Текст книги "И будет вечен вольный труд"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Вышел внук на пашню к деду
      В рубашонке, босиком,
Улыбнулся и промолвил:
      «Здравствуй, дедушка Пахом!
 
 
Ты, я вижу, притомился,
      Научи меня пахать,
Как зимой, в избе, бывало,
      По складам учил читать!»
 
 
«Что ж, изволь, коли охота
      И силенка есть в руках,
Поучися, будь помощник
      Деду старому в трудах!»
 
 
И Пахом к сохе с любовью
      Внука за руку подвел;
Внук тихонько бороздою
      За лошадкою пошел…
 
 
Бодро, весело лошадка
      Выступает впереди,
А у пахаря-то сердце
      Так и прыгает в груди.
 
 
«Вот, – он думает, – вспашу я
      Эту полосу, потом
Из кошницы дед засеет
      Золотым ее зерном;
 
 
Уродится рожь густая;
      А весною благодать,
Как начнет она по зорькам
      Желтый колос наливать;
 
 
Уберется васильками,
      Словно море, зашумит,
Выйдут жницы на покоску,
      Серп на солнце заблестит.
 
 
Мы приедем на телеге
      И из связанных снопов
На гумне намечем много
      Золотых тогда скирдов».
 
 
Долго издали на внука
      Смотрит дедушка седой
И любуется глубоко
      Проведенной бороздой.
 

1884

 
Распашу я рано
Полосу родную,
Распашу, посею
И забороную!
 
 
Надо мною песней
Пташечка зальется,
И никто, как пахарь,
Дню не улыбнется.
 
 
Всходы яровые
Солнышко пригреет,
И цветы и травку
Вырастит-взлелеет.
 
 
Весело тогда мне
Выходить с косою
Иль с серпом зубчатым
Встать над полосою;
 
 
Накошу я сена,
Намечу стогами,
Соберу колосья
Полными снопами;
 
 
Смолочу, провею
Да сгребу лопатой.
Вот я и счастливый,
Вот я и богатый!
 

1891

 
Я для песни задушевной
Взял лесов зеленых шепот,
А у Волги в жар полдневный
Темных струй подслушал ропот,
Взял у осени ненастье,
У весны благоуханье;
У народа взял я счастье
И безмерное страданье.
 

1891

 
Как не гордиться мне тобой,
      О родина моя!
Когда над Волгою родной
      Стою недвижим я,
 
 
Когда молитвенно свой взор
      Бросаю в небеса,
На твой чарующий простор,
      На темные леса.
 
 
Как хороша ты в теплый день
      На празднике весны,
Среди приветных деревень
      Родимой стороны!
 
 
Как бодро дышится, когда
      На поле весь народ
Среди свободного труда
      Все силы отдает!
 
 
Каким восторгом мою грудь
      Ты наполняешь мне,
Когда хочу я отдохнуть
      С тобой наедине!..
 
 
Я в каждом шелесте листов
      Твой голос узнаю.
Хожу среди твоих лугов,
      Мечтаю и пою.
 
 
Во всей в тебе и мощь видна,
      И сила с красотой,
Недаром ты и названа
      Великой и святой.
 

1904

А. А. Коринфскому^{281}

 
В деревне, чуть заря вечерняя займется,
Играет молодежь, сплетаясь в хоровод,
Звучит гармоника, и песня раздается
Такая грустная, что за сердце берет.
Но грусть сроднилася с крестьянскою душою,
Она всегда в груди измученной живет
И разгоняется лишь песнею родною.
Отпряжен от сохи, средь поля конь усталый
Пасется в табуне; вхожу я тихо в дом,
Чтоб за ночь отдохнуть и чтоб на зорьке алой
Проснуться и опять с товарищем-конем
На поле целый день трудиться с силой новой,
Взрывая борозды, иль, срезав рожь серпом,
Душистые снопы возить на ток готовый.
А теплый вечер так порой душист и ясен,
Когда разносится народной песни стих.
О, как ее язык и звучен и прекрасен,
Как много слышится в ней мук пережитых.
 

14 октября 1906

Владимир Сергеевич Соловьев

1853–1900

 
Земля-владычица! К тебе чело склонил я,
И сквозь покров благоуханный твой
Родного сердца пламень ощутил я,
Услышал трепет жизни мировой.
 
 
В полуденных лучах такою негой жгучей
Сходила благодать сияющих небес,
И блеску тихому несли привет певучий
И вольная река, и многошумный лес.
 
 
И в явном таинстве вновь вижу сочетанье
Земной души со светом неземным,
И от огня любви житейское страданье
Уносится, как мимолетный дым.
 

1886

 
«С Востока свет, с Востока силы!»
И, к вседержительству готов,
Ирана царь^{282} под Фермопилы^{283}
Нагнал стада своих рабов.
 
 
Но не напрасно Прометея
Небесный дар^{284} Элладе дан.
Толпы рабов бегут, бледнея,
Пред горстью доблестных граждан.
 
 
И кто ж до Инда и до Ганга
Стезею славною прошел?
То македонская фаланга^{285},
То Рима царственный орел^{286}.
 
 
И силой разума и права —
Всечеловеческих начал —
Воздвиглась Запада держава,
И миру Рим единство дал.
 
 
Чего ж еще недоставало?
Зачем весь мир опять в крови? —
Душа вселенной тосковала
О духе веры и любви!
 
 
И слово вещее не ложно,
И свет с Востока засиял^{287},
И то, что было невозможно,
Он возвестил и обещал.
 
 
И, разливаяся широко,
Исполнен знамений и сил,
Тот свет, исшедший от Востока,
С Востоком Запад примирил.
 
 
О, Русь! в предвиденьи высоком
Ты мыслью гордой занята;
Каким же хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?
 

1890

 
Панмонголизм! Хоть слово дико,
Но мне ласкает слух оно,
Как бы предвестием великой
Судьбины божией полно.
 
 
Когда в растленной Византии
Остыл божественный алтарь,
И отреклися от Мессии
Иерей и князь, народ и царь,
 
 
Тогда он поднял от Востока
Народ безвестный и чужой,
И под орудьем тяжким рока
Во прах склонился Рим второй^{289}.
 
 
Судьбою павшей Византии
Мы научиться не хотим,
И все твердят льстецы России:
Ты – третий Рим, ты – третий Рим.
 
 
Пусть так! Орудий божьей кары
Запас еще не истощен.
Готовит новые удары
Рой пробудившихся племен.
 
 
От вод малайских до Алтая
Вожди с Восточных островов
У стен поникшего Китая
Собрали тьмы своих полков.
 
 
Как саранча неисчислимы
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы,
Идут на север племена.
 
 
О, Русь! забудь былую славу:
Орел двуглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.
 
 
Смирится в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть…
И третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть.
 

1894

Леонид Петрович Радин^{290}

1860–1900

 
Снова я слышу родную «Лучину».
Сколько в ней горя, страданий и слез,—
Видно, свою вековую кручину
Пахарь в нее перенес.
 
 
Сидя за прялкой, в осеннюю вьюгу,
Пела, быть может, крестьянка в тиши
И поверяла той песне, как другу,
Жгучую скорбь наболевшей души.
 
 
Полно! Довольно про горе ты пела…
Прочь этот грустный, унылый напев,—
Надо, чтоб песня отвагой гремела,
В сердце будила спасительный гнев!
 
 
Зреет в народе могучая сила,
Край наш стоит на широком пути,
То, что страдалица-мать выносила,
Сын-богатырь не захочет снести.
 
 
Мысли живой не задушит в нем голод, С
ил молодых не надломит борьба.
Смело возьмет он тяжелый свой молот
И разобьет им оковы раба.
 

1898

Семен Яковлевич Надсон

1862–1887

 
Слышишь – в селе, за рекою зеркальной,
Глухо разносится звон погребальный
      В сонном затишьи полей,—
Грозно и мерно, удар за ударом,
Тонет в дали, озаренной пожаром
      Алых вечерних лучей…
 
 
Слышишь – звучит похоронное пенье:
Это – апостол труда и терпенья —
      Честный рабочий почил…
Долго он шел трудовою дорогой,
Долго родимую землю с тревогой
      Потом и кровью поил.
 
 
Жег его полдень горячим сияньем,
Ветер знобил леденящим дыханьем,
      Туча мочила дождем…
Вьюгой избенку его заметало,
Градом на нивах его побивало
      Колос, взращенный трудом.
 
 
Много он вынес могучей душою,
С детства привыкшей бороться с судьбою.
      Пусть же, зарытый землей,
Он отдохнет от забот и волненья —
Этот апостол труда и терпенья
      Нашей отчизны родной.
 

1878

На берег радостный выносит

Ладью мою девятый вал.

Пушкин

 
Вот наш старый с колоннами серенький дом,
С красной крышей, с массивным балконом.
Темный сад на просторе разросся кругом,
И поля, утопая во мраке ночном,
С отдаленным слились небосклоном.
По полям, извиваясь блестящей струей,
Льется речка студеной волною.
И беседка, одетая сочной листвой,
Наклонясь над лазурной ее глубиной,
Отражается гладью речною.
 
 
Тихо шепчет струя про любовь и покой
И, во мраке звеня, замирает,
И душистый цветок над кристальной струей,
Наклонившись лукавой своей головой,
Нежным звукам в раздумье внимает.
Здравствуй, родина-мать! Полный веры святой,
Полный грез и надежды на счастье,
Я покинул тебя – и вернулся больной,
Закаленный в нужде, изнуренный борьбой,
Без надежд, без любви и участья.
Здравствуй, родина-мать! Убаюкай, согрей,
Оживи меня лаской святою,
Лаской глуби лесной, лаской темных ночей,
Лаской синих небес и безбрежных полей,
Соловьиною песнью живою.
 
 
Дай поплакать хоть раз далеко от людей,
Не боясь их насмешки жестокой,
Отдохнуть на груди на зеленой твоей,
Позабыть о загубленной жизни моей,
Полной муки и грусти глубокой!
 

1878

 
Художники ее любили воплощать
В могучем образе славянки светлоокой,
Склоненною на меч, привыкший побеждать,
И с думой на челе, спокойной и высокой.
Осенена крестом, лежащим на груди,
С орлом у сильных ног и радостно сияя,
Она глядит вперед, как будто впереди
Обетованный рай сквозь сумрак прозревая.
Мне грезится она иной: томясь в цепях,
Порабощенная, несчастная Россия,—
Она не на груди несет, а на плечах
Свой крест, свой тяжкий крест, как нес его Мессия.
В лохмотьях нищеты, истерзана кнутом,
Покрыта язвами, окружена штыками,
В тоске она на грудь поникнула челом,
А на груди, дымясь, струится кровь ручьями…
О, лесть холопская! ты миру солгала!
 

1882

 
Как каторжник влачит оковы за собой,
Так всюду я влачу среди моих скитаний
Весь ад моей души, весь мрак пережитой,
И страх грядущего, и боль воспоминаний…
Бывают дни, когда я жалок сам себе,
Так я беспомощен, так робок я, страдая,
Так мало сил во мне в лицо моей судьбе
Взглянуть без ужаса, очей не опуская…
Не за себя скорблю под жизненной грозой:
Не я один погиб, не находя исхода;
Скорблю, что я не мог всей страстью, все душой
Служить тебе, печаль родимого народа!
Скорблю, что слабых сил беречь я не умел,
Что, полон святостью заветного стремленья,—
Я не раздумывал, я не жил, – а горел,
Богатствами души соря без сожаленья,—
И в дни, когда моя родная сторона
Полна уныния, смятенья и испуга,
Чтоб в песне вылиться, душа моя должна
Красть редкие часы у жадного недуга.
И больно мне, что жизнь бесцельно догорит,
Что посреди бойцов – я не боец суровый,
А только стонущий, усталый инвалид,
Смотрящий с завистью на их венец терновый…
 

1884

(Из случайных песен)

 
Нам часто говорят, родная сторона,
Что в наши дни, когда от края и до края
Тобой владеет гнет бессилия и сна,
Под тяжкое ярмо чело твое склоняя,
Когда повсюду рознь, все глохнет и молчит,
Унынье, как недуг, сердцами овладело,
И холод мрачных дум сомнением мертвит
И пламенный порыв и начатое дело,—
Что в эти дни рыдать постыдно и грешно,
Что наша песнь должна звучать тебе призывом,
Должна святых надежд бросать в тебя зерно,
Быть ярким маяком во мраке молчаливом!..
 
 
Слова, слова, слова!.. Не требуй от певцов
Величия души героев и пророков!
В узорах вымысла, в созвучьях звонких строф
Разгадок не ищи и не ищи уроков!..
Мы только голос твой, и если ты больна —
И наша песнь больна!.. В ней вопль твоих страданий,
Виденья твоего болезненного сна,
Кровь тяжких ран твоих, тоска твоих желаний…
Учить невластны мы!.. Учись у мудрецов,
На жадный твой вопрос у них ищи ответа:
Им повторяй свой крик голодных и рабов:
«Свободы, воздуха и света!.. Больше света!»
Мы наши голоса с твоим тогда сольем;
Как медный благовест, как мощный божий гром,
Широко пронесем тот крик мы над тобою!
Мы каждую твою победу воспоем,
На каждую слезу откликнемся слезою.
Но указать тебе спасительный исход —
Не нам, о родина!.. Исхода мы не знаем:
Ночь жизни, как тебя, и нас собой гнетет,
Недугом роковым, как ты, и мы страдаем!..
 

1886

Константин Михайловч Фофанов^{291}

1862–1911

 
Кто костлявою рукою
В двери хижины стучит?
Кто увядшею травою
И соломой шелестит?
 
 
То не осень с нив и пашен
Возвращается хмельна,—
Этот призрак хмур и страшен,
Как кошмар больного сна.
 
 
Всемертвящ и всепобеден,
В ветхом рубище своем,
Он идет без хмеля бледен
И хромает с костылем.
 
 
Скудной жертвою измаян,
Собирая дань свою,
Как докучливый хозяин,
Входит в каждую семью.
 
 
Всё вывозит из амбара
До последнего зерна.
Коли зернами нет дара,
То скотина убрана.
 
 
Смотришь, там исчезнет телка,
Там савраска пропадет…
Тяжела его метелка,
Да легко зато метет!
 
 
С горькой жалобой и с гневом
Этот призрак роковой
Из гумна идет по хлевам,
От амбаров к кладовой.
 
 
Тащит сено и солому,
Лихорадкою знобит,
И опять, рыдая, к дому
Поселянина спешит.
 
 
В огородах, по задворкам,
Он шатается, как тень,
И ведет по черствым коркам
Счет убогих деревень:
 
 
Где на нивах колос выжжен,
Поздним градом смят овес.
И стоит, дрожа, у хижин
Разрумяненный мороз…
 

1891

 
Люблю тебя, наш русский домовой!
Волшебным снам, как старине, послушный;
Ты веешь мне знакомой стариной,
Пою тебя, наш демон простодушный;
Ты близок мне, волшебник дорогой.
Доверчивый, ты скромные угодья
Моих отцов как сторож охранял,
Их зернами и хмелем осыпал…
Ты близок мне: я – внук простонародья!
 
 
И первый ты в младенческой тиши
Дохнул теплом мне родственной души.
И слышался тогда твой вздох печальный;
Он как вопрос звучал из тишины,
А может быть, из тьмы первоначальной:
Не правда ли, все люди? Все равны?
И стал ты мне как откровенье сладок;
И полюбил я тихий твой приход —
То с негою пленительных загадок,
То с мукою язвительных забот.
 
 
Народ живет, народ еще не вымер…
Ты помнишь ли, как Солнышко-Владимир,
Твой добрый князь, крестился у Днепра?
Ты бражничал у княжего двора,
Ты сторожил и мел его хоромы…
И девичьи мечты тебе знакомы.
Как часто ты доверчивой княжне
Внушал любовь к докучной тишине,
Когда дрожал лампадный луч в часовне.
В бессонный час, при ласковой луне,
Она, дитя, мечтала о неровне…
 
 
Ты был один свидетель нежных чар,
Ты разжигал, сердечной страсти жар,
Ей навевал влюбленную истому,
Сон отгонял – и наконец она,
Дыханием твоим обожжена,
Лебяжий пух меняла на солому…
И между тем как старый князь дрожал,—
Влюбленных след ты нежно заметал
И колдовал над милою деревней,
Где страсть полней и песни задушевней.
 
 
Ты дорог мне, таинственный кумир,—
Моих страстей и грез моих наперсник,
По-своему ты любишь грешный мир.
Родных полей и дымных хат ровесник,
Веди меня в седую глушь лесов,
К полям, к труду, к замедленному плугу…
Не измени неопытному другу,
Дай руку мне!.. Ты видишь, я готов
Сменить тоску нарядных лестью горниц,
Где зреет страсть завистливых затворниц,
Лукавых жен, холодных дочерей,—
Кичащихся лишь немощью своей,—
На скромный дар заветных огородов,
На золото колеблющихся нив…
Там ты вдохнешь мне силу новых всходов,
И стану я по-твоему счастлив!
И грешный вопль раскаянья забуду,
И радостью труда исполнен буду,
Свой новый путь, как жизнь, благословив!..
 

1891

 
Идет по свету чудище,
Идет, бредет, шатается,
На нем дерьмо и рубище,
И чудище-то, чудище
Идет – и улыбается!
 
 
Идет, не хочет кланяться:
«Левей!», – кричит богатому.
В руке-то зелья скляница;
Идет, бредет – растянется,
И хоть бы что косматому!
 
 
Ой, чудище, ой, пьяница,
Тебе ли не кобениться,
Тебе ли не кричать
И конному и пешему:
«Да ну вас, черти, к лешему —
На всех мне наплевать!»
 

1910

Федор Кузьмич Сологуб (Тетерников)

1863–1927

3. Н. Гиппиус^{292}

 
Где грустят леса дремливые,
Изнуренные морозами,
Есть долины молчаливые,
Зачарованные грозами.
 
 
Как чужда непосвященному,
В сны мирские погруженному,
Их краса необычайная,
Неслучайная и тайная!
 
 
Смотрят ивы суковатые
На пустынный берег илистый.
Вот кувшинки, сном объятые,
Над рекой немой, извилистой.
 
 
Вот березки захирелые
Над болотною равниною.
Там, вдали, стеной несмелою
Бор с раздумьем и кручиною.
 
 
Как чужда непосвященному,
В сны мирские погруженному,
Их краса необычайная,
Неслучайная и тайная!
 

5 января 1895

 
Над полями ходит и сердито ропщет
      Злой Неурожай,
Взором землю сушит и колосья топчет,—
      Стрибог^{293}, помогай!
Ходит, дикий, злобный, хлеб и мнет и душит,
      Обошел весь край
И повсюду землю гневным взором сушит,—
      Стрибог, помогай!
Губит наших деток неподвижным взором
      Злой Неурожай.
Голодом томимы, молим хриплым хором:
      Стрибог, помогай!
 

11 октября 1894

1

 
О Русь! в тоске изнемогая,
Тебе слагаю гимны я.
Милее нет на свете края,
      О родина моя!
 
 
Твоих равнин немые дали
Полны томительной печали,
Тоскою дышат небеса,
Среди болот, в бессильи хилом,
Цветком поникшим и унылым,
Восходит бледная краса.
 
 
Твои суровые просторы
Томят тоскующие взоры
И души, полные тоской.
Но и в отчаяньи есть сладость.
Тебе, отчизна, стон и радость,
И безнадежность, и покой.
 
 
Милее нет на свете края,
О Русь, о родина моя.
Тебе, в тоске изнемогая,
      Слагаю гимны я.
 

6 апреля 1903

2

 
Люблю я грусть твоих просторов,
Мой милый край, святая Русь.
Судьбы унылых приговоров
Я не боюсь и не стыжусь.
 
 
И все твои пути мне милы,
И пусть грозит безумный путь
И тьмой, и холодом могилы,
Я не хочу с него свернуть.
 
 
Не заклинаю духа злого,
И, как молитву наизусть,
Твержу все те ж четыре слова:
«Какой простор! Какая грусть!»
 

8 апреля 1903

3

 
Печалью, бессмертной печалью
Родимая дышит страна.
За далью, за синею далью
Земля весела и красна.
 
 
Свобода победы ликует
В чужой лучезарной дали,
Но русское сердце тоскует
Вдали от родимой земли.
 
 
В безумных, напрасных томленьях
Томясь, как заклятая тень,
Тоскует о скудных селеньях,
О дыме родных деревень.
 

10 апреля 1903

 
В блаженном пламени восстанья
Моей тоски не утоля,
Спешу сказать мои желанья
      Тебе, моя земля.
 
 
Производительница хлеба,
Разбей оковы древних меж
И нас, детей святого Феба^{294},
Простором вольности утешь.
 
 
Дыханьем бури беспощадной,
Пожаром ярым уничтожь
Заклятья собственности жадной,
Заветов хитрых злую ложь.
 
 
Идущего за тяжким плугом
Спаси от долга и от клятв,
И озари его досугом
За торжествами братских жатв.
 
 
И засияют светлой волей
Труда и сил твои поля
Во всей безгранности раздолий
      Твоих, моя земля.
 

20 ноября 1905

 
Еще играешь ты, еще невеста ты.
Ты, вся в предчувствии высокого удела,
Идешь стремительно от роковой черты,
И жажда подвига в душе твоей зардела.
 
 
Когда поля твои весна травой одела,
Ты в даль туманную стремишь свои мечты,
Спешишь, волнуешься, и мнешь, и мнешь цветы,
Таинственной рукой из горнего предела
 
 
Рассыпанные здесь, как дар благой тебе.
Вчера покорная медлительной судьбе,
Возмущена ты вдруг, как мощная стихия,
 
 
И чувствуешь, что вот пришла твоя пора,
И ты уже не та, какой была вчера,
Моя внезапная, нежданная Россия.
 

12 марта 1915

Константин Дмитриевич Бальмонт

1867–1942

 
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
 
 
Приди на рассвете на склон косогора,—
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
 
 
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всем утомленье – глухое, немое.
 
 
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада,—
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
 
 
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
 

1900

 
Славяне, вам светлая слава —
За то, что вы сердцем открыты,
Веселым младенчеством нрава
С природой весеннею слиты.
 
 
К любому легко подойдете,
С любым вы смеетесь как с братом,
И всё, что чужого возьмете,
Вы топите в море богатом.
 
 
Враждуя с врагом поневоле,
Сейчас помириться готовы,
Но если на бранном вы поле —
Вы тверды и молча суровы.
 
 
И снова мечтой расцвечаясь,
Вы – где-то, забывши об узком,
И светят созвездья, качаясь,
В сознании польском и русском.
 
 
Звеня, разбиваются цепи,
Шумит, зеленея, дубрава,
Славянские души – как степи,
Славяне, вам светлая слава!
 

 
Рабочий, странно мне с тобою говорить:
По виду я – другой. О, верь мне, лишь по виду.
В фабричном грохоте свою ты крутишь нить,
Я в нить свою, мой брат, вкручу твою обиду.
 
 
Оторван, как и ты, от тишины полей,
Которая душе казалася могильной,
Я в шумном городе, среди чужих людей,
Не раз изнемогал в работе непосильной.
 
 
Я был как бы чужой в своей родной семье,
Меж торгашами слов я был чужой бесспорно.
По морю вольному я плыл в своей ладье —
И море ширилось безбрежно, кругозорно.
 
 
Мне думать радостно, что прадеды мои
Блуждали по морям на Севере туманном.
В моей душе всегда поют, журчат ручьи,
Растут, чтоб в море впасть в стремленьи необманном.
 
 
В болотных низостях ликующих мещан
Тоскует вольный дух, безумствует, мятётся.
Но тот – отмеченный, кто помнит океан,
Освобожденья ждет – и бури он дождётся.
 
 
Она скорей пришла, чем я бы думать мог,
Ты встал – и грянул гром, все вышли из преддверья.
На перекрестке всех скрестившихся дорог
Лишь к одному тебе я чувствую доверье.
 
 
Я знаю, что в тебе стальная воля есть,—
Недаром ты стоишь близ пламени и стали.
Ты в судьбах Родины сумел слова прочесть,
Которых мудрые, читая, не видали.
 
 
Я знаю, можешь ты соткать красиво ткань,
Раз что задумаешь – так выполнишь, что надо.
Ты мирных пробудил, ты трупу молвил: «Встань»,—
Труп – жив, идут борцы, встает, растет громада.
 
 
Кругами мощными растет водоворот,
Напрасны лепеты, напрасны вопли страха,—
Теперь уж он в себя всё, что кругом, вберет,
Осуществит себя всей силою размаха.
 

1905