Текст книги "И будет вечен вольный труд"

Автор книги: авторов Коллектив

Велимир
(Виктор Владимирович)
Хлебников

1885–1922

 
Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на «ты».
Мы, воины, строго ударим
Рукой по суровым щитам:
Да будет народ государем
Всегда, навсегда, здесь и там!
Пусть девы споют у оконца
Меж песен о древнем походе,
 
 
О верноподданном Солнца
Самодержавном народе.
 

Апрель 1911

Игорь Северянин
(Игорь Васильевич Лотарев)

1887–1941

 
Помните вечно заветы почившего,
К свету и правде Россию будившего,
      Страстно рыдавшего,
      Тяжко страдавшего
            С гнетом в борьбе.
Сеятель! Зерна взошли светозарные:
Граждане, вечно тебе благодарные,
      Живы заветами,
      Солнцу обетами!
            Слава тебе!
 

1907

 
В полях созрел ячмень.
Он радует меня!
Брожу я целый день
По волнам ячменя.
 
 
Смеется мне июль,
Кивают мне поля.
И облако – как тюль,
И солнце жжет, паля.
 
 
Блуждаю целый день
В сухих волнах земли,
Пока ночная тень
Не омрачит стебли.
 
 
Спущусь к реке, взгляну
На илистый атлас;
Взгрустнется ли, – а ну,
А ну печаль от глаз.
 
 
Теперь ли тосковать,
Когда поспел ячмень?
Я всех расцеловать
Хотел бы в этот день!
 

1909

 
Восемь лет эту местность я знаю.
Уходил, приходил, – но всегда
В этой местности бьет ледяная
            Неисчерпываемая вода.
 
 
Полноструйный родник, полнозвучный,
Мой родной, мой природный родник,
Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!)
            Неотбрасываемо я приник.
 
 
И светло мне глаза оросили
Слезы гордого счастья, и я
Восклицаю: ты – символ России,
            Изнедривающаяся струя!
 

Июль 1914

 
Не странны ли поэзовечера,
Бессмертного искусства карнавалы,
В стране, где «завтра» хуже, чем «вчера»,
Которой, может быть, не быть пора,
В стране, где за обвалами – обвалы?
 
 
Но не странней ли этих вечеров
Идущие на них? Да кто вы? – дурни,
В разгар чумы кричащие: «Пиров!»,
Или и впрямь фанатики даров
Поэзии, богини всех лазурней!..
 
 
Поэт – всегда поэт. Но вы-то! Вы!
Случайные иль чающие? Кто вы?
Я только что вернулся из Москвы,
Где мне рукоплескали люди-львы,
Кто за искусство жизнь отдать готовы!
 
 
Какой шампанский, искристый экстаз!
О, сколько в лицах вдохновенной дрожи!
Вы, тысячи воспламененных глаз,—
Благоговейных, скорбных, – верю в вас:
Глаза крылатой русской молодежи!
 
 
Я верю в вас, а значит – и в страну.
Да, верю я, наперекор стихии,
Что вал растет, вздымающий волну,
Которая всё-всё сольет в одну,
А потому – я верю в жизнь России!..
 

Ноябрь 1917

Петр Васильевич Орешин^{348}

1887–1938

 
Плохо денется, плохо косится,
И лежат ряды неровные.
Знать бы, скоро ли износятся
На душе обиды кровные?
 
 
Тяжко в пору нам покосную,
Весь до косточки сломаешься.
Ах, зачем ты, жизнь несносная,
К нам, как мачеха, ласкаешься!
 
 
Темен лес, темнее – хижины,
Злой тоской-соломой крытые.
Не судьбой ли мы обижены,
В чистом поле позабытые?
 
 
Есть у нас тропинка алая,
Путь-дороженька заветная.
Есть головушка удалая,
Сила-удаль несусветная.
 
 
Мы поспорим с злыми чарами,
С колдовством, судьбой и холодом.
Будут нищие боярами,
Медный грош – червонным золотом.
 
 
Обрастет густыми травами
Вековечная кручинушка,
И пойдет гулять заставами
С золотой сохой детинушка.
 

1913

 
Я знаю шорохи и звоны
Колосьев зреющих во сне,
Душистой ржи полупоклоны
Моей родимой стороне.
 
 
Дорог изгибы мне знакомы,
Испытан жатвы знойный день.
Люблю я золото соломы
На крыше русских деревень!
 
 
И только грустно-нестерпимо
Висит над хижинами ночь.
Смогу ли я непогрешимо
Тоску немую превозмочь?
 

1913

 
Глянет месяц из-за гор,
Вспыхнет конской гривой,
И запахнет темный двор
Сеном и крапивой.
 
 
Скажет теплая земля,
И услышит небо:
– Вы ль не мучили меня,
Люди, из-за хлеба?
 
 
Вы ли грудь мою сохой
Не избороздили?
Вы ли брата в час лихой
Хлебом накормили?
 
 
Тихо в сумраке ночном
С края и до края.
Над распаханным бугром
Зорька золотая.
 

1914

 
Загуляли над лесом снега,
Задымилась деревня морозом.
И несет снеговая пурга,
Заметая следы за обозом.
 
 
Поседел вороной меринок:
Растрепалась кудлатая грива.
Снежный путь бесконечно далек,
А в душе – и темно и тоскливо.
 
 
Без нужды опояшешь ремнем
Меринку дуговатые ноги.
По колена в снегу, и кругом
Не видать ни тропы, ни дороги.
 
 
До зари хорошо бы домой.
На столе – разварная картошка.
– Но-о, воронушка, трогай, родной…
Занесет нас с тобой заварошка!
 
 
В поле вихрится ветер-зимач,
За бураном – вечерние зори.
Санный скрип – недоплаканный плач,
Дальний путь – безысходное горе!
 

1914

 
Рожь густая недожата,
Осыпается зерно.
Глянешь в небо через хаты:
Небо в землю влюблено!
 
 
Зной палит. В крови ладони.
Рожь, как камень, под серпом.
Руки жнут, а сердце стонет,
Сердце сохнет об одном!
 
 
Тяжко, думы, тяжко с вами,
Серп не держится в руках.
Мил лежит под образами,
Точно колос на полях!
 
 
Рожь густая – не одюжишь
Ни косою, ни серпом.
И поплачешь, и потужишь
Над несвязанным снопом!
 

1914

 
Кто любит родину,
Русскую землю с худыми избами,
Чахлое поле,
Градом побитое?
 
 
Кто любит пашню,
Соху двужильную, соху-матушку?
Выйдь только в поле
В страдные дни подневольные.
 
 
Сила измызгана,
Потом и кровью исходит силушка,
А избы старые,
И по селу ходят нищие.
 
 
Вешнее солнце
В светлой сермяге
Плачет над Русью
Каждое утро росой серебряной.
 
 
Кто любит родину?
Ветер-бродяга ответил красному:
– Кто плачет осенью
Над нивой скошенной и снова
 
 
Под вешним солнцем
В поле – босой и без шапки—
Идет за сохой,—
Он, лапотный, больше всех любит
                                          родину!
 
 
Ведь кровью и потом
Полил он, кормилец, каждую глыбу
И каждый рыхлый
И теплый ломоть скорбной земли
                                          своей!
 

1915

Александр Васильевич Ширяевец^{349}
(Абрамов)

1887–1924

Николаю Клюеву

 
Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк:
Удаль в городе пропала, – замотался паренек…
 
 
А как девица-царевна, светом ласковых очей,
Душу вывела из плена – стали песни позвончей.
 
 
А как только домекнулся: кинуть город мне пора,
Всколыхнулся, обернулся в удалого гусляра!
 

1909–1910 гг.

 
Месяц, глянь ушкуйным оком!
Кистенем стальным взмахни!
Понесусь я быстрым скоком
На татарские огни.
 
 
Надо мной воронья стая
Зачернеет – ждет беда.
Предо мною Золотая
Пораскинется Орда.
 
 
– Ой, летите, стрелы злые,
В басурманские шатры!
Нам хвататься не впервые
За мечи и топоры!
 
 
Я рубиться лихо стану,
Сдвинет враг со всех сторон,
И, иссеченного, к хану
Отведут меня в полон.
 
 
Долго-долго, дни и ночи
Будут лязгать кандалы.
Будет сниться терем отчий,
Волги буйные валы.
 
 
Запылит с Руси дружина,
На Орду ударит вскачь,
Я опять на волю хлыну
Для удач и неудач…
 
 
Час настанет, и на склоны
Упаду я из седла,
Как вопьется в грудь со стоном
Закаленная стрела…
 

2 января 1917 г.

Сергей Антонович Клычков^{350}

1889–1940

 
Милей, милей мне славы
Простор родных полей,
И вешний гул дубравы,
И крики журавлей.
 
 
Нет таинства чудесней,
Нет красоты иной,
Как сеять зерна с песней
Над вешней целиной.
 
 
Ой, лес мой, луг мой, поле!..
Пусть так всю жизнь и пусть
Не сходят с рук мозоли,
А с тихой песни грусть.
 

1911–1913 гг.

 
Бел туман спадает с выси,
На селе кричат грачи,
В седины его вплелися
Солнца раннего лучи!
 
 
Коня ивинкой сухою
Понукает он порой…
Славны думы за сохою!
Светлы очи пред зарей!
 
 
Запахал дед озимое,
Поясной поклон сложил,
Обошел кругом с сумою,
Хлебной крошкой обсорил.
 
 
За день дед не сел у пашни,
Распрямился и окреп…
Тепел вечер был вчерашний,
Мягок будет черный хлеб!
 
 
Не с того ли яровая
В поле скатерть за селом…
Будет всем по караваю!
Всем по чарке за столом!..
 

1911–1913 гг.

 
Над полем туманит, туманит,
В тумане мигает грудок,
А за лесом гаснет и манит
Меж туч заревой городок.
 
 
Сегодня я в поле ночую,
Лежу, притаясь за скирдой,
Вон в высь голубую, ночную
Катится звезда за звездой…
 
 
И нехотя месяц всплывает
Над ширью покосов и нив,
И ряски свои одевают
Ряды придорожные ив…
 
 
И кто-то под голос волынки
Незримо поет в вышине,
И никнет былинка к былинке,
И грустно от песенки мне.
 
 
И то ли играет подпасок,
Поет ли волынка сама—
Ах, беден на нем опоясок
И с боку убога сума!..
 
 
Но в полночь, когда он на кочке
Сидит в голове табуна,
В кафтан с золотой оторочкой
Его наряжает луна…
 
 
А в сумку, пропахшую хлебом,
Волшебную дудку кладет,
И тихо под песенку небом
За облаком облак плывет…
 
 
Плывет он и смотрит с опаской,
Что скоро потухнет грудок,—
Замолкнет волынка подпаска,
Зальется фабричный гудок.
 

1914–1917 гг.

 
Над низким полем из болота
На пашню тянут кулики,
Уж камышами вдоль реки
Плывет с волною позолота.
 
 
Туман ложится в отдаленье,
Земля горбом – свежа, черна,
В меже соха, как привиденье,
И вверх зубцами борона.
 
 
Вдали леса, и словно лица,
Глядят над нами купола…
И тихо бродит вкруг села
Серебряная мглица…
 
 
Встает луна за крайней хатой,
И, словно латы, возле хат
На травке, мокрой и хохлатой,
У окон лужицы лежат…
 

 
Я все пою, ведь я певец,
Не вывожу пером строки:
Брожу в лесу, пасу овец
В тумане раннем у реки.
 
 
Прошел по селам дальний слух:
И часто манят на крыльцо,
И улыбаются в лицо
Мне очи зорких молодух…
 
 
Но я печаль мою таю,
И в певчем сердце – тишина…
И так мне жаль печаль мою,
Не зная кто и где она…
 
 
И часто, слушая рожок,
Мне говорят: пастух! пастух!..
Покрыл мне щеки смуглый пух,
И полдень брови мне ожег…
 
 
И я пастух, и я певец,
И все гляжу из-под руки: —
И песни, как стада овец,
В тумане раннем у реки!..
 

 
Золотятся ковровые нивы
И чернеют на пашнях комли…
Отчего же задумались ивы,
Словно жаль им родимой земли?..
 
 
Как и встарь, месяц облаки водит,
Словно древнюю рать богатырь,
И за годами годы проходят,
Пропадая в безвестную ширь.
 
 
Та же Русь без конца и без края,
И над нею дымок голубой —
Что ж и я не пою, а рыдаю
Над людьми, над собой, над судьбой?
 
 
И мне мнится: в предутрии пламя
Пред бедою затеплила даль,
И сгустила туман над полями
Небывалая в мире печаль…
 

1914

 
Мокрый снег поутру выпал,
Каплет с крыши у окна.
На оконницу насыпал
Дед поутру толокна…
Толокно объяло пламя,
Толокно петух клюет
И в окно стучит крылами,
И, нахохлившись, поет.
Ленту алую вплетая,
Села Лада у окна:
– Здравствуй, тучка золотая,
Солнце-странничек, весна!..
Светит перстень на оконце:
За окном бегут ручьи,
Высоко гуляет солнце,
Кружат стаями грачи…
Далеко ж в дали веселой,
Словно вешние стада,
Разбеглись деревни, села
И большие города!..
А оконце все в узоре:
За туманной пеленой,
Словно сон, синеет море,
А за морем край земной…
 

 
Свет вечерний мерцает вдоль улиц,
Словно призрак, в тумане плетень,
Над дорогою ивы согнулись, И
 крадется от облака тень.
 
 
Уж померкли за сумраком хвои,
И сижу я у крайней избы,
Где на зори окно локовое
И крылечко из тонкой резьбы.
 
 
А в окно, может, горе глядится
И хозяйка тут – злая судьба,
Уж слетают узорные птицы,
Уж спадает с застрехи резьба.
 
 
Может быть, здесь в последней надежде
Все ж, трудясь и страдая, живут,
И лампада пылает, как прежде,
И все гостя чудесного ждут.
 
 
Вон сбежали с огорка овины,
Вон согнулся над речкою мост—
И так сказочен свист соловьиный!
И так тих деревенский погост!
 
 
Все он видится старой старухе
За туманом нельющихся слез,
Ждет и ждет, хоть недобрые слухи
Ветер к окнам с чужбины принес.
 
 
Будто вот полосой некошеной
Он идет с золотою косой
И пред ним рожь, и жито, и пшены
Серебристою брызжат росой!
 
 
И, как сторож, всю ночь стороною
Ходит месяц и смотрит во мглу,
И в закуте соха с бороною
Тоже грезят – сияют в углу.
 

1914–1917 гг.

Марина Ивановна Цветаева

1892–1941

1

 
Облака – вокруг,
Купола – вокруг.
Надо всей Москвой—
Сколько хватит рук! —
Возношу тебя: бремя лучшее,
Деревцо мое
Невесомое!
 
 
В дивном граде сем,
В мирном граде сем,
Где и мертвой мне
Будет радостно,—
Царевать тебе, горевать тебе,
Принимать венец,
О мой первенец!
 
 
Ты постом – говей,
Не сурьми бровей,
И все сорок – чти —
Сороков церквей.
Исходи пешком – молодым шажком! —
Всё привольное
Семихолмие.
 
 
Будет твой черед:
Тоже – дочери
Передашь Москву
С нежной горечью.
Мне же – вольный сон, колокольный звон,
Зори ранние
На Ваганькове.
 

31 марта 1916

6

 
Над синевою подмосковных рощ
Накрапывает колокольный дождь.
Бредут слепцы Калужскою дорогой —
Калужской – песенной – привычной, и она
Смывает и смывает имена
Смиренных странников, во тьме поющих бога.
И думаю: когда-нибудь и я,
Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской,—
Надену крест серебряный на грудь,
Перекрещусь – и тихо тронусь в путь
По старой по дороге по Калужской.
 

1916

8

 
Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси – бездомный.
Мы все к тебе придем.
 
 
Клеймо позорит плечи,
За голенищем – нож.
Издалека-далече —
Ты все же позовешь.
 
 
На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон^{351}
У нас, целитель, есть.
 
 
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит,—
Там Иверское^{352} сердце,
Червонное, горит.
 
 
И льется аллилуйя
На смуглые поля.
– Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
 

8 июля 1916

9

 
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
 
 
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
 
 
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
 

16 августа 1916

5

 
У меня в Москве – купола горят,
У меня в Москве – колокола звонят,
И гробницы, в ряд, у меня стоят,—
В них царицы спят и цари.
 
 
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится – чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе – до зари.
 
 
И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.
 
 
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю—
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари.
 
 
Но моя река – да с твоей рекой,
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь
Не догонит заря – зари.
 

7 мая 1916

7

 
Должно быть – за той рощей
Деревня, где я жила,
Должно быть – любовь проще
И легче, чем я ждала.
 
 
– Эй, идолы, чтоб вы сдохли! —
Привстал и занес кнут,
И окрику вслед – охлест,
И вновь бубенцы поют.
 
 
Над валким и жалким хлебом
За жердью встает – жердь,
И проволока под небом
Поет и поет смерть.
 

13 мая 1916

8

 
И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,
И ветром вздутый калужский родной кумач,
И посвист перепелов, и большое небо,
И волны колоколов над волнами хлеба,
И толк о немце, доколе не надоест,
И желтый-желтый – за синею рощей – крест,
И сладкий жар, и такое на всем сиянье,
И имя твое, звучащее словно: ангел.
 

18 мая 1916

 
Белое солнце и низкие, низкие тучи,
Вдоль огородов – за белой стеною – погост.
И на песке вереницы соломенных чучел
Под перекладинами в человеческий рост.
 
 
И, перевесившись через заборные колья,
Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд.
Старая баба – посыпанный крупной солью
Черный ломоть у калитки жует и жует…
 
 
Чем прогневили тебя эти серые хаты,—
Господи! – и для чего стольким простреливать грудь?
Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты,
И запылил, запылил отступающий путь…
 
 
– Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,
Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой
О чернобровых красавицах. – Ох, и поют же
Нынче солдаты! О господи боже ты мой!
 

3 июля 1916

 
Благословляю ежедневный труд.
Благословляю еженощный сон.
Господню милость – и господен суд,
Благой закон – и каменный закон.
 
 
И пыльный пурпур свой, где столько дыр…
И пыльный посох свой, где все лучи!
Еще, господь, благословляю – мир
В чужом дому – и хлеб в чужой печи.
 

21 мая 1918

Сергей Александрович Есенин

1895–1925

1

 
Потонула деревня в ухабинах,
Заслонили избенки леса.
Только видно на кочках и впадинах,
Как синеют кругом небеса.
 
 
Воют в сумерки долгие, зимние,
Волки грозные с тощих полей.
По дворам в погорающем инее
Над застрехами храп лошадей.
 
 
Как совиные глазки, за ветками
Смотрят с шали пурги огоньки.
И стоят за дубовыми сетками,
Словно нечисть лесная, пеньки.
 
 
Запугала нас сила нечистая,
Что ни прорубь – везде колдуны.
В злую заморозь в сумерки мглистые
На березках висят галуны.
 

2

 
Но люблю тебя, родина кроткая!
А за что – разгадать не могу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
 
 
Я люблю над покосной стоянкою
Слушать вечером гуд комаров.
А как гаркнут ребята тальянкою,
Выйдут девки плясать у костров.
 
 
Загорятся, как черна смородина,
Угли-очи в подковах бровей.
Ой ты, Русь моя, милая родина,
Сладкий отдых в шелку купырей.
 

3

 
Понакаркали черные вороны:
Грозным бедам широкий простор.
Крутит вихорь леса во все стороны,
Машет саваном пена с озер.
 
 
Грянул гром, чашка неба расколота,
Тучи рваные кутают лес.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небес.
 
 
Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.
 
 
Собиралися мирные пахари
Без печали, без жалоб и слез,
Клали в сумочки пышки на сахаре
И пихали на кряжистый воз.
 
 
По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ.
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод.
 

4

 
Затомилась деревня невесточкой —
Как-то милые в дальнем краю?
Отчего не уведомят весточкой,—
Не погибли ли в жарком бою?
 
 
В роще чудились запахи ладана,
В ветре бластились стуки костей.
И пришли к ним нежданно-негаданно
С дальней волости груды вестей.
 
 
Сберегли по ним пахари памятку,
С потом вывели всем по письму.
Подхватили тут родные грамотку,
За ветловую сели тесьму.
 
 
Собралися над четницей Лушею
Допытаться любимых речей.
И на корточках плакали, слушая,
На успехи родных силачей.
 

5

 
Ах, поля мои, борозды милые,
Хороши вы в печали своей!
Я люблю эти хижины хилые
С поджиданьем седых матерей.
 
 
Припаду к лапоточкам берестяным,
Мир вам, грабли, коса и соха!
Я гадаю по взорам невестиным
На войне о судьбе жениха.
 
 
Помирился я с мыслями слабыми,
Хоть бы стать мне кустом у воды.
Я хочу верить в лучшее с бабами,
Тепля свечку вечерней звезды.
 
 
Разгадал я их думы несметные,
Не спугнет их ни гром и ни тьма.
За сохою под песни заветные
Не причудится смерть и тюрьма.
 
 
Они верили в эти каракули,
Выводимые с тяжким трудом,
И от счастья и радости плакали,
Как в засуху над первым дождем.
 
 
А за думой разлуки с родимыми
В мягких травах, под бусами рос,
Им мерещился в далях за дымами
Над лугами веселый покос.
 
 
Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
 

1914

 
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
 
 
По меже, на переметке,
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в четки
Ивы – кроткие монашки.
 
 
Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
 
 
Все встречаю, все приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.
 

1914

 
Пахнет рыхлыми драченами;
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут, в паз.
 
 
Вьется сажа над заслонкою,
В печке нитки попелиц,
А на лавке за солонкою —
Шелуха сырых яиц.
 
 
Мать с ухватами не сладится,
Нагибается низко,
Старый кот к махотке крадется
На парное молоко.
 
 
Квокчут куры беспокойные
Над оглоблями сохи,
На дворе обедню стройную
Запевают петухи.
 
 
А в окне на сени скатые,
От пугливой шумоты,
Из углов щенки кудлатые
Заползают в хомуты.
 

1914

 
По селу тропинкой кривенькой
В летний вечер голубой
Рекрута ходили с ливенкой
Разухабистой гурьбой.
 
 
Распевали про любимые
Да последние деньки:
«Ты прощай, село родимое,
Темна роща и пеньки».
 
 
Зори пенились и таяли.
Все кричали, пяча грудь:
«До рекрутства горе маяли,
 А теперь пора гульнуть».
 
 
Размахнув кудрями русыми,
В пляс пускались весело.
Девки брякали им бусами,
Зазывали за село.
 
 
Выходили парни бравые
За гуменные плетни,
А девчоночки лукавые
Убегали, – догони!
 
 
Над зелеными пригорками
Развевалися платки.
По полям, бредя с кошелками,
Улыбались старики.
 
 
По кустам, в траве над лыками,
Под пугливый возглас сов,
Им смеялась роща зыками
С переливом голосов.
 
 
По селу тропинкой кривенькой,
Ободравшись о пеньки,
Рекрута играли в ливенку
Про остольние деньки.
 

1914

 
Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты – в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.
 
 
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
 
 
Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.
 
 
Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.
 
 
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!» —
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
 

1914

 
Край ты мой заброшенный,
Край ты мой, пустырь,
Сенокос некошеный,
Лес да монастырь.
 
 
Избы забоченились,
А и всех-то пять.
Крыши их запенились
В заревую гать.
 
 
Под соломой-ризою
Выструги стропил,
Ветер плесень сизую
Солнцем окропил.
 
 
В окна бьют без промаха
Вороны крылом,
Как метель, черемуха
Машет рукавом.
 
 
Уж не сказ ли в прутнике
Жисть твоя и быль,
Что под вечер путнику
Нашептал ковыль?
 

1914

 
Черная, потом пропахшая выть!
Как мне тебя не ласкать, не любить?
 
 
Выйду на озеро в синюю гать,
К сердцу вечерняя льнет благодать.
 
 
Серым веретьем стоят шалаши,
Глухо баюкают хлюпь камыши.
 
 
Красный костер окровил таганы,
В хворосте белые веки луны.
 
 
Тихо, на корточках, в пятнах зари
Слушают сказ старика косари.
 
 
Где-то вдали, на кукане реки,
Дремную песню поют рыбаки.
 
 
Оловом светится лужная голь…
Грустная песня, ты – русская боль.
 

1914