Текст книги "И будет вечен вольный труд"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Сторона моя родимая,
Велики твои страдания,
Но есть мощь неодолимая,
И полны мы упования:
 
 
Не сгубят указы царские
Руси силы молодецкие,
Ни помещики татарские,
Ни чиновники немецкие!
 
 
Не пойдет волной обратною
Волга-матушка раздольная,
И стезею благодатною
Русь вперед помчится вольная!
 

1858

 
Ах, изба ты моя невысокая!
Посижу, погляжу из окна,
Только степь-то под снегом широкая,
Только степь впереди и видна.
Погляжу я вовнутрь: полно ль, пусто ли?.
Спит старуха моя, как в ночи;
Сиротинка-внучонок, знать с устали,
Под тулупом залег на печи,
Взял с собой и кота полосатого…
Только я словно жду-то чего,—
А чего?.. Разве гроба дощатого,
Да недолго, дождусь и его.
Жаль старуху мою одинокую!
А внучонок подсядет к окну,—
Только степь-то под снегом широкую,
Только степь и увидит одну.
 

1859

Михаил Юрьевич Лермонтов

1814–1841

 
Когда волнуется желтеющая нива
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;
 
 
Когда, росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
 
 
Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он,—
 
 
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,—
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу бога…
 

1837

 
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю – за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой многим незнакомой
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.
 

1841

 
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые^{252},
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
 

1841

Алексей Константинович Толстой

1817–1875

 
Уж ты нива моя, нивушка,
Не скосить тебя с маху единого,
Не связать тебя всю во единый сноп!
Уж вы думы мои, думушки,
Не стряхнуть вас разом с плеч долой,
Одной речью-то вас не высказать!
По тебе ль, нива, ветер разгуливал,
Гнул колосья твои до земли,
Зрелы зерна все разметывал!
Широко вы, думы, порассыпались,
Куда пала какая думушка,
Там всходила люта печаль-трава,
Вырастало горе горючее!
 

1854

 
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль,—
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
 
 
Идут они с бритыми лбами,
Шагают вперёд тяжело,
Угрюмые сдвинули брови,
На сердце раздумье легло.
 
 
Идут с ними длинные тени,
Две клячи телегу везут,
Лениво сгибая колени,
Конвойные с ними идут.
 
 
«Что, братцы, затянемте песню,
Забудем лихую беду!
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду!»
 
 
И вот повели, затянули,
Поют, заливаясь, они
Про Волги широкой раздолье,
Про даром минувшие дни,
 
 
Поют про свободные степи,
Про дикую волю поют,
День меркнет, всё боле, – а цепи
Дорогу метут да метут…
 

Первая половина 1850-х годов

 
Край ты мой, родимый край,
            Конский бег на воле,
В небе крик орлиных стай,
            Волчий голос в поле!
 
 
Гой ты, родина моя!
            Гой ты, бор дремучий!
Свист полночный соловья,
            Ветер, степь да тучи!
 

1856

 
В лесную чащу богатырь при луне
            Въезжает в блестящем уборе;
Он в остром шеломе, в кольчатой броне
И свистнул беспечно, бочась на коне:
            «Какое мне деется горе!»
 
 
И едет он рысью, гремя и звеня,
            Стучат лишь о корни копыта;
Вдруг с дуба к нему кто-то прыг на коня!
«Эй, кто за плечами там сел у меня?
            Со мной, берегись, не шути ты!»
 
 
И щупает он у себя за спиной,
            И шарит, с досадой во взоре;
Но внемлет ответ: «Я тебе не чужой,
Ты, чай, об усобице слышал княжой,
            Везешь Ярослава ты горе!»
 
 
«Ну, ври себе! – думает витязь, смеясь,—
            Вот, подлинно, было бы диво!
Какая твоя с Ярославом-то связь?
В Софийском соборе спит киевский князь,
            А горе небось его живо?»
 
 
Но дале он едет, гремя и звеня,
            С товарищем боле не споря;
Вдруг снова к нему кто-то прыг на коня
И на ухо шепчет: «Везиж и меня,
            Я, витязь, татарское горе!»
 
 
«Ну, видно, не в добрый я выехал час!
            Вишь, притча какая бывает!
Что шишек еловых здесь падает вас!»
Так думает витязь, главою склонясь,
            А конь уже шагом шагает.
 
 
Но вот и ступать уж ему тяжело,
            И стал спотыкаться он вскоре,
А тут кто-то сызнова прыг за седло!
«Какого там черта еще принесло?»
            «Ивана Васильича горе!»
 
 
«Долой вас! И места уж нет за седлом!
            Плеча мне совсем отдавило!»
«Нет, витязь, уж сели, долой не сойдем!»
И едут они на коне вчетвером,
            И ломится конская сила.
 
 
«Эх, – думает витязь, – мне б из лесу вон
            Да в поле скакать на просторе!
И как я без боя попался в полон?
Чужое, вишь, горе тащить осужден,
            Чужое, прошедшее горе!»
 

1866

1

 
Под броней с простым набором,
      Хлеба кус жуя,
В жаркий полдень едет бором
      Дедушка Илья;
 

2

 
Едет бором, только слышно,
      Как бряцает бронь,
Топчет папоротник пышный
      Богатырский конь.
 

3

 
И ворчит Илья сердито:
      «Ну, Владимир, что ж?
Посмотрю я, без Ильи-то
      Как ты проживешь?
 

4

 
Двор мне, княже, твой не диво!
      Не пиров держусь!
Я мужик неприхотливый,
      Был бы хлеба кус!
 

5

 
Но обнес меня ты чарой
      В очередь мою.
Так шагай же, мой чубарый,
      Уноси Илью!
 

6

 
Без меня других довольно:
      Сядут – полон стол!
Только лакомы уж больно,
      Любят женский пол!
 

7

 
Все твои богатыри-то,
      Значит, молодежь;
Вот без старого
      Ильи-то Как ты проживешь!
 

8

 
Тем-то я их боле стою
      Что забыл уж баб,
А как тресну булавою,
      Так еще не слаб!
 

9

 
Правду молвить, для княжого
      Не гожусь двора;
Погулять по свету снова
      Без того пора!
 

10

 
Не терплю богатых сеней,
      Мраморных тех плит;
От царьградских от курений
      Голова болит!
 

11

 
Душно в Киеве, что в скрине,
      Только киснет кровь!
Государыне-пустыне
      Поклонюся вновь!
 

12

 
Вновь изведаю я, старый,
      Волюшку мою —
Ну же, ну, шагай, чубарый,
      Уноси Илью!»
 

13

 
И старик лицом суровым
      Просветлел опять,
По нутру ему здоровым
      Воздухом дышать;
 

14

 
Снова веет воли дикой
      На него простор,
И смолой и земляникой
      Пахнет темный бор.
 

Май 1871

Иван Сергеевич Тургенев

1818–1885

 
Перед воеводой молча он стоит;
Голову потупил – сумрачно глядит.
 
 
С плеч могучих сняли бархатный кафтан;
Кровь струится тихо из широких ран.
 
 
Скован по ногам он, скован по рукам:
Знать, ему не рыскать ночью по лесам!
 
 
Думает он думу – дышит тяжело:
Плохо!.. видно, время доброе прошло.
 
 
«Что, попался, парень? Долго ж ты гулял!
Долго мне в тенёта волк не забегал!
 
 
Что же приумолк ты? Слышал я не раз —
Песенки ты мастер петь в веселый час;
 
 
Ты на лад сегодня вряд ли попадешь…
Завтра мы услышим, как ты запоешь».
 
 
Взговорил он мрачно: «Не услышишь, нет!
Завтра петь не буду – завтра мне не след;
 
 
Завтра умирать мне смертию лихой;
Сам ты запоешь, чай, с радости такой!..
 
 
Мы певали песни, как из леса шли —
Как купцов с товаром мы в овраг вели…
 
 
Ты б нас тут послушал – ладно пели мы;
Да не долго песней тешились купцы…
 
 
Да еще певал я – в домике твоем;
Запивал я песни – всё твоим вином;
 
 
Заедал я чарку – барскою едой;
Целовался сладко – да с твоей женой».
 

1841

 
Теперь, когда Россия наша
Своим путем идет одна
И наконец отчизна ваша
К судьбам другим увлечена,—
Теперь, в великий час разлуки,
Да будут русской речи звуки
Для вас залогом, что года
Пройдут – и кончится вражда;
Что, чуждый немцу с колыбели
Через один короткий век
Сойдется с ним у той лее цели,
Как с братом, русский человек;
Что если нам теперь по праву
Проклятия гремят кругом —
Мы наш позор и нашу славу
Искупим славой и добром…
Всему, чем ваша грудь согрета,
Всему сочувствуем и мы;
И мы желаем мира, света,
Не разрушенья – и не тьмы.
 

Берлин 19 (7) марта 1847

 
И понемногу начало назад
Его тянуть в деревню, в темный сад,
Где липы так огромны, так тенисты
И ландыши так девственно душисты,
Где круглые ракиты над водой
С плотины наклонились чередой,
Где тучный дуб растет над тучной нивой,
Где пахнет конопелью да крапивой…
Туда, туда, в раздольные поля,
Где бархатом чернеется земля,
Где рожь, куда ни киньте вы глазами,
Струится тихо мягкими волнами,
И падает тяжелый, желтый луч
Из-за прозрачных, белых, круглых туч.
Там хорошо; там только русский дома;
И степь ему как родина знакома;
Как по морю, гуляет он по ней,
Живет и дышит, движется вольней,
Идет себе, поет себе беспечно;
Идет… Куда? Не знает! Бесконечно
Бегут, бегут несвязные слова.
Приподнялась уж по следу трава…
Ему другой вы не сулите доли,
Не хочет он другой, разумной воли…
 

1858

 
Давненько не бывал я в стороне родной…
Но не нашел я в ней заметной перемены.
Все тот же мертвенный, бессмысленный застой,
Строения без крыш, разрушенные стены,
И та же грязь и вонь, и бедность и тоска!
И тот же рабский взгляд, то дерзкий, то унылый.
Народ наш вольным стал; и вольная рука
Висит по-прежнему какой-то плеткой хилой.
Все, все по-прежнему… И только лишь в одном
Европу, Азию, весь свет мы перегнали…
Нет! Никогда еще таким ужасным сном
Мои любезные соотчичи не спали!
 
 
Все спит кругом: везде, в деревнях, в городах,
В телегах, на санях, днем, ночью, сидя, стоя…
Купец, чиновник спит; спит сторож на часах,
Под снежным холодом – и на припеке зноя!
И подсудимый спит – и дрыхнет судия;
Мертво спят мужики: жнут, пашут – спят; молотят —
Спят тоже; спит отец, спит мать, спит вся семья…
Все спят! Спит тот, кто бьет, и тот, кого колотят!
Один царев кабак не спит и не смыкает глаз;
И, штоф с очищенной всей пятерней сжимая,
Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ,
Спит непробудным сном отчизна, Русь святая!
 

1876

Последний день июля месяца; на тысячу верст кругом Россия – родной край.

Ровной синевой залито все небо; одно лишь облачко на нем – не то плывет, не то тает. Безветрие, теплынь… Воздух – молоко парное!

Жаворонки звенят; воркуют зобастые голуби; молча реют ласточки; лошади фыркают и жуют; собаки не лают и стоят, смирно повиливая хвостами.

И дымком-то пахнет, и травой, и дегтем маленько, и маленько кожей. Конопляники уже вошли в силу и пускают свой тяжелый, но приятный дух.

Глубокий, но пологий овраг. По бокам в несколько рядов головастые, книзу исщепленные ракиты. По оврагу бежит ручей; на дне его мелкие камешки словно дрожат сквозь светлую рябь. Вдали, на конце-крае земли и нёба, – синеватая черта большой реки.

Вдоль оврага по одной стороне опрятные амбарчики, клетушки с плотно закрытыми дверями; по другой стороне пять-шесть сосновых изб с тесовыми крышами. Над каждой крышей высокий шест скворешницы; над каждым крылечком вырезной железный крутогривый конек. Неровные стекла окон отливают цветами радуги. Кувшины с букетами намалеваны на ставнях. Перед каждой избой чинно стоит исправная лавочка; на завалинках кошки свернулись клубочком, насторожив прозрачные ушки, за высокими порогами прохладно темнеют сени.

Я лежу у самого края оврага на разостланной попоне; кругом целые вороха только что скошенного, до истомы душистого сена. Догадливые хозяева разбросали сено перед избами: пусть еще немного посохнет на припеке; а там и в сарай! То-то будет спать на нем славно!

Курчавые детские головки торчат из каждого вороха; хохлатые курицы ищут в сене мошек да букашек; белогубый щенок барахтается в спутанных былинках.

Русокудрые парни в чистых, низко подпоясанных рубахах, в тяжелых сапогах с оторочкой, перекидываются бойкими словами, опершись грудью на отпряженную телегу, зубоскалят.

Из окна выглядывает круглолицая молодка; смеется, не то их словам, не то возне ребят в наваленном сене.

Другая молодка сильными руками тащит большое мокрое ведро из колодца… Ведро дрожит и качается на веревке, роняя длинные, огнистые капли.

Передо мной стоит старуха хозяйка в новой клетчатой паневе, в новых котах.

Крупные, дутые бусы в три ряда обвились вокруг смуглой худой шеи; седая голова повязана желтым платком с красными крапинками; низко навис он над потускневшими глазами.

Но приветливо улыбаются старческие глаза; улыбается все морщинистое лицо. Чай, седьмой десяток доживает старушка… а и теперь еще видать: красавица была в свое время!

Растопырив загорелые пальцы правой руки, держит она горшок с холодным, неснятым молоком, прямо из погреба; стенки горшка покрыты росинками, точно бисером. На ладони левой руки старушка подносит мне большой ломоть еще теплого хлеба. Кушай, мол, на здоровье, заезжий гость!

Петух вдруг закричал и хлопотливо захлопал крыльями; ему в ответ не спеша промычал запертой теленок.

– Ай да овес! – слышится голос моего кучера.

О, довольство, покой, избыток русской вольной деревни! О, тишь и благодать!

И думается мне: к чему нам тут и крест на куполе святой Софии в Царь-Граде и все, чего так добиваемся мы, городские люди?

Февраль, 1818

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

Июнь, 1882

Яков Петрович Полонский

1819–1898

 
Пой, пой, свирель!.. Погас последний луч денницы…
Вон, в сумраке долин, идут толпами жницы,
На месяце блестят и серп их и коса;
Пыль мягкая чуть-чуть дымится под ногами,
Корзины их шумят тяжелыми снопами,
Далеко звонкие их слышны голоса…
Идут… прошли… чуть слышно их… Бог с ними!
Я жду ее одну, с приветом на устах,
В венке из полевых цветов, с серпом в руках,
Обремененную плодами золотыми…
Пой, пой, свирель!..
 

1840

 
Глухая степь – дорога далека,
Вокруг меня волнует ветер поле,
Вдали туман – мне грустно поневоле,
И тайная берет меня тоска.
 
 
Как кони ни бегут – мне кажется, лениво
Они бегут. В глазах одно и то ж —
Все степь, за нивой снова нива. —
Зачем, ямщик, ты песни не поешь? —
 
 
И мне в ответ ямщик мой бородатый: —
Про черный день мы песню бережем. —
Чему ж ты рад? – Недалеко до хаты —
Знакомый шест мелькает за бугром.—
 
 
И вижу я: навстречу деревушка,
Соломой крыт стоит крестьянский двор,
Стоят скирды. – Знакомая лачужка,
Жива ль она, здорова ли с тех пор?
 
 
Вот крытый двор. Покой, привет и ужин
Найдет ямщик под кровлею своей.
А я устал – покой давно мне нужен;
Но нет его… Меняют лошадей.
 
 
Ну-ну, живей! Долга моя дорога —
Сырая ночь – ни хаты, ни огня —
Ямщик поет – в душе опять тревога —
Про черный день нет песни у меня.
 

1842

 
Признаться сказать, я забыл, господа,
Что думает алая роза, когда
Ей где-то во мраке поет соловей,
И даже не знаю, поет ли он ей.
Но знаю, что думает русский мужик,
Который и думать-то вовсе отвык…
Освобождаемый добрым царем,
Все розги да розги он видит кругом.
И думает он: то-то станут нас бить,
Как мы захотим на свободе-то жить…
 
 
Признаться, забыл я – не знаю, о чем
Беседуют звезды на небе ночном
И точно ли жаждут упиться росой
Цветы полевые в полуденный зной.
Но знаю, о чем тайно плачет бедняк,
Когда, запирая свой пыльный чердак,
Лежит он, и мрачен и зол оттого,
Что даже не смеет любить никого,
И зол он на звезды – что с неба глядят,
Как люди глядят – и помочь не хотят.
 
 
Я вам признаюсь, что я знать не могу,
Что думает птица, когда на лугу
Холодный туман начинает бродить,
А солнце встает и не смеет светить.
Но знаю – ох, знаю, что мыслит поэт,
Когда для него гаснет солнечный свет.
Ведь я у цензуры слуга крепостной,—
Так думает он – и, холодной рукой
Сдавя свою голову, тихо поет,
Когда его музу цензура сечет.
 
 
Признаться, не знаю, что думает пес,
Когда птички крадут в навозе овес,
Когда кот пушистым виляет хвостом,
Не знаю, что думают мыши об нем,
Но знаю, что думают слуги царя,
Ближайшие слуги! Усердьем горя,
Они день и ночь молят господа сил,
Чтоб он взволновать им народ пособил:
Дай, боже! царя убедить нам хоть раз,
Что плохо бы было престолу без нас;
Ведь эдакий глупый, презренный народ:
Как хочешь дразни – ничего не берет.
 

20 марта 1861

 
Улеглася метелица… путь озарен…
Ночь глядит миллионами тусклых очей…
Погружай меня в сон, колокольчика звон!
Выноси меня, тройка усталых коней!
 
 
Мутный дым облаков и холодная даль
Начинают яснеть; белый призрак луны
Смотрит в душу мою – и былую печаль
      Наряжает в забытые сны.
 
 
То вдруг слышится мне – страстный голос поет,
      С колокольчиком дружно звеня:
«Ах, когда-то, когда-то мой милый придет —
      Отдохнуть на груди у меня!
 
 
У меня ли не жизнь!.. чуть заря на стекле
Начинает лучами с морозом играть,
Самовар мой кипит на дубовом столе,
И трещит моя печь, озаряя в угле,
      За цветной занавеской, кровать!..
 
 
У меня ли не жизнь!.. ночью ль ставень открыт,
По стене бродит месяца луч золотой,
Забушует ли, вьюга – лампада горит,
И, когда я дремлю, мое сердце не спит,
      Все по нем изнывая тоской».
 
 
То вдруг слышится мне – тот же голос поет,
      С колокольчиком грустно звеня:
«Где-то старый мой друг?.. Я боюсь, он войдет
      И, ласкаясь, обнимет меня!
 
 
Что за жизнь у меня! и тесна, и темна,
И скучна моя горница; дует в окно.
За окошком растет только вишня одна,
Да и та за промерзлым стеклом не видна
      И, быть может, погибла давно!..
 
 
Что за жизнь!.. полинял пестрый полога цвет,
Я больная брожу и не еду к родным,
Побранить меня некому – милого нет,
Лишь старуха ворчит, как приходит сосед,
      Оттого, что мне весело с ним!..»
 

1854

 
Все жаждет, истомясь от зною;
Все вопиет: дождя, дождя!
И рады все, что солнце мглою
Покрылось, сумрак наводя.
 
 
Влачится туч густых завеса,
Грозя нам ливнем и пыля;
Из-за синеющего леса
Прохладой веет на поля.
 
 
Шуршит соломой рожь сухая,
Пыль зарывается в кусты,—
И только капля дождевая
Одна спадает с высоты.
 
 
Дождя, дождя!.. Ужель обманут
Нас громовые голоса,
С земли колосья не привстанут
И не омоются леса?
 
 
Увы! Грозы насмешка злая,
Громовый хохот над землей!..
К чему нам капля дождевая!
Что значит капля в этот зной!..
 
 
Молниеносной тучи глыба
Перевалила за леса,
Никто не скажет ей спасибо,
С упреком глядя в небеса.
 
 
Ушла!.. Но где над злом победа?
В чем торжество? Все тот же зной…—
И не осталось даже следа
От бедной капли дождевой…
 

 
Мчится, мчится железный конек!
По железу железо гремит.
Пар клубится, несется дымок;
Мчится, мчится железный конек,
Подхватил, посадил да и мчит.
 
 
И лечу я, за делом лечу,—
Дело важное, время не ждет.
Ну, конек! я покуда молчу
Погоди, соловьем засвищу,
Коли дело-то в гору пойдет…
 
 
Вон навстречу несется лесок,
Через балки грохочут мосты,
И цепляется пар за кусты:
Мчится, мчится железный конек,
И мелькают, мелькают шесты…
 
 
Вон и родина! Вон в стороне
Тесом крытая кровля встает,
Темный садик, скирды на гумне:
Там старушка одна; чай, по мне
Изнывает, родимого ждет.
 
 
Заглянул бы я к ней в уголок,
Отдохнул бы в тени тех берез,
Где так много посеяно грез.
Мчится, мчится железный конек…
И, свистя, катит сотни колес.
 
 
Вон река – блеск и тень камыша:
Красна девица с горки идет,
По тропинке идет не спеша;
Может быть – золотая душа,
Может быть – красота из красот.
 
 
Познакомиться с ней бы я мог,
И не все ж пустяки городить,—
Сам бы мог наконец полюбить…
Мчится, мчится железный конек,
И железная тянется нить.
 
 
Вон, вдали, на закате пестрят
Колокольни, дома и острог,
Однокашник мой там, говорят,
Вечно борется, жизни не рад…
И к нему завернуть бы я мог…
 
 
Поболтал бы я с ним хоть часок!
Хоть не много им прожито лет,
Да немало испытано бед…
Мчится, мчится железный конек,
Сеет искры летучие вслед…
 
 
И, крутя, их несет ветерок
На росу потемневшей земли,
И сквозь сон мне железный конек
Говорит: «Ты за делом, дружок,
Так ты нежность-то к черту пошли…»
 

<1868>

 
Писатель, если только он
Волна, а океан – Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода.
 

1871

 
Откуда же взойдет та новая заря
Свободы истинной – любви и пониманья?
Из-за ограды ли того монастыря,
Где Нестор набожно писал свои сказанья?
Из-за Кремля ли, смявшего татар
И посрамившего сарматские знамена,
Из-за того Кремля, которого пожар
      Обжег венцы Наполеона?
Из-за Невы ль, увенчанной Петром,
Тем императором, который не жезлом
Ивана Грозного владел, а топором:
На запад просеки рубил и строил флоты,
К труду с престола шел, к престолу от труда
      И не чуждался никогда
Ни ученической, ни черновой работы? —
      Оттуда ли, где хитрый иезуит^{257},
Престола папского орудие и щит,
      Во имя нетерпимости и братства,
Кичясь, расшатывал основы государства?
Оттуда ли, где Гус^{258}, за чашу крест подняв,
Учил на площадях когда-то славной Праги,
Где Жижка^{259} страшно мстил за поруганье прав,
Мечом тушил костры и, цепи оборвав,
      Внушал страдальцам дух отваги?
Или от Запада, где партии шумят,
Где борются с трибун народные витии,
Где от искусства к нам несется аромат,
Где от наук целебно-жгучий яд,
      Того гляди, коснется язв России?..
. . . . .
      Мне, как поэту, дела нет,
Откуда будет свет, лишь был бы это свет —
Лишь был бы он, как солнце для природы,
      Животворящ для духа и свободы,
И разлагал бы все, в чем духа больше нет…
 

1871