Текст книги "И будет вечен вольный труд"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Стоит народ за молотьбою;
Гудит высокое гумно;
Как бы молочною струею
Из молотилки бьет зерно.
 
 
Как ярок день, как солнце жгуче!
А пыль работы так грузна,
Что люди ходят, будто в туче,
Среди дрожащего гумна.
 

 
Огонь, огонь! На небесах огонь!
Роса дымится, в воздух отлетая;
По грудь в реке стоит косматый конь,
На ранний ветер уши навостряя.
По длинному селу, сквозь дымку темноты,
Идет обоз с богатой кладью жита;
А за селом погост и низкие кресты,
И церковь древняя чешуйками покрыта…
 
 
Вот ставней хлопнули; в окне старик седой
Глядит и крестится на первый луч рассвета;
А вот и девушка извилистой тропой
Идет к реке, огнем зари пригрета.
Готово солнце встать в мерцающей пыли,
Крепчает пенье птиц под бесконечным сводом,
И тянет от полей гвоздикою и медом
И теплой свежестью распаханной земли…
 

1874

 
Горячий день. Мой конь проворно
Идет над мягкой пахотой;
Белеют брошенные зерна,
Еще не скрытые землей.
 
 
Прилежной кинуты рукою,
Как блестки в пахотной пыли,
Где в одиночку, где семьею,
Они узором полегли…
 
 
Я возвращаюсь ночью бором;
Вверху знакомый взору вид:
Что зерна звезды! Их узором
Вся глубь небесная горит…
 

1883

Леонид Николаевич Трефолев^{274}

1839–1905

 
Лошаденки за оврагом
Изнуренные плетутся,
Выступая робким шагом,
Под кнутом хозяйским жмутся.
 
 
И хозяева их, кстати,
Приуныли и устали;
Мало счастья, благодати
Эти люди испытали.
 
 
Говорит один (я слышу):
«Эки, братцы, неудачи!
Всю соломенную крышу
Съели дома наши клячи».—
 
 
«Верно, к зимнему Николе
Нам глодать кору придется».—
«Ни зерна на целом поле!» —
Третий голос раздается.
 
 
Тут четвертый, пятый сразу
Закричали, зашумели:
«Мы в сибирскую заразу
Обнищали в две недели!» —
 
 
«И меня, – сказал Ванюха,—
Посетила вражья сила;
Ядовитая, знать, муха
Спину крепко укусила.
 
 
Сшил себе я саван белый,
В церкви божьей причастился,
Гроб купил, с деревней целой
Пред кончиною простился.
 
 
Да на ум меня наставил
Коновал один любезный:
Прямо к спинушке приставил
Раскаленный прут железный…»
 
 
Все хохочут… Смейся дружно,
Своротив с дороги узкой,
Люд страдающий, недужный,
Терпеливый брат мой русский!
 
 
Много милости у бога,
Жизнь не вся в тебе убита,
И широкая дорога
Пред тобой вдали открыта.
 

1864

 
Осень настала – печальная, темная,
С мелким, как слезы, дождем;
Мы же с тобой, ненаглядная, скромная,
Лета и солнышка ждем.
 
 
Это безумно: румяною зорькою
Не полюбуемся мы;
Вскоре увидим, с усмешкою горькою,
Бледное царство зимы.
 
 
Вскоре снежок захрустит под обозами,
Холодно будет, темно;
Поле родное скуется морозами…
Скоро ль растает оно?
 
 
Жди и терпи! Утешайся надеждою,
Будь упованьям верна:
И под тяжелою снежной одеждою
Всходит зародыш зерна.
 

8 августа 1881

 
С молитвою пахарь стоял у порога
Покинутой хаты: «Война к нам близка,
Одной благодати прошу я у бога,
Чтоб ниву мою не топтали войска.
Тогда пропадет мой ленок волокнистый,
На саван не хватит тогда полотна…»
И с верой молился он деве пречистой,
Чтоб ниву его сохранила она.
 
 
Но враг наступал… И послышался грохот
Из сотни орудий. Как демонский хохот,
Носился по воздуху рев батарей;
И люди – ужасное стадо зверей —
Безбожно, жестоко терзали друг друга,
И брызгала теплая кровь, как вода,
И ядра взорали все поле без плуга,
И хаты крестьянской не стало следа…
 
 
…Но милости много у вечного бога:
Построилась новая хата-жилье,
И пахарь-хозяин опять у порога
С молитвою смотрит на поле свое.
Себя он не мучит напрасной тоскою,
Что нива упитана кровью людскою —
Чужой ли, родной ли: не все ли равно?
Ведь кровью и потом не пахнет зерно,
Ведь свежая рожь не пошлет нам проклятья,
Не вымолвит явных и тайных угроз?..
И будем мы сыты (О люди! О братья!),
Питаяся хлебом – из крови и слез!
 

1899

 
Я весеннее раннее утро люблю:
Чудно всходит оно над землею родной,
И о том только бога усердно молю,
Чтобы гром, первый гром загремел надо мной.
 
 
Оживится земля со своими детьми;
Бедный пахарь на ниве вздохнет веселей…
Первый гром, чудный гром, в небесах загреми
И пошли дождь святой для засохших полей!
 
 
Как раскинется туча на небе шатром,—
Всколыхнется душа, заволнуется грудь…
Первый гром, чудный гром, благодетельный гром,
Для отцов и детей ты убийцей не будь!
 
 
Никого не убей, ничего не спали,
Лишь засохшие нивы дождем ороси,
Благодетелем будь для родимой земли,
Для голодной, холодной, но милой Руси.
 

Алексей Николаевич Апухтин

1840–1893

 
Далёко от тебя, о родина святая,
Уж целый год я жил в краях страны чужой
И часто о тебе грустил, воспоминая
Покой и счастие, минувшее с тобой.
И вот в стране зимы, болот, снегов глубоких,
Где, так же одинок, и я печалью жил,
Я сохранил в душе остаток чувств высоких,
К тебе всю прежнюю любовь я сохранил.
      Теперь опять увижусь я с тобою,
      В моей груди вновь запылает кровь,
            Я примирюсь с своей судьбою,
      И явится мне вдохновенье вновь!
      Уж близко, близко… Всё смотрю я вдаль,
      С волнением чего-то ожидаю
      И с каждою тропинкой вспоминаю
То радость смутную, то тихую печаль.
И вспоминаю я свои былые годы,
      Как мирно здесь и счастливо я жил,
Как улыбался я всем красотам природы
            И в дебрях с эхом говорил.
      Уж скоро, скоро… Лошади бегут,
      Ямщик летит, вполголос напевая,
            И через несколько минут
      Увижу я тебя, о родина святая!
 

15 июня 1853

 
Дайте мне наряд суровый,
Дайте мурмолку мою,
Пред скамьею стол дубовый,
Деревянную скамью.
Дайте с луком буженины,
Псов ужасных на цепях
Да лубочные картины
На некрашеных стенах.
 
 
Дайте мне большую полку
Всевозможных древних книг,
Голубую одноколку,
Челядинцев верховых.
Пусть увижу в доме новом
Золотую старину
Да в кокошнике парчовом
Белобрысую жену.
 
 
Чтоб подруга дорогая
Всё сидела бы одна,
Полотенце вышивая
У закрытого окна,
А на пир с лицом смиренным
Выходила бы она
И огромный кубок с пенным
Выпивала бы до дна…
 

5 июля 1855

 
Как сроднились вы со мною,
Песни родины моей,
Как внемлю я вам порою
Если вечером с полей
Вы доноситесь, живые,
И в безмолвии ночном
Мне созвучья дорогие
Долго слышатся потом.
 
 
Не могучий дар свободы,
Не монахи-мудрецы,—
Создавали вас невзгоды
Да безвестные певцы.
Но в тяжелые годины
Весь народ, до траты сил,
Весь – певец своей кручины —
Вас в крови своей носил.
 
 
И как много в этих звуках
Непонятного слилось!
Что за удаль в самых муках,
Сколько в смехе тайных слез!
Вечным рабством бедной девы,
Вечной бедностью мужей
Дышат грустные напевы
Недосказанных речей…
 
 
Что за речи, за герои!
То – бог весть какой поры —
Молодецкие разбои,
Богатырские пиры;
То Москва, татарин злобный,
Володимир, князь святой…
То, журчанью вод подобный,
Плач княгини молодой.
 
 
Годы идут чередою…
Песни нашей старины
Тем же рабством и тоскою,
Той же жалобой полны;
А подчас всё так же вольно
Славят солнышко-царя,
Да свой Киев богомольный,
Да Илью богатыря.
 

1 июля 1857

 
По Руси великой, без конца, без края,
Тянется дорожка, узкая, кривая,
Чрез леса да реки, по степям, по нивам,
Всё бежит куда-то шагом торопливым,
И чудес хоть мало встретишь той дорогой,
Но мне мил и близок вид ее убогой.
Утро ли займется на небе румяном —
Вся она росою блещет под туманом;
Ветерок разносит из поляны сонной
Скошенного сена запах благовонный;
Всё молчит, всё дремлет, – в утреннем покое
Только ржи мелькает море золотое,
Да куда ни глянешь освеженным взором,
Отовсюду веет тишью и простором.
На гору ль въезжаешь – за горой селенье
С церковью зеленой видно в отдаленьи.
Вот и деревенька, барский дом повыше…
Покосились набок сломанные крыши.
Ни садов, ни речки; в роще невысокой
Липа да орешник разрослись широко,
А вдали, над прудом, высится плотина…
Бедная картина! Милая картина!..
Уж с серпами в поле шумно идут жницы
Между лип немолчно распевают птицы,
За клячонкой жалкой мужичок шагает,
С диким воплем стадо путь перебегает.
Жарко… День, краснея, всходит понемногу…
Скоро на большую выедем дорогу.
Там скрипят обозы, там стоят ракиты.
Из краев заморских к нам тропой пробитой
Там идет крикливо всякая новинка…
Там ты и заглохнешь, русская тропинка!
 
 
По Руси великой, без конца, без края,
Тянется дорожка, узкая, кривая.
На большую съехал – впереди застава,
Сзади пыль да версты… Смотришь, а направо
Снова вьется путь мой лентою узорной —
Тот же прихотливый, тот же непокорный!
 

6 июля 1858

1

 
На родине моей картины величавой
            Искать напрасно будет взор.
Ни пышных городов, покрытых громкой славой,
            Ни цепи живописных гор,—
Нет, только хижины; овраги да осины
            среди желтеющей травы…
И стелются кругом унылые равнины,
            Необозримы… и мертвы.
 
 
На родине моей не светит просвещенье
            Лучами мирными нигде,
Коснеют, мучатся и гибнут поколенья
            В бессмысленной вражде;
Все грезы юности, водя сурово бровью,
            Поносит старый сибарит,
А сын на труд отца, добытый часто кровью,
            С насмешкою глядит.
 
 
На родине моей для женщины печально
            Проходят лучшие года;
Весь век живет она рабынею опальной
            Под гнетом тяжкого труда;
Богата – ну так будь ты куклою пустою,
            Бедна – мученьям нет конца…
И рано старятся под жизнью трудовою
      Черты прелестного лица.
 
 
На родине моей не слышно громких песен,
            Ликующих стихов;
Как древний Вавилон, наш край угрюм и тесен
            Для звуков пламенных певцов.
С погостов да из хат несется песня наша,
            Нуждою сложена,
И льется через край наполненная чаша,
            Тоскою жгучею полна.
 
 
На родине моей невесело живется
            С нуждой и горем пополам;
Умрем – и ничего от нас не остается
            На пользу будущим векам.
Всю жизнь одни мечты о счастии, о воле
            Среди тупых забот…
И бедны те мечты, как бедно наше поле,
            Как беден наш народ.
 

2

 
Огонек в полусгнившей избенке
Посреди потемневших полей,
Да плетень полусгнивший в сторонке,
Да визгливые стоны грачей,—
Что вы мне так нежданно предстали
В этот час одинокий ночной,
Что вы сердце привычное сжали
Безысходною старой тоской?
Еле дышат усталые кони,
Жмет колеса сыпучий песок,
Словно жду я какой-то погони,
Словно путь мой тяжел и далек!
Огонек в полусгнившей избенке,
Ты мне кажешься плачем больным
По родимой моей по сторонке,
По бездольным по братьям моим.
И зачем я так жадно тоскую,
И зачем мне дорога тяжка?
Видно, въелася в землю родную
Ты, родная кручина-тоска!
Тобой вспахана наша землица,
Тобой строены хата и дом,
Тебя с рожью усталая жница
Подрезает тяжелым серпом;
Ты гнетешь богатырскую силу,
Ты всю жизнь на дороге сидишь,
Вместе с заступом роешь могилу,
Из могилы упреком глядишь.
С молоком ты играешь в ребенке,
С поцелуем ты к юноше льнешь…
Огонек в полусгнившей избенке,
Старых ран не буди, не тревожь!
 

1864

 
Не веселую, братцы, вам песню спою,
      Не могучую песню победы,
Что певали отцы в Бородинском бою,
      Что певали в Очакове^{277} деды.
 
 
Я спою вам о том, как от южных полей
      Поднималося облако пыли,
Как сходили враги без числа с кораблей
      И пришли к нам, и нас победили.
 
 
А и так победили, что долго потом
      Не совались к нам с дерзким вопросом,
А и так победили, что с кислым лицом
      И с разбитым отчалили носом.
 
 
Я спою, как, покинув и дом и семью,
      Шел в дружину помещик богатый,
Как мужик, обнимая бабенку свою,
      Выходил ополченцем из хаты.
 
 
Я спою, как росла богатырская рать,
      Шли бойцы из железа и стали,
И как знали они, что идут умирать,
      И как свято они умирали!
 
 
Как красавицы наши сиделками шли
      К безотрадному их изголовью,
Как за каждый клочок нашей русской земли
      Нам платили враги своей кровью;
 
 
Как под грохот гранат, как сквозь пламя и дым,
      Под немолчные, тяжкие стоны
Выходили редуты один за другим,
      Грозной тенью росли бастионы;
 
 
И одиннадцать месяцев длилась резня,
      И одиннадцать месяцев целых
Чудотворная крепость, Россию храня,
      Хоронила сынов ее смелых…
 
 
Пусть не радостна песня, что вам я пою,
      Да не хуже той песни победы,
Что певали отцы в Бородинском бою,
      Что певали в Очакове деды.
 

1869

Всеволод Владимирович Крестовский^{278}

1840–1895

 
Полоса ль ты моя полоса!
Не распахана ты, сиротинка,
И тебе не колосья краса,
Не колосья краса, а былинка…
 
 
А кругом-то, кругом поглядишь —
Так и зреют могучие нивы!
И стоит благодатная тишь,
И волнуются ржи переливы.
 
 
Но горька мне твоя нагота,
Как взгляну я на ниву-то божью:
Отчего ж ты одна, сирота,
Не красуешься матушкой-рожью?
 
 
Знать хозяин-то твой в кабаке
Загулял не одну уж неделю,
Иль от горя – в гробовой доске
Отыскал на погосте постелю.
 
 
А быть может и то: в кандалах
По Владимирке пахаря гонят,
За широкий, за вольный размах
Богатырскую силу хоронят.
 
 
И шагает он в синюю даль,
Сам шагает да слезы глотает:
Все-то ниву свою ему жаль,
Все полоску свою вспоминает…
 
 
Зарастай же, моя полоса,
Частым ельничком ты да березкой,
И пускай же ни серп, ни коса
Не сверкают отсель над полоской!
 

Иван Захарович Суриков^{279}

1841–1880

 
Осень… Дождик ведром
С неба хмурого льет;
На работу чуть свет
Молодчина идет.
 
 
На плечах у него
Кафтанишка худой;
Он шагает в грязи
По колена, босой.
 
 
Он идет да поет,
Над погодой смеясь;
Из-под ног у него
Брызжет в стороны грязь.
 
 
Холод, голод, нужду
Сносит он до конца.—
И не в силах беда
Сокрушить молодца.
 
 
Иль землею его,
Иль бревном пришибет,
Или старость его
На одре пригнетет.
 
 
Да и смерть-то придет —
Не спугнет молодца;
С ней он кончит расчет,
Не поморщив лица.
 
 
Эх, родимый мой брат!
Много силы в тебе!
Эту силу твою
Сокрушить ли судьбе!..
 

1866

 
Точно море в час прибоя,
Площадь Красная гудит.
Что за говор? что там против
Места лобного стоит?
 
 
Плаха черная далека
От себя бросает тень…
Нет ни облачка на небе…
Блещут главы… Ясен день.
 
 
Ярко с неба светит солнце
На кремлевские зубцы,
И вокруг высокой плахи
В два ряда стоят стрельцы.
 
 
Вот толпа заколыхалась,—
Проложил дорогу кнут:
Той дороженькой на площадь
Стеньку Разина ведут.
 
 
С головы казацкой сбриты
Кудри черные, как смоль;
Но лица не изменили
Казни страх и пытки боль.
 
 
Так же мрачно и сурово,
Как и прежде, смотрит он,—
Перед ним былое время
Восстает, как яркий сон:
 
 
Дона тихого приволье,
Волги-матушки простор,
Где с судов больших и малых
Брал он с вольницей побор;
 
 
Как он с силою казацкой
Рыскал вихорем степным
И кичливое боярство
Трепетало перед ним.
 
 
Душит злоба удалого,
Жгет огнем и давит грудь.
Но тяжелые колодки
С ног не в силах он смахнуть.
 
 
С болью тяжкою оставил
В это утро он тюрьму:
Жаль не жизни, а свободы,
Жалко волюшки ему.
 
 
Не придется Стеньке кликнуть
Клич казацкой голытьбе
И призвать ее на помощь
С Дона тихого к себе.
 
 
Не удастся с этой силой
Силу ратную тряхнуть,—
Воевод, бояр московских
В три погибели согнуть.
 
 
«Как под городом Симбирском
(Думу думает Степан)
Рать казацкая побита,
Не побит лишь атаман.
 
 
Знать, уж долюшка такая,
Что на Дон казак бежал,
На родной своей сторонке
Во поиманье попал.
 
 
Не больна мне та обида,
Та истома не горька,
Что московские бояре
Заковали казака,
 
 
Что на помосте высоком
Поплачусь я головой
За разгульные потехи
С разудалой голытьбой.
Нет, мне та больна обида,
Мне горька истома та,
Что изменною неправдой
Голова моя взята!
 
 
Вот сейчас на смертной плахе
Срубят голову мою,
И казацкой алой кровью
Черный помост я полью…
 
 
Ой ты, Дон ли мой родимый!
Волга-матушка река!
Помяните добрым словом
Атамана казака!..»
 
 
Вот и помост перед Стенькой…
Разин бровью не повел.
И наверх он по ступеням
Бодрой поступью взошел.
 
 
Поклонился он народу,
Помолился на собор…
И палач в рубахе красной
Высоко взмахнул топор…
 
 
«Ты прости, народ крещеный!
Ты прости-прощай, Москва!..»
И скатилась с плеч казацких
Удалая голова.
 

1877

 
– Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Низко наклоняясь
Головою к тыну?
 
 
– С ветром речь веду я
О своей невзгоде,
Что одна расту я
В этом огороде.
 
 
Грустно, сиротинка,
Я стою, качаюсь,
Что к земле былинка,
К тыну нагибаюсь.
 
 
Там, за тыном, в поле,
Над рекой глубокой,
На просторе, в воле,
Дуб растет высокий.
 
 
Как бы я желала
К дубу перебраться;
Я б тогда не стала
Гнуться да качаться.
 
 
Близко бы ветвями
Я к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась.
 
 
Нет, нельзя рябинке
К дубу перебраться!
Знать, мне, сиротинке,
Век одной качаться.
 

1864

 
Вот моя деревня;
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;
 
 
Вот свернулись санки
И я на бок – хлоп!
Кубарем качуся
Под гору, в сугроб.
 
 
И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.
 
 
Всё лицо и руки
Залепил мне снег…
Мне в сугробе горе,
А ребятам смех!
 
 
Но меж тем уж село
Солнышко давно;
Поднялася вьюга,
На небе темно.
 
 
Весь ты перезябнешь,—
Руки не согнешь,—
И домой тихонько,
Нехотя бредешь.
 
 
Ветхую шубенку
Скинешь с плеч долой;
Заберешься на печь
К бабушке седой,
 
 
И сидишь, ни слова…
Тихо всё кругом;
Только слышишь: воет
Вьюга за окном.
 
 
В уголке согнувшись,
Лапти дед плетет;
Матушка за прялкой
Молча лен прядет.
 
 
Избу освещает
Огонек светца;
Зимний вечер длится,
Длится без конца.
 
 
И начну у бабки
Сказки я просить;
И начнет мне бабка
Сказку говорить:
 
 
Как Иван-царевич
Птицу-жар поймал,
Как ему невесту
Серый волк достал.
 
 
Слушаю я сказку —
Сердце так и мрет;
А в трубе сердито
Ветер злой поет.
 
 
Я прижмусь к старушке…
Тихо речь журчит,
И глаза мне крепко
Сладкий сон смежит.
 
 
И во сне мне снятся
Чудные края.
И Иван-царевич —
Это будто я.
 
 
Вот передо мною
Чудный сад цветет;
В том саду большое
Дерево растет.
 
 
Золотая клетка
На сучке висит;
В этой клетке птица
Точно жар горит;
 
 
Прыгает в той клетке,
Весело поет,
Ярким, чудным светом
Сад весь обдает.
 
 
Вот я к ней подкрался
И за клетку – хвать!
И хотел из сада
С птицею бежать.
 
 
Но не тут-то было!
Поднялся шум, звон;
Набежала стража
В сад со всех сторон.
 
 
Руки мне скрутили
И ведут меня…
И, дрожа от страха,
Просыпаюсь я.
 
 
Уж в избу, в окошко,
Солнышко глядит;
Пред иконой бабка
Молится, стоит.
 
 
Весело текли вы,
Детские года!
Вас не омрачали
Горе и беда.
 

<1865 или 1866>

 
Бедность ты, бедность,
Нуждою убитая,—
Радости, счастья
Ты дочь позабытая!
 
 
Век свой живешь ты —
Тоской надрываешься,
Точно под ветром
Былинка, шатаешься.
 
 
Мерзнешь зимой ты
В морозы трескучие,
Жаришься в лето
Горячее, жгучее.
 
 
Ох! нелегко-то
Твой хлеб добывается;
Потом кровавым,
Слезой омывается!
 
 
Где ж твоя радость,
Куда подевалася?
Где ж твое счастье?..
Другим, знать, досталося.
 

1872

 
Занялась заря на небе,
В поле ясно и тепло;
Звонко ласточки щебечут;
Просыпается село.
 
 
Просыпается забота,
Гонит сон и будит лень.
Здесь и там скрипят ворота —
Настает рабочий день.
 
 
Из ворот пастух выходит,
Помолившись на восток,
Он рожок берет – и звонко
Залился его рожок.
 
 
Побрело на выгон стадо,
Звук рожка замолк вдали,
И крестьяне на работу
На поля свои пошли.
 
 
Зреет рожь и колосится,
Славный плод дала земля!
Солнце встало, разливая
Свет на хлебные поля.
 
 
И глядя на них, крестьяне
Жарко молятся, чтоб бог
Эти пажити от града
И засухи уберег;
 
 
Чтобы мог удачно пахарь
Все посеянное сжать
И не стал бы в эту зиму
Горевать и голодать.
 

1875

Спиридон Дмитриевич Дрожжин^{280}

1848–1930

 
Кругом поля раздольные,
      Широкие поля,
Где Волга многоводная —
      Там родина моя.
 
 
Покрытые соломою
      Избушки у реки,
Идут-бредут знакомые,
      И едут мужики.
 
 
Ребята загорелые
      На улице шумят.
И, словно вишни спелые.
      Их личики горят.
 
 
Вдали село, и сельский храм
      Приветливо глядит,
А там опять к родным полям
      Широкий путь лежит.
 
 
Идешь, идешь – и края нет
      Далекого пути,
И хочется мне белый свет
      Обнять и обойти.
 

Август 1871

Петербург

 
      Солнце жарко палит,
      А работа кипит:
Под косою трава нагибается
 
 
      И ложится волной;
      Над скошенной травой
Жарче солнце горит-разгорается.
 
 
      От раздольных лугов
      Сильных запах цветов
И душистого сена разносится.
 
 
      Где-то птичка поет.
      Но не слышит народ
Звонкой песни, – работать торопится.
 
 
      «Травку нужно сушить,
      К ночи в копны сложить
И убрать, чтоб дождем не смочилася», —
 
 
      Говорят мужики,
      И от взмаха руки
Полоса за полоской ложилася…
 
 
      И прошел сенокос,
      Скоро рожь и овес
Золотистым зерном наливается;
 
 
      Много жниц и жнецов
      С деревень-хуторов
Грозной ратью тогда ополчается…
 
 
      Жнут полоски подряд,
      Лишь серпами звенят, —
Нипочем им работа тяжелая,
 
 
      И вечерней порой
      По дороге большой
Долго слышится песня веселая.
 

5 июля 1875

 
Полдень. Жаркое солнце высоко взошло,
И ясна неба даль голубая,
В поле тихо кругом, и тепло, и светло,
Лишь чернеет опушка лесная…
 
 
Ходит пахарь межой, кафтанишко на нем
Весь в пыли и худая шапчонка.
Ходит он за сохой, то и дело кнутом
Изнуренную бьет лошаденку.
 
 
Перед ним и над ним утомительный зной,
Словно пламя пожара пылает,
Слышно, овод жужжит, комаров целый рой
В ясном воздухе тучей летает.
 
 
Льется с пахаря пот, с каждым часом длинней
Тень на рыхлую землю ложится,
Ветерок не шумит, на раздолье полей
Только жаркое солнце глядится.
 
 
Много лет мужику была сивка верна,
Вместе голод и труд выносила,
Вдруг в тяжелой сохе пошатнулась она
И на пашне свой дух испустила.
 
 
Тут склонился мужик, стал безумно рыдать,
Разводя безнадежно руками…
Дальше горе его ни пером описать
И не высказать больше словами.
 

30 июня 1877