Текст книги "Победители тьмы. Роман"

Автор книги: Ашот Шайбон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

ИСТОРИЯ ПОДХОДИТ К КОНЦУ

По узкому мосту карета помчала нас к острову, на котором возвышается Петропавловская крепость. Массивные корпуса этой могилы для живых почти со всех сторон были окружены водой. В глухих сырых одиночках этой каменной темницы медленной смертью угасали сотни революционеров.

Безмолвие царило там, – тяжкое, убийственное безмолвие. Представьте себе новоприбывшего заключенного; когда железная дверь мрачной, затхлой тюремной камеры наглухо запирается за ним, когда бесшумно удаляются шаги тюремщиков и оставляют его в этом царстве полного безмолвия… В первые мгновения отголоски всех шумов мира живых еще отдаются в его ушах, в его взволнованном сердце. Но вот проходит время – и ощущение жизни, которое с детства тысячами нитей связывало заключенного с окружающим миром, позволяло ему чутко откликаться на все явления внешнего мира, постепенно глохнет, задушенное этим беспощадным безмолвием. И год за годом весь внешний мир и даже самое представление о нем угасает в этом страшном каменном мешке. Тогда над несчастным узником нависает угроза безумия.

Когда мы вошли в комендантскую, представители тюремной администрации вытянулись перед Жабовым. В этот момент я вновь поймал себя на том, что приглядываюсь к нему. Мне почудилась в нем какая-то ясно ощутимая перемена, словно бы передо мной был уже не тот, не прежний Жабов.

Комендант тюрьмы почтительно принял протянутый ему Жабовым пакет, вскрыл его и прочел распоряжение о пропуске.

На мгновение задумавшись, комендант тюрьмы – старик, с резко очерченным злым лицом и хитрым взглядом, вопросительно повел рукой в мою сторону.

– Мой эксперт, физик, – коротко объяснил Жабов.

– А-а… – многозначительно протянул комендант.

Через несколько минут мы уже шагали по мрачным коридорам тюрьмы в войлочных туфлях, чтобы не нарушить царящей там тишины. Комендант лично сопровождал нас в это царство мрака и безмолвия.

Двое надзирателей шагали впереди, освещая фонарями холодный и темный коридор, в котором на небольшом расстоянии друг от друга были видны массивные железные двери одиночных камер.

Нас предупредили о том, что говорить здесь запрещено. За нами бесшумно, двигались два жандарма, на которых я обратил внимание еще во дворе дома умалишенных. Помню, что когда мы ехали в дом умалишенных, их с нами не было: они сели по обе стороны от возницы лишь когда мы ехали в Петропавловскую крепость – и это показалось мне странным.

Коридор казался бесконечным. Мы продвигались молча и медленно, как на похоронах. При тусклом свете фонарей то тут, то там в темном коридоре возникали перед нами, словно привидения, дежурные надзиратели и почтительно уступали нам дорогу.

Один из шедших впереди надзирателей бесшумно отодвинул ставенку глазка одиночки, заглянул в камеру и отошел. Тоже самое проделал и второй надзиратель.

В свою очередь, осторожно заглянул в глазок и комендант, затем закрыл глазок и с полураздраженным, полуиспуганным видом обратился к Жабову, понизив голос:

– Четвертый месяц не могу спокойно спать из-за этого дьявол а!.. Так вот и чудится, что когда-нибудь он перевернет мне верх дном всю мою мирную тюрьму… Уберите его, прошу вас, переведите куда-нибудь от меня!..

– Уберем, не волнуйтесь! – также шепотом ответил Жабов и прибавил: – Только распорядитесь, чтобы никого не было по пути нашего следования, когда мы будем уводить его.

– Уж это – будьте покойны. Тут и так уж все трясутся от страха, боясь, что когда-нибудь он выскользнет из камеры через глазок и всех передушит. Если б не ответственность, он у меня давно бы умер от голода и жажды… Но что поделаешь, когда приказано иметь о нем особое попечение!

– Вы слишком много говорите, господин комендант. Прекратите лишнюю болтовню и прикажите открыть, дверь!

– Слушаюсь. Уж будьте великодушны. Сами знаете – старость… Говоришь лишнее, и не подумаешь…

Он кивнул головой одному из тюремщиков. Тот отомкнул замок, но никто не решался толкнуть дверь.

За моей спиной от страха щелкали зубами некоторые из тюремных надзирателей. Фонари дрожали и раскачивались в их руках.

– Чего окаменели? Пригласите господина физика в камеру! – заглушая голос, приказал комендант.

– Мы последуем за господином физиком! – поправил Жабов.

– А если этот заключенный дьявол окажет сопротивление? – шепотом выразил свое опасение комендант.

– Не думаю. Увидите, что он молча последует за нами! – уверенно заявил Жабов.

И вдруг я почувствовал, что он незаметно сжал мою руку. И чей-то очень знакомый голос шепнул мне: «Очнись, Николай, за кого ты меня принимаешь?!»

– Вы ручаетесь за полную безопасность, не так ли, господин Аспинедов? – прибавил он, оборачиваясь ко мне.

Мне показалось, что я теряю сознание. Это был голос не Жабова! Со мной говорил не следователь Жабов! Это был голос знакомого мне человека. Но кто же, кто это?!

– Откройте же дверь! – повернувшись к тюремщикам, распорядился я, усилием воли сдерживая себя.

Дверь медленно отошла в сторону.

– Господин Жабов, – торопливо зашептал комендант, – может быть, вы разрешите мне удалиться?.. Надобно оформить акт передачи арестанта… Затем я хотел бы проследить, чтобы, согласно вашему желанию, никого не было по пути вашего следования… Из персонала крепости с вами могут остаться вот эти двое… – и комендант показал рукой на тюремщиков, которые освещали нам путь фонарями.

– Можете удалиться и взять ваших людей с собой, – холодно ответил Жабов. – Для помощи же нам вполне достаточно этих двоих, – и, обернувшись, он кивнул в сторону жандармов, приехавших с нами. – Возьмите у них фонари!

Тускло мерцавшие фонари перешли из рук в руки. Комендант и его свита удалились, с неприличествующей им поспешностью.

Мы вошли в камеру.

Над тюремной койкой во весь рост, на фоне покрытой плесенью стены колебалась фосфоресцирующая тень и гортанный голос с воодушевлением декламировал что-то. Позднее я прочел это стихотворение, и теперь знаю, что узник в тот день говорил на память заключительные его строки:

 
«Свобода! – восклицаю я:
Пусть гром над головою грянет, -
Огня, железа не страшусь!
Пусть злобный враг мне сердце ранит,
Пусть казнью, виселицей пусть,
Столбом позорным кончу годы, -
Не перестану петь, взывать
И повторять: Свобода!..»
 

Мы стояли, окаменев, не решаясь прервать его. Призыв мятежного духа лишь заглушенным отголоском отдавался в пустом и мрачном коридоре, как бы неся привет узникам – жертвам страшного тюремного безмолвия. И бывшее для многих лишь далеким воспоминанием, почти забытое человеческое слово слетело на крыльях вдохновения с уст «белой тени», словно предвещая уже недалекую зарю великой свободы.

После продолжительного молчания, заключенный с пренебрежением произнес:

– Опять вы явились? Для нового допроса? Вы надоели мне, господа.

– Идем! – приказал Жабов.

– Куда? – спросил заключенный, не двигаясь с места.

– К тому человеку, имя, отчество и фамилию которого вы присвоили.

Тень быстро спрыгнула с кровати.

– Что это? Вы все продолжаете искать Аларова, не отказались от намерения арестовать его?! Да поймите – другого Аларова не существует! Это я – настоящий Аларов. Другого Аларова вам не найти!

– Вы продолжаете хитрить? Выдав себя за Аларова, вы дали возможность подлинному Аларову скрыться в подполье под фамилией Аспинедова. Настоящий Аларов арестован, он признался! – с непонятными паузами и каким-то фырканьем проговорил Жабов.

– Лжете! Вам не арестовать его… этого вы не добьетесь!

– Да мы уже добились… ты не узнаешь его, дружище? – засмеялся человек, переодетый Жабовым.

Все мои сомнения рассеялись. С сияющим лицом я повернулся к человеку, непонятным мне образом изображавшему следователя Жабова.

– Илья, дружище… Ах ты, дьявол этакий! Когда же ты это успел?!

– В доме умалишенных уже все было подготовлено для этой инсценировки…

Пока мы обнимали друг друга, в камере произошло еще одно событие: один из наших «жандармов» поспешно передал фонарь другому и кинулся к тени.

– Давид… дорогой брат!.. Неужели ты не узнаешь меня?! – придушенным голосом выговорил он.

– Лео… – еле слышно выговорил узник, раскрывая объятия.

– Марш вперед! – наконец, приказал Илья Дерягин, вновь входя в роль Жабова.

Мы покинули мрачную одиночку. «Белая тень» покорно выполняла приказы подложного Жабова.

Мы снова шли по тем же темным коридорам, никого теперь не встречая по пути. Тюремные служители торопливо прятались за углами, провожая нас лишь испуганными взглядами.

Мы беспрепятственно вышли из здания тюрьмы, свернули по двору к первым воротам. Карета нас ждала у вторых ворот. Узник вошел в карету. Я сел рядом с ним. Через несколько минут вернулся из комендантской Жабов-Дерягин. Распахнулись третьи ворота, и мы выскочили из тюремного ада. Мнимые жандармы уселись рядом с кучером.

Добравшись до оживленных улиц, черная тюремная карета помчалась с бешеной быстротой, сея страх и чувство омерзения вокруг себя.

В дороге наша белая тень, конечно, приняла человеческий облик.

Давиду Аденцу помогли раздеться и смазали тело особой мазью, немедленно же погасившей окутывавшее его фосфорическое сияние. Я увидел его в таком же виде, каким описывал своих товарищей по ссылке мой опекун. Давид Аденц был черен, как сажа, прямо неузнаваем…

После первой процедуры Аденца подвергли второй: его облили резко пахнувшей жидкостью, и через несколько минут устрашающая чернота кожи исчезла. Достав сверток с одеждой, Давида Аденца переодели. Теперь уже между мной и Ильей Дерягиным сидел молодой ученый – Давид Аденц. Мы спешили скрыться. И подпольная организация уже позаботилась о том, чтобы нам обеспечили надежное и верное убежище.

– Но все-таки, что же стало с Жабовым? – обращаясь к Дерягину, полюбопытствовал я.

– Он отдыхает в лечебнице для душевнобольных; вместе со своим кучером! – с улыбкой объяснил Дерягин.

– А как же дядюшка Василий? – озабоченно спросил я.

– Ну, его-то выпустят!

– Не думаю… – с сомнением заявил я.

– А я уверен в том, что его выпустят, для того чтобы напасть на наш след.

Внезапно мелькнувшая мысль встревожила меня:

– Но ведь они могут арестовать маму…

– Твоя мать, дорогой, уже несколько дней тому назад выехала в Рязань.

– Благодарю тебя, Илья! – с облегчением выговорил я, пожимая ему руку.

– Не стоит, дорогой, не стоит! – засмеялся он, дружески обнимая меня.

Улыбнулся и Давид Аденц.

– Да, кстати, ты, дружище, отлично декламируешь, – обратился к нему Дерягин. – Но как ты полагаешь, – если б царские чиновники слышали твое стихотворение, не могли бы они предположить, что «белые тени» ведут революционную пропаганду только на армянском языке?!

– А что ж, это было бы неплохо! – отозвался Аденц.

– Это почему же?

– На моем примере они в таком случае могли бы прийти к заключению, что лишь зная армянский язык, можно достичь мастерства перевоплощения в «белую тень». А это заставило бы их опасаться моего армянского языка!

Мы от души расхохотались. Приятно было видеть, что даже в одиночном заключении Давид Аденц не потерял своей жизнерадостности.

В эту же ночь нам удалось совершенно замести свои следы и исчезнуть.

И уже из нашего подполья мы следили за переполохом, который поднялся в недрах охранки.

Догадка Дерягина оказалась правильной. Через неделю дядюшку Василия выпустили из дома умалишенных. Его удалось спасти и от стаи шпиков. Но бедный старик был уже сломлен тяжелыми переживаниями и бесчеловечным обращением в последнюю неделю пребывания в доме умалишенных, отнявшими его последние силы. Через несколько месяцев он тихо скончался на квартире у одного из рабочих Путиловского завода. Лишь после его похорон удалось мне и Дерягину пробраться на кладбище, чтобы отдать ему последний долг. С нами были и мои друзья – братья Аденцы.

Политические события неотвратимо вели к революции. Мы с головой погрузились в кипучую партийную работу. Тайна открытого нами «космического кристалла» хранилась пока в стороне от вздымающегося вала революции, ожидая, пока взойдет мощно разгоравшаяся заря желанной свободы.

И вот она взошла – эта заря. Вспыхнула Великая Октябрьская социалистическая революция. Началось созидание нового мира.

Дерягин избрал делом всей своей жизни оборону родины, считая его единственно правильным жизненным путем для себя и до сего дня, как неусыпный страж, он бдительно стоит на своем посту.

После революции я с женой переехал в Москву. Немного позже братья Аденцы уехали в Армению. Мои и их изыскания в области свободно блуждающего «космического вещества» увенчались успехом; мы открыли ту энергию, которая сейчас известна под именем «астероидина». При советской власти нам удалось одержать победу, казавшуюся невозможной: сейчас нам известно не все, а только тот факт, что «солнечный кристалл» есть не что иное, как попавший к нам с чужой планеты сгусток трансуранового элемента, заставляющего фосфоресцировать живые организмы. Отдельные соединения этого элемента имеют большое практическое значение: ими покрыты, например, чудесные здания нашего города. Теперь нет необходимости кустарным способом «бальзамировать» людей, чтобы придавать им устрашающую внешность чародеев. У нас, как тебе известно, имеются несравненно более эффективные специальные костюмы-обмундирование для обслуживающего персонала «Октябри-да». Они называются «неоновыми панцирями» и снабжены специальными аппаратами, дающими возможность свободно погружаться в глубины океана и летать по воздуху, подобно реющим соколам.

– Темные силы все еще продолжают лихорадочно искать «небесный кристалл» в различных уголках земного шара, – продолжал свой рассказ Аспинедов. – Известный под именем Гомензофа агент организации заокеанской диверсионной группы «белых теней», который появился у нас с заданием – уничтожить созданный нашими руками чудесный город Октябрь, – это не кто иной, как бывший следователь царской охранки Жабов. Его прямой повелитель фон Фредерикс щупальцами своей разведки пытается добраться до нас, до наших людей, до замечательных творений их рук.

Николай Аспинедов умолк. На его лице заиграла странная улыбка. Елена не сводила глаз с отца, жизнь которого, как ей стало известно, изобиловала, оказывается, не только интересными, но также и очень опасными приключениями.

– Почему ты так улыбаешься, папа? – не вытерпела она.

– Улыбаюсь, дорогая, потому, что и сам не понимаю, каким образом умудрилась не сойти с ума твоя покойная мать, когда ты в трехлетнем возрасте чуть было не превратилась в своей кроватке в белую тень.

Елена побледнела.

– Я?.. В белую тень?! – с испугом воскликнула она.

– Ну да.

– Каким же образом?.. Что ты выдумываешь, папа!..

– Потерпи, милая, узнаешь как мы спасли тебя от грозившей опасности, – ласково успокоил ее Аспинедов. Пригладив свою седую гриву, он продолжал:

– Итак, слушай! В 1926 году, когда тебе исполнялось три года, бабушка твоя была еще жива; она очень любила тебя и с утра до вечера была занята только тобой. В ту пору мы еще жили в Ленинграде.

Мои ближайшие друзья Давид и Лео Аденцы приехали на научную сессию физиков из Армении. Давид привез с собою Абэка. Так как мать Абэка скончалась, то жена Лео Аденца, Сара Карповна, стала воспитательницей Абэка. Она-то и забрала его с собою в Ленинград. Абэку тогда исполнилось только шесть лет. Они пришли к нам на твои именины. На вечере присутствовали также другие наши давнишние товарищи и близкие знакомые. Не было среди них только Ильи Дерягина.

Вечер этот ознаменовался тем, что пришла к нам и жена покойного моего опекуна Богдана Аспинедова – престарелая Мария Терентьевна. Она, единственная из всех гостей, принесла тебе подходящий по возрасту подарок: это была прелестная куколка очень своеобразного вида. В ней особенно поражало нас то, что эта металлическая игрушка, необычайно легкая и прозрачная, порою словно бы меняла окраску – то розовела, то становилась лиловой или молочно-белой.

– Эта куколка – собственность покойного мужа, – объяснила Мария Терентьевна. – Уже много лет она находится у меня. У моего Богдана, вы это хорошо знаете, было много странностей. Во время своей болезни он до последней минуты не расставался с этой игрушечкой, держал ее постоянно под подушкой у себя. Сделала я ему как-то замечание, а он обиделся: «Это, говорит, моя единственная радость. Куколка эта мне счастье приносит…» Ведь он-то верил в то, что поправится, встанет с постели… Как-то раз почувствовал он себя плохо, подозвал меня. «Видел, говорит, я сон, Марья Терентьевна. Заговорила куколка моя и обратилась ко мне со словами: «Прости, мол, меня, Богдан, – не могу спасти тебя от смерти». Бредил, видно, бедный человек перед смертью. А немного погодя, снова заговорил: «Смотри, Марья Терентьевна, сохрани эту куколку… надежней припрячь ее… подальше от чужих глаз… Неравен бог, увидит кто – и выпросит, а ты ведь у меня отказывать в просьбе не умеешь. Куколке же моей цены нет, – счастье она человеку приносит. Как станет наш Николушка большим человеком, женится, семью себе заведет, – отнеси ты куколку ему в подарок. Смотри же – никому, кроме него, не давай…» Вот только вчера и достала куколку из железного сундучка. Не обидится, думаю, Николай мой, что поздно выполняю волю покойника: ведь ты давно уже большим человеком стал и семьей обзавелся. Возьми, Коленька. Уж прости, что только в день рождения Леночки вспомнила наказ моего Богдана! Тебе-то уж, пожалуй, не к лицу с куколкой возиться, ну а дочке подарок в самый раз!

Мы все от души засмеялись милой шутке доброй старушки.

Я еще благодарил милую Марью Терентьевну, когда ты, услышав свое имя, подбежала ко мне, требуя свою куколку.

Я помню, с какой завистью следил за тобой Абэк, заинтересовавшийся этой занятной куколкой. Он прямо глаз не отводил от любопытной игрушки. Я пытался было отвлечь его внимание в другую сторону, но он обиженно надулся и отошел к матери.

Был уже поздний час. Гости разошлись. Сара Карповна – жена Лео Аденца и Мария Терентьевна остались пере-ночевать у нас, так как поднялась сильная метель. Ушли и братья Аденцы, оставив у нас мальчика с тетей.

У тебя была довольно просторная кроватка. Сара Карповна и твоя мать решили уложить вас обоих на этой кровати. Ты уснула, ни на секунду не выпуская куколку из объятий. Абэк же дулся на тебя, потому что ты за весь вечер, несмотря на все уговоры, так и не позволила ему хотя бы минуту подержать в своих руках интересную игрушку. Еле удалось уговорить его лечь, в детской же легли спать и твоя бабушка с Марией Терентьевной. В спальне устроились твоя мать с супругой Лео Аденца, а я решил устроиться на диване в своем рабочем кабинете. Но мне не спалось, и я сел за работу. Уснул я очень поздно.

Ночь уже была почти на исходе, когда громкий плач и крики женщин разбудили меня от крепкого сна. Очевидно, случилось какое-то несчастье. Мать твоя плакала навзрыд, перед твоей кроваткой лежала на полу в обмороке бабушка и некому было поднять ее. Полуодетая Сара Аденц в ужасе скорчилась в углу, прижав к груди испуганного, ничего не понимавшего Абэка. Мария же Терентьевна сидела на постели и, не сводя широко раскрытых глаз с твоей кроватки, непрерывно повторяла:

– Матерь божья, пресвятая богородица…

Я кинулся к твоей кроватке – и волосы мои стали дыбом. На постели вместо тебя лежало молочно-белое, отливающее фосфорическим сиянием облачко. Тебя не было…

И вот с быстротой молнии мелькнула у меня догадка, и я поспешно начал ощупывать тебя, твою постельку – и нашел: вижу – лежит туловище куколки, но без головы. Из шеи куколки изливался какой-то зеленоватый свет.

Я начал лихорадочно шарить, чтобы отыскать головку куклы. Но ее не было.

– Да где же головка куклы? – крикнул я в отчаянии.

Жена, переставшая плакать и с надеждой глядевшая на

меня, лишь молча отрицательно покачала головой.

– Но где же она, надо ее найти! – ощупывая тебя, настаивал я.

– Вот она, дядя, у меня! – воскликнул Абэк и, вырвавшись из рук тетки, подбежал ко мне с протянутой рукой.

Все стало мне ясно. Пока я снова навинчивал головку на шею кукле, с тобой произошла перемена. Сияние вокруг тебя постепенно, но явственно тускнело. Фосфорическое облачко таяло, в кроватке явственно проступали очертания мирно спавшего ребенка.

Я поспешил припрятать эту странную куколку, мысленно горько упрекая себя за то, что не догадался сразу – зачем было Богдану Аспинедову завещать мне детскую игрушку… Разве мог он подумать тогда, что мне взбредет в голову подарить тебе его волшебную куколку и невольно разыграть такую страшную шутку!.. – закончил с улыбкой Николай Аспинедов, заглядывая в изумленные глаза дочери, блестевшие самым неподдельным интересом.

– Дальше, папа! Что же было дальше? – воскликнула Елена нетерпеливо. – Ты всегда останавливаешься на самом интересном месте!

– Ну, что же еще?.. Дальше и было то, что наш сегодняшний прославленный инженер умудрился сыграть с тобой в детстве такую шутку. От излучающегося космического кристалла на плечике у тебя остался небольшой след, вроде ожога. Бедную твою бабушку еле привели в себя. Увидя тебя живой, но неузнаваемо изменившейся, она снова впала в беспамятство. Еле удалось спасти ее от смерти. Но уж после этого потрясения она так и не встала с постели. Мария же Терентьевна чувствовала себя преступницей, не знала – как ей просить прощения за свою невольную вину. То же самое чувство вины переживала и госпожа Аденц, поскольку именно Абэк был виновником этого приключения.

– Ну-с, молодой человек! – обратился я к маленькому Абэку, когда все более или менее успокоились. – Отныне ты должен взять на себя ответственность за жизнь моей дочки, чтобы искупить свою вину перед нею!

Мать твоя и госпожа Аденц улыбнулись.

– Согласен ли, герой? – спросил я, продолжая начатую шутку.

– Согласен! – твердо ответил Абэк и, подумав немного, прибавил: – Я попрошу у нее прощения, когда она станет большой…

– Попроси прощения сейчас, Абэк, – уговаривала Сара Карповна.

– Маленькая она, не поймет! – гордо выпятив грудь, снисходительно объяснил мальчик.

Таким и запечатлелся в памяти этот знаменательный вечер…

Аспинедов поднялся на ноги.

– Вот и весь мой рассказ, дорогая. Скоро утро. Можно будет хоть на несколько часов прилечь перед тем, как отправиться в подводный город.

Елена молчала, задумавшись. Не об Абэке ли Аденце думала она? Аспинедов подошел к ней и нежно обнял.

– Папа! – тихо прошептала она, взглянув в глаза отцу.

– Ну, дочка?

– Я поняла твою тайну…

– Если поняла, значит, сознаешь, что это является моей мечтой… так сказать, мечтой старика отца.

Елена положила руки на плечи отцу:

– А ты хотел бы, папа, услышать ответ на свою мечту?

– Конечно, хотел бы, Елена.

– Лучше было бы, папа, если б ты в тот далекий вечер заставил Абэка Аденца попросить прощения у меня…

– Почему именно в тот вечер?

– Потому, что сейчас я уже не смогу заставить его заговорить.

Отец и дочь долгое время молчали, погруженные в думы об одном и том же близком им человеке.

– Елена! – нарушив молчание, серьезно обратился Николай Аспинедов к дочери, стоявшей с опущенной головой.

– Слушаю тебя, папа.

– Абэк, все-таки, будет просить у тебя прощения.

– Я долго ждала этого, папа, – буду ждать и дальше… – улыбнувшись через силу, откликнулась девушка.

Через несколько минут отец и дочь разошлись по своим спальням.