Текст книги "Мифы и легенды народов мира. Том 9. Народы России"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Мифы. Легенды. Эпос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)
ЧЕРКЕССКИЕ ЛЕГЕНДЫ[267]267
Черкесы (самоназв. – адыге) – народ в Карачаево–Черкесии (40,2 тыс. ч.). Всего в России по данным на 1995 г. проживает 50,7 тыс. ч. В Турции и др. странах Передней Азии черкесами называют также всех выходцев с Сев. Кавказа. Общая численность составляет 270 тыс. ч. Верующие – мусульмане–сунниты. Язык кабардино–черкесский, относится к кавказским (иберийско–кавказским) языкам (абхазско–адыгейская группа). Письменность на основе русского алфавита.
[Закрыть]
О камне, о человеке и правде. Печатается по публикации в журнале «Знамя», 1938, № 12.
[Закрыть]
О путник, если на твоем пути лежит камень – убери его! Пешеход, споткнувшись, упадет, конный – ранит коня…
О путник, если увидишь надмогильный камень – остановись, почти память умершего…
О путник, если путь твой преградит камень, обойди его – этим ты обережешь себя.
Камень нужен человеку, чтобы не разрушать, а строить. Нет лучшего амулета, чем камень, – он отвращает зло и бедствия.
Здесь и будет рассказ о камне, о человеке и правде.
В земле черкесов на берегах двух рек, Афипсы и Шебжи, с неизвестных времен лежал Черный камень, сброшенный с могилы джинна–падишаха, что находится у истоков Энджик–Су.
Чтобы умерший никогда не тревожил живых, на могиле его нужно поставить камень – иначе живые будут в постоянном долгу перед ним. Таков обычай, и так ведется среди всех народов.
Но черкесы не верили, что джинн–падишах умер. Почему рушились на дорогах скалы, потоки воды смывали поля и сады, обвалы засыпали скот?.. Кто посылает холод, зной и ветры?.. Откуда столько болезней, вражды между племенами, голод и нищета?.. Это он, джинн–падишах, виновник всего – он расточает несчастья и отнимает радости…
Когда джинн–падишах на неведомом черкесам языке поднимал крик – все умолкало. Лес переставал шуметь листвою, реки – водами, поля и луга – цветами и травами. Птицы прекращали свой щебет, звери – рев, люди – говор. Наступала тишина, и в этой тишине голос джинна–падишаха гремел, словно горный обвал. Тогда деревья ниже склоняли ветви, птицы прятали головы под крыло, люди уходили в жилища, плотно закрыв двери.
Все мысли, все желания и надежды народа: о, если бы поднять Черный камень к истоку Энджик–Су! Поднять и положить его на место погребения джинна–падишаха. Тогда все изменилось бы к лучшему…
Народ считал, что поднять Черный камень дано только Тлепсу[269]269
Тлепс – мифическое существо, покровитель кузнецов, бог железа и оружия.
[Закрыть]. Но Тлепса давно нет. Его священная могила в лесу Гучипце–Говашх полита слезами сородичей и заклята врагами.
Вещий и могучий Тлепс был кузнецом. Он ковал мечи, которые сносили леса, рассекали горы.
Умирая, Тлепс оставил народу свой меч. В народе говорится: «Рука, обронившая меч, отсохнет». Меч, кованный Тлепсом, был однажды выбит из рук его сородичей джинном–падишахом. И с тех пор народ жил в ожидании великих бедствий.
Шло время. Черкесы обращались к Тгару[270]270
Тгар (Тга) – в мифологии черкесов высшее божественное существо.
[Закрыть], ища в его имени успокоения и защиты. Но ни защиты, ни успокоения не находили. Черкесы жили в обмане, принимая обман за правду.
Насколько хватало сил, они боролись с джинном–падишахом. Но джинн–падишах, завладев мечом Тлепса, легко одерживал победы. Он поднялся к верховью Энджик–Су и посылал оттуда всякие беды.
– Созвать заучу[271]271
Зауча (или Джеме) – народное собрание.
[Закрыть], – потребовал народ от лте–губзыка[272]272
Лте–губзык – «язык народа»: относилось к особо почитаемым и доверенным лицам.
[Закрыть], славного Темир–Казека.
– Будет зауча! – отвечал Темир–Казек.
После девичьего праздника – подарка цветов – на зеленом холме, освященном прахом прадедов, собрались все черкесские общины, племена и народы.
Среди прибывших юношей отличались двое: один Шрухуко–Тугуз – своей красотою, другой – Аксак–Ач[273]273
Аксак–Ач – голодный, хромой («аксак» – хромой, «ач» – голодный).
[Закрыть] – своим уродством.
Шрухуко–Тугуз происходил из рода Казеков, и аталыком[274]274
Аталык – человек, давший имя новорожденному, в дальнейшем его воспитатель.
[Закрыть] его был знаменитый Супако. Он дал ему имя, он носил его на своих плечах, распевая ему боевые песни; он обучал верховой езде и стрельбе из лука. Шрухуко прибыл на заучу пятикратно вооруженный[275]275
…пятикратно вооруженный… – Под пятикратным вооружением подразумевается: меч, кинжал, бердыш, копье, лук и стрелы.
[Закрыть] на буланом коне.
Аксак–Ач – сын пастуха. Он не имел аталыком знаменитого наездника, ибо родился больным. Все вооружение Аксак–Ача составляли праща да рогатый посох. Аксак–Ач был хромым и к тому же кривым. Коня своего не имел.
Храбрый витязь – язык народа – Темир–Казек от имени зауча и своего приказал всем наездникам объединиться и отправиться для встречи с джинном–падишахом.
Не имеющий коня Аксак–Ач подошел к Темир–Казеку и попросил его:
– Пошли и меня. Я тоже хочу сражаться вместе с другими.
Казек, взглянув на кривого, ответил:
– Занимайся тем, чем занимался твой отец, – паси скот.
Аксак–Ач, тая обиду, отошел прочь.
Скоро по всей земле черкесов разнесся стук железных молотков, отбивающих наконечники копий, лязг стальных клинков, оттачиваемых на гладких камнях, звон посеребренных стремян, свист крученых арканов.
Скоро разнеслись и девичьи песни, провожающие наездников в далекий путь.
Аксак–Ач не занялся делом своего отца, а избрал себе ремесло Тлепса: стал кузнецом и каменотесом. Нашел неподалеку от селения, в котором он жил, пещеру, сволок в нее большие камни и принялся их обтесывать, чтобы после украсить именами героев.
Долго черкесы ждали возвращения наездников, посланных к истокам Энджик–Су. Наконец вернулся Шрухуко – и только один.
Мать встретила его вопросом:
– Где твои товарищи?
– Мои товарищи погибли в бою с джинном–падишахом.
– Почему же вернулся ты?
– Я добил джинна–падишаха, бросил его в яму, засыпал землею и утвердил на месте его погребения большой Черный камень…
– Ты поступил как достойный сын народа!
Сородичи, друзья и односельчане Шрухуко–Тугуза, узнав о победе над джинном–падишахом, принесли жертвы в честь Зелькута[276]276
Зелькута – мифическое существо, покровитель наездников.
[Закрыть].
Возвращение Шрухуко совпало с праздником Созериса[277]277
Созерис – мифическое существо, покровитель домашнего благосостояния.
[Закрыть]. О, это к счастью! Известно, что Созерис, отправившись пешком по морю, вернулся; значит – кому суждено остаться живым, тот останется!..
Черкесы свели молодого наездника и его исхудавшего за долгий путь коня в священную рощу. Деревья, обвешанные старинным оружием[278]278
Деревья, обвешанные старинным оружием… — Вешать оружие и вообще металлические вещи на деревья – древний черкесский обычай.
[Закрыть], склоняли свои ветви, когда они двигались между ними. Шелест листвы сливался со звоном серебра, стали и железа. Множеством приношений наполнилась роща.
– О Созерис, ты ходил пешком по морю – и вернулся! Так вернулся и наш посланец! – пели девушки.
Храброго Шрухуко–Тугуза черкесы окружили почестями, ему подарили лучшего во всей земле черкесов коня, лучшее оружие.
Властитель Анапы Гасан–паша усыновил Шрухуко. Племянник Гасан–паши Седр–Азам послал к нему гонцов с приглашением приехать в Стамбул.
Шрухуко, собрав веселых своих товарищей, отправился в дальний путь. Седр–Азам приветствовал гостей с падишахской пристани на виду у всего сераля. Стамбул устроил празднество в честь Шрухуко–Тугуза.
А пока Шрухуко веселился в чужеземной стране, в земле черкесов произошли беды: солнце спалило посевы, в садах червь пожрал плоды, на дорогах рушились скалы.
– Нет, джинн–падишах не умер! – говорили черкесы.
В одну из гроз с верховья Энджик–Су, трижды ударившись о землю, упал Черный камень. Со всех сторон к месту его падения, к берегам Афипсы и Шебжи, съехались черкесы.
– Пока этот Черный камень не будет поднят на могилу джинна–падишаха, до тех пор черкесы будут испытывать несчастья! – сказал лте–губзык.
И правда: с того дня, как упал камень, беды умножились.
– Скорее на кладбище начнут шептаться могильные камни, чем найдется такой человек, который поднимет эту каменную глыбу, – говорили черкесы. – Если кому это и было по силам, так только Шрухуко.
И верно: равного ему по силе человека не находилось, хотя с того дня, как упал Черный камень, прошло много времени.
Черкесы жили в ожидании возвращения Шрухуко, претерпевая голод и нужду. А Шрухуко все не возвращался.
– Он забыл свою землю! – сказал однажды Аксак–Ач и предложил общими усилиями поднять камень.
Но черкесы, взывая к силе и милосердию Тгара, не послушались хромого каменотеса.
Тгар же остался безучастным. Черкесы уже перестали доверять его силе. Тгар – так решили они – не имел уже той власти, что раньше. Видно, и боги стареют!..[279]279
Видно, и боги стареют!.. – Черкесы, переменив несколько религий (язычество, христианство), приняли мусульманство.
[Закрыть]
Аксак–Ач по–прежнему работал в своей пещере. О нем можно было сказать: «Он прожил в своей пещере триста девять лет»[280]280
«Он прожил в своей пещере триста девять лет». — Перифраз слов XVII главы Корана «Пещера»: «Эти молодые люди прожили в своей пещере триста девять лет».
[Закрыть]. Однажды, потеряв надежду на возвращение Шрухуко, Аксак–Ач высек на Черном камне такие слова: «Кто хочет сделать народ счастливым, пусть примет на свои плечи этот камень и отнесет его к могиле джинна–падишаха».
Первый, кто увидел эту надпись, был бедный пастух. Опершись на посох, он долго стоял перед камнем, читая высеченные на нем слова. Придя в селение, он передал их встречным: молодым и старым, богатым и бедным.
Молодые сказали:
– Видно, кривой задумал посмеяться над нами. Ну, кому под силу поднять этот камень?.. Если не можешь сделать сам, не заставляй других…
Старики сказали:
– Урод учит людей! Где это видано? Пусть сидит как сидел в своей пещере и стучит молотком. Не ему указывать народу!
Богатые сказали:
– Видно, времени у нашего хромца много, если он оставляет свою работу и берется за ненужное дело!
Бедные сказали:
– Найдется ли такой человек, который отнесет Черный камень?
На другой день, когда бедный пастух гнал скот из селения на пастбище, он опять остановился у Черного камня. Надпись на камне увеличилась: кроме тех слов, что были высечены раньше, он прочел: «Кто бы он ни был, из какого бы племени ни происходил, но если он отнесет этот камень – слава ему…» Пастух не вернулся в селение передать сельчанам написанное, а, гоня скот, пошел на пастбище, раздумывая над прочитанными словами.
Вечером он слышал в селении разговоры молодых и старых, богатых и бедных.
Молодые говорили:
– Косоглазый позорит нас!
Старые говорили:
– Но иноплеменнику мы не позволим коснуться камня.
Богатые говорили:
– Косоглазому нужно меньше платить – тогда он будет больше работать!
Бедные говорили:
– Скорей бы нашелся такой человек!
На другой день пастух прочел на Черном камне новые слова: «Привет тебе, путник, вступивший ногами на эту землю!.. Если у тебя острый взор, крепкие руки и ноги, мужественное сердце – будь решителен: подними камень!.. Народ воздаст тебе почет, ибо ты вернешь ему счастье…»
И снова по селению пошли разговоры.
Молодые кричали:
– Видно, косоглазый не кончил свои издевки!
Старики качали головами:
– Косоглазый лишился рассудка!
Богатые требовали:
– Как он смеет сулить почет путнику и счастье народу, не спросив у нас?.. Отнять у него молоток и долото и выгнать из селения!
Бедные повторяли:
– Скоро ли придет такой человек? Не попробовать ли нам самим поднять Черный камень?
Прошло много–много лет. В селении забыли о надписи, сделанной каменотесом. Сам Аксак–Ач состарился и с трудом держал в дрожащих руках молоток и долото. Односельчане часто видели его возле Черного камня – каменотес сидел здесь целыми днями, смотря под гору, на дорогу.
Однажды этими местами, преследуя уходящего тура, пробирался молодой охотник из другого племени. Аксак–Ач не побоялся остановить его и заставить прочесть надпись на Черном камне. Охотник прочел ее и спросил:
– Чья смелая рука высекла эти слова?
– Вот эта дрожащая рука, – ответил Аксак–Ач, – но когда–то она была крепкой…
– Что ж, я, пожалуй, попробую поднять этот камень!
Проходивший неподалеку пастух услышал слова охотника и рассказал о них в селении. Толпы народа устремились к Черному камню. Вперед вышел старик лте–губзык, славившийся своим добрым именем, умом и справедливостью.
– Ты – путник, значит, – наш гость и друг. Привет тебе! – обратился он к охотнику.
Охотник скромно поклонился:
– Спасибо тебе, добрый человек, и твоему обществу.
Старик, указывая на пастуха, спросил:
– Правду ли говорит он, что ты собираешься поднять Черный камень? Поднять и отнести его на могилу джинна–падишаха?
– Это правда, – ответил охотник.
Удивился старик:
– Ты человек другого племени и хочешь сделать нам то, что мы пытались и… не смогли. Ты знаешь, что тогда мы обретем счастье?
Охотник ударил ногою о камень.
– Здесь так написано…
Старик повернулся в сторону Аксак–Ачи:
– Это его слова… – И ткнул в него палкой.
Охотник наклонил голову, задумался. Старики молчали.
– Джинн–падишах, который наносит вам беды, – этот джинн–падишах посылает те же беды и моей земле, – проговорил наконец охотник. – Хорошо, когда люди, говорящие на разных языках, начинают понимать друг друга.
– Говорит сердце, а язык только произносит.
– Мудрые слова дороже золота. – И, показывая рукою на Черный камень, охотник сказал – Я исполню ваше желание – подниму этот камень.
Старик удивился словам неведомого охотника:
– Дерзкий ты человек! Ты не больше, чем мы, и, верно, не сильнее нас.
– Это верно, – отвечал охотник, – я такой же, как вы. И, может быть, среди вас есть человек сильнее меня. Но он не хочет попробовать силы, а я хочу…
– Осмеют люди такого человека, если он объявится! – сказал старик, ударяя посохом о землю.
– Решиться на жертву для блага народа – достойно. Разве у народа для решившегося на это ничего не найдется, кроме смеха?
– Сожаление позорнее смеха! Сожалеют о слабых, а смеются над безумными. Но безумие простят, слабость – никогда!
– Счастье дается сильным. Тгар мучил вас обманами и страхом. Вы отказались от него. Джинн–падишах отнял у вас меч и, находясь в могиле, не оставляет вас в покое. Вы не можете от него отказаться – вам нужно убить его. А убить джинна–падишаха может только правда: она несокрушима и тверда. Как трудно нести камень, так же трудно нести и правду. И чем выше поднять и вознести правду, тем больше людей увидят и узнают ее. Не камень убьет джинна–падишаха – убьет его правда!
И, сказав так, охотник поднял Черный камень на плечи и пошел в горы легкой и твердой поступью, какой ходит тур по каменистым откосам. Первый, кто последовал за ним, был Аксак–Ач. За Аксак–Ачем пошли бедняки, за бедняками – молодежь. Старики, после долгого раздумья, пошли тоже. И только одни богачи остались на месте.
Когда охотник, поднявшись к истоку Энджик–Су, сбросил с могучих своих плеч Черный камень, все услышали, как земля приняла последний вздох джинна–падишаха. Криком радости огласили черкесы горы: джинн–падишах умер!.. Когда черкесы спохватились, охотника уже не было.
– Где он? – спрашивали они Аксак–Ачу.
– Он ушел, – отвечал каменотес.
– Не иначе как ему покровительствует сам Мезитх[281]281
Мезитх – в мифологии черкесов существо, покровительствующее охотникам.
[Закрыть], – решили черкесы.
А когда вернулись к себе – все изменилось, все стало иным. Горы имели другие очертания, реки – другое направление. Где раньше возвышались каменистые уступы – там цвели сады, колосились поля. Непроходимые тропы стали доступны, самые высокие вершины – близки.
– Охотник дал нам счастье! – говорили черкесы.
Аксак–Ач, обретший силы, начал без устали работать в своей пещере. Звонкие удары железа наполняли гулом черкесские ущелья, неслись через хребты к равнинам, терялись в густой хвое лесов.
– Что он там делает в своей темной пещере? – спрашивали черкесы друг друга, прислушиваясь.
Молот одноглазого каменотеса звучал все громче и громче. Его удары были слышны всюду: в горах, долинах и ущельях…
– Позовите его, – говорили старики молодым, – пусть он выйдет из своей пещеры и скажет нам, что он там делает.
– Мы не можем войти к нему, – отвечали молодые старикам.
И тогда старики решили сами войти в пещеру. Подошел день избавления – праздник в честь избавления от джинна–падишаха. Старики вошли в пещеру каменотеса, темные и печальные.
Аксак–Ач обсекал острым молотком подножье большой глыбы. Он оставил свою работу и взглянул на вошедших.
– Приветствуем тебя, Аксак–Ач, потомок Тлепса, и желаем тебе долгой жизни!
Аксак–Ач поклонился.
– Я рад видеть под черными сводами моей пещеры великих и мудрых мужей.
Вошедшие спросили:
– Мы хотим узнать, что заставляет тебя неустанно стучать молотом?
– Память о человеке, помогшем обрести нам счастье! – ответил кузнец. – Я хочу запечатлеть на камне его мужество, силу и твердость. Кому народ передоверяет свою память? На чем пишутся имена героев?
– На камне! – сказали вошедшие.
– Вот я и хочу навечно сохранить его изображение.
– Но тебе известно, что новая вера наша запрещает это делать? Безумие лепить изображение человека и высекать его на камне!
– Кто не хочет отступить от веры – пусть скажет мне! – сказал каменотес.
– Мы все не хотим! – отвечали старики.
– Пусть любой из вас возьмет молоток и подойдет сюда…
Молоток взял самый древний старик и подошел к месту, указанному каменотесом. Аксак–Ач одним движением сдернул с высокого камня покрывало, и все увидели изображение охотника. Старик, державший молоток, опустил руку.
– Я узнаю: это тот самый охотник, что вел нас! – тихо сказал он. – Ради исполнения законов веры я должен разбить это изображение! Но пусть лучше гнев пророка обрушится на мою голову, чем мой молоток на это изображение. Я готов понести возмездие!
И старик положил молоток на землю.
Аксак–Ач спросил:
– Кто поднимет молоток и нанесет первый удар?
Но он не получил ответа.
Тогда самый древний старик вышел вперед и сказал:
– Камень, что лежал у ворот нашего селения, напоминал нам о горе. Камень с изображением человека, уничтожившего джинна–падишаха, напоминает нам о счастье. Поставим же его на то место, где лежал Черный камень, ибо горе народа сменилось радостью!
И, устроив торжество, черкесы вынесли каменное изваяние к воротам селения. Они установили его на том месте, где лежал Черный камень, – отсюда любой путник может его видеть.
О девушке, о женщине, о матери и об уходящей любви. Публикуется по книге Р. Фатуева «Легенды Кавказа» – Нальчик, 1939.
[Закрыть]
О Бхезинико![283]283
Бхезинико–Бексарз – один из знаменитейших древних витязей черкесского народа.
[Закрыть] Я храню клад. Этот клад для тебя. Ты найдешь его. Он будет тебе принадлежать. Самый драгоценный из всех драгоценных кладов…
О Бхезинико, жених мой! Клад этот – мое тело, белое, словно сахар, мои губы, еще не раскрытые никем, моя грудь, не знавшая цветения…
Смотри, на мне пша–кафтан[284]284
Пша–кафтан – девичий сарафан со шнуровкой спереди, надевается поверх рубашки.
[Закрыть], шитый золотом и серебром. В ушах серьги, на руках браслеты, а на голове, над бровями, – цепь и монеты. Все убранство мое и украшения для тебя, о Бхезинико!..
Пша–кафтан долго связывал каждый шаг мой. Его серебряные застежки теснили грудь мою и не давали ей свободно дышать. Не нужно красивых цепей на голове и золоченых шнуров на груди – ты, о Бхезинико, освободишь меня от них!
Когда я вижу тебя, слезы туманят мне глаза. Скрываясь от твоего взора и взора всех окружающих, я слежу за тобою. Мое сердце полно гордости и восхищения.
Если ты захочешь похитить меня, я первая выйду к тебе навстречу. Твой конь, под расписным седлом, будет ждать нас среди скал, в темной расщелине. Ты позовешь его свистом, и он встанет подле нас, нетерпеливый, готовый к бегу. Лишь коснется твоя нога широкого стремени – конь понесет нас через долы к лесу. Пусть нас будет преследовать мой отец и мои братья – мы уйдем от них. Нашим жилищем будут лес и горы, нашими друзьями – птицы и звери. Но зачем тебе похищать меня? Ты – красавец, за тобою слава удальца, твой род славен и велик. У тебя много друзей, хорошие поля, тучная отара, быстрые табуны, высокая сакля. Между нашими отцами был сговор. Мы жених и невеста… Зачем похищать тебе меня?..
Ты введешь меня в твою саклю. Укажешь на приготовленное твоими родственниками и друзьями брачное ложе. И я подчинюсь тебе… В твоих больших руках блеснет острая сталь – ты коснешься ею шелковых шнуров пша–кафтана. Тугие шнуры распадутся, освобождая мою грудь. Ни капли крови не выступит на моем теле, не боль, а простор почувствует моя грудь. О ловкий, сильный, Бхезинико, я в радости назову тебя: муж мой!..
И вот раскрылся цветок любви – я стала твоей. Я расстелю ковер у порога сакли – сделаю вход в наше жилище радостным. Час возвращения Бхезинико в дом – счастливейший час моего дня. Час ухода Бхезинико – самый печальный час. Я хочу быть с тобою постоянно. Но ты – воин, охотник и наездник. Все чаще отсутствие твое, о Бхезинико!
Я провожу дни в ожидании тебя. Мой девичий кафтан убран. Я больше не надеваю его. С каждым днем тяжелеет тело мое. Мне трудно двигаться и трудно петь. Я забываю свои девичьи песни. Я думала: моя любовь к тебе, о Бхезинико, никогда не иссякнет. Но идут дни, месяцы… Отцвела и ушла весна. Время!..
Ты строго говоришь мне:
– У меня должен быть сын!
– Будет сын… – отвечаю я, хотя в душе у меня тревога.
«Будет сын, будет сын…» – повторяю я, боясь подумать о дочери. «Сын! Сын!..» – с этим словом я засыпаю и просыпаюсь.
Теперь я хожу осторожно. Не поднимаюсь по каменным ступеням. Не ношу кладь и воду. Мать моя и подруги оберегают меня от всего.
С рассветом в мой дом приходят старые женщины. Заняв место в темном углу, сидят часами. Они говорят, что нужно делать мне, как охранить себя, к чему быть готовой. Я слушаю их, и сердце мое наполняется тревогой. Во мне рождается крик: «Я хочу сына, сына!..»
Проходят последние дни ожидания и мук. Дом оглашается криком новорожденного. Я вижу ласковые глаза старых женщин. «Сын!» – говорят их глаза Я протягиваю руки к моему первенцу. Но не вижу его – слезы застилают взор мой.
– Он будет сильным, – говорят мне, – слышишь его властный и настойчивый крик?
Ко мне наведываются все женщины селения.
– Ты счастливица! – говорят они. – У тебя первенец – сын!..
Идут ночи и дни, дни и месяцы – проходят годы. Из ребенка мой сын превращается в юношу. Он пылок и неусыпен. Он не чванлив и не дерзок. Он скромен со старшими, ласков с товарищами. Он говорит тихо и никогда не вступает в спор.
– Ты – черкес, ты – сын Бхезинико, – говорю я ему. – Бхезинико уже нет в живых – храни его имя, честь и славу. Тебя некому наставить и обучить военному искусству. Но, как птица, оставляя гнездо, не учась поднимается в воздух, так и ты, отправляясь в поход, будешь знать, как вести себя.
По селению проносится слух: в ущелья и горы вступают враги.
– Юноши! Мужчины! – раздается крик по селению. – Выводите своих коней!..
Если обычай таков: не плакать, не провожать за ворота селения уходящих в поход, – не выйду, не заплачу и я.
Вон тучи покрыли горы – идет гроза. Вон уже молния сверкнула в долине, и гром прокатился по ущельям. Испуганная отара бежит с горы к селению.
Взяв за длинный повод коня, я подвожу его сыну. Он берет повод и легко вскакивает в седло. Конь вскидывает морду, устремляется к воротам. Ударом ладони сын распахивает тяжелые ворота. Я кричу:
– Прощай!..
И сын мой скрывается.
Теперь я не сплю ночами. Открываю дверь и гляжу во мрак ночи. О сын мой! Где ты сейчас? Куда лежит твой путь? Может быть, ты окружен врагами? Может быть, ты продрог от ночного холода? Может быть, охромел твой конь и ты сбился с пути?.. Кто ответит мне, кто скажет?.. Через какой снежный перевал совершаешь ты переход? На каком каменистом берегу реки ты стоишь? В каком темном лесу ты расположился на отдых?..
Я не могу спать. Я стою у порога сакли и слушаю шелест трав, рокот потока и шуршанье земли, сползающей с отрогов гор. Мне хочется пойти в ночь и звать тебя в тишине…
Я хочу, чтобы долгую ночь сменил день. Но вот подходит день. Я думаю и думаю о тебе. Может быть, тебя томит зной, и нет родника на твоем пути? Может быть, у тебя кончились припасы, и переметная сума твоя пуста? Может быть, у тебя иссякли силы, и ты беззащитен?..
Я засыпаю, мне чудится: стучат в дверь и несут весть о тебе. Пробуждаюсь, а тебя нет, о сын мой!..
Я выхожу на кровлю и, сидя у края ее, смотрю в даль. Ветер поднял облачко пыли – мне кажется, едешь ты. Слышу цокот копыт, мне кажется – скачет твой конь.
Время идет, а тебя все нет и нет. Девушки идут на родник за водой, старики едут в лес на охоту. А я, сидя на кровле, буду ждать, думать и мечтать о тебе.
Я сижу в забытьи, забыв о работе и пище.
В селении раздаются крики:
– Гонцы показались на дороге!
Я вскакиваю и протягиваю руки вперед. «Не сон ли это?» – спрашиваю я себя.
Гонцы, несущие весть о победе, приветствуют меня громкими возгласами:
– Твой сын – победитель!..
И спешат дальше, в другие селения. Меня окружают люди, все хотят видеть мать героя–победителя. Я жду дня твоего возвращения. Твой приезд будет не только моим праздником, но и праздником всех.
– О люди, седлайте коней и скачите ему навстречу! Он приближается, он близко. Скорей, скорей!
Я широко распахиваю перед ним ворота дома…
И вот пришел день, и сын мой вернулся. Честь и слава вам, геройская рать, отстоявшая свою землю!.. Честь и слава тебе, о сын мой!.. Твой конь измучен, седло истерлось, сам ты ранен… Не медли, оставь седло – ты у порога дома.
Смотри – тебе улыбаются девушки. В каких они нарядах! Эти наряды для тебя. Слышишь? Они поют песню. Эта песня сложена в честь тебя…
Но ты склоняешься в седле, и руки твои выпускают повод. Тебя на бурке вносят в саклю. Твое тело воспалено, и глаза угасли. Ты ранен, силы покинули тебя…
В моей сакле возвысили порог – пусть ни один джинн не посетит тебя. Пусть сгинет все дурное!.. У твоего изголовья оставлена чаша с водою и с опущенным в нее куриным яйцом. У порога положен лемех и молоток. Так велит обычай и вера.
Первым навещает тебя самый старейший и почтенный сельчанин. Переступив порог, он берет с пола молоток и трижды ударяет им по лемеху. Лемех издает громкий звук – этот звук отгоняет злые наветы врагов, заклинает бога войны и облегчает страдания раненого.
Если поверье таково: чем громче лемех издал звук, тем лучше для раненого, пусть молоток чаще и сильнее падает на лемех.
Издалека, из всех селений, приезжают навестить тебя, о сын мой!.. Целыми днями на все селение гудит лемех. В него бьют старые и молодые, богатые и бедные.
– Всесильный да сделает тебя здоровым!.. – произносит вошедший.
Взяв молоток, ударяет в лемех, берет пригоршней воду из чаши и кропит твою постель, сын мой.
Тебя навещают и девушки. Они приходят к тебе с подарками и добрым словом участия. Все стараются не дать заснуть тебе, иначе во сне тобой могут овладеть джинны. Ты улыбаешься всему виденному и слышанному. О, значит, раны твои скоро заживут! Ты вернешься к жизни…
К тебе поднимаются по каменным ступеням лестницы друзья. Твои темные веки дрожат, и бледная улыбка озаряет твое лицо – ты весело глядишь на сборище друзей. Они будут играть на дудке и петь песни. Веселье и бодрость излечивают печаль и страдание.
– Громче! – говоришь ты, хотя капли холодного пота покрывают твой лоб. – Громче!..
И гости, следуя твоей просьбе, поют громче, веселее.
Много досужих дней проводят подле тебя юноши и девушки. Ты не нарушаешь закона гостеприимства, не пренебрегаешь обычаем. Усталый, ты не засыпаешь, печальный – ты улыбаешься. Ты – черкес, ты останешься мужчиной!..
Приходящие к тебе не оскудевают в песнях. Песни рождаются сами, как напев, как дыхание.
Ты вернулся,
Удалой,
И рана твоя заживает.
Мы собрались,
Удалой,
И каждый песню тебе поет.
Живи,
Наш удалой,
Не зная бед и забот…
Тебе поют песни о подвигах славных предков. В этих песнях ты узнаешь себя. Но поющие ни разу не упоминают твоего имени. Ты знаешь: прославлять подвиги живого нельзя, ибо лучшее украшение героя – скромность.
И каждая из вновь сложенных песен – лучше предыдущей.
Потом юноши и девушки, утомленные пением и пляской, расходятся. «Как бы не оступиться на пороге!» – думает уходящий.
Мы остаемся наедине, и ты говоришь:
– Враги могут ворваться в наши земли, а я, немощный, должен лежать!.. О, если бы ты ведала, какая это мука для меня!..
Я утешаю тебя:
– Подожди еще несколько дней, и силы вернутся к тебе. Всевышний услышит мои молитвы.
Печальный взор твой останавливается на мне, и утомленный голос тихо вопрошает:
– Когда, когда это будет?..
Подходит вечер. Я плотно закрываю ворота моей сакли. Много людей приходит и стучит в них: они спрашивают о тебе. Я благодарю их и отвечаю:
– Мой сын будет скоро здоров…
Люди кланяются и уходят в молчании.
Часто во сне ты начинаешь бредить тем, что тебе пришлось пережить в походах и битвах. Ты посылаешь проклятие врагам, осмелившимся вступить в пределы земель твоего народа. Ты зовешь в бой. Я шепчу тебе ласковые слова. Сонный, ты, как ребенок, тянешься ко мне, и я даю тебе успокоение. О, как велика радость матери!..
Но вот ты выздоровел. В честь твоего выздоровления устраивается большое пиршество.
А затем седлаешь коня и делаешь первую пробежку.
– Я могу ехать, – говоришь ты, – силы вернулись ко мне.
– Подожди, – отвечаю я, – поднимись на луга, покинутые стадами; нагорной тропой пройди к вершинам гор; испей из родного источника прозрачной воды. Подожди – ты слаб еще…
– Нет, мне нужно ехать!..
Я прошу отсрочить день отъезда, но ты, строго окинув меня взглядом, говоришь:
– Мой долг – ехать скорей. Один день может быть гибельным для моей родины.
И я не могу возражать. И вот подходит день отъезда. К тебе приходят друзья – ты с ними. Они весело тебя напутствуют, желают тебе удачи.
На заре ты оставляешь родной кров.
И вот опять тянутся дни ожидания. Тебя нет – я одна. Опять вечерами сижу на кровле, вслушиваясь, не слышно ли цокота копыт. Опять в тревоге считаю дни и ночи. Опять хожу на пустынный откос, где река делает изгиб. Смотрю в ее воды. Может быть, в них я найду ответ на свои мысли?.. Но волны шумно плещутся о скалы, с грохотом переворачивая камни, несутся дальше. Я стою на берегу до тех пор, пока моя одежда не становится влажной.
И вот опять люди толпами спешат навстречу победителям. С ними тороплюсь и я. С вершины горы видны всадники. Это воины возвращаются с битвы. Измученные лица, порванные одежды, затупленное в неравных битвах оружие… Есть такие, что привязаны к седлам, – обессилев, они не могут держаться на конях.
Пенятся удила взмыленных коней. Черные пятна крови запеклись на одеждах. Глубокие шрамы обезобразили лица многих. Отец и мать ищут сына, сестра – брата, невеста – жениха.
Мое сердце неспокойно. Я в ряду матерей, тех, что ждут своих первенцев. Вот перед нами на быстрых конях везут трофеи. Белые и зеленые знамена. Золотое и серебряное оружие. Ковры, материи и бурки, перекинутые через спины вражеских коней. Увижу ли я среди возвращающихся моего сына? Здесь ли он?.. Боясь спросить, я высматриваю его. Но не вижу. Я знаю: он должен быть впереди. Так он сражался, так он должен и въехать в родное селение.
– Где же мой сын? – наконец спрашиваю я.
И не повторяю вопроса.
Смерть у порога моего. Смерть!.. Все стало темным для меня. И небо, и горы, и мое жилище. Смерть, ты прошла через высокие перевалы, реки и ущелья. Ты пришла ко мне, в дом мой! Что ж – я гостеприимна. Я приму и тебя.
Темно. Это подошла ночь. Где мой светильник? Я должна зажечь его. Вот дверь. Она открыта. Входи. Ты видишь мой поклон? Так кланяется побежденный победителю. Мой сын не совладел с тобою. Мой сильный и храбрый сын!.. Прими же мой поклон…
Пуст и одинок мой дом. Я слышу плач. Это женщины оплакивают тебя, о сын мой!.. И мои седые волосы распущены. Плачь, женщина, ты потеряла любовь! Плачь, мать, ты потеряла сына!..
Сердце, утихни!.. Я расстелю ковер, зажгу очаг и сяду перед ним. Давно прошли дни, когда я сидела здесь с тобою, о сын мой!.. Наступили дни, когда я сижу одна. О сердце, не стучи так – меня пугает твой стук… Дверь закрыта. Нет Бхезинико. Нет и моего первенца… Слезы тушат мой очаг…
Горе мне, горе!.. Я осталась одна. Как буду я встречать молодое утро? Что может принести мне новый день? Я не нахожу места ни себе, ни своему горю. О родина! О земля моя!..
Но нет, я не буду плакать. Я взойду на вершину горы и стоя огляжу все пространства, какие охватит взор мой.
