был похож на Город, если смотреть на него сверху. Те же транспортные магистрали, те же жилые кварталы, та же кажущаяся суетливость перемещений. Это на первый взгляд. Но если присмотреться, то становилось видно отличие. Главное. Смыслообразующее.

Степень упорядоченности.

– Идеальное общество, – сказал тогда Алон-Альфа-Примо словно в ответ на мои мысли. – Четкая иерархия, каждый выполняет свое предназначение. Рабочие работают, воины защищают, королева откладывает яйца. Это общество настолько совершенно, что не нуждается в управлении. Все социальные процессы находятся в стадии саморегуляции. Внутренний конфликт невозможен, любая внешняя угроза, соотносимая по силе, подавляется благодаря избытку сплоченности. Такая групповая структура существует на протяжении веков, и это показатель ее устойчивости. Даже катастрофа, почти подмявшая под себя всё живое, включая человечество, их не коснулась… – Мой господин замолчал, потом повернулся ко мне. – Это ли не то, к чему мы должны стремиться?

После его рассуждений вывод был естественным и логичным. Но в вопросительном тоне князя мне почудился подвох.

– Простите мой вопрос, Алон-ден, но если бы город, подобно муравейнику, перестал нуждаться в управлении, то кем бы стали мы для такого мира?

Князь усмехнулся, подошел к большой куче и вонзил в центр свой жезл. Затрещали ветки, засуетились, забегали потревоженные насекомые. А мой господин стоял, смотрел на их суету и улыбался.

– Вот кем мы должны были бы стать для такого мира, Деко.

Тогда мне казалось, я понимаю. Но теперь, когда я смотрел не только на город, но и на Ячейки с самого дна округа Син, то я видел перед собой тот же муравейник. Мой князь, неужели вы ошибались? Или я не мог понять вас до конца? Что мне предстоит, господин? Какой из муравейников предстоит мне разворошить сейчас?

Чертов город шумел до звона в ушах, до рези в глазах. Ненавижу. Забиться бы в грязную вонючую дыру – такую, как моя комната – и не высовываться. Я так бы и сделал… Более того, именно так я и сделал. Пнул дверь этого чудовища – моего нового соседа, прошлепал в свою каморку. Темно, привычно. Душно, тесно. Выскочить из самого себя. Или выпить. Ненавижу быть трезвым – это еще хуже похмелья.

Как он сказал? «Ада нет»? Ха! И еще раз – ха…

Да что он вообще о себе возомнил, этот мудила ячеечный! Нифига они в своей Ячейке не знают о жизни! Тоже мне, высшая раса! Больные они, на всю голову больные. Выращенные в пробирке жертвы собственных научных извращений… И это дерьмо будет меня еще жизни учить?! Да чтоб они сдохли! Ненавижу!

И я пнул – что было силы – попавшийся по пути мусорный бак. Тот опрокинулся, вырыгнул из своей утробы кучу разнокалиберных отбросов, сдобренных зеленой вонючей жижей. Ну и пофиг – всё равно вокруг бака этой красоты немало валялось. Вот за что я люблю округ Син? За то, что куда здесь не плюнь – везде помойка. Душу греет. Почти ад. Которого вроде как нет. Ха и еще раз ха! Разуй глаза, урод, – вот же он! Или мне мало?

– Ого, какие люди! – Визгливый голос резанул по ушам. – Неужели это красавчик Вин тут на улице мусорит? Ай-я яй, как нехорошо, плохой мальчик…

Я повернулся, хотя мне этого не хотелось. Совсем. Видеть моего бывшего импресарио, его лоснящуюся от жира рожу, тоненькие волосочки, зализанные назад, чтоб скрыть лысинку, хищную улыбку, сверкающую зубом из псевдозолота, пальцы-сосиски, унизанные кольцами… Еще одно чудовище… Только мелкое и гадкое. Не страшное, но противное.

– Какого черта ты приперся, Кинрик? – выплюнул я.

– Ай-я яй, разве можно так говорить со старшими… Совсем плохой мальчик. Воспитывать тебя больше некому…

– Я спросил: какого черта ты приперся? Как ты вообще сюда попал? Или тебя тоже деклассировали? – спросил я со злорадством.

Впрочем, последнее вряд ли могло быть правдой: уж я то хорошо знал, что значит «процедура лишения всех прав». Имущество деклассированного изымается, включая псевдозолотые зубы. В обмен он получает весьма щедрый дар: бесплатная дезинфекция, серая роба, ключ от клетушки проживания, рабочая карта, продовольственный паек на три дня и пять кредов «подъемного капитала». Вот и всё, живи и радуйся. Как хочешь, так и живи. Хочешь, как примерный гражданин на работу ходи, получай там денежную подачку и надежду на амнистию. Благо предприятий в округе Син хватает – все самые тяжелые и грязные производства сюда вынесены. А не хочешь – не ходи. Валяй дурку и дохни с голоду. Или не дохни – в округе Син есть тысяча и один способ заработать деньги. Тысяча из них опасны и идут в разрез с законодательством и моралью, а один и вовсе приводит к мгновенной смерти. Ну и что из того? В округе Син нет места закону и морали. Закон и мораль – это для людей, а здешних обитателей права называться «человеком» уже лишили. А уж наши жизни вообще никому не нужны. Поэтому даже если мы тут друг друга живьем кушать начнем – никого это волновать не будет. Вот такой у нас тут ад. Рай, можно сказать. Полная свобода. И достать можно всё, что угодно, от лиловой краски для волос до зенитного комплекса «земля-воздух» докатастрофичных времен. Вот только о том, какими путями всё достается, лучше и не вспоминать. Я, во всяком случае, не вспоминал.

Не похож был сытый и невозмутимый Кинрик на деклассированного. Никак не похож. А жаль. Этой сволочи здесь самое место будет.

Он приторно оскалился, щелкнул толстыми пальцами.

– Зачем приперся, спрашиваешь? Да вот тебя, дурака, искал. А как попал… Ну, когда в карманах денюжки звенят, куда хочешь попадешь. Скажу тебе по секрету, малыш, что можно не только попасть, но и выйти… Ты понимаешь, о чем я, детка?

Понимаю? Понимаю?! Да, я слишком хорошо понимаю! А вот он… Он понимает? Это чмо понимает?! Чудовище!

Я сжал кулаки, пытаясь сдержать баньши-крик, ногти в ладонь врезались, глаза чуть из орбит не повылазили… Не был бы я сейчас трезвым…

Но, как бы я не сдерживался, видно, все-таки часть моей трансляции прорвалась, потому что Кинрик дернулся, невозмутимость с лица слетела. Но он снова сумел выдавить из себя улыбку.

– О, смотрю, ты в хорошей форме, малыш… – проворковал он и тут же заговорил серьезно. Ага, он и это умеет, когда требуется. – Вин, я понимаю, что ты чувствуешь. Но нельзя же так… Из-за небольшого недоразумения пустить всё прахом! Ты звездой первой величины мог бы стать… Этот Брин – помнишь его, звездулька из Шоу Проектов, сейчас он тон задает, – он тебе в подметки не годится. Трансляция слабенькая, да и сами программы – дерьмецо. Любовь-морковь, небольшая страстишка, чуть-чуть любовной муки – и сразу наслаждение. Девочкам-малолеткам поначалу нравилось, но сейчас и им приелось. Публика хочет бури… Твоей бури. Безумец Вин должен вернуться. Понимаешь? Я всё подготовил. Только скажи – и амнистия…

– Да пошел ты! – бросил я ему. И сам пошел. Подальше отсюда.

– Не так быстро, Вин, – на мое плечо опустилась лапища. Не Кинрикова – у того не лапы, а так, лапки, даром что пальцы поперек себя толще. Загребущие, конечно, лапки, но человека такими не загрести. Для работы с людьми у Кинрика специальные конечности имеются. И принадлежат они Большому Хо, телохранителю хренову. Откуда он только здесь взялся? В тенечке, что ли, прятался? Чтоб меня заранее своим видом не пугать? Знает Кинрик, как мы с Хо друг друга любим. Ага, так же, как вирус и антивирус в одной системе, только еще сильнее. Впрочем, явления Хо и следовало ожидать – в таком месте, как округ Син, без телохранителя делать нечего.

– Действительно, не так быстро, – это уже сам Кинрик. Теперь он не улыбается, маленькие сальные глазенки злобой сверкают. – Ты хоть понимаешь, сколько я денег в тебя вбухал? На помойке тебя подобрал, одел-обул, в люди вывел… Концерты, полные залы, фанаты – это всё, думаешь, тебе с неба свалилось?

– А сколько ты сам на этом заработал, будем считать? – поинтересовался я, пытаясь стряхнуть с плеча лапу Хо. Безрезультатно.

– А сколько я потерял после твоего последнего концерта? Давай, считай, если хочешь! Только сальдо в мою пользу будет, малыш. Ты еще посчитай, сколько я потратил, чтоб добиться пересмотра твоего дерьмового дела. Ты мне должен, понял, ублюдок?! И ты будешь отрабатывать, пока всё не отработаешь…

И тут меня прорвало, уже не сдержаться.

– Отрабатывать, говоришь? Давай, отработаю. Еще пару концертов хочешь? Таких как последний? Пси-искусство в моде – так заработаем на пси-искусстве, ага? Что значит несколько десятков смертей по сравнению с кучей кредов? Впрочем, этот мир перевернут, так какая разница? Давай, я вернусь! Давай, дам концерт! И пусть все сдохнут! Не жаль! Никого не жаль! Всё равно они мертвяки! Своих эмоций нет – решили чужими побаловать? Бурю им подавай! Страсть! Ненависть! Чудовища! Будет вам ненависть! Много ненависти, чтоб лопнули! Прошлый раз ничему не научил, да? Добаловались? Насладились?! Тридцать два самоубийства после концерта! Так и надо им всем. Хочешь повторения? Хочешь?! Ненавижу! Ненавижу! Чудовища! Все вы – чудовища!

Хо мое плечо отпустил, назад отшатнулся. Кинрик притих, вжался в стеночку, псевдокожаной туфелькой в зеленую жижу, вытекшую из мусорного бака, заехал. Я не знал, что происходит сейчас с ними. И знать не хотел!

«У тебя это хорошо получается», – так он сказал, да? Ха! Да, мудак ячеечный, прав ты. Хорошо! Только это у меня хорошо и получается – ненавидеть. А ненависть, оказывается, весьма востребованный продукт в этом перевернутом мире. Нарасхват просто. Покупателей тьма, кому бы продать? По мне так лучше чудовище с мертвыми глазами убийцы, чем чудовище с жирными загребущими пальцами.

Пойти сейчас, что ли, к нему, к моему соседушке, крикнуть, что согласен? Ты же ненавидишь этот мир, не так ли, Безумец Вин? Так почему бы и нет? Почему бы в самом деле его не уничтожить? Эти мертвые серые толпы, которым ни до чего нет дела… Эти мертвые дельцы, у которых кредитка вместо сердца и банкомат вместо разума… Эти мертвые, равнодушные ко всему Ячейки, захлебнувшиеся в нечистотах собственных теорий о светлом будущем… Этих чудовищ, окруживших тебя со всех сторон… Жалеть их?! Мучиться из-за них?! Вин, да ты свихнулся!

Но если так, то из-за чего я не просыхаю уже второй месяц? Чтобы забыть о чувстве вины? Или чтобы не думать об открывающихся перспективах? Чудовище познало вкус крови… Что будет с этим чудовищем?

Черт, мне срочно, срочно нужно напиться!

О том, что сосед возвращается в свою комнату, я узнал сразу. Во первых, он во всё горло пытался голосить похабную детскую песенку « На сером асфальте лежит твоя тушка», путая слова и перевирая ноты. А во вторых, я почувствовал небольшую сопутствующую трансляцию в пси-диапазоне. Я различал страх, ненависть, отчаяние… Кажется, так они называются, эти непродуктивные чувства? Впрочем, как бы они не назывались, это то, что нужно. На собственной шкуре проверено.

Я, заранее поставив психоблок, вышел из каморки, привалился спиной к косяку. Сосед меня не заметил, подошел, пошатываясь, к своей двери, попытался засунуть ключ в замок, но вскоре оставил эти безрезультатные попытки. Сполз по стенке, уселся на пол, икнул и закрыл глаза. Нет, он в самом деле безнадежен.

Наклонившись над ним, я достал ключ из его рук, открыл дверь. Запах, идущий из комнаты, меня чуть с ног не свалил. А свалить меня с ног – вещь небывалая. Насколько же страшным должен быть ад внутри, если человек создает себе такой ад снаружи? А впрочем, чем ему хуже, тем мне лучше.

– Вставай, – я пихнул его в бок.

Он попытался открыть глаза. Безуспешно. Хрюкнул и захрапел.

– И охота вам с ним возиться, господин хороший? – На лестничную клетушку шагнул человек. Невысокий, полноватый, с маленькими бегающими глазками. Следом за ним шагал второй – высокий и плечистый.

Становилось интересно.

– От мальчика одни хлопоты, – продолжал тем временем толстяк. – Но теперь забота о нем – наше дело. Ладненько? Бери его, Хо, и тащи сюда…

Плечистый детина двинулся ко мне – и остановился. Потому что я продолжал стоять между ним и мальчишкой.

– Эй, господин хороший, я ведь уже сказал: теперь забота о нем – наше дело. – В голосе толстяка слышалось раздражение.

– Не думаю, – ответил я.

– Хорошо. Сколько вы хотите за этот мешок с дерьмом и пропитыми потрохами?

– Нисколько. Я не торгую своим напарником.

– Напарником, значит… – процедил он сквозь зубы. – Ну что ж, значит, я сэкономлю свои денюжки. Хо, разберись.

И громила двинулся ко мне. Он успел сделать шаг до того, как рукоять лучевика опустилась на его плечо, ломая кость. А дуло оказалось направленным в голову его хозяина.

– Вам лучше уйти.

Раненый взвыл, как сработавшая сигнализация, и откатился назад, в падении выхватывая оружие из кобуры. Что ж, это достойно – несмотря ни на что стремиться исполнить свой долг, следуя приказу хозяина. Но совершенно нецелесообразно. Для человека его движения были достаточно быстры. Но мой выстрел превратил пистолет в его руках в оплавленный кусок металла раньше, чем он успел прицелиться.

– Назад, Хо! – Крик толстяка был запоздалым – громила уже благоразумно отступил, не дожидаясь приказа. Это было целесообразно, но уже не достойно. Что с них взять – люди… – Назад, Хо, – повторил он уже спокойнее. – Эта птичка не нашего полета. Прощеньица просим, господин хороший. Мальчишка – ваш. Вот только хлебнете вы с ним, с нашим истеричным красавцем. Что он умеет лучше всего – это подкладывать большую свинью друзьям. В самый неподходящий момент. Только вы думаете – ого, он вам устроит – пшик. Помяните мои слова…

И толстяк начал устало спускаться. Раненый громила, бросив на меня взгляд, полный злости, поспешил за ним.

А я взял мальчишку за шиворот, заволок в комнату и свалил тело на некое подобие матраса, покрытого толстым слоем мусора.

– Я второй раз уже тебя спасаю, – сказал я вслух, сам не зная зачем. И пошел к выходу.

– Нафига тебе это надо? – спросил вдруг он вполне членораздельно.

– Что именно? – Я повернулся.

– Спасать меня. Причем второй раз.

– Ты мне нужен. Я уже говорил – будешь работать со мной.

– Ха! Всё уже решил, да? А мое мнение тебя интересует?

– Нет.

Он рассмеялся – истерично, взахлеб. Потом резко оборвал смех, спросил серьезно:

– Ты мог их убить? Этих двоих?

– Мог.

– А почему не убил?

– В этом не было необходимости.

– А если бы была?

– Убил бы.

– Убил бы… – повторил он. – Просто так убил бы? И всё?! Без раздумий? Без раскаяния?

Я вздохнул. Вот как ему объяснить, что всё, о чем он говорит, – это лишь тени на стене? А гоняться за тенями – бесполезное занятие. Взаимодействовать можно только с тем, что эти тени отбрасывает. Это очевидно. Но он не поймет. К сожалению. Или к счастью?

– Да, просто убил бы, – только и оставалось мне ответить.

– Ты всерьез веришь, что ада нет?

– Я это знаю.

– Неправда!!! – Это был вопль баньши, такой мощный, что блокировка не выдержала, позволяя чужим эмоциям наполнить меня. Боль. Ненависть. Убить. Разрушить. Чудовища. Чудовища вокруг. Ад. Ад! Спасение.

Всё стихло.

– Ад… Должен быть! Он должен быть!!! Если его нет, где мне получить искупление? Ада нет – нет надежды… Если его нет, где найти приют чудовищу? – Он всхлипнул, обхватил руками колени, сжался в комочек на грязном вонючем матрасе.

– Если ты настолько слаб – можешь верить в свой ад, – я пожал плечами. – Тогда тебе стоит нагрешить побольше, чтобы было что искупать. Тридцать две смерти – это не солидно.

– Ты знаешь? – Он поднял на меня горящие глаза.

– Я навел справки о тебе, Вин К. Делий.

– А ты… Ты скольких убил?

– Я не считал. Это не имеет значения.

– Ты чудовище! – Он снова засмеялся пьяным смехом. – И я пойду с тобой. Потому что ты превратишь мир в ад. Если его нет, мы его сделаем! Наш собственный ад для чудовищ!

Его смех оборвал кашель, сменившийся рвотой. А потом он без сил упал на свое ложе, затих.

Я вздохнул, посмотрел на него с сожалением.

– Ты уже в аду. Что тебе еще надо? А мне нет до этого дела.

Не знаю, слышал он меня или нет. Но я сказал правду. Сожаление о содеянном, раскаяние – ничего не имеет значения перед лицом смерти. Есть только ты и то, что ты должен сделать. И на этом пути не нужны такие механизмы защиты от самого себя, как ад и рай. Не так ли, Алон-ден, мой господин?

Ненавижу чистоту. Не жилая комната, а медицинская палата. Зайдешь в такую и даже не поймешь, кто здесь живет. И живет ли кто-нибудь. Задыхаюсь я от чистоты! Так задыхаюсь, что хочется напиться до невменяемости.

Но он сказал: «Никакого спиртного». Так сказал, что я понял: действительно никакого… И мне совсем не хотелось проверять, что случится, если я все-таки напьюсь. А может, дело было в том, что мне самому захотелось протрезветь? Заниматься инвентаризацией своей чудовищности лучше на трезвую голову, ага?

– Как долго ты можешь транслировать при максимальной интенсивности волны? – Мой новый работодатель смотрел на меня, как на бациллу под микроскопом.

– Фиг знает… – пожал я плечами. – Концерт обычно идет около двух часов. Но я не воплю весь концерт на одной ноте. Пси-искусство – это не пси-оружие! Постоянно приходится менять и интенсивность, и диапазон… Всплеск, буря, тишина, расслабление, потом снова по нарастающей. Вначале гонишь агрессию, непокорность, жажду бунта, ненависть. Потом побольше отчаяния, страдания и муки, чтобы гады идеей прониклись по самые гланды… А потом – надежда на победу, светлая грусть, удовлетворение… Обыватель засыхает, если ему надежду в голову не вложить. Но с ней, главное, не переборщить. А то кайфа никакого. Какой может быть кайф, если всё хорошо?

– Странно, – мой сосед чуть сдвинул брови. – Почему когда всё хорошо, кайфа быть не может? Мне давно интересно – почему баньши-певцы на концертах отдают предпочтение непродуктивным отрицательным эмоциям и так редко транслируют любовь, дружелюбие, радость?

– Потому что они никому нахрен не нужны, – пожал я плечами. – Много ли радости от чужой радости? Шиш да маленько, мертвякам точно не хватит. Этот мир перевернут – чего удивляться, что ненависть важнее любви? Сам подумай, кто на пси-концерты ходит? В основном – заезженный средний класс. Днем работа, вечером работа, ночью работа. Всё на благо родной цивилизации. Да и себе денег заработать, чтоб было на что статус подтвердить в конце года. Так и жизнь прошла. А чтоб она напрасной не казалась, хочется не розовых соплей в сиропе, а чего-нибудь остренького. До дрожи в коленках себя живым ощутить. Пострадать вволю, на борьбу подняться, сражаться яростно, ненавидеть от всей души, почти проиграть в схватке – и в конце увидеть луч победы… Маленький такой лучик. Большего мертвякам для счастья и не надо… И между прочим, рецепт не нами придуман. Ты старые фильмы-книги видел? – спросил я и, не дожидаясь его кивка, продолжил: – Я вот видел… И там тоже все сплошь страдают! И там тоже все сплошь мучаются! Чем больше страдают-мучаются, ненавидят-отчаиваются – тем круче шедевр. Даже если любовь показывают, то обязательно с каким-нибудь вывертом, чтоб герои еще сильнее пострадали.

– Но почему? – снова спросил он. Равнодушненько так, как и положено чудовищу. Но спросил. Неужели этому ячеечному болванчику так интересны человеческие эмоции?

А в самом деле, почему?

– Фиг знает, – пожал я плечами. А потом подумал и вдруг понял. – Почему-почему… А потому! Сам подумай. Радоваться человек и так может. Зарплату там прибавили, жена приласкала – вот и радуйся по самое не хочу. Никому от этого не убудет. А попробуй поненавидь, да еще со всей силы, да еще активно… Так и по морде схлопотать недолго. Или язву заработать. Попробуй сам поотчаиваться пару месяцев – с ума сойдешь. Попробуй побунтовать – деклассируют. Понял? Розовые сопельки безопасны, поэтому их можно из самого себя в любое время поизвлекать и полюбоваться. Зажег маленький огонек – и грей ручки. А большой костер распалить… Ага, хотелось бы, он-то до самого основания души согреет. Вот только потушить этот пожарище… Так ведь и весь дом сгореть может. Да и утомительно такое пламя разжигать… Нафига это мертвякам, когда есть всё готовенькое? Примерил на пару часов на себя чужие страсти, умылся чужими слезами – и можно спокойненько к своим делам вернуться. А сейчас совсем халява. Там, в фильмах-книгах, нужно было работать, воображение подключать, сочувствию учиться, чтоб свой кусок чужих эмоций урвать. Теперь тебе их на ложечке подают. Хочешь страданий – вот тебе страдания! Хочешь ненависти – вот тебе ненависть. Хочешь борьбы – вот тебе борьба. Почувствуй себя героем! Мир перевернуть – пожалуйста! Уничтожить ячейки – да как два пальца обоссать! А потом домой – и баиньки. И всем хорошо. И им хорошо, и вам хорошо, так ведь? Вы, сволочи, ведь поэтому даже самые радикальные виды культурного самовыражения не запрещаете? Пусть быдло до конца прочувствует классовую ненависть во время концерта, а потом продолжает спокойно таскать ярмо. Это как вакцинация против революций. Главное, с этим тоже не переборщить. Протест в искусстве приемлем, если он строго дозирован… А примо-князья будут гордо именоваться самыми либеральными правителями в мировой истории. Чудовища вы долбаные!

Я сам не заметил, как увлекся. Мало того что говорил взахлеб, так еще и почувствовал себя так, словно на концерте. И даже транслировать начал – не на полную силу, конечно, так, фоном. Ту самую классовую ненависть и жажду бунта, которую так в народе любят… Неужели по сцене соскучился? Эх, Кинрик, жаль, ты меня сейчас не видишь!

А мой сосед слушал. Очень внимательно. Даже начал барабанить пальцами по краю стола, о чем-то своем размышляя.

– Красиво рассуждаешь, – сказал он наконец. – Не ожидал.

И это всё? Он даже на «сволочей» не обиделся? И на «чудовищ»? И на «долбаных»? Впрочем, на правду и не обижаются.

– Ха! Думал, что я могу только в терминах округа Син изъясняться? Я, между прочим, приличный мальчик из благородного семейства, урожденный высший класс, школу с отличием закончил… Почти закончил… – Я тряхнул головой, чтобы выбросить нахлынувшие воспоминания. Сказать или не сказать? Пожалуй, скажу. Чтобы не строил иллюзий по поводу моей лояльности. Впрочем, он и не похож на человека, способного строить иллюзии. Тем более справки наводил, наверняка всё обо мне доподлинно знает. Но… Я всё равно скажу. Пусть еще раз узнает, от меня. Лично. – Ты помнишь «Дело роботехников» пять лет назад?

– Да, – коротко кивнул он.

Помнит! Хоть кто-то помнит. А большинство живет по принципу: «Нас это не касается». Даже тогда, в разгар судебного процесса, все предпочитали делать вид, что ничего не происходит! Главное – чтоб нас не трогали, всё остальное – пофигу. А теперь всё случившееся и вовсе выкинули из памяти, словно и не было ничего. Словно это естественно – ликвидировать полсотни лучших ученых, отформатировать все данные разработок, способных перевернуть нашу жизнь… Всё уничтожить и забыть. А ячеечные помнят. Конечно, кому еще помнить, как не им, тем, кто вынес приговор? Ненавижу! Как же я их ненавижу!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю