Текст книги "Победители тьмы. Роман"

Автор книги: Ашот Шайбон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

СТАРШИЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ ЖАБОВ

– «Относительно исчезновения Ильи Григорьевича в те годы циркулировала тысяча самых фантастических версий, – продолжал Николай Аспинедов. – Столица была охвачена ужасом. Носились слухи, что в Петрограде действует целая армия белых теней.

Я тщетно старался отыскать старика Василия. Он точно сквозь землю провалился.

Квартира и частная лаборатория Дерягиных была запечатана полицией. Дом был взят под особое наблюдение. Скоропостижная смерть Григория Кирилловича и его жены, а затем и исчезновение их сына вызвали переполох в следственных органах царской полиции.

Мои попытки отыскать Василия не остались без последствий: через несколько дней меня подвергли предварительному заключению, как человека, бывшего частым посетителем семейства Дерягиных. Начались допросы. С утра до ночи меня не выпускали из следственного отделения. Из задаваемых мне вопросов я заключил, что власти охотятся за «космическим кристаллом». Им не терпелось узнать – являлся ли он результатом лабораторных опытов или был приобретен каким-либо иным путем. Отцу и сыну Дерягиным была известна тайна получения этого кристалла. Было ясно, что следственным органам дано задание установить – насколько я знаком с физико-химическим строением «космического кристалла», и что я думаю о возможности его использования.

Следственные органы всячески старались убедить меня, что ограничение моей свободы передвижения не носит характер ареста и продиктовано лишь соображениями моей личной безопасности, поскольку и со мной может случиться то же несчастье, какое постигло Илью Дерягина.

Начальник второго следственного отделения Жабов был уверен, что ему удастся раскрыть дело, которое потрясет весь мир.

– Не назовете ли вы вашу прежнюю фамилию, господин Аспинедов? – неожиданно спросил меня как-то Жабов, глядя мне прямо в глаза.

– Аларов, – спокойно заявил я.

– Когда и почему переменили вы эту фамилию?

– Перед отъездом за границу я все свои документы оформил на имя «Аспинедов». Перемена фамилии была вызвана признательностью к моему опекуну и родственнику – Богдану Аспинедову.

– Трогательный и достойный поощрения шаг, господин Аспинедов! – не отводя от моего лица зеленоватых глаз, двусмысленно произнес Жабов.

– Весьма рад слышать это, господин Жабов, если, конечно, это было сказано искренно… – отозвался я.

– О, у вас нет никакого основания сомневаться в моей искренности, господин Аспинедов! Но пойдем дальше… – Он помолчал, очевидно, придумывая – с чего бы ему начать. – Господин Аспинедов, я хотел бы задать вам один вопрос, но, конечно, только в виде шутки… Вы разрешите?

– Пожалуйста… хотя бы и в виде шутки!

– Вы можете представить себе такое положение, при котором лицом к лицу становятся двойники одного и того же человека, скажем – Николай Аларов и Николай Аспинедов?

– Конечно нет! – решительно ответил я.

– Ну, конечно, я также полагаю, что нет! – подчеркивая слово «нет», засмеялся Жабов.

– Простите, к чему вы клоните, я не совсем понимаю! – непритворно возмутился я.

– Вот видите, вы забыли наше условие… Ведь я же предупредил, что вопрос задается в порядке шутки!

– Бесцельный разговор не всегда можно называть шуткой.

Жабов нахмурился.

– Сколько вам лет, господин Аспинедов? – неожиданно спросил он.

– Двадцать девять.

– Ага, вашему двойнику также двадцать девять лет! – усмехнулся задетый Жабов.

– Я вас не понимаю, господин Жабов.

– Мы еще вернемся к этой моей «шутке», господин Аспинедов… Но оставим это для следующего раза! – возвращаясь к любезному тону, с улыбкой заметил Жабов.

– Это уж как вам будет угодно, – равнодушно согласился я.

Через несколько минут в кабинете следователя собралась комиссия экспертов в составе трех ученых. Всех их я знал очень хорошо. Мне не раз случалось на диспутах выступать против них. И все трое поэтому недолюбливали меня.

Старший следователь Жабов или не учел этого обстоятельства, или попросту не знал о нем. Когда мы встретились лицом к лицу и Жабов собирался представить нас друг другу, они явно смутились. Надо сказать, что в памяти у всех еще было свежо впечатление от моих последних статей, в которых я выступал против них. Поэтому особенно нестерпимым казалось им то, что я и здесь выступаю в роли консультанта.

Жабов поздно спохватился и тут же попытался исправить свой промах. Конечно, если бы он не упустил из виду наши взаимоотношения, беседа приняла бы иное направление.

– Господа, – обратился он к нам, когда мы расселись, – вы не должны забывать, что мы все призваны заняться здесь расследованием вопроса величайшей государственной важности. Его императорское величество государь император лично заинтересован в том, чтобы дело это получило полное и беспристрастное освещение. Поэтому я прошу вас забыть свои научные разногласия и, как достойные подданные возлюбленного монарха нашего, объединенными усилиями добросовестно выполнить свой патриотический долг!

Лицо Жабова в тот момент, когда он произносил титула-туру царя, приняло благоговейное выражение. Вместе с ним вскочили на ноги и вытянулись профессора-эксперты. Мне оставалось лишь последовать их примеру.

Внушение Жабова подействовало на моих оппонентов. Они сидели, опустив головы.

– Да не будет сочтено за самохвальство с моей стороны, если я разрешу себе сказать, господа, что я далек от всяких предрассудков, – продолжал свою речь Жабов. – Моральные нормы нашего строя требуют от нас, чтобы мы со всей святостью отнеслись к ответственному делу помощи отчизне. Поэтому я представляю вам на подпись это скромное обязательство, которым вы подтверждаете свою готовность проявить добросовестность и искренность. Вы обязуетесь давать властям показания обо всем, что вам будет известно по данному вопросу и что может способствовать полному освещению дела. Вашей подписью вы подтверждаете также согласие хранить молчание обо всем слышанном и виденном в процессе расследования.

Жабов положил на стол четыре листка с одинаковым содержанием.

– Прошу вас ознакомиться с текстом и подписать! – предложил он.

Мои оппоненты, не колеблясь, с большой готовностью подписали свои листки. Я отодвинул в сторону предложенный мне листок.

– Господин Жабов, я не могу взять на себя подобное обязательство, – решительно заявил я.

– Но почему? – поразился Жабов.

– Потому что, подписав подобное обязательство, я поступил бы против моих принципов и веления совести. И, помимо всего прочего, я считаю эту церемонию лишь пустой формальностью, ибо этот листок не может заставить меня поступать наперекор моей воле!

Мой ответ вызвал оживление среди присутствующих. Жабов почувствовал, что создалось неудобное положение.

– Значит, не желаете подписывать? – переспросил он столь неопределенно, что сразу и нельзя было понять – просит ли он уступить или угрожает. Но, конечно, о просьбе не могло быть и речи. Он грозил… А мне только это и нужно было: я хотел сразу же положить конец всем его дипломатическим ухищрениям.

Поэтому я решительно ответил:

– Да, сударь, не желаю! По-моему, мы отлично можем понять друг друга и без этого формального обязательства.

– Как вам будет угодно, господин Аспинедов. Я же обязан свято соблюдать все формальности, требуемые по службе. Если же вы не желаете этого, – воля ваша! – заключил он, мигая зеленоватыми глазами и кинув листок в ящик письменного стола.

После этой маленькой стычки Жабов поспешил перейти к основному вопросу.

– Скажите, господин Аспинедов, вы знакомы с этими «белыми тенями»?

– Лично? Не приходилось.

– Речь идет не о личном знакомстве. Вы, конечно, знаете что-либо о них?

– Знаю лишь постольку, поскольку о них пишут и говорят везде и всюду – как в России, так и за границей. Не больше.

– Встречался ли вам в научно-фантастической литературе образ героя-невидимки?

– Встречался.

– Скажите, пожалуйста, какая разница между невидимостью и способностью превращаться в тень?

Жабов старался выпытать мое мнение. Я же отнюдь не собирался открывать ему все, что сообщил мне покойный Богдан Аспинедов.

– Судя по тем отрывочным данным, которые появились в нашей и заграничной печати, – с научной точки зрения более близка к реальности возможность превращения в белую тень, нежели абсолютная невидимость, которая пока что является лишь плодом пылкого творческого воображения. Под влиянием постоянного излучения организм живого существа теряет цвет, пигментацию и приобретает своеобразную прозрачность. От этого – один шаг и к превращению в тень, чего никак нельзя сказать о невидимости.

– Господин Аспинедов, я просил бы вас изъясняться с предельной ясностью и понятностью. Этим вы окажете большую услугу следственным органам, – попросил Жабов.

– Постараюсь, – согласился я. – Вероятно, вам известно, что всякий прозрачный предмет может стать невидимым, если его поместить в среду, коэффициент преломления лучей которой совпадает с его коэффициентом. Например, если мы опустим в воду осколок стекла и постараемся придать ему такое положение, при котором коэффициент отражения при преломлении будет у него тождественным с тем же показателем у воды, то стекла не будет видно, оно, так сказать, станет невидимым… Общеизвестно, что все тела либо поглощают свет, либо отражают его, либо преломляют. Если же из этих трех условий нет налицо ни одного, – ясно, что тело не может быть видимо…

– Так, так…

– Следовательно, тело обладает видимостью, если оно сперва поглощает свет, а затем или отражает его, или рассеивает. Вот, например… – я оглянулся и показал рукой на небольшой бюст Николая Второго из голубоватого мрамора на столе у следователя. – Этот предмет видим потому, что он отображает определенную часть поглощаемых им лучей. Понятно, что если б он их не отображал совсем, то был бы невидим!

– Говорите лучше о живых людях, господин Аспинедов. Вещи – это же не живые люди! – кисло заметил один из профессоров-экспертов.

– Попросил бы вас, коллега, выражаться точнее, – отозвался я.

– Так ведь человек – это не прозрачное стекло, или не прозрачный предмет! – пояснил он свою мысль.

– Представьте себе, что именно человек прозрачнее всего! – возразил я, невольно вспомнив спор одного из героев Уэллса с каким-то доктором, имя которого я позабыл. – Не понимаю, о чем тут можно спорить, когда общеизвестно, что и нервы, и мышцы, и мускулы, одним словом, все в организме человека, кроме волос и красных кровяных шариков, состоит из прозрачной ткани… Но тем не менее, это состояние невидимости не так-то уж выгодно.

– Почему? – живо спросил Жабов.

– Да потому, что невидимый человек и сам не сможет видеть! – объяснил я.

– Господа! – обратился к своим консультантам Жабов. – Есть у вас возражения, или…

Эксперты безмолвствовали.

– Но почему же невидимый человек должен быть обязательно слепым? – вдруг взорвался один из них.

– Ах, почему? Охотно объясню вам! Если череп станет прозрачным, то идущие от внешнего мира зрительные впечатления и картины не смогут сохраняться на чувствительной сетчатке позади глаз. Проникающие из внешнего мира лучи пройдут насквозь, не преломляясь и не собираясь в одном фокусе. В этом случае показатели преломления света в глазу и в воздухе будут тождественны вследствие прозрачности. Теперь, я думаю, понятно?

– Вполне! – отозвался следователь, смерив пренебрежительным взглядом незадачливого ученого.

– Что же до белых теней, – продолжал я, – то эти же законы применимы и к ним. Однако здесь не может быть и речи о прозрачности. Белые тени не прозрачны, следовательно, они не могут быть и слепыми!

– Согласен с вами, господин Аспинедов, вы доказали это вполне убедительно! – выразил свое удовлетворение Жабов, но поспешил прибавить: – Однако в данном случае нас интересует скорее результат, или, говоря яснее, открытие.

– Об этом вопросе я сперва хотел бы выслушать авторитетное мнение моих уважаемых коллег, – со скрытой иронией заявил я.

– Ну нет, позвольте уж мне определять порядок следствия! – воскликнул Жабов и тотчас же смекнул, что допустил промах: слово «следствие» было употреблено им неосторожно, и могло бы меня насторожить.

– Следствие или деловое научное обсуждение, господин Жабов? – с явной насмешкой переспросил я.

– Вы знаете, привычная служебная терминология иногда срывается с языка совершенно не к месту, даже во время таких обсуждений, которые очень далеки от следственных допросов! – попытался сгладить он свой промах.

– В конечном счете это мне безразлично! – заметил я. – Ведь я же не могу сказать ничего больше того, что мне известно.

– Ну, конечно, разумеется! – торопливо согласился Жабов. – Но предположения могут нас довести путем логических заключений до истины… Ваши уважаемые коллеги, господин Аспинедов, придерживаются мнения, что превращение в тени достигается в результате применения обесцвечивающих препаратов, найденных в процессе длительной химической обработки. Метиловый эфир, салициловая кислота, а также ряд еще неизвестных нам бесцветных жидкостей, обладающих способностью сильного преломления всех лучей, дают этот желаемый результат. С помощью внутренних промываний и внешних обмываний человек приобретает способность превращаться в тень. Вот и все.

– Простите меня, но я обязан заявить, что эти туманные объяснения кажутся мне весьма далекими от истины. Ввод подобных препаратов в организм человека с целью добиться «невидимости» или «полуневидимости» может оказаться не только очень опасным, но и прямо смертельным. Если принять на веру существование подобных препаратов, то в этом случае можно говорить лишь о применении их к рыбам или лягушкам, в отношении которых дозволены всякие эксперименты. Говорить же о промываниях и обмываниях подобными препаратами в отношении людей – просто смешно!

Мои коллеги смущенно молчали.

– Ну это, может быть, зависит еще и от точки зрения… – пожелал вызволить своих консультантов из неловкого положения Жабов.

Для меня было уже совершенно ясно, что царская разведка не сумела напасть на верный след и блуждает в потемках. Мне же хотелось только выяснить – откуда появилась в Петербурге эта новая группа белых теней, и какие новые источники «космического кристалла» выявлены ею.

Ведь после падения удивительного Долубинского «метеора», о котором мне рассказал мой ссыльный родственник, ровно через десять лет упал опять-таки в Сибири, в районе Тунгуски, новый метеор – самый крупный метеор на зем-ном шаре. Но явлений, подобных тем, которые описывал Богдан Аспинедов, там не наблюдалось. Об этом стало известно всем. Было организовано несколько научно-исследовательских экспедиций, которые, однако, вернулись либо с полдороги, либо ни с чем.

После падения этого второго исполинского метеора прошло уже семь лет. Кто знает, что могло произойти там? Быть может, вновь был обнаружен тот «солнечный» или «космический кристалл»… Я колебался, не зная – стоит ли высказать мое подлинное мнение или же лучше пока промолчать. Могло ведь случиться, что эти «белые тени» нисколько не были сходны с теми, о которых рассказывал мой опекун.

– Господин Жабов, а вы не могли бы показать мне хотя бы одну белую тень? – решился я задать вопрос.

– Белую тень? – протянул Жабов. – К сожалению, нет.

– Значит, не хотите? Понятно. Впрочем, может быть, вы поступаете совершенно правильно…

Жабов нахмурился.

– Я бы хотел выслушать ваше мнение о способах превращения в тени.

– Вы знаете, очень трудно делать отвлеченные заключения, не имея под рукой конкретных фактов. Поэтому я не думаю, чтобы мои заключения могли представлять какой-либо интерес для вас. Тем не менее, считаю себя обязанным удовлетворить по мере возможности вашу любознательность, – любезно закончил я.

– Был бы крайне обязан вам! – сухо произнес Жабов.

– Я предполагаю, господа, что в организме человека, видимо, наличествует какой-то неизвестный нам источник невидимого излучения, который при встрече с идущими из внешнего мира трансурановыми волнами вспыхивает, переходя в видимую глазу вспышку; она поглощается живым организмом, вызывая его фосфоресценцию. Тело не утрачивает пигментации, но каждая клетка тела при этом подвергается фосфорическому свечению. Эта вспышка вызывается неизвестным нам веществом, влияние которого, очевидно, молниеносно и не требует никакой предварительной обработки. Первоисточник и движущая сила этого вещества крайне ограничены в масштабах Земли. Это – неизученное космическое явление, и разобраться в нем нам пока очень трудно. Вот мое мнение.

Я говорил и дальше, с серьезным видом сочиняя какую-то наукообразную галиматью.

Жабов быстро поднялся на ноги, словно не желая больше терять ни минуты, и деловито обратился к своим смущенным и посрамленным консультантам:

– Господа, разрешите выразить вам благодарность за ваше содействие. Я вас больше не задерживаю… Вы свободны.

«Авторитеты» поднялись с мест. Я курил, раздумывая – что же будет дальше.

– Господин Аспинедов! – услышал я голос Жабова после ухода консультантов. – Мы завтра отправимся с вами в Петропавловскую крепость. Там вы познакомитесь с белой тенью, которая является вашим двойником.

– Моим двойником?

– Да, двойником, у которого ваша фамилия, ваше имя и отчество, ваша биография! – сурово глядя на меня, заявил Жабов.

События складывались весьма загадочным образом…»

Аспинедов прервал свой рассказ. Несколько раз пройдясь по кабинету, он снова уселся в свое кресло.

Елена молча ждала продолжения рассказа.

ДЯДЮШКА ВАСИЛИЙ

«На следующий день меня снова ввели в кабинет следователя.

– Ну как вы себя чувствуете, господин Аспинедов? Как спали? Не нуждаетесь ли в чем-либо? – встретил меня своими обычными расспросами Жабов.

– Благодарю вас, – холодно отвечал я.

– Вы знаете, после вчерашней нашей беседы я решил вести с вами дело начистоту, – заявил он, пытаясь придать отгенок искренности своим словам.

– Благодарю вас, – с тем же холодным равнодушием повторил я.

– И поэтому хочу повезти вас к одному старику, который вам, как мне кажется, должен быть очень хорошо известен…

– Не понимаю, о ком вы говорите.

– О старике, который служил у Дерягиных… о дядюшке Василии…

– Дядюшке Василии?! – не скрывая радости, воскликнул я.

– Да.

– Вы доставите мне большую радость.

– Прекрасно. Я охотно доставлю вам эту радость, но…

– Господин Жабов, давайте же, как вы сказали, вести дело начистоту! Вы прилагаете очень много усилий и трудов для того, чтобы добиться с моей помощью осуществления своих намерений. Право, не стоит труда!.. В данном случае я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы выяснить причину постигших семью моего товарища несчастий. В этом вопросе вы можете всецело положиться на меня.

– Вы приперли меня к стенке, – громко засмеялся Жабов.

Впервые за все время наших встреч я видел его смеющимся.

– И можете быть уверены, господин Жабов, что никому не удастся оказать какое-либо давление на мою волю и вынудить меня к тому, что я считаю неправильным!

– Я в этом уверен. Итак, господин Аспинедов, вы сегодня переговорите с этим стариком, а потом сообщите мне ваше мнение! – тоном полуприказа обратился Жабов ко мне. – Ну, едем…

Через десять минут мы уже ехали в закрытой карете, перебрасываясь отрывочными фразами. Я прислушивался к голосу кучера, понукавшего лошадей какими-то бессвязными восклицаниями:

– Ээох!.. ухи!., пиу!..

– Куда же мы сейчас едем? – спросил я Жабова.

– Как условились – в дом умалишенных, – спокойно объяснил он.

– Значит, старик в доме умалишенных?! Бедный наш дядюшка Василий!

Положив руку мне на плечо, Жабов понизил голос:

– Уверяю вас, господин Аспинедов, после шума, поднявшегося вокруг этого старика, который своими глазами видел белые тени, его просто рвали на части! К кому только его не возили – к самым родовитым вельможам столицы, к высокопоставленным генералам. Он вызывал такой интерес, что даже…

Жабов приблизил губы к моему уху и договорил тихим шепотом:

– Даже сам государь пожелал лично выслушать его! Рассказывают, что государыня и придворные дамы вскрикивали от страха и от удовольствия, когда старик рассказывал им о таинственных белых тенях…

Жабов почувствовал, что перехватил через край. Он быстро отодвинулся вглубь экипажа и платком вытер свой вспотевший лоб.

Я притворился, что так погружен в свои мысли, что даже не слышал, о чем он говорил. Он искоса следил за мной.

– Господин Аспинедов, вы, пожалуйста, не принимайте на веру все, что я говорю. Сами знаете, первейшие враги человека – это его язык и уши, и им доверять нельзя! – попытался замести следы Жабов.

– Простите, я не расслышал, о ком вы рассказывали. Сегодня я как-то рассеян…

– Я говорил об этом старике, помещенном в дом умалишенных. Он здоров и неплохо себя чувствует. Впрочем, вы сейчас и сами в этом убедитесь.

Карета остановилась перед черными железными воротами на одной из окраин столицы. Огромные тяжелые створки распахнулись, и мы въехали во двор лечебницы для душевнобольных. В пути мысли мои действительно были заняты лишь одним вопросом: кто же такой этот загадочный арестант Петропавловской крепости, и почему он скрывается под моей прежней фамилией? Предстоящее свидание с Василием внушало некоторую надежду, что мне удастся хотя бы в малой степени осветить таинственное дело семьи Дерягиных.

Наконец, нас впустили в лечебницу.

Вопреки моим опасениям, старик действительно выглядел здоровым и крепким. Он почти не изменился – был так же худощав и подвижен, как прежде. По-прежнему тщательно были расчесаны реденькие белые волосы на маленькой заостренной головке. Крохотный нос и рот были еле различимы, полузакрытые густыми усами и бородой. В глазах таилась молодая искорка.

Увидев меня, он очень разволновался, затем погрузился в грустное молчание. Лишь через некоторое время он снова овладел собой и разговорился.

Жабов оставил нас одних и вернулся лишь часа через два, когда наша беседа уже близилась к концу. Он казался очень расстроенным, лицо его изменилось. «Что это с ним?» – невольно мелькнуло у меня.

– Долго еще будете вы держать меня здесь? – обратился Василий к нему.

– Потерпи, – скоро уж, скоро! – обнадежил Жабов, не глядя на него.

– Так вы уж дозвольте, пожалуйста, Николаю Львовичу почаще меня навещать! – попросил старик.

– Ладно, распоряжусь, почему бы и нет?! – пообещал Жабов.

Я не верил своим ушам – так мягко и приветливо звучал его обычно резкий голос. Словно подменили моего следователя!

Попрощавшись со стариком, я вышел вслед за Жабовым.

В карете Жабов узнал от меня то, что поведал мне дядюшка Василий. Я постарался, конечно, чтобы рассказ мой соответствовал показаниям, которые дал в свое время старик при допросе.

Итак, ведущему дознание следователю Жабову стало известно все, за исключением самого главного и самого важного… Вот что рассказал мне в тот день Василий:

«Весна у нас тогда стояла. День солнечный, стекла в домах горят, ну, чисто алмазы. У Исаакиевского собора макушка жаром пылает. Хорошо! И вот поднимаюсь я, это, с подносом по узкой лесенке вверх. Дохожу до двери мастерской Ильи Григорьевича, – слышу: в спальне незнакомые голоса, говорят с ним какие-то мужчины. Что за люди такие? – думаю. – И как они в спальню к нему попали? Если они через парадный или черный ход зашли, как же это я их не заметил?..

Забрала меня тревога. Стою я тихо, не дышу, прислушиваюсь, а они, как на беду, вполголоса разговаривают.

Положил я на столик свой поднос, чтобы не мешал он мне, и тут вдруг подумалось мне: если эти вот люди – друзья Илье Григорьевичу, почему же не сказал он мне, что гостей к себе ждет? Не было в обычае у Дерягиных, чтоб гостеприимством пренебрегать… И забилось тревожно сердце у меня. В замочную скважину видна мне постель неприбранная. Нет, не позволил бы себе Илья мой посторонних в неприбранной спальне принимать!.. Но тут подумалось мне, что нехорошо этак тайком у дверей подслушивать, и, стало быть, решил я постучать.

Только поднял я руку, чтоб, значит, постучать в дверь, – слышу: за дверью ясно так мое имя назвали.

– Василий – верный человек, я на него, как на самого себя, положиться могу!

(Это голос Ильи).

– Нет, он ничего знать не должен! – спорит другой, незнакомый мне голос.

– В таком случае я отказываюсь! – сердится Илья.

«И от чего он отказывается, господи боже?» – думаю я.

Замолчали они там, потом слышу, опять шепотом заговорили.

Ну, думаю, ничего, видать, страшного нет. Хотел было постучать, да вспомнил, что Илья холодного чая не любит. Взял свой поднос и снова в кухню спустился.

А сомнение все грызет, не знаю уж – как тут быть. Илья – человек уже взрослый, опытный, не станешь же каждую минуту в дела его вмешиваться. Да и откуда было знать мне – что это за люди и зачем они к нему пришли? Может, сам Илья и впустил их с черного хода?

Задумался я и не помню уж – как на кухню попал. Однако ж минут через пятнадцать снова стою я у дверей спальни и стучу. А там все тихо за дверью. Немного погодя, щелкнул замок. А только голоса Ильи не слышно. Он по утрам всегда первый со мной заговаривал.

Толкнул я дверь ногой, вошел. В спальне – никого. Стою я посреди комнаты с подносом в руках, оглядываюсь.

Где же гости, где же Илья Григорьевич сам? Поставил я поскорей поднос на стол, прошел через внутреннюю дверь в мастерскую, оттуда – в лабораторию. Ну, никого и никого. Иду обратно и из мастерской заглядываю в спальню. Смотрю я, и… господи боже! Перед глазами у меня облако небольшое. Ну, словно кусок тумана нашего, петроградского, взяли да вроде как человека из него выкроили и в спальню впустили. И стоит это облако перед подносом, закрыло его собой…

А я подноса-то своего не вижу и думаю: «Ослеп я, что ли?» Поднял я руку, чтобы глаза протереть. А тут как раз туман-то с места и сдвинулся. И что же ты думаешь? Чайник в воздухе плывет, от него полоска светлая тянется, на руку похожа… Страх меня взял.

Обернулся я, растерянный, к окну, а оно открыто. Вся замазка со щелей сбита… Стало тут мне ясно, что неизвестные злодеи через это самое окно в спальню-то и проникли.

«Боже милостивый, что же с Ильей моим случилось?!» – думаю, и сам себя упрекаю, что тогда в дверь не постучался. Может, и спас бы его от беды…

– Не бойся, жизни Ильи Григорьевича никакая опасность не угрожает! – слышу вдруг из глубины спальни какой-то незнакомый голос.

А я только крещусь в страхе да твержу:

– Сгинь, сатана, рассыпься…

А человек-облако подошел ко мне, говорит этак внушительно:

– Ты меня не бойся, старина, я – такой же человек, как и ты! – и встал и стоит предо мною.

– Вот, возьми мою руку, тронь, сам убедишься, – говорит мне, и руку, стало быть, свою облачную мне протягивает.

Испугался я, отступил назад:

– Прочь от меня, злой дух! Где барин мой, что с ним

стало?

– Доверься мне, старик. Ты узнаешь все, если спокойно выслушаешь меня. Ну, дай же руку, познакомимся!

Слушаю я его, словно завороженный. И вот туман подплыл ко мне, тронул меня рукою. Почувствовал я теплоту живого тела, маленько пришел в себя, хоть и страшно было смотреть на облако, в котором живой человек прячется…

– Значит, познакомились! – слышу веселый голос из тумана. – А зовут меня – Бенарель. Теперь я буду иногда захаживать к вам.

– Господи! И что это за чудеса такие? – говорю я, и кажется мне, что теряю уже рассудок. – Откуда ты у нас появился, сатана?!

– Со дна океана, – отвечает он.

– Сгинь, сгинь! – снова перекрестился я.

– Ну, старик, некогда мне с тобой возиться, – я тороплюсь. Слушай же, – барин твой велел передать тебе несколько поручений, вместе с этой запиской. Вручить ее надо его товарищу, который вскорости должен вернуться из-за границы.

Зашевелился туманный человек, протянул светящуюся руку. А на конце ее висит белый, словно в молоке, листок. Набросился я на этот листок, дрожу весь и читаю:

«Дорогой Василий, я жив-здоров. Со мной ничего худого не случилось. Оставляю на твое попечение мастерскую и лабораторию. Если через месяц не вернусь, – объявишь всем, что я исчез. Содержание этой записки сообщишь Аспинедову, когда он вернется из-за границы.

Твой Илья».

–  Куда он скрылся, куда вы его увели? – спрашиваю я эту тень облачную.

А он мне в ответ:

– Он находится в подводном мире белых теней!

– Боже милостивый, что это я слышу?! И когда же он вернется, голубчик мой?

– Вернется, когда это будет необходимо.

– Да ты-то кто? Откуда и почему вошел сюда через окно? Дьявол ты, из ада присланный, что ли? – распалился я.

– Нет, старина, я – не дьявол, а простой человек. Настанет день – и ты увидишь меня таким, каким я бываю в жизни, и пожалеешь о том, что так бранил меня.

– Да кто же тебя проклял, что ты образ человеческий потерял? Кто ж в этом виноват?

– Виноваты порядки, при которых мы живем…

– Так, стало быть, и вы?!

– Стало быть – и мы, – начал он и не докончил.

– А Дерягиных-то давно знаете?

– Еще с того времени, когда они Сапатиными прозывались! – засмеялся человек-туман.

А я и глаза вытаращил. Выходит, что тень эта – не враг Илье?!

– Я еще мальчишкой отбывал ссылку в том же сибирском поселении, что и Григорий Кириллович Сапатин, – говорила тень. – Близко знаком с Ильей Григорьевичем. Мы почти каждую ночь работали вместе в этой его лаборатории…

– И вы каждую ночь пробирались сюда через окно третьего этажа? – удивился я.

– Ну да, но не обязательно через это, – засмеялся он.

– А которое же?

– А это уж не так важно, дядюшка Василий!

– А в спальне сегодня никого кроме вас не было?

– Нет, со мною были мои товарищи.

– Да ну?

– Да, да… Илье Григорьевичу хочется научиться способу принимать вид белой тени…

– Как! Значит и Илья Григорьевич будет превращаться в тень?!

– Конечно… И выпрыгивать в окно! – опять засмеялся человек-тень.

– Что же это за сила такая, а?

– А кто ее знает!

– Да ведь я – самый верный человек семьи Дерягиных…

– Знаю. Потому-то я и остался, чтобы успокоить тебя! – отвечает мне этот Бенарель невидимый.

– Дал бы ты мне убедиться в этой силе, а? – все допытываюсь я.

– Упрям же ты, старина!

– Покажи мне эту силу, – и тогда я поверю, что ты – Друг Илье Григорьевичу!

И вдруг тень вся словно покрылась длинными светлыми иглами. На плечах загорелся пучок света в виде зонта. Человек-тень мягко оторвался от пола и вылетел в окно.

После этого я уже не получал никаких вестей от Ильи Григорьевича».

Таково было окончание истории исчезновения Ильи Дерягина, рассказанной мне дядюшкой Василием.

Рассказывая посторонним о летающих тенях, Василий скрывал ряд обстоятельств, относящихся к истории отношений Ильи Дерягина с двумя представителями белых теней.

…Карета мчалась к Петропавловской крепости.

В моем рассказе Жабов, очевидно, не нашел ничего для себя интересного. Мне даже показалось, что все это было уже известно ему.