И будет вечен вольный труд
Текст книги "И будет вечен вольный труд"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Забыв вражду великодушно,
Движенью тайному послушный,
Быть может, я еще могу
Дать руку личному врагу;
Но вековые оскорбленья
Тиранам родины прощать
И стыд обиды оставлять
Без справедливого отмщенья —
Не в силах я: один лишь раб
Так может быть и подл и слаб.
Могу ли равнодушно видеть
Порабощенных земляков?..
Нет, нет! Мой жребий: ненавидеть
Равно тиранов и рабов.
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа,—
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Погибну я за край родной,—
Я это чувствую, я знаю…
И радостно, отец святой,
Свой жребий я благословляю!
Я ль буду в роковое время
Позорить Гражданина сан,
И подражать тебе, изнеженное племя
Переродившихся славян?
Нет, неспособен я в объятьях сладострастья,
В постыдной праздности влачить свой век младой,
И изнывать кипящею душой
Под тяжким игом самовластья.
Пусть юноши, своей не разгадав судьбы,
Постигнуть не хотят предназначенье века,
И не готовятся для будущей борьбы
За угнетенную свободу человека.
Пусть с хладною душой бросают хладный взор
На бедствия своей отчизны,
И не читают в них грядущий свой позор
И справедливые потомков укоризны.
Они раскаются, когда народ, восстав,
Застанет их в объятьях праздной неги
И, в бурном мятеже ища свободных прав,
В них не найдет ни Брута{150}, ни Риеги{151}.
1824–1825
Кондратий Федорович Рылеев и
Александр Александрович Бестужев-Марлинский{152}
1797–1837
Ах, тошно мне
И в родной стороне;
Все в неволе,
В тяжкой доле,
Видно, век вековать.
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
И людями,
Как скотами,
Долго ль будут торговать?
Кто же нас кабалил,
Кто им барство присудил
И над нами,
Бедняками,
Будто с плетью посадил?
Глупость прежних крестьян
Стала воле в изъян,
И свобода
У народа
Силой бар задушена.
А что силой отнято,
Силой выручим мы то.
И в приволье,
На раздолье
Стариною заживем.
А теперь господа
Грабят нас без стыда,
И обманом
Их карманом
Стала наша мошна.
Они кожу с нас дерут,
Мы посеем – они жнут.
Они воры,
Живодеры,
Как пиявки, кровь сосут.
Бара с земским судом
И с приходским попом
Нас морочат
И волочат
По дорогам да судам.
А уж правды нигде
Не ищи, мужик, в суде,
Без синюхи{153}
Судьи глухи,
Без вины ты виноват.
Чтоб в палату дойти,
Прежде сторожу плати
За бумагу,
За отвагу,
Ты за все, про все давай!
Там же каждая душа
Покривится из гроша.
Заседатель,
Председатель
Заодно с секретарем.
Нас поборами царь
Иссушил, как сухарь;
То дороги,
То налоги
Разорили нас вконец.
И в деревне солдат,
Хоть и, кажется, наш брат,
В ус не дует
И воюет,
Как бы в вражеской земле.
А под царским орлом{154}
Ядом потчуют с вином.
И народу
Лишь за воду
Велят вчетверо платить.
Чтобы нас наказать,
Господь вздумал ниспослать
Поселенье
В разоренье,
Православным на беду.
Уж так худо на Руси.
Что и боже упаси.
Всех затеев
Аракчеев{155}
И всему тому виной.
Он царя подстрекнет,
Царь указ подмахнет.
Ему шутка,
А нам жутко,
Тошно так, что ой, ой, ой!
А до бога высоко,
До царя далеко,
Да мы сами
Ведь с усами,
Так мотай себе на ус.
1824(?)
Как идет кузнец
Да из кузницы.
Слава!
Что несет кузнец?
Да три ножика.
Слава!
Вот уж первый-то нож —
На злодеев-вельмож.
Слава!
А другой-то нож —
На попов, на святош.
Слава!
А молитву сотворя —
Третий нож: на царя.
Слава!
Кому вынется,
Тому сбудется.
Слава!
Кому сбудется,
Не минуется.
Слава!
1824 или 1825
Иван Петрович Мятлев{156}
1796–1844
Барин
Здравия желаю, господа сенаторы,
Я прихожу из банковой конторы,
Не французский, не немецкий, – человек
российский.
Приношу вам поклон низкий.
Эй, малый!
Жены моей приданой,
Кривой крепостной,
Удалая головка, долбленый глаз,—
Много ли вас?
Афонька
Один!
Барин
А, это ты, Афонька…
Ты, который бежал, когда я женился?
Да куда ж ты сокрылся?
Афонька
А я, с позволения вашего, в деревне вашей под
овином сидел.
Барин
Дурак! А если б этот овин сгорел?
Афонька
Я бы, с позволения вашего, вышедши, руки погрел.
Барин
Позвольте, господа сенаторы, какой он
грубиян!
Ну, скажи, пожалуйста, Афонька,—
Ты жил в моей деревне,—
Как мужики мои живут?
Афонька
Зажиточно.
Барин
Да как зажиточно?
Афонька
Да очень зажиточно!
Барин
Да как же, братец мой, зажиточно?
Афонька
А так зажиточно,
Что в семи дворах один топор;
Поутру дрова рубят,
А вечером в кулак трубят.
Барин
Позвольте, господа сенаторы! Следовательно, мои мужики плотники и
музыканты.
Ну, скажи, пожалуйста, Афонька, как у меня
хлеб уродился?
Афонька
Хорошо-с!
Барин
Да как хорошо?
Афонька
Да очень хорошо.
Барин
Да как же, братец ты мой, хорошо?
Афонька
А так хорошо,
Что колос от колоса —
Не слыхать девичья голоса;
Сноп от снопа —
Столбовая верста,
А копна от копны —
Целый день езды.
Барин
Позвольте, господа сенаторы!
Следовательно, мой хлеб хорошо уродился.
Что же, Афонька, хлеб-то мой продали
Или сюда везут?
Афонька
Нет, его не продали и не сюда везут,
А ваши шелудивые собаки разыгрались
И уронили весь хлеб в лохань.
Барин
Позвольте, господа сенаторы!
Следовательно, мой хлеб пропал!
Афонька
Нет, не пропал, а в потребу попал.
Барин
Что же из него сотворили?
Афонька
Бражку сварили.
Барин
Да пьяна ли эта брага?
Афонька
Пьяна!
Барин
Да как же пьяна?
Афонька
Да очинно пьяна.
Барин
Да как же, братец мой, пьяна?
Афонька
Да так пьяна,
Что если старосте поднести,
Да его милость тройным поленом оплести,
То его милость, и со двора не свезти.
Барин
Позвольте, господа сенаторы,
Какой он грубиян!
1844
Приходит староста-пузан
И двадцать мужиков.
Се сон, же круа, ле пейзан
Де мадам Бурдюков[6]6
Это, я полагаю, крестьяне г-жи Бурдюковой (фр.).
[Закрыть].
О них докладывать Андре
Идет, официант.
«Дан л'антишамбр фет антре,
Е дит лёр, к'иль з'атанд»[7]7
Проведите в переднюю и скажите им, чтобы подождали (фр.).
[Закрыть].
Выходит барыня с гостьми
Через часочек-два.
«Бонжур, бонжур, ме бонз-ами!
Ке вуле ву де муа?»[8]8
Здравствуйте, здравствуйте, добрые мои друзья. Чего вы от меня хотите? (фр.)
[Закрыть].
«Ну, староста! ты доложи»,—
Сказали мужики.
«Э бъен, де куа донк иль с'ажи?
Де куа? у бьен де ки?»[9]9
Однако о чем же идет речь? О чем? или, вернее, о ком? (фр.)
[Закрыть]
И староста, отдав поклон,
Свой начал разговор.
Но барыня кричит: «Алон!
Не крие па си фор»[10]10
Ну, не кричите так громко (фр.).
[Закрыть].
«Мы яровое убрали
И убрали траву».
«Се тре жоли, се тре жоли!
Коман ву порте ву?» [11]11
Прекрасно, прекрасно! Как вы поживаете? (фр.)
[Закрыть]
«И нам теперь всем отдых дан:
Но аржаному срок».
«Але ву з'ан, але ву з'ан!
Ке дъяблъ, же ма'н мок!» [12]12
Вон, вон! К черту, наплевать! (фр.)
[Закрыть]
«В продажу хлеб уже глядит,
Убрать бы поскорей».
«Кес-ке ву дит? Кес-ке ву дит?
Же круа, ву мюрмюре?» [13]13
Что вы говорите? Что вы говорите? Мне кажется, вы ворчите?(фр.)
[Закрыть]
«Как опоздаем, будет жаль;
Не довезем в Василь!{159}»
«Са ме т'егаль, са ме т'егаль.
Ву зет де зембесиль»? [14]14
Это мне безразлично, это мне безразлично. Вы глупцы (фр.)
[Закрыть]
И выгнать всех велела вон
За хлебный магазин{160},
А гости крикнули:
«Се бон! Се тре бьен, ма кузин!»[15]15
Хорошо! Превосходно, кузина! (фр.)
[Закрыть]
Вот управляют как у нас!
Всё – минус, а не плюс.
Ке вуле ву, ке л'он фасе!
Он не се па ле рюсс![16]16
Что поделаешь! Русского языка не знают (фр.)
[Закрыть]
Вильгельм Карлович Кюхельбекер
1797–1846
Работы сельские приходят уж к концу.
Везде роскошные, златые скирды хлеба;
Уж стал туманен свод померкнувшего неба
И пал туман и на чело певцу{161}…
Да! недалек тот день, который был когда-то
Им, нашим Пушкиным, так задушевно пет!
Но Пушкин уж давно подземной тьмой одет
И сколько и еще друзей пожато,
Склонявших жадный слух при звоне полных чаш
К напеву дивному стихов медоточивых!
Но ныне мирный сон товарищей счастливых
В нас зависть пробуждает. – Им шабаш!
Шабаш им от скорбей и хлопот жизни пыльной,
Их не поднимет день к страданьям и трудам,
Нет горю доступа к остывшим их сердцам,
Не заползет измена в мрак могильный,
Их ран не растравит; их ноющей груди
С улыбкой на устах не растерзает злоба,
Не тронет их вражда: спаслися в пристань гроба.
Нам только говорят: «Иди! иди!
Надолго нанят ты; еще тебе не время!
Ступай! не уставай, не думай отдохнуть!»
Да силы уж не те, да всё тяжеле путь,
Да плечи всё больнее ломит бремя!
1845
Антон Антонович Дельвиг
1798–1831
(«Соловей мой, соловей…»)
Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей!
Ты куда, куда летишь,
Где всю ночку пропоешь?
Кто-то бедная, как я,
Ночь прослушает тебя,
Не смыкаючи очей.
Утопаючи в слезах?
Ты лети, мой соловей,
Хоть за тридевять земель,
Хоть за синие моря,
На чужие берега;
Побывай во всех странах,
В деревнях и в городах:
Не найти тебе нигде
Горемышнее меня.
У меня ли у младой
Дорог жемчуг на груди,
У меня ли у младой
Жар-колечко на руке,
У меня ли у младой
В сердце миленький дружок.
В день осенний на груди
Крупный жемчуг потускнел,
В зимню ночку на руке
Распаялося кольцо,
А как нынешней весной
Разлюбил меня милой.
1825
(«Как за реченькой слободушка стоит…»)
Как за реченькой слободушка стоит,
По слободке той дороженька бежит,
Путь-дорожка широка, да не длинна,
Разбегается в две стороны она:
Как налево на кладбище к мертвецам,
А направо – к закавказским молодцам.
Грустно было провожать мне, молодой,
Двух родимых и по той, и по другой:
Обручальника по левой проводя,
С плачем матерью-землей покрыла я;
А налетный друг уехал по другой,
На прощанье мне кивнувши головой.
1828
(Русская идиллия)
Солдат
Нет, не звезда мне из лесу светила:
Как звездочка, манил меня час целый
Огонь ваш, братцы! Кашицу себе
Для ужина варите? Хлеб да соль!
Пастухи
Спасибо, служба! Хлеба кушать.
Солдат
Быть так,
Благодарю вас. Я устал порядком!
Ну, костыли мои, вам роздых! Рядом
Я на траву вас положу и подле
Присяду сам. Да, верст пятнадцать
Ушел я в вечер.
1-й пастух
А идешь откуда?
Солдат
А из Литвы, из Виленской больницы.
Вот как из матушки России ладно
Мы выгнали гостей незваных, – я
На первой заграничной перестрелке,
Беда такая, без ноги остался!
Товарищи меня стащили в Вильну;
С год лекаря и тем и сем лечили
И вот каким, злодеи, отпустили.
Теперь на костылях бреду кой-как
На родину, за Курск, к жене и сестрам.
2-й пастух
На руку, обопрись! Да не сюда,
А на тулуп раскинутый ложися!
Солдат
Спасибо, друг, господь тебе заплатит! —
Ах, братцы! Что за рай земной у вас
Под Курском! В этот вечер словно чудом
Помолодел я, вволю надышавшись
Теплом и запахом целебным! Любо,
Легко мне в воздухе родном, как рыбке
В реке студеной! В царствах многих был я!
Попробовал везде весны и лета!
В иных краях земля благоухает,
Как в светлый праздник ручка генеральши —
И дорого, и чудно, да не мило,
Не так, как тут! Здесь целым телом дышишь,
Здесь все суставчики в себя впивают
Простой, но сладкий, теплый воздух; словом,
Здесь нежишься, как в бане старых бар!
И спать не хочется! Играл бы всё
До солнышка в девичьем хороводе.
3-й пастух
И мы б, земляк, играть не отказались!
Да лих нельзя! Село далёко! Стадо ж
Покинуть без присмотра, положившись
Лишь на собак, опасно, сам ты знаешь!
Как быть! Но вот и кашица поспела!
Перекрестяся, примемся за ужин.
А после, если к сну тебя не клонит,
То расскажи нам (говоришь ты складно)
Про старое свое житье-бытье!
Я чай, везде бывал ты, все видал!
И домовых, и водяных, и леших,
И маленьких людей, живущих там,
Где край земли сошелся с краем неба,
Где можно в облако любое вбить
Крючок иль гвоздь и свой кафтан повесить.
Солдат
Вздор мелешь, малый! Уши вянут! Полно!
Старухи врут вам, греясь на печи,
А вы им верите! Какие черти
Крещеному солдату захотят
Представиться? Да ныне ж человек
Лукавей беса! Нет, другое чудо
Я видел, и не в ночь до петухов,
Но днем оно пред нами совершилось!
Вы слышали ль, как заступился бог
За православную державу нашу,
Как сжалился он над Москвой горящей,
Над бедною землею, не посевом,
А вражьими ватагами покрытой —
И раннюю зиму послал нам в помощь,
Зиму с морозами, какие только
В Николин день да около Крещенья
Трещат и за щеки и уши щиплют?
Свежо нам стало, а французам туго!
И жалко и смешно их даже вспомнить!
Окутались от стужи чем могли,
Кто шитой душегрейкой, кто лохмотьем,
Кто ризою поповской, кто рогожей,
Убрались все, как святочные хари,
И ну бежать скорее от Москвы!
Недалеко ушли же. На дороге
Мороз схватил их и заставил ждать
Дня судного на месте преступленья:
У божьей церкви, ими оскверненной,
В разграбленном анбаре, у села,
Сожженного их буйством! – Мы, бывало,
Окончив трудный переход, сидим,
Как здесь, вокруг огня и варим щи,
А около лежат, как это стадо,
Замерзлые французы. Как лежат!
Когда б не лица их и не молчанье,
Подумал бы, живые на биваке
Комедию ломают. Тот уткнулся
В костер горящий головой, тот лошадь
Взвалил, как шубу, на себя, другой
Ее копыта гложет; те ж, как братья,
Обнялись крепко и друг в друга зубы
Вонзили, как враги!
Пастухи
Ух! страшно, страшно!
Солдат
А между тем курьерский колокольчик,
Вот как теперь, и там гремит, и там
Прозвякнет на морозе; отовсюду
Везут известья о победах в Питер
И в обгорелую Москву.
1-й пастух
Э, братцы,
Смотрите, вот и к нам тележка скачет,
И офицер про что-то ямщику
Кричит, ямщик уж держит лошадей;
Не спросят ли о чем нас?
Солдат
Помоги
Мне встать: солдату вытянуться надо…
Офицер
(подъехав)
Огня, ребята, закурить мне трубку!
Солдат
В минуту, ваше благородье!
Офицер
Ба!
Товарищ, ты как здесь?
Солдат
К жене и сестрам
Домой тащуся, ваше благородье!
За рану в чистую уволен!
Офицер
С богом!
Снеси ж к своим хорошее известье:
Мы кончили войну в столице вражьей,
В Париже русские отмстили честно
Пожар московский! Ну, прости, товарищ!
Солдат
Прощенья просим, ваше благородье!
Офицер уезжает.
Благословение господне с нами
Отныне и вовеки буди! Вот как
Господь утешил матушку Россию!
Молитесь, братцы, божьи чудеса
Не совершаются ль пред нами явно!
1829
Александр Сергеевич Пушкин
1799–1837
Ода
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
Открой мне благородный след
Того возвышенного галла{163},
Кому сама средь славных бед
Ты гимны смелые внушала.
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела – Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.
Лишь там над царскою главой
Народов не легко страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит
И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где не подкупна их рука
Ни алчной скупостью, ни страхом.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
Тебя в свидетели зову,
О мученик ошибок славных{164},
За предков в шуме бурь недавных
Сложивший царскую главу.
Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе Вероломства.
Молчит Закон – народ молчит,
Падет преступная секира…
И се – злодейская порфира{165}
На галлах скованных лежит.
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.
Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана{166},
Забвенью брошенный дворец —
И слышит Клии{167} страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час{168}
Он видит живо пред очами,
Он видит – в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары{169}!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награда,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
1817
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
1818
Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья!
Я твой: я променял порочный двор цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубров, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.
Я твой: люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ним и ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты;
Везде следы довольства и труда…
Я здесь, от суетных оков освобожденный,
Учуся в истине блаженство находить,
Свободною душой закон боготворить,
Роптанью не внимать толпы непросвещенной,
Участьем отвечать застенчивой мольбе
И не завидовать судьбе
Злодея иль глупца – в величии неправом.
Оракулы веков{172}, здесь вопрошаю вас!
В уединеньи величавом
Слышнее ваш отрадный глас;
Он гонит лени сон угрюмый,
К трудам рождает жар во мне,
И ваши творческие думы
В душевной зреют глубине.
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества{173} печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея.
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
1819
Изыде сеятель сеяти семена своя.
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя —
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды…
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
1823
Быть может, уж недолго мне
В изгнаньи мирном оставаться,
Вздыхать о милой старине
И сельской музе в тишине
Душой беспечной предаваться.
Но и вдали, в краю чужом,
Я буду мыслию всегдашней
Бродить Тригорского кругом,
В лугах, у речки, за холмом,
В саду под сенью лип домашней.
Когда померкнет ясный день,
Одна из глубины могильной
Так иногда в родную сень
Летит тоскующая тень
На милых бросить взор умильный.
1825
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,—
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,—
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
1826
